Морган

Но Моргану не хотелось говорить о себе. Ему и о мужьях этой дамы говорить не хотелось. Ни о чем не хотел он говорить. С удовольствием помолчал бы. Морган любил молчать. С кем разговаривать, когда живешь один? На работе? Разве что в перерыве. Да и с тех пор, как он курить бросил, тем для разговоров у него и коллег резко поубавилось. Вот кто-то не может бросить курить, и Морган тоже всегда считал, закурил в тринадцать лет – считай, навечно привычку приобрел. А он как-то просто забыл покурить. Забыл и забыл. Неделю в кармане пальто плющилась пачка. Когда он, наконец, ее выудил, понял, что курить больше не хочет.

На работе не поверили, сказали: закодировался. Сейчас от всего закодироваться можно: от пьянства, от непомерного аппетита, от несчастной любви. Только вот не приходит ли на место пьянства несчастная любовь или вместо аппетита – пьянство? От всего не закодируешься, слишком много пороков на свете, пусть уж лучше с тобой твои будут, а не чужие.

Врать Варваре Прокофьевне, что спешит, ему тоже не хотелось. Так они сидели в придорожном кафе, напротив кладбища. Из-за барной стойки к ним вышел хозяин, хоть его никто не просил и ни о чем не спрашивал:

– А мне вот говорили, зачем ты возле кладбища открываешься? Кто к тебе ходить будет? У меня, как выходные, клиентов, загребись. В церковные праздники, едва ли не выгонять приходится. Здесь ведь дорожка заканчивается, как не выпить-то за упокой души?

– Жила месяц у подруги в Праге, – легко вступила в разговор Варвара Прокофьевна, – так там изо всех окон квартиры – вид на кладбище. Престижный район, центральный. Говорю подруге, да как же ты так живешь? По ночам не страшно? Она смеется, город средневековый, весь на костях стоит.

– Да, и мы ведь так живем, на чужих костях.

Нравилась владельцу кафе эта крашеная блондинка в шубе. Сочная бабенка. Не понимал он, зачем она сидит с затрапезным собеседником, у которого вид такой, что вот-вот в обморок брякнется. Больной человек. Ему бы в постели лежать, а не мертвецов навещать.

– А давайте ко мне, Аглай Иванович, – неожиданно предложила Варвара Прокофьевна. – Посидим, по-домашнему. Вы на машине? – и сама себя одернула, зачем спрашиваю? Конечно, нет. Но вслух повторила с вопросом. – Нет? А я на машине. Поедемте. Посидим, помянем. Ведь уже не чужие люди.

***

На кухне он сидел на диванчике, съежившись, точно боясь, что его собьет двухэтажный, красный, как тревожный семафор, лондонский автобус с фотообоев во всю стену. Со всех сторон его окружали фасады шкафчиков, тоже красные, как автобус. Варвара Прокофьевна хлопала дверцами, собирая на стол закуску.

– Ремонт – это все Толик, рукастый был. Он краснодеревщик по профессии. Все мог сделать: даже баню, даже камин сложить. Дизайн – моя идея. С подругой ездили в Лондон, я обалдела от их автобусов, от будок телефонных, красных. Да и красный – мой цвет. Видите? – и показала руку, он уже давно заметил, ногти, выкрашенные ярко-красным лаком. – Коралловый, мой любимый. У красного, столько оттенков, хоть весь интерьер в одном цвете создавай.

Морган представил себе квартиру всю в красном цвете, и его оттенках и содрогнулся.

– А что говорю, идея на миллион? Как вам?

– Знаете, я не пью, – твердо сказал он.

– Что вы? Вам при бронхите водочка с перцем показана, даже к врачу не ходите!

И он сдался, потому что так было легче всего.

Выпили. Закусили. И снова выпили. Кашель куда-то от водки провалился, в желудок, а может, еще дальше и уже не беспокоил, не расставлял иглы по всему горлу.

– Пойдемте, гостиную вам покажу. Тоже моя гордость.

В гостиной главную позицию занимал диван, белый со странными, расползающимися во все стороны черными пятнами.

– Хотела под зебру. Но под зебру диван ждать было долго, полгода. А я не люблю ждать. Вот говорят, на складе стоит такой же, но под корову. А под корову даже оригинальнее, правда?

Он устроился на черном пятне. Варенька сообразила поднос с закусками, вареньями, чай заварила душистый, с чабрецом.

– А я в детстве, Аглай Иванович, такая жалостливая была, все домой бездомных кошек и собак тянула. Мать со мной боролась, била даже. А я вот сделать с собой ничего не могла.

И, проследив за его взглядом, невпопад добавила: