Петруша рванулся с места и тут же услышал негромкий хлопок револьверного выстрела где-то недалеко, вероятно, около парадной двери. Послышались жалобные возгласы Федосеевны. Петруша бросился в прихожую.

– Петров! Сидоров! Карпов! Как тебя? – звучал у парадной двери зычный голос.

– Казанская Божья Матерь! Печерские чудотворцы, – жаловалась Федосеевна.

Послышалось бряцание сабли.

«Проход занят неисчислимым неприятелем», – подсказало Петруше воображение.

Он повернул назад мимо плачущих уже теперь старух.

– Га-аспадин Кро! – надменно выговаривал попугай.

«А чёрный ход заперт мною самим», – пришло в голову Петруше, когда он был уже в кухне. – «Каким же образом мне выбраться отсюда?» – на мгновение застыл он в тяжком недоумении.

– Так, так, так, – точно хвастался попугай.

«В сенях есть ход на чердак, – осенило Петрушу. – Очень, очень просто! Выбраться можно!»

Он бросился вправо, едва не ударившись лбом о косяк. Наскочив тут же ещё на какое-то препятствие, он догадался сорвать с лица теперь уже мешавшую ему маску. И увидел лестницу вверх. Весь припав к ступенькам, он взбежал в несколько прыжков в холодную темноту.

«Чердак» – подумал он.

Осторожно минуя поперечные брусья, он сделал ещё несколько шагов и через слуховое окно выполз на крышу. Оглядел, припадая к железу, двор. Но всё было тихо на пустынном дворике. И ни единого намёка на опасность не выдал мягко шелестевший сумрак. Безмятежное небо благословенно светилось.

«Надо укрыться пока в старой теплице, внимательно исследовать окрестности и затем предпринимать что-то решительное», – подсказал Петруше капитан Майн-Рид.

Крадучись, как кошка, Петруша прополз на животе, мягко сбросился с крыши дома и пронырливо юркнул в открытую дверь теплицы. И тут же чуть не сбил с ног Верхолётова. Тот стоял, припав к косяку, с револьвером в руке и уже без маски. Его лицо белело в сумраке, и он как будто вздрагивал.

– Это ты? – вздрогнув, спросил он Петрушу.

– Это ты? – спросил и Петруша Верхолётова.

И на мгновение примолкли оба, не находя слов, растерявшиеся.

IV

Однако Верхолётов превозмог волнение и, сделав губы трубой, хотел улыбнуться.

– Кабалеро! – попробовал он пошутить. – Мы как будто бы окончательно гибнем! – Его голос срывался, не поддаваясь шутке, и толстоватые губы вздрагивали. – Кабалеро, может быть, нам осталось жить несколько часов! – добавил он с искренней грустью и тем же колеблющимся голосом.

Петруша ничего не понимал и глядел в глаза товарища молча и весьма робко.

– Что такое, собственно, произошло? – спросил он затем.

– Собственно произошло то, что к старухам Лярским приехал погостить их брат, капитан Лярский, с братом своей жены, подпоручиком Котельниковым, и с денщиком Сидором. Котельников-то и стрелял в меня, но дал промах!

– А Гринька? – справился Петруша.

– А Гринька, завидев их, не свистнул резким, металлическим свистом, а закричал по-сорочьи; верно, думал, что так красивее и интереснее. А затем тихохонько утёк. Подвёл нас этот дурак! – горько вырвалось у Верхолётова, – и мы гибнем!

Верхолётов как будто бы уже ясно и отчётливо понимал, что детская сказка, майн-ридовская фантасмагория закончилась, и для него теперь начинается самая настоящая трагедия, потрясающая трагедия. Но Петруша, видимо, ещё далеко не протрезвился от своих фантастических снов, и, пожав худенькими плечами, он спросил товарища:

– То есть, как же это так?

Вспомнив тут же былые охоты за скальпами, он с живостью воскликнул:

– Главное, нам не надо терять рассудительности и хладнокровия. Зоркость глаза тоже дорого стоит. Есть, например, дурной приём: всегда находиться в тылу своих преследователей. Есть и ещё один трюк: надеть на свои ноги обувь врагов – так, чтоб враги, разглядывая наши следы, принимали бы нас за себя.

– А себя за нас? – резко перебил его Верхолётов. – И ты думаешь, что шпики, преследуя нас, переарестуют друг друга, а нам выдадут вознаграждение за изобретательность? Да?

– То есть, как же это так?

Где-то залаяла собака, отрывисто и сердито. Что-то брякнуло, точно железо скользнуло по дереву. Приложив палец к губам, Верхолётов что-то хотел сообщить Петруше, но в это время под кровлю теплицы шумно ворвалось целое стадо разнородных звуков. Брякало железо, шлёпали шаги, что-то, шурша, волочилось по земле, гудел чей-то басистый, однотонный голос.

– Они, наверное, здесь, иначе им некуда было убежать! Где-нибудь здесь притулились… Кто, наверное, куда!

– Сколько же их? – спросил звучный тенор. – четверо? пятеро? шестеро?

– Римляне врагов не считали! – солидно процедил кто-то.

Застучал каблук о ступеньку крыльца. И затем всё стихло.

– Пойдём, – шепнул Петруша Верхолётову, еле двигая губами, – обогнём теплицу, перелезем через забор и махнём за реку, в дальнюю луку! Слышишь?

– Тсс… – сделал ему знак пальцем Верхолётов.

– Они за кухней, идём, – опять шепнул Петруша. – Идём, пока не поздно…

«А потом можно будет эмигрировать на мыс Доброй Надежды, или к боерам на Оранжевую реку», – подсказала ему мысль.

Верхолётов весь прижался к косяку и по стенке скользнул вон из теплицы, двигаясь, как тень. Петруша последовал за ним.

Беспрерывно и напряжённо работая. Мысль всё нашёптывала ему:

«Хорошо поселиться также где-нибудь у подошвы Скалистых гор или у вод Амазонки! Или у тростников Великих озёр!»

Верхолётов огибал стену, скользя, как привидение. Девять саженей осталось до кустов акаций, а там низкий забор, а там частый ветлянник огородов, а там досчатый переход через речку Стеклянную. И вот дальняя лука! Там, в этой тенистой дубраве, они пропадут, как игла в мешке с овсом! Ищи их тогда там!

«А досчатый переход, – тяжко думал Верхолётов, – можно будет за своей спиной руками разбросать. Если погоня будет очень уж наседать!»

«Стеклянная и широка, и глубока. Ищи брода там, или за версту, в обход, на мост катай. А дальняя лука к казённым лесам примыкает. На десятки вёрст тянутся эти леса». Совсем лип Верхолётов к стене. Шаг за шагом следовал за ним Петруша. Голос резкий прозвучал на чердаке дома.

– Посвети, Сидоров, нет ли их за мокрым бельём?

«Чердак осматривают!» – холодно прошло в сознании Верхолётова.

А Петруша, крадучись по стенке, думал:

«Где лучше жить: в Африке или в Америке? в Африке – жирафы, гордые тонконогие красавцы, с умными чёрными глазами. А в Америке – тапиры, мустанги, ленивец, похожий на зашитого в меха эскимоса. А в Африке – слон, носорог, бегемот, чудные, точно разрисованные кваги! И всё-таки я убегу в Америку», – решил Петруша.

Пять сажень осталось до акаций. Не более.