Читать книгу: «Эхо в Лабиринте Времен», страница 2

Он медленно поднялся и подошел к окну, стер ладонью иней со стекла. Метель немного поутихла, и видимость улучшилась. Внизу, на площади перед церковью, которую едва освещал одинокий уцелевший фонарь, лежали нетронутые сугробы. Снег искрился в его слабом свете.

И посреди этого белого безмолвия стояла она. Лика.

В том же темном платье и тех же белых кроссовках. Седые волосы чуть припорошены снегом. Она стояла прямо под фонарем, запрокинув голову, и смотрела на его окно. Увидев его, она подняла руку и медленно помахала ему. Простое, обыденное движение, которое в этом контексте выглядело абсолютно сюрреалистично.

Ее губы шевельнулись. Она что-то говорила, возможно, звала его или отвечала на его невысказанные вопросы. Но звуков не было. Ни единого слова не доносилось сквозь стекло и расстояние, сквозь тихий шелест падающего снега. Только безмолвное движение губ и пристальный взгляд темных глаз.

Андрей смотрел на нее, не в силах пошевелиться. На призрак, на галлюцинацию, на разрыв в реальности, стоящий внизу на снегу и машущий ему рукой под звуки несуществующего колокола.

Снег продолжал падать, записывая новую главу поверх старой.

Глава 2: Она в красном шарфе

1. Утро после призрака (Возвращение к Разрыву)

Андрей проснулся рывком, словно его выдернули из глубокой, темной воды. Сердце колотилось, а в ушах все еще стоял фантомный гул – низкий, вибрирующий звук несуществующего колокола, который сопровождал его всю беспокойную ночь, вплетаясь в обрывки сновидений, где снег был черным, а река текла вспять. Он сел на кровати, вслушиваясь в утреннюю тишину. На этот раз она была обычной – тонкой, пронизанной едва слышными звуками просыпающегося дома: скрипом половиц у соседей сверху, далеким шумом воды в трубах. Никакого колокола. Никакого воя собаки.

Он посмотрел на свою левую ладонь. В слабом свете, пробивающемся сквозь заиндевевшее окно, он разглядел его. Красноватый отпечаток лабиринта без выхода все еще был там, на коже. Он немного потускнел за ночь, стал менее четким, но не исчез. Это не был сон. Вчерашний день – встреча в подвале, черная книга, превратившаяся в Деррида, лужа воды, босые следы на снегу, смех, отраженный от заводских труб, Лика, машущая рукой под фонарем, – все это было реально. Настолько реально, насколько вообще что-либо могло быть реальным в этом городе, который все больше напоминал страницу, вырванную из чужого, непонятного сна.

Мысль о том, чтобы попытаться найти логическое объяснение, даже не пришла ему в голову. Объяснений не было. Были только следы, знаки, разрывы. И Лика. Неуловимая, как смысл в деконструированном тексте.

Неожиданно для самого себя он почувствовал не страх или растерянность, а странное, почти болезненное притяжение. Непреодолимое желание вернуться туда, где все это началось. В библиотеку. Не для того, чтобы пытать Марью Ивановну вопросами или снова спускаться в подвал в поисках черной книги – он почти не сомневался, что ее там нет, как не было и Лики для библиотекарши. Нет, он хотел вернуться к самому месту разрыва, к точке, где реальность дала трещину, где он соприкоснулся с чем-то иным. Возможно, там остался след. Эхо. Или она сама.

Он встал и подошел к окну. Метель за ночь утихла. Город лежал под свежим, нетронутым слоем снега, сверкающим под первыми лучами бледного зимнего солнца. Улицы были пустынны, крыши домов и купол церкви – идеально белыми. На первый взгляд, все выглядело невинно, почти пасторально. Но для Андрея пейзаж изменился навсегда. Теперь он видел не просто дома и улицы, а палимпсест, текст с невидимыми правками, со стертыми и дописанными строками. Город стал загадкой, шифром, и ключ к нему, возможно, был как-то связан с Ликой и ее исчезновениями.

Он быстро оделся. Кофе сегодня подождет. Нужно было идти в библиотеку. Снова. Не искать ответы, а скорее, позволить вопросам найти его.

2. Библиотека: Повторение или Различие?

Скрипнула тяжелая входная дверь, и Андрей снова шагнул в мир библиотеки. Тот же густой, неподвижный воздух, пропитанный запахом старой бумаги, переплетного клея и десятилетий накопленной пыли – запах времени, застывшего на полках. Та же сонная, почти благоговейная тишина, которая, казалось, впитывала все внешние звуки. Повторение вчерашнего? Или, как сказал бы Деррида, повторение, которое всегда несет в себе различие?

Марья Ивановна была на своем посту за массивной дубовой стойкой. Но сегодня она не сидела неподвижно, а была занята – рядом стояла металлическая библиотечная тележка, наполовину загруженная книгами, и она методично переставляла их с полки на тележку и обратно, сверяясь с какими-то своими, никому не понятными списками или просто следуя внезапному импульсу. Она подняла голову, когда Андрей вошел, но на ее лице, «вырезанном из газеты 70-х», не отразилось ни удивления, ни вчерашнего легкого беспокойства. Словно его вчерашний взволнованный визит из подвала был лишь рядовым событием, уже стертым из ее личной хроники. Его внутреннее смятение, очевидно, оставалось невидимым для нее.

–Доброе утро, Марья Ивановна, – сказал Андрей, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

–Доброе, Андрей, – кивнула она, не отрываясь от своего занятия. Ее пальцы скользнули по корешку толстого тома по истории КПСС, затем она решительно переставила его на тележку рядом с потрепанным сборником японских хокку.

Андрей кивнул на хаотичное собрание книг на тележке.

–Снова лабиринты строите, Марья Ивановна?

Она на секунду остановилась, посмотрела на него поверх очков. В ее глазах мелькнула искорка – то ли лукавства, то ли глубокого понимания.

–Порядок – это иллюзия, Андрей», – сказала она своим ровным, немного скрипучим голосом. – Строгая система, алфавит, УДК… это все попытки усмирить хаос. А иногда полезно заблудиться. Найти книгу не там, где ожидаешь. Или не найти вовсе. Это тоже знание.

Ее слова эхом отозвались на его вчерашние мысли и события. Заблудиться. Найти не там, где ожидаешь. Или не найти вовсе. Он кивнул, не зная, что ответить.

На этот раз он не стал просить ключ от подвала. Подвал был вчерашним следом. Сегодня интуиция – или просто желание избежать повторения – влекло его в другое место.

–Я в читальный зал, – сказал он.

Марья Ивановна лишь неопределенно махнула рукой в сторону коридора, снова погружаясь в свою таинственную работу по деконструкции библиотечного порядка.

Андрей прошел по гулкому коридору и толкнул высокую двустворчатую дверь в главный читальный зал. Огромное помещение с высокими, стрельчатыми окнами, сквозь которые падал холодный, рассеянный свет. Длинные ряды массивных дубовых столов с зелеными суконными лампами. Высокие, до потолка, стеллажи вдоль стен. Зал был почти пуст – лишь пара студентов-заочников корпели над конспектами в дальнем углу. Воздух здесь был другим, чем в вестибюле – более разреженным, но таким же тихим и пахнущим стариной. Он остановился на пороге, обводя взглядом пространство, ища… сам не зная что. След? Знак? Или просто знакомый силуэт?

Перед тем как идти в читальный зал, что-то подтолкнуло его задержаться у стеллажей с периодикой. Его недавние размышления о карте исчезновений, о слоях времени, накладывающихся друг на друга в этом городе, привели его к мысли, что стоит просмотреть подшивки старых местных газет. Не в поисках чего-то конкретного, а скорее, чтобы уловить атмосферу, общий фон, на котором происходили эти стирания и разрывы. Девяностые. Он помнил их как время хаоса, слома, когда исчезали не только люди, но и целые смыслы, идеологии, привычный уклад жизни. Марья Ивановна, вечно занятая своей таинственной перестановкой книг, лишь неопределенно махнула рукой в сторону зала с газетами, когда он спросил о подшивках за девяностые.Полумрак зала с периодикой, запах старой газетной бумаги, хрупкие, пожелтевшие страницы. Андрей осторожно перелистывал подшивки за разные годы: девяносто первый, девяносто третий, девяносто седьмой… Мелькали заголовки о приватизации, о бандитских разборках, о закрытии заводов, о невыплаченных зарплатах – типичный фон той эпохи. Он уже почти решил, что это бессмысленное занятие, как вдруг его взгляд зацепился за небольшую заметку в самом углу одной из газет за осень 1999 года. Заголовок был непримечательным: «Пропала студентка». Текст был коротким, сухим, почти безэмоциональным. Студентка второго курса философского факультета, имя – Анна, фамилия неразборчива. Ушла из общежития в университет и не вернулась. Особые приметы: «волосы светлые, почти белые (неестественно для ее возраста), замкнутая, увлекалась ‘’странной’' литературой».

Андрей перечитал заметку несколько раз. «Философский факультет». «Светлые, почти белые волосы». «Странная литература». Что-то внутри него дрогнуло, отозвалось холодком узнавания. Это описание… оно слишком сильно напоминало Лику. Неужели это была она? Или просто трагическое совпадение? Имя другое… но фамилия смазана, а имя в такой заметке могли и перепутать. А может, Лика – это было не ее настоящее имя? Студентка, пропавшая в 90-е… Это была новая, совершенно неожиданная нить. Она не вела прямо к Лике, но указывала на период, на возможное событие, которое могло быть еще одним разрывом в ее или чьей-то очень похожей истории. Теперь его поиски в архиве обретали еще одно, более конкретное направление, помимо общих философских изысканий. Эта мысль все еще крутилась у него в голове, когда он, отложив газету, направился в главный читальный зал.

3. Красный шарф в Сером

Он увидел ее почти сразу. Не потому, что искал взглядом именно ее – скорее, глаз сам выхватил из общей монохромной палитры зала яркое, вызывающее пятно. Там, за одним из дальних столов, почти у самого окна, но спиной к нему, сидела девушка. Ее фигура была бы почти незаметной на фоне темных стеллажей и серого зимнего света, если бы не одно «но».

На шее у нее был повязан шарф. Длинный, объемный, шерстяной шарф насыщенного, почти кричащего красного цвета. Кроваво-красный, или, может быть, цвет сигнального флага – предупреждение об опасности или просто знак присутствия. Концы шарфа свободно свисали по спине, ложась на темное дерево старого стула, как два ярких мазка на тусклом холсте. Этот цвет был настолько чужеродным, настолько неуместным в этом царстве приглушенных тонов – серого света, бежевых стен, темного дерева, пожелтевшей бумаги, – что притягивал взгляд магнитом. Он был единственным живым цветом во всем зале, он буквально «кричал» посреди всеобщей серости, нарушая визуальную тишину так же резко, как вчерашний гудок печи нарушил тишину подвала.

Это была она. Андрей не сомневался, хотя и не видел ее лица. Но что-то в посадке головы, в линии плеч было знакомым. Он медленно двинулся вперед по проходу между столами, стараясь не шуметь.

Подойдя ближе, он смог разглядеть ее лучше. Сегодня она была одета совершенно иначе. Не темное платье из тридцатых, а обычный, современный темно-серый свитер крупной вязки и синие джинсы. Вчерашний анахронизм сменился сегодняшней нормой, но от этого ощущение странности не исчезло – скорее, трансформировалось. Словно она могла примерять эпохи, как одежду. Седые волосы, коротко остриженные, были теми же – пепельные, почти серебряные в падающем из окна свете.

Она сидела неподвижно, слегка склонив голову, полностью поглощенная тем, что лежало перед ней на столе. Казалось, она совершенно не замечала ни его приближения, ни почти пустой зал вокруг. Лишь красный шарф жил своей отдельной, яркой жизнью.

4. Открытая книга: Деррида

Андрей замедлил шаг, подойдя почти вплотную к столу. Старые половицы под его ногами предательски скрипнули, но девушка даже не шелохнулась. Она словно находилась в ином измерении, отгороженная от окружающего мира невидимой стеной сосредоточенности – или просто игнорировала его присутствие. Ее внимание было полностью приковано к раскрытой книге перед ней.

Он узнал эту книгу. Толстый том в знакомой белой обложке с минималистичным дизайном – французское издание Жака Деррида, «De la grammatologie». «О грамматологии». Одна из фундаментальных работ философа, сложная, многослойная, посвященная как раз проблемам письма, следа, присутствия и отсутствия. Книга была раскрыта где-то посередине, и Андрей мог видеть плотный французский текст на страницах. Они не были чистыми. Поля были испещрены мелкими, убористыми пометками, сделанными остро заточенным карандашом. Подчеркивания, вопросительные знаки, короткие комментарии на полях – тоже на французском, и какие-то странные символы, похожие на те, что он видел на полях исчезнувшей черной книги. Она не просто читала – она вела диалог с текстом, разбирала его, деконструировала прямо на страницах.

Рядом с книгой стояла простая белая чашка. Судя по тонкой пленке на поверхности, чай в ней давно остыл. Чуть поодаль лежал маленький черный блокнот, похожий на записную книжку Moleskine. Он был открыт на странице, почти полностью заполненной теми же странными, угловатыми символами, которые он видел и в книге Деррида, и вчера – в той, другой, книге из подвала. Некоторые символы напоминали руны, другие – элементы каких-то неизвестных алфавитов или просто абстрактные значки. Лабиринты, спирали, ключ… Они повторялись, создавая нечитаемый, но явно осмысленный для нее текст.

Андрей перевел взгляд с блокнота на ее склоненную голову с пепельными волосами, на яркий красный шарф, на сосредоточенное выражение лица, которое он мог угадать лишь по напряженной линии скулы. Кто она? Студентка? Исследовательница? Или нечто совсем иное? И что означают эти повторяющиеся символы, связывающие ее с подвалом, с Деррида, с его собственным отпечатком на ладони?

5. Цитата и Взгляд

Андрей кашлянул, чтобы обозначить свое присутствие, но она по-прежнему не реагировала. Тогда он решился и тихо произнес:

–Добрый день.

Слова прозвучали неуверенно, почти неуместно в этой гулкой тишине, нарушаемой лишь шелестом страниц где-то в дальнем конце зала.

Она медленно, очень медленно подняла голову. Ее движения были плавными, почти гипнотическими. И вот их взгляды встретились. Темные глаза – очень темные, почти черные – смотрели на него прямо, без удивления или раздражения. Спокойно. Но в самой глубине зрачков Андрей уловил легкую, едва заметную тень иронии, словно она находила забавным его появление здесь или сам факт их встречи. Было ощущение, что она его ждала. Не то чтобы предвидела его приход, но сам факт его присутствия не стал для нее сюрпризом, он просто вписывался в ее собственную, непонятную ему логику событий.

–День…– произнесла она так же тихо, как и он, но ее голос был ровным и чистым. Она перевела взгляд на серое, затянутое облаками небо за окном. – Относительно.

Короткая пауза, во время которой она снова посмотрела на него, словно оценивая или просто давая ему время осознать ее присутствие. Затем она чуть заметно кивнула на раскрытую книгу перед ней.

–Вы ведь знаете его? – спросила она, и это был скорее риторический вопрос. – Деррида.– Она провела тонким пальцем по строчке на странице. – Он пишет: «Il n'y a pas de hors-texte».

Она произнесла французскую фразу с идеальным акцентом, затем перевела ее на русский, глядя прямо на Андрея:

–Нет ничего вне текста.

Ее взгляд задержался на его лице, изучающий, внимательный.

–Как думаете, он прав? – спросила она, и теперь в ее голосе не было иронии, только серьезный, прямой вопрос. – Этот город, этот снег за окном, мы с вами, сидящие здесь… это все текст?

Вопрос повис в воздухе читального зала, смешиваясь с запахом старых книг и тишиной. Он был не просто философским упражнением. В ее устах, в этой обстановке, после всего, что произошло вчера, он звучал как ключ к пониманию – или как еще одна дверь в лабиринт.

6. Шрам-запятая 2.0

Андрей медленно выдвинул стул напротив и сел. Скрип ножек по полу показался оглушительным. Он смотрел на Лику, на ее темные глаза, в которых отражался серый свет из окна, на яркий контраст красного шарфа и пепельных волос.

–Возможно, – ответил он наконец, подбирая слова. – Текст, который постоянно переписывают. Стирают одно, добавляют другое. Иногда неудачно, оставляя следы прежних версий.– Он подумал о ржавых табличках с названиями улиц, о заброшенном заводе, о папках 1937 года в подвале.

Уголки ее губ чуть дрогнули, складываясь в легкую, мимолетную усмешку. Не веселую, а скорее понимающую. Словно он сказал именно то, что она ожидала услышать, или подтвердил какую-то ее собственную мысль.

–Следы… – повторила она задумчиво, почти шепотом.

Затем она потянулась через стол к своей чашке с остывшим чаем. Движение было плавным, неторопливым. Широкий рукав ее темно-серого свитера съехал вниз, обнажая запястье правой руки.

И Андрей увидел его. Еще один шрам. Тонкая белая линия на бледной коже, такая же изогнутая, причудливая, как и тот, что он заметил вчера у нее на шее. Шрам в форме запятой.

Два знака препинания на ее теле. Один на шее, другой на запястье. Запятые – символы паузы, незавершенности, продолжения, которое должно последовать. Они были не случайными царапинами, а четкими, словно намеренно оставленными метками. Что они означали? Паузы в ее собственной истории? Связь между разными версиями ее «текста»?

У Андрея возникло острое желание спросить об этих шрамах. Откуда они? Что они значат? Вопрос уже вертелся на языке. Но он промолчал. Что-то его остановило. Возможно, интуитивное понимание, что это слишком личный вопрос для их едва начавшегося, странного, балансирующего на грани реальности диалога. Или, может быть, он боялся ответа. Боялся, что прямой вопрос разрушит эту хрупкую атмосферу недосказанности, спугнет ее, как вчера спугнул гудок печи. Он чувствовал, что к ней нельзя подходить с обычными мерками, с прямыми вопросами, требующими прямых ответов. С ней нужно было говорить на ее языке – языке намеков, цитат, умолчаний. Читать между строк.

7. Тактики Ускользания

Тишина снова повисла между ними, густая, как пыль на верхних полках стеллажей. Андрей смотрел на второй шрам-запятую на ее запястье, потом снова на ее лицо. Вопросы роились в его голове, настойчивые, требующие выхода. Прямой подход казался рискованным, но неопределенность была еще мучительнее. Он должен был попытаться. Он сделал глубокий вдох, словно ныряя в холодную воду.

–Вы были вчера в архиве? – решился он наконец, голос прозвучал тише, чем он ожидал. – Там была… книга. Черная. С символами. Она потом… исчезла. Как и вы.

Он внимательно следил за ее реакцией. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Она спокойно взяла чашку с давно остывшим чаем и сделала маленький глоток, словно обдумывая его слова или просто давая себе паузу. Ее взгляд был отстраненным, устремленным куда-то поверх его плеча.

–Книги – это следы, – произнесла она наконец, ставя чашку обратно на стол с тихим стуком. Голос ее был ровным, почти монотонным, как у лектора, излагающего давно известную истину. – Отпечатки мыслей, времен, исчезновений. Иногда они ведут в никуда, обрываются, как те босые следы на снегу у реки.

Легкий кивок в сторону окна, намек на вчерашнее? Или просто совпадение?

–Иногда, – продолжила она, переводя взгляд обратно на него, но не фокусируясь, словно смотрела сквозь него, – они ведут к другим книгам. Один текст отсылает к другому, создает цепь, лабиринт из знаков. Важно не столько то, что написано в книге, сколько то, куда она указывает, какой след оставляет.

Она говорила о книгах, о следах, о Деррида, но не ответила на его вопрос. Ни слова о черной книге, ни подтверждения, ни отрицания ее вчерашнего присутствия в подвале. Ее ответ был идеальным примером того, что сам Деррида называл différance – откладыванием смысла, вечным ускользанием значения. Она создавала словесный лабиринт вокруг его прямого вопроса.

Андрей почувствовал укол раздражения, смешанного с чувством бессилия. Он словно бился о невидимую стену из метафор и философских отсылок. Он решил пойти ва-банк.

–Кто вы? – спросил он почти шепотом, но настойчиво, глядя ей прямо в глаза, пытаясь пробиться сквозь ее отстраненность. – Лика?

Он произнес имя, которое сам ей дал, наблюдая за реакцией. Она не вздрогнула, но ее взгляд на мгновение сфокусировался на нем, стал более пронзительным. Пауза затянулась. Казалось, она решает, стоит ли отвечать, и если да, то как.

Долгое мгновение она просто смотрела на него, и ему показалось, что он видит в глубине ее темных глаз что-то похожее на печаль или усталость. Но это было мимолетно. Затем она медленно перевела взгляд на раскрытую книгу Деррида перед ней, провела пальцем по строчке французского текста.

–Я – та, кто читает между строк», – сказала она тихо, но отчетливо. – Как и вы.

Она снова подняла на него глаза, и в них опять появилась та легкая, неуловимая ирония.

–Вы переводите тексты, пытаетесь найти точный смысл, перенести его из одного языка в другой. А я… я читаю пробелы. Паузы. То, что стерто. То, что не сказано.– Она кивнула на свои шрамы, сначала на запястье, потом едва заметно коснулась пальцами шеи под красным шарфом. – Знаки препинания в тексте реальности.

Снова уклончивый ответ. Метафора вместо факта. Она не назвала своего имени, не объяснила своей природы. Она определила себя через процесс, через отношение к тексту, к знакам, к нему самому. Она мастерски избегала любой конкретики, любой возможности «схватить» ее, определить, зафиксировать. Она оставалась чистым следом, подвижным знаком, постоянно ускользающим от окончательного значения. Андрей понял, что прямых ответов он, скорее всего, не получит. С ней придется играть по ее правилам.

8. Внезапная Тишина (или Звук)

Тишина, последовавшая за ее последними словами, была плотной и тяжелой, как воздух перед грозой. Андрей смотрел на нее, пытаясь расшифровать метафору шрамов-запятых, ее самоопределение через отсутствие, через пробелы. Он чувствовал, что стоит на пороге чего-то важного, но ключ к пониманию постоянно ускользал, как и она сама. Вопросы все еще толпились в его голове, но он понимал тщетность прямых атак.

Именно в этот момент хрупкое равновесие тишины было разрушено. Грубым, дребезжащим диссонансом в неподвижный воздух читального зала вторгся звук. Старые настенные часы над дверью – большие, в темном деревянном корпусе, с пожелтевшим циферблатом и римскими цифрами, часы, на которые никто давно не обращал внимания, словно они были лишь частью пыльного декора, – решили напомнить о себе.

Это был не мелодичный перезвон, а скорее механический стон, протестующий вздох забытого механизма. Первый удар был глухим, натужным, словно молоточек с трудом преодолел сопротивление ржавчины и пыли десятилетий. Боммм… Металл терся о металл, звук был нечистым, вибрирующим, и он отдавался в гулком пространстве зала, заставляя невидимые частицы пыли танцевать в столбах света от окон. Второй удар… Третий… Часы медленно, с болезненной точностью отбивали одиннадцать часов утра. Боммм… Боммм…

В самый первый момент удара Андрей увидел, как Лика вздрогнула. Не просто шевельнулась – именно вздрогнула, всем телом, резко и заметно, словно от неожиданного прикосновения или тихого выстрела. Ее лицо, до этого момента сохранявшее маску спокойной, чуть ироничной отстраненности, на мгновение потеряло эту маску. На нем промелькнула тень – отчетливая, но мимолетная. Андрей не мог бы с уверенностью сказать, что это было. Испуг? Да, возможно, что-то похожее на внезапный, острый страх. Или это была просто крайняя степень досады? Раздражение от грубого вторжения звука в их хрупкий диалог, в ее внутреннюю тишину? В ее темных глазах на секунду мелькнуло что-то тревожное, почти паническое, но тут же исчезло, сменившись привычной непроницаемостью.

Прежде чем часы успели отбить последний, одиннадцатый удар, она действовала. Резким, почти судорожным движением, совершенно не вязавшимся с ее предыдущей плавной медлительностью, она захлопнула тяжелый том Деррида. Глухой хлопок плотной обложки эхом прокатился по залу, почти заглушая последний удар часов. Книга лежала теперь перед ней закрытой, белая, немая, хранящая свои тайны и пометки внутри. Действие было окончательным, бесповоротным. Оно означало конец. Конец разговору, конец чтению, конец ее пребыванию здесь.

9. Исчезновение №2: За Стеллажом

Она выпрямилась, движение было таким же резким и окончательным, как хлопок закрытой книги. Словно бой часов переключил какой-то невидимый тумблер внутри нее. Маска отстраненности вернулась на ее лицо, но теперь под ней чувствовалось скрытое напряжение, спешка.

–Мне нужно идти, – произнесла она, и слова прозвучали не как извинение или объяснение, а как констатация неоспоримого факта, не требующая ни ответа, ни прощания. Она даже не посмотрела на Андрея.

Не дав ему времени на реакцию или вопрос, она быстро, почти стремительно, обошла стол. Ярко-красный шарф, словно встревоженное пламя, мелькнул в воздухе, оставив в неподвижной атмосфере читального зала мимолетный, кричащий след цвета. Ее шаги были легкими, почти бесшумными на старых половицах, но в них чувствовалась необъяснимая целеустремленность. Она направлялась не к главному выходу, а вглубь зала, туда, где ряды книжных стеллажей становились плотнее, образуя подобие лабиринта из дерева и пыльных томов.

Андрей остался сидеть, провожая ее взглядом. Он был слишком ошеломлен этой внезапной сменой – от почти интимного, хоть и уклончивого, диалога к резкому обрыву и бегству. Он смотрел, как ее фигура – седые волосы, темный свитер, яркий шарф – удаляется между рядами столов, становясь меньше, растворяясь в перспективе огромного зала.

Вот она дошла до конца прохода и свернула. Резко, не оглядываясь, шагнула за высокий, массивный стеллаж, от пола до потолка заставленный толстыми, солидными томами энциклопедий и словарей – оплот систематизированного знания, порядка, которому она, казалось, была так чужда. Она просто исчезла за ним, скрытая от взгляда стеной переплетенной бумаги.

Андрей ждал. Он смотрел на угол стеллажа, ожидая, что она сейчас выйдет с другой стороны, продолжит свой путь к какому-нибудь другому выходу или просто растворится в тенях другого прохода. Так было бы логично. Люди обходят препятствия. Он вслушивался в тишину, ожидая услышать ее шаги по ту сторону стеллажа.

Но шагов не было. В зале снова воцарилась та особенная библиотечная тишина, нарушаемая лишь едва слышным шелестом страниц где-то в дальнем углу, где корпели студенты, да гулом крови в ушах самого Андрея. Прошла минута. Секундная стрелка на тех самых часах над дверью, которые, видимо, запустили этот механизм исчезновения, ползла по циферблату мучительно медленно. Потом еще одна минута. Ни звука, ни движения. Она не появилась.

Чувство дежавю, смешанное с нарастающей тревогой, заставило Андрея подняться. Скрип его стула прозвучал в тишине неприлично громко. Он медленно пошел по тому же пути, что и она, к стеллажу с энциклопедиями. Подойдя к углу, за которым она скрылась, он на мгновение замер, а затем осторожно заглянул за него.

Пусто.

Проход между этим стеллажом и следующим был узким, пыльным, слабо освещенным. Вдоль стены тянулись ряды менее востребованных книг. Но Лики здесь не было. Коридорчик уходил дальше, к неприметной двери в торцевой стене зала. Андрей узнал ее – это был старый запасной выход, ведущий куда-то во внутренние дворы или служебные помещения библиотеки. Он подошел к двери.

Она была закрыта. Не просто прикрыта, а заперта изнутри на массивный, ржавый железный засов. Засов был тяжелым, старым, и чтобы его сдвинуть, требовалось усилие. Он был плотно прижат к скобе. Никаких признаков того, что его только что открывали и закрывали. Да и невозможно было бы выйти и запереть его за собой с этой стороны.

Андрей провел рукой по холодному металлу засова, потом оглядел узкий, пыльный проход. Никаких других дверей, никаких люков в полу или потолке. Она не могла выйти через эту дверь. Она не могла раствориться в воздухе. Но ее здесь не было.

Она снова исчезла. Так же внезапно и необъяснимо, как вчера в подвале. Снова спровоцированная резким звуком. Снова оставив после себя лишь ощущение разрыва реальности и рой неотвеченных вопросов.

10. Эхо в Тексте (Красная Нить)

Андрей медленно отступил от запертой двери, от холодного, ржавого засова, который служил немым свидетелем невозможности ее ухода. Он оглядел пустой, пыльный коридорчик еще раз, словно надеясь, что его глаза его обманули, что она прячется в тени за выступом стеллажа. Но там была лишь пыль, тишина и запах старых книг.

Он развернулся и медленно побрел обратно к столу, за которым они сидели всего несколько минут назад. Шаги его гулко отдавались в тишине читального зала, подчеркивая внезапно возникшую пустоту. Два студента в дальнем углу все так же корпели над своими конспектами, не замечая ничего вокруг, погруженные в свой собственный, гораздо более предсказуемый текст.

Стол выглядел почти так же, как и до ее исчезновения, но теперь ощущался сиротливо пустым. Белая обложка книги Деррида, «О грамматологии», лежала закрытой там, где Лика ее бросила. Аккуратно, без помятых страниц, но окончательно закрытой. Рядом стояла белая чашка – простая, безликая. Андрей заглянул в нее – чай был выпит до дна, остался лишь слабый коричневатый след на стенках. А вот маленького черного блокнота, похожего на Moleskine, с его странными символами, на столе не было. Исчез. Либо она успела неуловимым движением сунуть его в карман или сумку, которой Андрей не заметил, либо он исчез так же необъяснимо, как и она сама, как та черная книга вчера. Еще одна стертая деталь.

Андрей провел рукой по гладкой, прохладной поверхности стола, потом перевел взгляд на стул напротив, где она сидела. Темное, полированное дерево спинки стула отражало бледный свет из окна. И тут его взгляд зацепился за что-то. Крошечное, почти незаметное, но яркое.

Прямо на изгибе спинки, там, где несколько минут назад лежали свободно свисающие концы ее кричаще-красного шарфа, прицепилась ниточка. Одна-единственная ярко-красная шерстяная нить. Она лежала на темном дереве, как случайный мазок краски, как одинокий знак, брошенный в пустоту. Тонкая, пушистая, до боли материальная в своей хрупкости.

Андрей протянул руку и осторожно, двумя пальцами, подцепил ниточку. Она легко отделилась от дерева, почти невесомая. Он поднял ее к свету. Ярко-красная, ворсистая. Такая реальная.

Что это? Материальное доказательство ее присутствия? Неопровержимый след, оставленный ею, случайно или намеренно? Тонкая нить, за которую можно ухватиться в этом лабиринте исчезновений и недомолвок? Или это просто… нитка? Случайный обрывок, бессмысленная деталь, выпавшая из контекста, дразнящая его попытки найти логику и смысл в этом рассыпающемся нарративе? Ариаднина нить, ведущая в центр лабиринта, или просто красный мусор, прилипший к стулу?