Близко к сердцу. Истории кардиохирурга

Час нас никто не беспокоил. Я даже решил пойти прилечь в свободную палату, как вдруг из приёмника снова позвонили.

– У нас опять ножевое. И, кажется, это задница.

– Раз задница, пойдём вместе, – сказал Михаил Александрович. – Димке дадим отдохнуть, он только прилёг.

Снова ставший уже привычным отсыревший коридор между корпусами.

В коридоре перед кабинетом хирурга носилки, на них на животе лежит пострадавший.

– Так тут задница в прямом смысле слова, – присвистнул Михаил Александрович, поднимая окровавленную простынку.

Грустная и смешная история: гражданин прибыл последней электричкой на платформу «Рабочий посёлок», где подвергся нападению неизвестных. Двое подошли сзади, вырвали из рук сумку и побежали. Гражданин не хотел уступать и побежал следом. С его слов, погоня длилась около пяти минут, во дворе первой пятиэтажки он, наконец, настиг грабителей. Преступники развернулись, в руках заблестели лезвия, и он, испугавшись, побежал обратно. Теперь двое с сумкой и холодным оружием преследовали одного – без сумки и оружия. За пять минут они преодолели расстояние до станции, и он почти спасся, но, забираясь на платформу, получил подлый удар сзади в левую ягодицу.

И вот мы снова в операционной, пытаемся поймать скрывающуюся в мышцах ягодичную артерию. Анестезиолог давно перестал заглядывать за перегородку и, смирившийся, дремлет на своём столике. В центральную вену размеренно капает кровь.

– Вот она, дура! – торжественно вскрикивает Михаил Александрович, наконец, захватив зажимом пульсирующую глубинах ягодичных мышц артерию.

Раздаются вялые аплодисменты. Выходя из операционной, я посмотрел на часы – три часа ночи. Когда в приёмное поступил больной с ранением ягодицы, ответственный дежурный врач связался с департаментом и закрыл больницу на приём хирургических больных, иначе мы бы просто не справились. Значит, есть время несколько часов поспать, ведь завтра понедельник и предстоит полноценный учебный день в институте. После воскресных дежурств я не заезжал домой и обычно сразу ехал на учёбу. Хорошо, что в молодости подобные марафоны переносятся относительно легко. Я лёг на пустую койку в резервной палате. В полудрёме мне приходили картины из насыщенного рабочего дня: омертвевший сальник, мутные глаза Изольды, отец и сын, лежащие рядом в длинном коридоре оперблока, какие-то гоблины с ножами, бегущие за человеком с барсеткой.

– Вставай, к нам везут интересный случай, – казалось, я ещё не успел уснуть, а кто-то уже меня расталкивал. Я открыл глаза – Дмитрий Николаевич повесил на шею стетоскоп и выглядел слегка возбуждённым.

– Давай, умывайся, одевайся и приходи в операционную, к нам везут что-то нереальное, минуя приёмник, сразу поднимут в оперблок.

Я посмотрел на часы – семь утра, по идее мне через час надо выходить, чтобы не пропустить первую лекцию, но если после всего, что было на этом дежурстве, мне обещают интересный случай, значит, его точно надо увидеть. Через десять минут прямо к нашему корпусу подъехал оранжевый реанимобиль, за ним следовал микроавтобус спасателей. Лифт уже ждал на первом этаже, и буквально через минуту несколько врачей аккуратно выкатили носилки в коридор. На них лежала бледная женщина, она была в сознании и то закрывала глаза, то открывала их снова. Из-под одеяла, которым была накрыта пострадавшая, выглядывал фрагмент ржавой арматуры.

Носилки аккуратно закатили в операционную и начали готовить женщину к перекладыванию на операционный стол. Когда скинули одеяло, я оторопел – где-то снизу, в районе промежности, в её тело входил стальной прут, сплетение которых обычно используют в качестве скелета железобетонных конструкций. Этот же прут выходил наружу в районе левой ключицы. Спасатели, тем временем, размещали в коридоре своё оборудование. Я понял, что они срезали арматуру на месте происшествия и, возможно, их помощь потребуется на операции.

Тем временем, после некоторого замешательства, в операционной закипела работа: лаборант закатывал передвижной рентгеновский аппарат, врач УЗИ водила датчиком по брюшной полости, эндоскопист аккуратно выполнял погружённой в наркоз раненой гастродуоденоскопию.

Я дождался, пока было завершено предоперационное экспресс-обследование и абдоминальная бригада, усиленная гинекологом, начала свой этап операции на животе. Увидел, как после вскрытия брюшины в глубине раны показался непривычный предмет – закрученная спиралью поверхность металлической арматуры. Он входил в брюшную полость из малого таза и, пройдя по боковому каналу, не задев ни кишечник, ни селезёнку, ни левую долю печени, исчезал в диафрагме. Посовещавшись, решили намыть одного из спасателей, и, предварительно замочив в растворе антисептиков пневмокусачки, с их помощью перекусили арматуру посередине. Аккуратно удалили нижний фрагмент через промежность. К счастью, кровотечения не произошло. На стульях своего этапа ждали приехавшие из другой больницы торакальный и сосудистый хирурги.

К сожалению, пришло время уходить: лекцию я ещё мог себе позволить пропустить, а вот на семинаре был запланирован зачёт, неявка на который грозила проблемами перед сессией. Вздохнув, я переоделся и вышел на морозный воздух: светило редкое для Москвы февральское солнце, вокруг кипела бурная столичная жизнь, идущие мне навстречу люди не представляли и малой доли того, что в эту ночь происходило совсем недалеко от них, в типовом светло-зелёном здании за железным забором.

Конечно, на следующем дежурстве я узнал все подробности произошедшего. Людмила, женщина сорока двух лет, ранним утром заказала такси – ей необходимо было съездить к началу рабочего дня на Московский завод шампанских вин в очаковской промзоне. Были запланированы переговоры с одним из руководителей предприятия, которые он, дабы избежать суеты, назначил на семь утра. Путь к заводу лежал по территории промышленной зоны, некоторые дороги которой представляли собой уложенные друг за другом бетонные плиты. Плиты разбились от времени, из одной из них торчал наверх кусок железной арматуры. Она и упёрлась в дно автомобиля, который, продолжая движение, начал выдирать её, в результате стальной штырь пробил переднее пассажирское сиденье и насадил Людмилу на себя, словно коллекционную бабочку. Таксист услышал скрежет и жуткий крик и ударил по тормозам, но к этому времени штырь уже пробил крышу «Волги». Машина вместе с Людмилой оказалась прикована к дороге. К счастью, у таксиста оказалась радиосвязь, и он через диспетчера вызвал на место происшествия Скорую и МЧС.

Спасатели перекусили стальной штырь в двух местах: под сиденьем и чуть ниже потолка. Удалять ранивший предмет на месте в такой ситуации запрещено – может развиться болевой шок, массивное кровотечение. За несколько минут пострадавшую доставили в ближайшую больницу.

Людмила точно родилась в рубашке. Арматура вошла через промежность, не зацепив ни прямую кишку, ни влагалище, ни матку, покинула малый таз, проникла в брюшную полость. Не задев жизненно важных органов, через диафрагму попала в плевральную полость, пробила лёгкое, вызвав пневмоторакс и гемоторакс – скопление воздуха и крови в плевральной полости, к счастью, с достаточно умеренной кровопотерей менее литра. Не ранила пищевод и сердце и вышла через левую надключичную область, сломав ключицу, зато пройдя всего в нескольких миллиметрах от подключичной артерии и вены. Торакальный хирург ушил лёгкое, дренировал плевральную полость, хирурги провели хирургическую обработку ран, травматолог соединил ключицу пластиной и через две с половиной недели, живая и практически здоровая, Людмила выписалась домой.

Младший Никифоров отделался швом плечевой артерии, и на память о ножевом остался лишь глубокий шрам на плече. Через три дня к палате приставили милиционера. Его отец умер в реанимации на пятые сутки после ранения, так и не приходя в сознание.

Мысли по дороге с работы: работа или служба?

Я много раз слышал от коллег, что врач ходит не на работу, а на службу. В чём отличие? В том, что работа продолжается с девяти до шести, а служба нередко выходит за границы рабочего времени, не знает выходных и праздников. И даже если ты в этот момент свободен, мыслями и телефонными звонками постоянно возвращаешься в отделение. Или разгадываешь загадку диагноза сложного пациента, параллельно обдумывая предстоящую операцию. Офицеры, врачи, учителя, священники – профессии, которые не подходят под параграфы трудового договора, ведь они, по сути, служат, а не работают. Не зря именно эта прослойка общества в девятнадцатом веке сформировала мощный класс русской интеллигенции. Однако затем слово «служить» незаметно заменили на «обслуживать». В Союзе врача наказали низкой зарплатой и развратили условным «сам себе заработает», а затем он и вовсе начал оказывать услугу лечения. В то же время услуга крещения вошла в церковный прейскурант. Но, несмотря на это, тысячи докторов по-прежнему каждый день выходят на службу. Тысячи учителей задерживаются в кабинетах, проверяя тетради своих учеников. Офицеры прошли через разруху военных городков и лихие девяностые, когда денежное довольствие не просто было нищенским, его даже не платили. Сельский храм в далёкой провинции каждое утро открывает умный священник с добрыми глазами.

* * *

На хирургическом дежурстве, если нет экстренной операции и никто не поступает по профилю, можно украсть несколько минут или даже часов сна. Привыкая к правилам игры, организм переходит в ночной режим сразу, как только ты принимаешь горизонтальное положение. И почему-то на дежурстве снятся самые яркие сны. Несколько запомнившихся я воплотил в небольшие рассказы.

Первый сон на дежурстве. Кружок «Юный диггер»

В детстве притягивает неизвестность. Тем более, если она лежит у тебя под ногами. Затерянный мир отделял от нас лишь толстый слой потрескавшегося московского асфальта. Через канализационные люки рвалась на волю непознанная изнанка города, окутанная завесой тайны система подземных коммуникаций. К счастью, сухие технические названия нас не интересовали, зато по двору из уст в уста передавалась история про таинственный подземный город, строить который под столицей начал ещё Иван Грозный. Потерянная библиотека, тоннель из Кремля в Коломенское, Метро-2 – услышав эти слова, мы сгорали от любопытства.

В городе набирало популярность движение диггеров. Старшие ребята рассказывали про Никиту с улицы Довженко, который спустился в люк в начале Мичуринского проспекта, а вылез около аэропорта Внуково. Может и не было никакого Никиты, но всё это настолько подогрело наш интерес, что мы решили во что бы то ни стало обследовать московское подземелье. Дело осложнялось тем, что открыть люк можно было только с помощью специального приспособления – слесарного ломика. Последний обитал на поясе у водопроводчиков. Все попытки поднять люк без ломика потерпели фиаско. Украденный у дворника обычный лом помог чуть приподнять люк, но вставленные в зазор палки ломались под его тяжестью и так не помогли сдвинуть махину в сторону. К тому же лом нужно было постоянно перепрятывать, и его украли снова.

– Нам нужен слесарный ломик, – сказал однажды Макс.

– Как ты его достанешь? Слесари никогда с ним не расстаются.

Я замечал, что водопроводчики берегут свой ломик как зеницу ока.

– Десятого у них аванс, мой сосед сорок лет в ЖЭКе отработал, – не обращая внимания на мои возражения, продолжал Макс.

Мы почувствовали, что зреет план.

– Тот безногий, который орёт на весь двор по праздникам? Он же алкаш, – добавил сарказма Хоха.

– Они все алкаши, – продолжал Макс. – Особенно в день аванса.

База слесарей была в бойлерной, возле недавно открытого гольф-клуба. Зелёное здание с мощными чугунными дверьми и увесистым замком в опиле большой трубы. Внутри постоянно что-то жужжало, щелкало, переключалось, из щелей струился тёплый сладковатый аромат, коктейль из запаха горячих труб, влажного бетона и отсыревшего пластика. Этот приторный запах будет постоянным спутником наших подземных путешествий.

Желание завладеть ломиком было настолько сильным, что мы договорились отпроситься с последнего урока. Макс сказал, что у него разболелась голова, я придумал срочную необходимость открыть дверь приехавшей из деревни бабушке, Тима давил на жалость и рассказывал учительнице о заболевший маме, которой срочно необходимо купить жаропонижающее. Самым недальновидным оказался Хоха: он сказал, что отравился, и его отправили к медсестре промывать желудок.

В середине рабочего дня в бойлерной гремел скрытый от чужих глаз банкет. Шумело радио, то и дело звенели стаканы, кажется, даже сквозь толстые стены было слышно, как хлёстко ложились карты на украденные с овощной базы деревянные ящики.

– Уже хороши, – сказал Макс. – Главное, чтобы там же не заснули, а то, чего доброго, заночуют.

– Там спать негде, к тому же их жёны дома ждут, – раздражённо ответил Тима. Во всех чувствовалось волнение.

– Не забывай, у жён в столовых и детских садах тоже сегодня аванс, неизвестно, где они сами заночуют, – хихикнул Макс.

Кто бы мог подумать, что предположение Макса окажется правильным: за следующие четыре часа нам продемонстрировали всё, на что способен советский слесарь в рабочее время, а именно танцы, песни, ссоры, драку, объятия, и, наконец, тихий спокойный сон. Прождав ещё час и предчувствуя скорое наступление сумерек, мы решили действовать. Идти за ломиком вызвался я. Бойлерная давно манила меня, сидя на уроках я мечтал, как однажды окажусь внутри этого таинственного сооружения. А там… Я живо представлял себе огромное электрическое табло, на котором мигают десятки лампочек, показывая путь горячей воды в дома нашего района. Перед ним обязательно стоит пульт управления. А на стене, конечно же, висит красный телефон. Друзья немного побаивались пьяных слесарей и мне не возражали.

Я на цыпочках подкрался к бойлерной – большая железная дверь была приоткрыта. Внутри горел тусклый свет. Большое квадратное помещение было заполнено трубами: одни из них возникали из пола, поднимались вверх, образуя подобие арки, и снова прятались в пол, другие попадали в помещение откуда-то сбоку, чёрные и белые, толстые и тонкие, с изоляцией и без. Дёргались стрелки десятков больших и маленьких манометров. Тёплый влажный воздух перемешался с парами этилового спирта. Не было ни пульта, ни электрического табло.

По углам лежали пустые бутылки: водка «Столичная», пиво «Ячменный колос», – стандартный набор того времени. Слесари спали. Один на трубах, второй на топчане в углу, третий – прямо на бетонном полу. У первого был подбит глаз, у другого разбит нос, да так, что при каждом выдохе из ноздри надувался большой кровавый пузырь. Ещё один участник застолья лежал лицом к стене. Рядом, на полу, я увидел вожделенный ломик. Его раздвоенное, напоминающее змеиный язык жало, то самое, которое проникает в паз канализационного люка, сжимало пивную пробку.

Я на цыпочках пересёк комнату, осторожно взял ломик и юркнул к выходу. Здесь я немного поторопился и, раньше времени посчитав свою миссию выполненной, тут же за это поплатился: пролезая в щель чугунной двери, слегка задел её своей добычей. Этого было достаточно чтобы на всю бойлерную ухнул глухой удар – дверь резонировала, как басовый колокол. Словно ошпаренный, я выскочил прочь и понёсся через кусты, заметив, как вскочили и метнулись вслед за мной тени товарищей. Лишь через пять дворов, ощутив себя в безопасности и не видя погони, мы остановились. Сердце выскакивало из груди, в глазах темнело, мокрая рука крепко сжимала добычу.

На следующий день мы отправились в первое подземное путешествие. Для этого заранее выбрали люк в скверике, примыкавшем к ограждению гольф-клуба – там не было лишних глаз, свежая апрельская зелень обеспечивала неплохую маскировку. Узнав, что мы завладели ломиком, к нам присоединились самые молодые члены нашей компании, учившиеся на два класса младше, – Руслик и Славик. Остальным обитателям двора говорить о ломике строго запрещалось: вещь дефицитная, узнают – пиши пропало. Само собой, носить его можно было только под курткой, и хранителю ломика Хоху пришлось одеться не по погоде.

– Потный, но незаменимый, – гордо говорил он каждому из нас при встрече.

Интересно, как во дворе назначали хранителя той или иной общественной вещи, попавшей в разряд «козырных». Определяющим фактором была лояльность родителей. Те, у кого «предки» не слишком внимательно относились к воспитанию, равно как и обладатели отдельной комнаты, получали почетное звание хранителя чаще других. Иногда на первый план выходили совершенно неожиданные достоинства, например, на четвёртом этаже в подъезде Хохи неизвестными был грубо испорчен гипсокартон. Между ним и кирпичной кладкой образовалась вместительная ниша. В этом тайнике и было решено хранить ломик.

Итак, Хоха нёс под курткой орудие преступления, Тима взял фонарик, я моток бельевой верёвки. Мы приближались к люку. Предварительно в двух противоположных концах сквера расположился боевой дозор, Славик и Руслик встали на шухере. При возникновении непредвиденной ситуации стоящий на шухере должен был предупредить нас, крикнув громким зловещим шёпотом – «Шухер!» Если шухера не случилось, последнему опускавшемуся в подземелье полагалось свистом снять часовых.

Оказалось, что даже имея в наличии ломик, открыть люк не так просто. Изрядно прокопавшись, нам всё-таки удалось приподнять его и сдвинуть немного вбок, после чего навалились все вместе и свернули чугунную махину окончательно. Перед нами разверзлась чёрная пустота московского подземелья. Хорошо, что Тима взял фонарик, иначе никто из нас так бы и не решился сделать первый шаг. В луче электрического света мы увидели бетонные стены, две огромные трубы и ведущую вниз ржавую лестницу. Первым спустился Макс, за ним Тима и Хоха, я позвал мелких и шагнул навстречу неизвестности.

В колодце стоял удушливый сладковатый запах, уже знакомый мне по бойлерной. Здесь пересекались трубы, идущие с разных направлений, поэтому помещение было достаточно большим. В разные стороны от колодца уходили тоннели, в центре каждого пролегали две трубы, покрытые то штукатуркой на каркасе из мелкозернистой проволочной сетки, то чёрной прорезиненной изоляцией. Протиснуться можно было только между трубой и стеной, но места было так мало, что почти всегда приходилось идти боком. Иногда труба чуть меняла траекторию, но этого было достаточно, чтобы места не осталось вовсе, тогда единственный вариант был – забираться наверх и ползти прямо по трубе, то и дело ударяясь головой о потолок. Этот способ передвижения был самым неудобным, он отнимал много сил и пуговиц на одежде, при этом сама одежда моментально пачкалась.

Мы двигались вперед около получаса. Спёртый воздух, мёртвая тишина, давящая атмосфера подземелья. Становилось по-настоящему страшно.

– Макс, может, пойдём назад? – по очереди обращались мы к нему, как к идущему (ползущему, протискивающемуся, скользящему) впереди колонны.

– Ещё немного, пацаны, надо обязательно дойти до следующего люка, – раз за разом, как заклинание, повторял Макс, но в голосе всё больше чувствовалась неуверенность. Наконец, в лучах фонаря мелькнул поворот трубы.

– Ну вот, дождались! – радостно воскликнул Тима. Макс громко похлопал по трубе, я свистнул, мелкие сзади одобрительно пискнули. Настроение резко улучшилось. Тем сильнее был ужас, который мы испытали, приблизившись к повороту. Перекрёстка с другими трубами не было, а значит, не было ни колодца, ни люка.

Мы в западне! Кажется, что дышать уже нечем, тошнит и кружится голова, продираться обратно никак не меньше получаса, а быстрее из-под земли не выйти.

– Ничего не поделаешь, надо идти дальше, – нерешительно, но громко сказал Макс.

– Неужели ты не видишь, что все устали? Мы ползём неизвестно куда, – вспылил Тима. Я посмотрел на его испачканную, местами порванную дорогую кофту и пыльные, потерявшие свой изначальный цвет джинсы и понял – дома ему здорово достанется.

– Лично я вообще никуда не пойду, – обречённо сказал Хоха. – Останусь здесь. Пускай меня достают спасатели.

Мелкие в унисон заплакали.

– Американских фильмов ты пересмотрел, нет у нас никаких спасателей, а пожарные в такой узкий проход никогда в жизни не полезут. Крысы вас съедят, вот и вся любовь, – огрызнулся Макс. – Надо решать – либо вперёд, либо назад.

Как ни трудно было себе в этом признаться, но каждый из нас понимал: идти назад слишком долго, а впереди наверняка должен быть выход на поверхность.

Уверенности нам придала свечка, которую предусмотрительно захватил с собой Хоха. Свечу поставили на трубу сразу после поворота, отметив таким образом начало нового этапа нашего пути. Оглядываясь назад, мы ещё долго видели её мерцающий огонь.

– Надо же, какую надежду может давать маленькая свечка в тёмном подземелье, – подумал я.

Наконец, когда чувство времени было уже окончательно потеряно, впереди забрезжил дневной свет и проявились очертания лестницы. Макс добрался до неё первым, ловко подтянулся на руках, подставил под люк спину и… натужившись, замер в таком положении на несколько секунд. Я увидел, как его лицо побагровело, а затем внезапно стало бледным. На шее напряглись канаты вен. Макс зажмурил глаза и натужно застонал. Люк не поддавался. Видеть свет из глубины подземелья и не иметь возможности дотянуться. В такой момент как нельзя лучше понимаешь тюремных узников и попавших в завал шахтёров. Хорошо, что недавно в одной научно-популярной книге я прочитал об опасности паники под землёй. Паника заставляет человека потеть и дышать, сгорает дефицитный кислород, становится нестерпимо жарко.

– Пацаны, если запаникуем, задохнёмся, – я неуклюже попытался разрядить обстановку. Мелкие снова заплакали. Задыхаться никому не хотелось.

– Мы просто спокойно дойдём до следующего люка или вернёмся назад, – прошептал Тима. – Третьего не дано.

К счастью, идти пришлось недолго. Через несколько минут в конце тоннеля вновь заблестела паутина солнечных лучей, сладковатый запах горячих труб разбавило долгожданными нотками весеннего вечера и неожиданным ароматом свежескошенной травы.

– Представляете, если мы вылезем за городом, – вздохнул Хоха.

– Это невозможно, – оборвал его Макс. Понятно, что сейчас он думал лишь о том, чтобы удалось открыть люк.

Макс поднялся на лестницу, упёрся руками в бетонные стены и начал медленно распрямляться. Раз, два – стоявшие внизу скрестили пальцы и затаили дыхание. С натужным скрипом люк сдвинулся с места, на мгновение замер, но сразу же сдался, лязгнул и пошёл кверху. Яркий свет ударил в глаза. Макс качнулся в сторону, перекинул люк с позвоночника на правую лопатку и завалил на бок. Есть! Выход из подземелья свободен. Мы с Тимой мгновенно забрались на лестницу и оказались рядом с Максом. Впереди, насколько хватало глаз, простирался идеальный газон.

– Мы на гольфе! – в унисон закричали все втроём, гулкое эхо рухнуло вниз и откликнулось где-то за поворотом подземелья. Мы были не просто на гольф-поле, вход на которое советским гражданам был запрещён. Мы оказались на противоположном его конце, пройдя по подземному лабиринту неприступный забор, строгую охрану, флажки и песчаные ловушки, обогнули озеро и оказались около клубного ресторана. Пруды, которые многие из нас помнили полными мусора и коряг, были вычищены, их берега укреплены крупными просмолёнными брёвнами. В центре главного пруда бил фонтан. Над всем этим великолепием доминировал белоснежный ресторан с улыбающимися на террасе гостями, официанты в стильных поло лавировали между столиками, нагруженные большими серебристыми подносами. Играла живая музыка.

Каждый из нас, за исключением мелких, помнил это место раньше – овраг вдоль старицы Сетуни, вечно загаженные пруды, в одном из которых нашел своё последнее пристанище ржавый бульдозер, пустырь с холмами и колдобинами, непролазная весенняя грязь, стаи бездомных собак и полчища одичавших крыс. Место слыло небезопасным, вечером его обходили стороной. Но два года назад первое дуновение перестройки привело на эту землю известного шведского хоккеиста Свена Тумба-Юханссона. Он сумел как-то убедить союзное руководство сдать пустырь в аренду на пятьдесят лет и открыть первый в СССР гольф-клуб.

Сначала шведы сняли с пустыря верхний слой почвы и увезли её в неизвестном направлении.

– Фонит! – замер напуганный недавним Чернобылем микрорайон. Некоторые даже выходили на пустырь с дозиметром, но он ничего не показал. Вереницы импортных самосвалов в очередь работали с утра до вечера, темпы стройки настолько восхищали привыкших к советскому долгострою граждан, что на земляные работы ходили смотреть, словно в кино. Когда дело было сделано, настала очередь укладывать новый грунт, оказавшийся отборным мелкозернистым чернозёмом. Сначала его сваливали в большие кучи по периметру пустыря и развозили по полю маленькими юркими тракторами, но с наступлением темноты к холмам выстроилась очередь из дачников и любителей комнатных растений. Через пару дней «сходить за шведской землёй» стало любимым развлечением местных, через неделю начали приезжать люди со всей Москвы. Шведы изменили тактику, теперь самосвал сбрасывал грунт непосредственно в нужное место. Ручеёк любителей чернозёма пересох.

Когда грунт был насыпан и утрамбован, за несколько дней поле покрылось паутиной пластиковых труб – не сбавляя темп шведы налаживали систему полива. Через каждые пятьдесят метров монтировали поливочный фонтан, который в будущем автоматически поднимался из-под земли и, вращаясь, поливал траву вокруг себя. Рядом с поливочной сразу же закладывалась дренажная система.

Однажды утром к пустырю выстроилась длинная очередь из фур со шведскими номерами. Внутри лежали свёрнутые в огромные рулоны зелёные ковры. Это был дёрн – слой земли с уже пророщенной газонной травой. Рулоны выкладывали на чернозём, как кладут линолеум на кухне. Буквально за месяц поле стало идеально ровным. Это было последнее чудо из доступных, поскольку следующим этапом началось строительство забора.

– Посмотрели и буде. Так и я Германию посмотрел, одним глазком, – говорил сосед-ветеран. – Много нельзя, а то запрос появится.

Стройка гольф-клуба стала главным событием района за ближайшее десятилетие. Местные жители долгие годы добивались ликвидации пустыря: писали письма в Райком, просили разбить парк, но каждый раз получали в ответ отказ и обещание. Чиновники сетовали на недостаток финансирования и клялись решить проблему пустыря в светлом будущем. И вот светлое будущее наступило меньше чем за год, когда шведы с толком, чувством и расстановкой создали на месте свалки настоящий оазис. Только вход в эту сказку местным жителям отныне был строго запрещён.

А мы, получается, проникли.

Хлёсткий удар совсем рядом был тому лучшим доказательством. Над нами со свистом что-то пролетело, затем раздался глухой всплеск – на ровной глади озера вырос и тут же осел небольшой фонтанчик.

– Shit! – раздалось буквально в нескольких метрах от нас. Мы с Максом не сговариваясь присели, опустив люк и оставив лишь небольшую щель для обзора. Английская речь звучала совсем близко. Вскоре раздался второй щелчок, на этот раз мяч прошёл значительно левее и лёг на траве совсем близко к ярко-жёлтому флажку.

– Good! – одобрительно хмыкнул другой голос.

Ещё один удар, и мяч вновь поднял фонтанчик – на этот раз песчаный. Двое в синих шортах и белых теннисках, непринужденно разговаривая, удалялись в сторону флажка. За собой они катили двухколёсные тележки с полным набором клюшек.

Мы собрались на подземное совещание. Оказалось, что путь длиной в километр наша компания преодолевала более полутора часов. Учитывая усталость, на обратную дорогу нужно было закладывать не менее двух. За это время основательно стемнеет, наше долгое отсутствие во дворе заметят родители, тогда не избежать скандала. Дожидаться темноты здесь и бежать с поля под покровом сумерек не вариант по той же самой причине.

– Мы хотим домой, нам страшно, – заплакали самые младшие члены нашей компании.

– Ничего не остаётся, нужно выбрать момент, когда рядом с нами не будет игроков, и бежать, – предложил Макс.

– Ты забыл, как охраняется поле?

По району давно гуляли страшилки про бойцовских собак, охранявших периметр, охранников с электрошокерами, передвигающихся по полю на быстроходных квадроциклах. Символом поля был «человек-свисток» – удивительно смекалистый дед, вооружённый свистком, резиновой дубинкой и великолепным чутьём всегда оказываться именно в том месте, где перелезают забор.

– На нашей стороне эффект внезапности, – поддержал Макса Тима. – Никто не ожидает, что мы появимся буквально из-под земли. Правда, бежать придётся через всё поле, туда, откуда мы проникали. Ближе к нам тоже есть забор, но там рабица, сетку не перелезть, и сразу за ней река. Пятьсот метров идеально газона – неужели не добежим? Они опомниться не успеют.

Адреналин ударил в голову, в ушах зашумело. Значит, бежать. Решили, что первым пойдёт Тима, за ним Макс, потом я. Хоха замыкает и смотрит за мелкими.

– Вы, скорее всего, отстанете, – Хоха повернулся к Славику и Руслику, – мы первыми будем у забора и поможем перелезть. Если вас всё-таки возьмут на поле, не беда, скажете, что старшие ребята заставили идти с ними. Поругают и отпустят.

Я поднялся по лестнице, чуть выглянул из полуоткрытого люка и осмотрелся. Впереди удалялась компания из четырёх игроков, далеко перед ними сливался с горизонтом электрокар, со стороны дальнего забора никого не было.

– Через три минуты можно бежать, – прошептал я вниз и тут же ощутил, как налились свинцом и отяжелели ноги. Я, Макс и Тима встали на лестнице сразу же под люком, для мощного рывка всей команды нужно было окончательно сбросить его набок. Остальные выстроились в очередь перед лестницей.

– Раз, два, три, – скомандовал Тима, и мы рванули наверх с огромной силой, Хоха плечом, а я рукой сбросили люк в сторону. Мы бежали. Я почти сразу увидел, что за холмом стояли незамеченные нами несколько игроков, которые с удивлением повернулись в нашу сторону. Видел, как встали из-за столов увидевшие нас гости ресторана, подошли к перилам балкона белоснежные официанты. Посреди залитого солнцем оазиса, мимо фешенебельного ресторана, по земле, на ближайшие пятьдесят лет принадлежащей Её Величеству Королеве Шведской, в грязной, разорванной от подземных путешествий одежде, с пыльными волосами и перепачканными лицами, бежали советские школьники. Бежали так, как проносятся аборигены бразильских фавел по фешенебельному кварталу Рио-де-Жанейро. Так, сломя голову, дети крепостных крестьян летели с ворованными яблоками по барскому саду. Так советские школьники неслись по островку западной жизни к бетонному забору, чтобы, перемахнув через него, навсегда вернуться в мир пыльных дворов и серых пятиэтажек, переполненных помоек и пустых прилавков, мир, такой далёкий от этого зазеркалья, и всё-таки близкий сердцу.