Собрание сочинений. Том 1. Рассказы, миниатюры, стихи

© Алексей Брайдербик, 2022

ISBN 978-5-4493-2794-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Рассказы

Бунт времени

Время – это всадник, который ходит рядом со своим боевым конем или вокруг него, но никогда не садится в седло. Зачем же ему конь? Моим отцу и дяде много раз приходилось и сейчас приходится идти на бой со временем. Как это бывает?

В полной защитной амуниции, с секирами наизготовку они рука об руку бежали на время. У времени есть свое оружие: такие же секиры. Соперники налетали друг на друга и ожесточенно дрались. Я не раз видел, как отец и дядя после работы или, вернее, после сражения собирались в своей ремонтной мастерской и чинили сломанные в бою секиры и разорванные в клочья доспехи.

Они залечивали порезы, ссадины и раны, но не лекарствами и бинтами, а деталями от часов, стрелками, циферблатами. Они сгребали их в приличные горки и поглощали. И, как ни странно, это по-своему помогало. В перерывах между приемом таких «лекарств» отец и дядя задавали им одинаковые вопросы: «Время, так же как и мы, залечивает раны, порезы и по кускам собирает свою амуницию?»

Я чувствую, что обязан помочь им, и для начала мне надо найти для отца и дяди новые доспехи.

Место моей работы

Я работаю в магазине, который торгует бытовой техникой: разными чайниками, стиральными машинками, телевизорами и прочим. Я не продавец-консультант и не обслуживаю посетителей, даже в беседу с ними не вступаю – я занимаюсь ремонтом бытовой техники. С утра до вечера все пять дней в неделю я сижу в своей мастерской и копаюсь в шестеренках и микросхемах.

Магазин занимает три зала длинного здания, по фасаду которого идет ряд одинаковых квадратных окон.

В первом зале – маленьком, с несколькими выходами, ведущими в разные подсобные помещения, – работаю я и еще человек десять. Второй зал – по размерам самый большой – разделен на секции стеллажами со всевозможными товарами. А в третьем зале – гораздо меньше второго, но чуть больше первого – сидят начальники, их помощники и секретари.

Зал, в котором я работаю, всегда чем-то заставлен, забит до отказа, захламлен, иной раз от количества вещей, которые уже починены, о тех, что стоят в очереди на ремонт, не протолкнуться и не пройти так, чтобы не споткнуться или не задеть что-нибудь.

Куда ни глянь, всюду на столах валяются какие-то запчасти, странной и интересной формы детали, винты, куски проволоки и другая ремонтная мелочь.

Да, здесь у нас всегда хаос, бедлам и бардак. С улицы нельзя увидеть, в каких условиях мы работаем, так как первые пять окон нашего здания завешены шторами и вдобавок доверху заставлены коробками, ящиками, завалены свертками.

Окна второго зала – их, кстати, семь – чистые и блестящие, ничем не занавешены и не заклеены, так что любой желающий может увидеть сквозь них товары, продающиеся в магазине. Второй зал чистый и ухоженный, в нём порядок, все товары на полках и сами полки пропорциональны и симметричны.

А вот три окна последнего зала темны днем и освещены ночью. При свете солнца за ними открывается один вид, а в темноте или в свете разных источников внутри зала – совершенно иной. В третьем зале сочетаются комфорт и роскошь со строгостью и практичностью, царит атмосфера богатства и привилегированности. Так мне, по крайней мере, рассказывал мой товарищ, которому довелось побывать там раз или два.

Иногда, оторвавшись ненадолго от работы, я подхожу к проходу во второй зал и устремляю взгляд через его огромное помещение в сторону третьего.

Люди переходят из одного зала в другой. Появляются из дверей третьего и тут же теряются меж стеллажей второго. Или наоборот, суетятся в глубине торгового зала, а затем один за другим пробегают в административный.

Мы все пытаемся быть ближе к начальству, стремимся стать частью правящей элиты.

Поломка

Я – неисправность и знаю, что существуют и другие неисправности – большое и дружное семейство неисправностей. Однако мне до сих пор не удалось стать частью их семьи, хотя я считаю себя достойной иметь кучу братьев и сестер. Да что там, я не могу даже просто познакомиться хотя бы с одной неисправностью.

Я вижу, как неисправности, собираясь группами, выходят из одних механизмов и проникают в другие, после чего механизмы ломаются. Неисправностей много, и все они живут счастливой семьей. Но почему же они не зовут меня к себе?

Крематории

Нам нужны крематории. Зачем, разве мы не привыкли предавать тела усопших земле? Раньше мы вообще не заботились о том, как именно избавляться от мертвецов, не спрашивали себя: а только ли таким образом надо поступать? Сейчас же всё изменилось – некоторые из нас запятнали себя и свою нацию позором преступления. А ведь преступление – грех, тяжкое зло. Так какое же преступление они совершили? Предательство. И предали они наш дух, национальную честь и народное благочестие. Мы не знаем, как им это простить.

Большинство из нас не хочет хоронить предателей. Нам нужны крематории, чтобы уничтожить тела предателей так, чтобы от них остался лишь пепел. Мы не хотим, чтобы у предателей были могилы с надгробиями, мы не желаем совершать для них какие-либо ритуалы погребения.

Но позвольте, сам факт предательства тех людей разве не будет напоминанием о том, что они когда-то жили? Да и сами крематории разве не превратятся в напоминание о тех, чьи тела в них сжигали?

Конечно, это всё останется. Однако здесь нет проблемы. Со временем мы скажем, что крематории хоть и были построены, но их запускали только однажды – чтобы проверить, исправно ли они работают. С воспоминаниями сложнее. Впрочем, и с ними можно кое-что сделать.

И как же мы поступим с воспоминаниями о предателях? Мы их тоже уничтожим в крематориях, а после в очередной раз объявим, что проверяли их работоспособность.

Мой остров

Есть ли что-то, за что мы беспокоимся? Да! Наше беспокойство связано с морем, с открытой водой, в которой кто-нибудь из нас может оказаться вдали от суши.

Или не видеть друг друга. Может ли что-то заставить нас беспокоиться сильнее, чем страх оказаться посреди моря без каких-либо средств к спасению? Только черная бездна под нами, от которой никуда не деться, и которая дожидается, когда силы покинут нас и мы начнем тонуть.

Бездна примет наше тело. А сможет ли наша душа вырваться из ее липкой и вязкой черноты? Может быть, она вместе с нашими останками упокоится в черном, холодном чреве моря?

А еще нас заставляет беспокоиться осознание того, что если мы окажемся в открытом море, то не сможем дотянуться друг до друга. Вспыльчивый нрав моря не позволит нашим рукам соединиться, мы не сможем даже подплыть друг другу – волны не дадут этого сделать, расстояние между нами будет только расти. Быть единым целым, иметь сподвижника, вторую половинку – вот что мы считаем богатством, и вот что для нас – главный жизненный постулат.

Беспокоимся ли мы еще о чём-то или о ком-то?

Да, мы беспокоимся о многом.

Нас беспокоит, например, мысль о потере своего острова.

Нас беспокоит не только возможность утратить свой остров, но и перспектива самим исчезнуть, вернее, мы беспокоимся, что после нас останется голое пространство, что его потом никто не освоит и не заселит.

Мы беспокоимся, что нам придется покинуть свой дом, к которому привыкли мы сами, наши дети, где жили наши предки, и переселиться на большую землю.

Наверное, можно спросить: «Разве это плохо?» Я отвечу: «Может быть, нет». Но сможем ли мы там не потерять себя, сохранить в себе дух островной жизни?

В любом случае это всё только беспочвенные беспокойства. Мы прекрасно научились справляться с беспокойством о море. Чтобы оказаться в нём без ничего, надо для начала потерпеть кораблекрушение, пережить переломный момент, а ведь всякая катастрофа – это ситуация, делящая жизнь на череду старых и новых обстоятельств и событий.

Чтобы начать беспокоиться – надо придумать себе такие обстоятельства, из-за которых в душе зародится это самое беспокойство.

Честно сказать, нам от моря ничего не нужно, всё необходимое мы получаем с большой земли – благо мы с ней связаны широким мостом. Морем мы только любуемся – для чего еще оно необходимо при наших-то возможностях и обстоятельствах?

Мы умеем справляться с нашим беспокойством, трезво и скрупулезно оценивания ситуацию.

Мы научились преодолевать и беспокойство о том, что однажды наш остров вдруг останется без нас. Как такое могло бы произойти? Никто из нас не собирается перебираться на большую землю, нет таких бедствий или стихий, которые смели́ бы нас и наш остров с лица земли. Землетрясений в наших краях не бывает, не случается даже разрушительных бурь и штормов.

Впрочем, нет! Иногда случаются штормы и бури, но они ничтожны в своей ярости и так непродолжительны, что мы не воспринимаем их всерьез. Немного подует сильный ветер, блеснет с десяток молний, погремит гром, запенятся и заволнуются морские волны, но вскоре всё стихает. Небо сбрасывает облачные доспехи, появляется солнце.

Мы не истребляем друг друга, мы одно сплоченное общество, а значит, с нами ничего не случится.

Если всё так легко и просто для нас, почему же мы всё равно о чём-то беспокоимся?

Наши ангелы

(о противоречии)

Когда ангел прилетает к человеку, то задает ему один и тот же вопрос: «Хочешь ли ты, человек, чтобы я – ангел – стал твоим защитником, верным и преданным другом?»

Человек всегда без промедления и раздумий отвечает: «Да, конечно!».

Они обнимаются, а потом ангел становится невидимым. О его присутствии напоминает легкое колыхание лепестков на цветах в безветренную погоду или солнечным блик на стекле. Если же человек попадает в беду, ангел непременно откликается на его зов.

У меня с моим ангелом было так же. Мой ангел был красивым и статным.

Я относился к нему как к брату. Мы с ним бродили по земле. Находили приют в разных городах и странах. Однако всегда возвращались в мои родные края. В ночной темноте я освещал перед ним своей любовью, дружбой и преданностью весь мир. Днем я следовал за ним – тенью его больших белоснежных крыльев. Он указывал путь к тому, что делало меня добрым и благочестивым.

Иногда случалось так, что моя душа и человеческая сущность рассыпались на части. Так всегда бывает с людьми, когда они не знают, как поступить: много вариантов – и много исходов. Мы вместе находили правильное решение, и я вновь становился целым – самим собой. К слову, мой ангел также не раз находился на распутье.

Я брал его за руку. Он обнимал меня своим крылом.

Когда я спал, он был моим сном. Когда я бодрствовал, ангел был моей явью. Я был в ответе перед ним даже в большей степени, чем он передо мной, поскольку боялся сделать что-нибудь такое, что могло бы его обидеть. Кто знает, возможно, я, не замечая того, и совершал какие-нибудь поступки, огорчавшие моего ангела, только он молчал об этом.

Мы с ангелом проводили вместе много времени и ни о какой разлуке даже не помышляли. Не страшна разлука, пока знаешь, что можешь противопоставить ей желание быть вместе. А время шло, но мы не обращали на это внимания. Мой ангел хранитель – лучший из друзей. И в танце под мерцанием далеких галактик кружилась наша с ним дружба.

Всякая трагедия – это потрясение устоев, а наше существование – лишь незначительное препятствие на пути ее неотвратимой и всегда катастрофической воли.

Трагедия вошла в мою жизнь…

…Меня и еще несколько человек пригласили на открытие новой семинарской школы. Мы находились в здании. Возможно, крыша не выдержала тяжести стоявших на ней массивных крестов – я еще в первый раз увидев их на крыше здания, спросил себя: «Разве одного креста недостаточно?». Или может, архитектор ошибся в расчетах или рабочие – при строительстве. В чем бы ни была причина, крыша школы обрушилась. Мы оказались погребены под завалом.

Мы бы умерли, если бы не наши ангелы хранители. Мой ангел был среди других, но держался позади остальных. Ангелы слышали наши мысленные мольбы о помощи. Нам не надо озвучивать собственные просьбы, достаточно, не произнося ни звука, кричать в небеса из собственных душ.

Всех спасли – и это благо. А вот меня такая удача обошла стороной. Мои травмы были серьезными, и я уже собирался распрощаться с этим миром. Тогда мой Ангел, почувствовав это, совершил удивительный поступок – он пожертвовал своим бессмертием, вечностью ради моей столь короткой и столь хрупкой жизни. Смерть отступила – тьма и забвение ушли.

Я выжил, а мой Ангел умер.

И что потом? Меня захватила и долго не отпускала злость от того, что я потерял своего Ангела, она затмила мою боль, горечь и печаль. Впрочем, мне кто-то сказал, что моя злость – это и есть оборотная сторона боли, горечи, печали. Просто не всегда и не каждый переживает их так, как это должно быть, по нашему мнению. Моя злость – это внешне искаженная боль, горечь и печаль. Мне плохо.

Обратная сторона моей злости – отчаяние от понимания того, что у других ангелы живы, а своего я больше не увижу. Я не мог унять злость, она – это сплав прочих моих горечей. Вот что я чувствовал, сжимая кулаки и стискивая зубы.

А впрочем, гнев и злость мне некуда было выплеснуть – бездарные, неблагодарные и бесполезные чувства, не позволявшие забыть о причине утраты и изо дня в день изнурявшие меня.

Моя потеря равносильна смерти. Я понимаю, что нет смысла желать такого же горя не только тем, кто ни в чем не виновен, но и тем, кто, может быть, заслужил этого, поскольку ничто не восполнит твоей потери. Я сочувствовал сам себе.

Я не укорял себя, хотя это первое, что делают люди, когда умирает тот, кого они любили. Чем укор может помочь? Винить себя – значит только это и делать. Обдумывать сложившуюся ситуацию и укорять себя – я только на это и способен.

Уж вдоволь я наплакался.

Меня одолевала мучительная возбужденность от негодования, замешательство от состояния какого-то странного ожидания, острого томления – все это подмена жалости к себе и окружающим из-за того, что кто-то не испытывает тех же чувств, что и я.

Мои злость и гнев оборачивались унынием и всегда отвратительным смирением, и долгим, неприятным послевкусием: нет надежды, а есть реальность, нет поддержки, а есть горе и воспоминание об улыбке моего ангела.

Минуло несколько лет, и однажды меня посетил еще один ангел – ни менее ослепительный в своем великолепии.

– Хочешь, я буду защищать тебя, стану тебе и другом, и братом, и наставником? – спросил он.

– Мой Ангел умер, сможешь ли ты заменить его? – вопросом на вопрос ответил я. – Для меня это важно!

– Ты хочешь этого?

– А ты?

– Все зависит от твоего желания. Как решишь – так и будет, – сказал Ангел.

– Мне важно твое мнение, – сказал я. – Мой Ангел любил меня, а я – его. Мы были почти что братьями-близнецами. Между нами установится такая же связь?

– Она может установиться? Ты к ней готов?

Я задумался. Если у двух человек возникает абсолютная уверенность в острой потребности дружить, то они совместными усилиями помогают дружбе завязаться, при этом либо сокрушая, либо вовсе не замечая помех. Люди же сомневающиеся в необходимости подружится, напротив, не смогут наладить между собой контакт таким образом, чтобы потом он стал основой для зарождения крепкой дружбы.