После чего это ожиревшее от перебродившего хмеля существо повернулось к нам спиной и, разрывая своё тщедушное горло, заорало «Нашествие». Мы с надзирателем от такой наглости лишь раскрыли рты. Какой-то человек за секунды сбил защиту обоих и ничем не поплатился. Я протянул руку, чтобы смять его облачное тело и вырвать душу. Но надзиратель опустил мою руку.

– Смотри в чём дело, – спокойно и, добавив звуки участия, проскрипел он.

Раскрыв ладони, он нашёл человека с тьмой, повторил мой трюк быстрее и более умело, практики у него было не занимать. Я смотрел, росла тьма, и человек менялся. Он пнул контейнер с мусором, толкнул друга, нагло украл, но это мелочи, нужно было, чтобы тьма поглотила его, чтобы он накормил новую сущность хотя бы кровью. Но стоило надзирателю оторваться от человека, как тьма в нём стала уменьшаться. Он рассмеялся, обнял девушку, а тому, кого толкнул, пожал руку. Это было невыносимо, я начал искать тех, кого успел обработать, они были чисты. Нет, в ком-то сохранилось залитое мной, но они не были готовы убивать или даже причинять боль. Они также смеялись, пели и радовались своей никчёмной жизни. Мы попробовали поработать на пару: он вливал тьму в одного, я в другого, но это не дало такого результата, как нам хотелось. Максимум, что нам удалось, – это то, что два самца начали сильно драться, подбежали другие и стали их разнимать, мы с надзирателем не сговариваясь начали растягивать тьму и в них, драка росла, народ прибывал. А потом всё резко кончилось. Нет, мы также поддерживали в них злость и ненависть, они уже пролили кровь, их били гибкими чёрными палками, а они отмахивались кусками обожжённого песка. Всё было хорошо. Наверно, я перетянул связки или надорвался сам. Люди, которых называли «мусора», взяли верх над теми, кто начал драку и оборонялся, эта оборона их сплотила, они опять начали петь. Я тогда ненавидел песни, они звучали отовсюду, вторили друг другу, переплетались и рушили всё, что я делал. В них была злость, но она кончалась, людишки, никогда не знавшие друг друга, обнимались, вместо того чтобы разбить лицо. Мы травили их и пробовали сталкивать лбами, но они всегда находили компромисс. Кричали «здесь все Наши» или что-то не менее объединяющее, они никак не хотели убивать друг друга. Меня радовало только одно: у надзирателя тоже ничего не получалось. Он хотел показать как надо и сел в лужу. Это был второй день мук, надзиратель хвастался, что легко портит технику, и пытался сбить самолёт. Я не знаю, что за сверхсущество сидело за штурвалом, но у надзирателя ничего не получилось. Два самолёта шли лоб в лоб, промежуток между ними был считаные метры, один из лучших тёмных магистров перемешал всю электронику, но ничего. Вообще, они разошлись в воздухе, когда на одном из бортов погасло управление, самолёт был мёртв, но пилот не только выполнил манёвр, но и улетел своим ходом. Даже мне было жалко надзирателя: он, полный гнева, выливал её в толпу, а людям было всё едино – они кричали в небо, валялись на траве, пили свои ядовитые жидкости, и ничего, никакая тьма их не брала. Мы решили действовать сообща и поддаться ситуации, был шанс. Они начинали выплёскивать все эмоции, когда музыка, с их низменного мнения, была наиболее подходящей. Нам было несложно пройти за сцену и видеть и музыкантов, и толпу. Как только мы видели, что музыканты накаливают атмосферу, один накручивал сцену, второй накрывал толпу. Но эти недоразвитые существа становились кругом и толкали друг друга, бегали и сталкивались. Вот только стоило кому-то упасть, я иногда содействовал этому, вместо того, чтобы затоптать слабого, не только оббегали его, но и как можно быстрее протягивали ему руку, помогали встать, отряхивали. Все старания были тщетны.