Вера в верования и наоборот. Альтернативный исторический мистический роман, автобиография

Абсолютно все люди, являющиеся персонажами из нашего нынешнего времени в данной книге, вымышлены автором и не имеют прототипов в настоящей жизни.

© Алексей Олегович Шкатов, 2023

ISBN 978-5-4474-3907-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

***

Я просыпаюсь от видений. Это происходит каждый рассвет. Если глоток солнца утоляет мою сухость во рту, и мой желтый язык сам начинает двигаться и шептать: «Дотянись до воды, дотянись», – значит, день будет хорошим. Я, конечно, дотягиваюсь. Странно, что я помню, куда я ее поставил с вечера. Мог бы не помнить вообще ничего…

Вода дает какую-то силу. Я не успеваю за ощущениями, но мысль, после 10-ти глотков, начинает работать в каком-то правильном русле. Уже она мне говорит: «Вставай, ставь чайник, отжимайся, приседай, умывайся, молись» … Зачем мне молиться? Зачем я делаю это ежедневно, уже в течение многих лет? Пяти? Шести? Нет, семи. Или больше… Тридцати? Что изменилось, хотя бы за пять последних лет? Я переехал в другую страну. Я уехал оттуда, где познал славу, настоящую любовь, силу чего-то высшего, что все называют Богом, и яму. Страшную черную яму своего провала в никуда. Я вылез из ямы и уехал. Я вылез из нее до конца. И теперь я точно знаю, что не в яме. Отчего, откуда во мне эти мысли, что я не в ней? Оттого, что мысль стала приходить не сразу, а через ощущения? Которые не врут? Кто сказал, что они не врут, особенно, что они, эти ощущения, есть не всегда? Вот сейчас их опять почти не было. Я жадно пил воду. Насыщался. Чем? Этой силой радости солнцу? Что оно есть? Там, где я жил, солнца зимой почти не бывает. В тот редкий день, когда оно появлялось, все высыпали на улицы, ехали к морю, даже улыбались… Может, нам и нужно только солнце, вода и радость от всего этого? И кому-то еще просыпаться не одному. А я привык. Один. 5 лет я просыпаюсь ни с кем. И если вдруг кто-то под утро оказывается рядом – радости особой нет. Есть мысль… Нет, мыслишка, побыстрее ее выпихнуть и остаться снова наедине с собой. Но день уже все равно не будет таким радостным, когда просыпаешься в одиночестве. Не будет той силы, которую дает вода. И солнце будет пробиваться сквозь занавески по-другому. Я счастлив один? Да. Я одинок? Нет. «Я счастлив» – на первом месте. Когда один. Когда просыпаюсь один. Странное слово «один». Поменяй ударение и будет «Один». Бог Один. Бог викингов. А я крестился в 20 лет, сознательно и зачем-то. Потому что точно верил, что Бог есть. Я стал говорить слова, в которых произносил имя Иисуса Христа, который тоже оказался Богом…

…На турбазе было столько людей… Как на рынке. Их всегда там было много. Турбаза стояла на перекрестке 4-х дорог. Вокруг были горы, горы… А впереди… Я сразу разглядел это цветное распятие, метров за 200 от меня. Мой детский астигматизм давал мне возможность видеть дальше, чем многие. Церковь была такой большой… А я маленький. Я был меньше церкви, меньше железной ограды, к которой подошел. Но я был выше кучи цыган, сидящих перед церковью на своих тюках и мешках. Я вцепился кулаками в ограду и смотрел на распятие Спасителя. Сколько я бы там простоял? Даже сейчас я думаю, что долго. Очень долго. Пописал бы в стороне и снова пришел смотреть на Распятие. Были ли тогда у меня какие-то мысли? Были. Что это красиво и очень мне нужно. «Лёша, Лёша!» Эти крики тогда оторвали меня от ограды. Мама подняла полтурбазы в поисках пропавшего 9-летнего Лёши. Я повернулся на крики. Я помню, что меня не волновало в тот момент, ударит она меня, как обычно в таких случаях, или нет. Меня волновало Распятие. И я знаю точно, что когда она меня увела оттуда, это стало каким-то первым запретом на то, что мне было очень нужно. Еще я помню нескольких мужиков в синих спортивных костюмах: одного с бородой, и еще двух молодых. Ну, в смысле без бород. Не всем же им бороды носить, наверное. Тому шла борода. Очень. Мой папа иногда носил бороду. А усы у него были всегда. Они с мамой в этот год развелись, когда мне исполнилось 9. И Спаситель был очень мне нужен. И вообще, я хотел внутрь, в церковь. Но меня уже уводили к турбазе. Там мы снимем квартиру, даже полдома. И оттуда будем ходить в походы на разные горы и водопады, бесконечно бегать от змей, а потом, не боясь их, ходить спокойно и внимательно, на те же горы, водопады… Ходить к источнику из земли с холоднющей водой с газами, такой вкусной, как кумыс. Я вспомнил! Я видел лицо Спасителя. Точно такое же, как в этой церкви, в самом центре Карпат, городе Рахове: Это было под Евпаторией, года за три до этого, когда меня бесконечно лечили от астмы тем самым кумысом. Он тогда был везде. Я тогда, задыхаясь, удалился в свою первую кому, меня еле спасли. Я тогда и видел это лицо…

1

Аламат поднял руку и направил взгляд на дерево. Крона не шелохнулась. «Трудно ли быть Монстром?» Крона слегка шевельнулась. «Трудно ли быть Монстром?» Северо-западный поток ветра понесся с горы за его спиной. Аламат широко расставил ноги. «Трудно ли быть Монстром?» Триада взяла свое. Сила ветра достигла максимальной скорости и, пройдя сквозь него, раскроила дерево натрое. «Вардах». Аламат легко развернулся лицом к Востоку. «Шевен о пра малим.» Ветер заходил против часовой стрелки за спину Аламата. Чистая западная Сила давала ветру мощь и холод урагана. «Я закончил». Аламат принял позу Боевой Руны «Тейваз». Ураган внезапно и с грохотом выкрутил воронку в десяти шагах позади него и смерчем ушел к Югу. «Аммэнн». Аламат быстро и легко пошел на Восток…

2

– Ерунда это все, Корень… Эксперты не могли так ошибиться.

Южин затянулся глубоко и правдиво. Сигарный дым вошел в легкие, обдавая внутренности приятным теплом.

– Ты ж пробуешь.

Корень пристально смотрел на бокал с вином.

– Ну да, пробую…

Южин перевел взгляд с дерева за окном, переломанного ночным ураганом на бокал.

– Когда там это было?

Корень взял в руки бутылку.

– 1101-й год.

Дым медленно, вместе со словами выходил из гортани, делая бокал с вином мутноватым. Южин поводил рукой по воздуху, рассеивая остатки дыма.

– Можно, конечно всю партию перепробовать, а потом закрыть пробки снова. Мол, так и было.

Корень перевел взгляд на дерево за окном.

– Эк его перекосило…

– Его переломило, Корень. В двух местах, заметь.

– Ну да…

Корень качнул ногой и посмотрел сквозь дерево вдаль.

– А можно еще туда поехать и наказать всех.

– А еще можно помолчать.

Южин положил сигару в пепельницу. Дым рисовал на воздухе причудливые знаки. Его струйка слегка расходилась в разные стороны, наполняя комнату ароматом «Долорес».

– Но ведь оно не кислое. Просто плохое.

Корень перестал качать ногой.

– Сто пудов плохое.

Южин снова взглянул на бокал.

– Двести сорок бутылок прославленного, но плохого вина. Сколько там до аукциона?

– Неделя.

– Неделя…

Южин посмотрел на Корня. Сколько раз этот взгляд помогал Корню выжить? Десять? Одиннадцать? Неведомая Сила вновь наполнила его тело. Южин улыбнулся.

– Теплеет?

– Как всегда, Саня.

– Давай решать.

– Сань, это ж деньги какие. Каждая бутылка не меньше, чем за сто тысяч уйдет!

– Больше, Корень. Однозначно больше. Но оно плохое. И нереально же подделать-то было!

– Смеешься? Кому подделать? Археологам? По совместимости. Себе натурал-продукт забрать, а нам это подкинуть. У них бы мозгов не хватило.

– Если только…

Корень посмотрел на Южина.

– Если только?..

– Оно таким и должно быть.

Пауза слилась с зависшим по всей комнате «Хилтона» дымом. Ветер за окном шелестел в листве разломанного дерева. Корень хохотал громко и заливисто.

– Сань… Ну ты даешь…

– Ну, да.

Южин вновь посмотрел на Корня.

– И скорее всего – это так и есть…

Новая пауза провисела с минуту.

– Я не понял…

Корень стал поглаживать подбородок.

– Мысль проста и гениальна.

Южин присел на край стеклянного стола рядом с бокалом.

– Это вино сделали для сектантов.

Корень улыбнулся.

– Монахи, очевидно.

Корень тупо посмотрел на Южина.

– А чего яду не подсыпали? Они ж ненавидели сектантов. В том-то году!

– Ты полагаешь, не подсыпали?

Южин провел указательным пальцем по бокалу. Корня замкнуло так, что он стал напевать «Скорпионс».

– Но… Ты же… Сань… Живой…

– А это другого рода яд.

– Женского?

Южин улыбнулся мягко и проникновенно.

– Он другого действия.

– Ты что-то чувствуешь, Сань?

Корня поразили слова Южина. «Только этого нам не хватало». Корень достал сигарету.

– Са-ань!

– Я не пойму, Корень. Но это не отрава. Эксперты бы уже скончались.

Зажигалка слегка подергивалась в руках Корня.

– Неотравленный яд?

Огонек прыгнул в воздухе и дал жизнь сигарете. Порыв ветра за окном сильно ударил в рамы.

– Ты слышал про «Чандрас»?

– Да.

Корень затянулся нервно и многоразово.

– Но это же миф, Саня…

– Миф, конечно, с одной стороны…

Южин поднес бокал ко рту.

– Сань…

– Я знаю.

Глоток осушил бокал до дна. Южин выдохнул.

– Вот мы и проверим, с какой стороны это миф, а с какой быль.

– На тебе?

– Не на тебе же.

Южин снова улыбнулся. Корень затягивался вновь и вновь. Сигаретный дымок полз по комнате, смешиваясь с остатками сигарного и винными парами, превращаясь в аромат, похожий на манго. «Надо было глотнуть, ведь хотел же, блин!» Корень толок никак не гаснущий окурок в пепельнице.

– Сань… Налей мне тоже…

– Ты забыл, Корень. Если опасность коснулась одного…

– Второй ищет способ ее удаления, не приближаясь к ней.

Корень закончил фразу за Южина и достал новую сигарету. Пленка воспоминаний отмоталась в Гондурас. Дым… Песок… Недышащее тело… Озноб… Много дыма…

Дыма в комнате становилось все больше. Южин подошел к включателю кондиционера.

– Подожди, Сань. Не включай. Я сообразил, как это действует.

Южин резко повернулся. Пробежал глазами по комнате. Остановил взгляд на бокале. Взял осторожно и понюхал. Поставил на стол и втянул носом дым от сигареты Корня.

– Да, именно так.

Корень послал струю Южину в лицо. Южин снова глубоко вдохнул носом.

– Поэтому и не действует. Или действует медленно.

Южин медитировал на дым.

– Тогда другое курево было.

– И не то, которое можно было купить или просто достать.

– Точно.

– Трава?

– Сто пудов.

– И не простая трава.

– Сань…

Корень пристально смотрел на бутылку 1401-го года выпуска. Южин перевел взгляд туда же.

– Я вижу.

– Это Судьба… А скорее, даже Долг.

Взгляды обоих сверлили старинную этикетку. Под ярким, выведенным черным названием «Пронсо» в сигаретном дыму красовалась эмблема вина.

– Они навели на это место наших археологов, Сань.

– Я соображаю, как.

– Так же, как делают все остальное.

– Сколько их там?

– Археологов?

– Ну не «Чандрас» же!

– Пятеро.

Южин резко схватил трубку спутникового телефона.

– Саня… Они перехватят звонок. Есть другой вариант.

– Корень!!! Там Ксения!!!

– Не звони!!!

Корень вскочил со стула и резким и легким ударом ноги выбил телефон из рук Южина.

– Саня! Я знаю, что делать.

– А мы успеем?

– А мы когда-нибудь опаздывали?

– Нет.

– Кто?

– Я.

– Нет, ты не полетишь.

– Я полечу, Сань.

– Я имел ввиду – не полетишь один.

Южин спокойно поднял трубку и водрузил ее на «базу».

– Так они тебя и ждут, Сань.

– Так вот я и приеду. С тобой…

Они посмотрели друг другу в глаза.

– Не вопрос.

– Сто пудов…

Отрезанная голова Иоанна Крестителя на блюде яркими красками терялась в сигаретном дыму на этикетке вина «Пронсо» 1401-го года выпуска…

***

Она мне приснилась. Я впоследствии часто видел похожие сны, но с другими девушками. Поле… Огромное и в горах. И либо маки, либо подсолнухи. Забавно, что потом я в своей второй работе стал использовать для погружения клиентов поле с пшеницей… Это особенно пригодилось при работе в России. Для них рожь или пшеница – одно из самых точных и легко воспроизводимых объектов. Такое же, как попа Маши. Вот у Ани не было такой попы. А у Маши была. У нее был изящный верх, очень странные ноги, которые привлекали меня непонятно чем. Наверное, тем, что росли из этой самой попки.

На моем веку происходило много нелепых и случайных событий, не зависящих от меня. Когда-то, снявшись в очень хорошем фильме и полностью уверенный, что я стал звездой, жизнь сделала первый резкий поворот. Звездой я стал всего на 8 месяцев, чтобы фильм просто вышел на экраны, Шеф Госкино ездил к Президенту лично просить, чтобы кино увидел зритель. Но тема «против наркотиков» была неактуальной в 1988 году. Фильм выпустили на неполный сезон, а потом закрыли его напрочь. На 23 года. И только в 2011 году появился лицензионный диск с моим «звёздным» фильмом. Мне все было трын-трава, я не расстраивался, так как был уверен, что меня теперь будут снимать и снимать в кино. Но ничего подобного не произошло. Лоббировали не только наш фильм, но и всех нас, кто в нем снимался. К моменту моей второй клинической смерти, к своим 24-м годам, я имел в списке всего 2 толковых фильма, снятых хорошими режиссерами и хоть как-то увидевшими свет. Утешение и разрядку я находил в женщинах, а еще в церкви. Странное сочетание…

Я получил Машу, как и хотел, и радостно умер. На 14 минут. Врачи скорой помощи не определили даже, что мое сердце продолжало пульсировать раз в 35—40 секунд. Они не понимали, что я живой. Вызвали труповозку и уехали, не дожидаясь ее. И оставив в слезах и шоке мою беременную нашей дочерью жену около меня. А я лежал и был где-то в прекрасном мире, с кучей коридоров, поначалу никуда не выходящих, а потом приведших меня в неистово зеленую местность под ярким солнцем, освещавшим ее и такой же зеленый, как вся местность океан…

…За год до этого события, мне предложили стать священником. Я испытал испуг. Он стал страхом тогда? Нет. Я испугался ответственности. И Выбора. У меня ведь был Выбор?! Как я смешон стал сам для себя позже…

3

Охотник и Вождь стояли под ливнем на скале, разделенные сплошными стрелами дождя. Пелена дыма от трубки Вождя сливалась со стеной дождя, дорисовывая туман, который уходил в земли людей. И человек разумный внимал пению дождевой дымки, рождал мысли, которые становились словами его песни.

«…У тебя полная уверенность, что ты свободен в выборе. Всего. Людей, работы, личной жизни. Знаешь откуда это? От неуверенности. Ты ведь заставил себя так думать. Ты годами вынашивал и претворял в жизнь планы, идеи, чаяния. И когда тебе всё или что-то удавалось – твоя уверенность крепла и росла. Ведь так? Но Закон неизменяем и не подвластен ничему: количество уверенности = количеству неуверенности. Ты сейчас отказываешься от этого, говоришь, что даже не будешь спорить. Никаких споров не надо. Законы Вселенной неоспоримы…

…Ты прятал свою неуверенность, отрицал ее, верил только в успех и называл это ПОЗИТИВОМ. Позитивом твоей жизни. Приплюсовывая к этому целеустремленность, бесстрашие, силу и прочие сопутствующие вещи. И, казалось, неуверенности не было и в помине. Почему же тогда сейчас ты стоишь на краю обрыва и отсчитываешь минуты, оттягивая последний в своей жизни прыжок в Бесконечность? И ведь нет ни слабости, ни той самой неуверенности. Просто закончились силы. Или желание? Всё вместе?! Такое, конечно, бывает… Но это фантом. Такой же, как и бесконечная уверенность. Что сейчас делать? Прыгать. Я сумасшедший? Кто из нас стоит на краю обрыва? Конечно, всё закончится после прыжка. Но ты ведь решил, что и так всё закончилось. Ты не решал? Само по себе? А винишь в этом себя? Нет???!!! Тогда должен прыгнуть тот, кто виноват. Никто не виноват? Ты мудрец. Бог? Ну, так пусть он и прыгает. Я абсолютно серьезно. Вот сейчас, прямо здесь, стоя на краю обрыва, скажи вслух: «Бог! Никто не виноват в том, что произошло. Но я зол на Тебя, потому что Ты допустил данную ситуацию. Я не могу уговорить или заставить Тебя прыгнуть с этого обрыва, но по-честному, если, Ты должен это сделать. Короче, Бог, этот долг за тобой, а я пошел домой спать.» … Что «и всё?» Конечно, всё. Садись в машину и езжай домой спать. Или ты собираешься ждать, когда появится Бог и прыгнет? Конечно, это идиотизм. Поэтому поезжай домой. Ах, всё это идиотизм? Тогда именно так к этому и относись. Нет, ты не идиот, поскольку не прыгнул. Спать. И без банальностей, что «сон – лучшее лекарство». А я тебе песню дам с собой. Ты такой никогда не слышал. Без инструментала. Только голос. Под неё очень хорошо спать. Сколько проспишь? Ровно столько, сколько бы ты летел с этого обрыва? Это быстро? А почему ты так уверен? Потому что видишь то, что внизу – там же кусты. УВЫ, ты и понятия не имеешь, сколько бы ты летел – для этого надо прыгать, но мы уже идём к твоей машине. Так что проспишь ты под мою песню ровно столько, сколько надо тебе. Песня Волшебная? Нет, просто за это время Бог придет сюда, прыгнет с обрыва, вместо Него будет уже другой Бог. И когда ты проснешься – всё будет совсем по-другому в твоей жизни. Я болен? Ты абсолютно прав. Я болен с детства. И пример моей болезни помогает другим ХОТЕТЬ быть здоровыми»…

Охотник изогнулся для прыжка. «Сакай отра гисэм». Дымка дождя всегда по твою сторону, человек. Тебе никогда не будет видна другая сторона. Но ты можешь заглянуть туда…

***

С голосом в трубке у моего уха все стало по-другому. Я открыл глаза. Первое, что я увидел, была моя Маша в молекулярном виде. Ее структура была вся объемная, как голограмма. Я не видел органов, не видел ее глаз. Я слышал голос женщины, которая просила меня ответить. В трубку. Я произнес «да». Она сказала в ответ удивительную фразу: «это самое лучшее слово в мире. Потому что всегда „да“. Нет никаких „или“. Есть еще „нет“, но пусть оно будет реже в твоей жизни.» Я задал естественный и самый умный, как я полагал на этот момент, вопрос: «потому что это написано в евангелиях?» Классический идиотизм. Мне всегда надо было показать, что я знаю много. А знал я реально много, особенно про евангелия, так как переписывал их от руки. Мне нравилось.

«И поэтому тоже», – сказал женский голос. «Вставай, садись и рисуй. Карандаши цветные есть?» Карандаши были. «Рисуй, что видишь и что видел»… Я совсем не умел рисовать. Я умел играть в театре, в кино, на людях, на нервах, на пианино, на гитаре, на балалайке и барабанах. Я умел бросать нож и стрелять из пистолета и автомата. Я умел реально не умереть в Школе Экстремального Выживания, когда программа, по которой мы работали, дала настоящий сбой. Я умел довести любую женщину до неистового оргазма и мне было все равно, что я не получу адекватной отдачи взамен… Но рисовать я не умел. Тем не менее, на белом ватмане появился корабль с именем Маши. Никаких коридоров и зелени. Никакого яркого света. Разве что рисунок был невероятно ярким и светлым. И явно нес в себе не просто энергию, а информацию. Вы видели цветные мандалы, которые делают буддистские монахи? Из разноцветного риса и цветов? Я увидел их позже и сразу вспомнил тот свой рисунок…

…Маша перестала плакать, смотрела на меня не отрываясь. Я до этого не спал четверо суток вообще.

– Я посплю.

– Поспи.

– Да.

Выключился я мгновенно. И успел перед сном испытать такую потрясающую «вату» и негу… Мне было так хорошо. Мне было зашибись…

4

…Спортивный красный «Ягуар» профессиональным разворотом на триста шестьдесят градусов четко вошел между двумя черными «Мерседесами» в парковку. Тишина подземного пространства стоянки была придавленной и зеленоватой. Он выждал еще две минуты. Неслышно открыл дверь, бесшумно вышел из машины, неслышно закрыл. Экстра-сигнализация щелкнула глухо и почти беззвучно. Он стоял и слушал тишину. Справа, слева, впереди, сзади. Никого. Туфли на парусине ровными быстрыми шагами перенесли его тело к ряду машин напротив. Он резко лег на теплый пол подземного паркинга. Быстрым и плавным переворотом закатился под «Тойоту Лэнд Круизер». Выдохнул тихо и поднес руку к внутреннему карману…

5

Аламат всматривался в гладь высокогорного озера. Внезапная рябь без какого-либо дуновения ветра погнала к нему еле заметные волны. Он прищурил глаза. «Шадо».. Рябь угасла. «Тисарет ом да шнаф». Озеро не подавало признаков жизни. «Лететь». Птица с горы справа взлетела и легла на южные потоки ветра. «Лететь». Еле слышный непонятный отдаленный шум. «Еще». Шум стал различимее. «Конос. Вардо. Стэл.» Вертолет над горой справа приобретал все более четкие очертания. «Хорошо». Аламат не спеша направился к месту посадки. В лучах полуденного солнца его золотой медальон, размером со спичечный коробок переливался и искрился. Шум лопастей ударил мощной рябью по озеру. Вертолет сел точно в «крест». Пилот ошалело смотрел на подходящего Аламата.

– Я не знал, что здесь можно сесть.

Крик пилота через открытое окно был еле слышен.

– Теперь можно. Ас-Салам Алейкум, сагиб!

– Ас-алейкум Асалам! Паломник? Из Индии? Как ты смог увидеть меня за горой?

– Зрение хорошее.

– Сквозь горы?

– Почти. Мне в Багдад.

– Триста.

– Возьми.

Аламат протянул пилоту триста долларов.

– Ты и цену знал, паломник?

Пилот был весел и слегка удивлен.

– Я не паломник, сагиб.

Пилот пересчитал купюры.

– Одинокий турист?

– Почти.

Аламат уже был в вертолете.

– Как скажешь. Деньги не пахнут.

«Пахнут, сагиб». Аламат всматривался в рябь на озере….

Вертолет быстро поднимаясь, красиво уходил над пальмами за гору… С набранной высоты сверкали на солнце купола Багдадских мечетей впереди, сливаясь с блеском Отрезанной головы Иоанна Крестителя на блюде на золотом медальоне Аламата…