ЭРАтическая эРОДикА. ВЕСЕННИЕ ПОЭМЫ

© Александра Барвицкая, 2020

ISBN 978-5-0050-4899-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящаю эту книгу будущего – человечеству Эры Пара.

Александра Барвицкая

О книге

В это издание вошли все 15 крупных поэтических произведений, написанных в 2011 году во время моей «Гольяновской весны» затворничества, до краёв переполненной любовью, стихами и высотой…

Название цикла «ЭРАтическая эРОДикА» (ЭРА РОДА) пришло к маю, когда уже были написаны «Ядерное Воскресение», «Колыбель ИХТИСА» и «Гольфстрим». К тому времени выстроился тематический список всех остальных будущих поэм. И уже тогда было заложено, что «Ключник» станет кодой – как «ЭРАтической эРОДики», так и всей поэтической «Гольяновской Весны».

«ЭРАтическая эРОДикА» – это отдельные произведения, связанные общей пуповиной. Они рождались: кто – больно, кто – легко, но все – стремительно, на одном дыхании, – как и должно рождаться поэзии Пара. Одновременно перемежались стихами, которые вошли в книгу «Дефибриллятор», и вместе наполняли «Гольяновскую Весну» глубиной неба и высотой океана.

Так и выстроена эта книга – в последовательности явления. За исключением «Колыбели Ихтиса», которая родилась в Чистый Четверг страстной недели 2011-го, открыв не только все творческие шлюзы, но и рамки моей скорлупы.

«Колыбель Ихтиса» – поэма Пробуждения, и потому она по праву всегда будет стоять на вершине Горы Слова.

С неё и начинается эта книга.

8 октября 2019 г.

Александра Барвицкая

http://a-barvitskaya.ru

Моя «Гольяновская Весна»

Эти стихи писались в первый год затворничества.

Тогда я ещё жила в Гольяново на востоке Москвы, в маленькой квартирке, окна которой выходили на МКАД.

Тогда я ещё не знала, что уйдя в добровольную темницу, отказавшись от всего мирского ради Любви, Слова и Высоты, заперев себя в четырёх стенах дома, через год останусь уже и без дома, и продолжу затворничество в многолетнем плавании внутри себя.

Тогда я ещё не знала, что моё затворничество продлится девять лет. Тогда я ещё была уверена, что написав все льющиеся стихи – выйду к ветру и солнцу – на волю, за дверь, за пределы квартиры, в жизнь… Тогда я ещё не знала, что мой выход к ветру и солнцу будет совсем другим, и что вслед за стихами сразу польётся «Первое Солнце Шестой Воды». Тогда я ещё не ведала, какие Двери раскроют Пределы после. И какая она – настоящая Жизнь.

Это был первый год глубокой аскезы и тотальной тишины.

Это был год, когда для всех умных я окончательно «сошла с ума». Когда люди, потерявши меня в миру, похоронили в своих мыслях. Когда друзья, испугавшись за меня, рвались помочь, но не могли пробиться через наглухо закрытую дверь квартиры, почты и телефона. А совсем ещё юные дети приняли со мной все трудности, и, разделив бытовые тяготы, встали моим защитным кругом.

Это был год, когда лампочки в моей комнате начали взрываться так часто, что их не осталось, и я писала при свете, который излучали стихи. Когда стучавшееся внутри Слово не останавливалось, не позволяя спать; а сердце не выдерживало нагрузок и, пытаясь заглохнуть, валило высохшее тело – навзничь.

Это был бесконечный год внешнего ужаса и внутреннего блаженства – заставивший жить без еды, воды и кислорода, но позволивший обрести лёгкость, научивши летать не во сне, а наяву…

Это был год, когда я всё добавляла и добавляла себе испытаний, сжимая физику добела…

Это был год, который всегда будет внутри.

Это был год, который стоил целой жизни.

И если бы мне предложили вернуться в тот год, чтобы что-то исправить, я вновь прожила бы его только так.

Это был год размораживания Сердца.

Это был год Пробуждения…

Это был год Платы…

Это был год, который впечатан в историю под именем «Гольяновская весна».

Александра Барвицкая

8 октября 2019 г.

КОЛЫБЕЛЬ ИХТИСА
Поэма Пробуждения

 
1.
Слово рождалось светлым.
Было – светом.
 
 
2.
И небо – в руках – качало,
Вселенским
сплетая
нервом.
 
 
Скругляло:
концы – в начала.
Кормило:
последнее – первым.
 
 
От Альфы – и до – Омеги —
ни – шага (!) —
внутри (!) – живое!
 
 
А снизу —
алкали снега.
Всё громче
и ближе
воя.
 
 
А снизу —
глушили громом
мелодию  Колыбели.
И в чреве её – огромном (!) —
все струны
по-ра-с-хрипели..
…
 
 
Внизу
обрастали прахом.
Мертвело земли тело.
Земля завывала страхи —
и страхом
сама
тлела.
 
 
Песком
забивала поры,
слюнявила рот – монетой,
выстраивала заборы —
дырой (!) —
в Колыбели этой.
В черноты —
кропила
бель!
 
 
И —
сбро-
си-
ла
Колыбель.
 
 
3.
Из тонкой пелёнки злаковой
в земное
упала
Рыба.
 
 
Рыбёночьим —
Рыба
плакала.
Слезой изливалась —
в глыбу.
 
 
Верха – в глубину – эхолотила.
Объёмом – нутро – ширя,
плыла по пустыне плоть её.
И весилось Слово – гирей.
 
 
Той Рыбе несли дары бы.
Да только
сама —
внутри (!) —
дарами несла та Рыба —
Огромнейших
Рыбы
три.
 
 
И в душном!
Гнилом!
Спёртом!
(Конечен – прах:
либо – в – либо!)
Та Рыба – в земле мёртвой —
искала
живую
рыбу.
 
 
4.
Сбивались века – в минуты.
От звона секунд —
дрожали!
Та Рыба – в песках мутных —
живое Слово рожала.
 
 
Вспорола своё брюхо!
Чтоб выживить Словом – прах.
Чтоб Слово —
врастало в ухо:
Любовь – Оно! – А не страх.
 
 
5.
Но – шумом глушили новым.
Забив сорняком поля,
торгашествовать – тем – Словом —
орала навзрыд земля.
 
 
6.
Земля
обрастала прахом.
Мертвело земли тело.
Плодила земля страхи —
и в страхе
гноила
тело.
Гнильё до небес вспеня —
воинствующим – словьём!
 
 
А – Слово – в земной вене —
молчало —
Судьбы копьём.
 
 
7.
Морями зальёт сушу —
Орущей земли живот.
 
 
Так – Рыба – научит слушать
и слышать (!) —
закрытый
рот.
 
 
Замкнутся уста для слова.
Откроется – третий – глаз.
И – в каждом (!) —
своим
уловом —
заплещется рыба – в нас.
 
 
Расскажет та рыба людям:
что с рук не сойти словам,
за каждое слово – будет —
ответ
нести
голова.
 
 
И в каждой (!) —
свободен выбор. —
(Мой Ихтис —
стучит
в висок!) —
Кому – измолчаться – в глыбу!
Кому – изболтаться – в песок.
 
 
8.
В своей Колыбели хлеба,
молчанием слов —
кровя,
Да – вынянчить! – нам – небо!
Да – не воскормить  червя.
 
 
9.
Будь
беленькой —
Колыбелька!
 
 
Воде – открывая – путь —
будь —
беленькой! —
Светлой будь!
 
 
10.
Молчаньем окутай Лету,
и словом – в себя – звучи!
 
 
Конца не бывает у света. —
Вода —
преломляет
лучи.
 

20—22 апреля 2011 г.

Чистый Четверг

Москва, Гольяново

ЯДЕРНОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ. Сны космической симфонии
Метафизическая поэма метаморфоз

читателю

вместо эпиграфа

 
если барометр счастья
зашкалит в тональностях вьюг,
и от ядерных зим небесные снасти
крышкой гроба
покажутся вдруг,
не стоит печали множить. —
не вечно горе
ледяные глыбы толкает.
 
 
прочти эти сны, мой друг.
ведь, и у тебя тоже,
если поверишь,
вскоре,
сможет сбыться сказка такая.
 
 
стонут поэмы слёз,
а поэмы счастья – поют!
музыку неба сном сотворю
ради любимого голоса —
голоса ПГЮ.
 

ПРОЛОГ. КОКОН СКРИПИЧНЫХ И БАСОВЫХ КЛЮЧЕЙ

 
– живи, соблюдая мёртвый закон:
музыку счастья храни под замком. —
не будоражь смирившихся и заблудших!
не стоит будить покорных.
так всем, поверь, станет гораздо лучше —
совсем скоро.
 
 
– будь с нами! —
 
 
Сали и Ери
серыми
буднями
каждое утро твердят,
подливая в брандспойты душителей зарева
звонкости звёзд
до боли знакомый
яд,
заваренный
на помоечной луже,
простуженной
хрипотой разорённых змеями птичьих гнёзд.
 
 
– ты нас послушай! —
шипит Сали.
– так будет лучше! —
втирает Ери
в ушную раковину
росой маковой:
– мы так устали
охранять эти двери.
 
 
– у прозы
мёртвых —
рек
тьма!
смелей
пей
дозу
реквиема…
…
 
 
и, потирая ручки от свершившегося акта,
заботливые
Сали
и Ери,
ноты ни одной не скомкав,
переходят к последнему такту.
прикручивают расшатавшийся болтик,
и запирают счастье за сейфовой дверью.
далее —
валиком
смазывают замок салом,
и с улыбкою тошнотворной
слизывают замочную скважину языком, а
после
уже просто
в караул выставляют дневальных.
и отшаркиваются на запах грехов свальных
в простыни
мёртвых опочивален.
к тем, что молчат безучастно,
совершенно не помня о счастье.
 
 
но!
есть
одно
слабое место!
которое Сали и Ери, увы, не известно.
 
 
и это НО
всё выворачивает вверх дном!
 
 
ведь Моцартам радуг мёртвый закон незнаком!
и эти безумцы – гармонии звонари – странные,
упорные!
протискиваются сквозь поры
нотного стана,
выгибают ключи скрипичными и басовыми,
срывают с амбаров пудовые засовы,
и, пробивая эфир прямой,
прищурами волн раскосых
вылетают свободно, как домой, —
в открытый космос.
 
 
надо бы с ними сбежать!
но переизбыток яда
не отпускает Наяду.
и нет для ключа ни ноты, ни точки!
 
 
пальцами расшевелю, кружа,
тальную родинку рядом
с изгибами позвоночника.
шелкопрядную
вытяну ниточку,
и завернусь у восточных
окон:
до поры – сублимировать в коконе.
 
 
пусть пока
прогуляются Моцарты счастья за облака —
за кучевую ограду.
окинув вселенную взглядом,
присмотрят местечко уютное,
и, примостившись на правом предплечье
пути млечного,
заиграют на лютне
симфонию светлой нови, —
призывая вспыхнуть сверхновой! —
зачехлённую шёлковой змейкой двустрочной
в Сали-Ерином подзамочье.
 
 
и я,
в преддверии рая,
задраив
глаза изолентой липкой,
просплю коконовый сезон
вещью в себе (или чьей-то вещью?),
но, всё же, высмотрю вещий
сон —
в симфонии лютни – ведущей скрипкой.
 

ЛИТАВРЫ ЛЕТАРГИИ

 
сердечным клапаном —
на рты
аорты —
кляп! —
до весны!
 
 
сны
ноябрей и декабрей пусты. —
рушатся, как ледяные мосты.
 
 
а сны,
осуждённые на: сбудутся! —
будятся
только мартом,
которым счастье рожаем,
собирая в корзину сентябрьские  урожаи.
 
 
ангел грядущих дней!
в летаргию
впасть
помоги мне! —
 
 
чтобы вышагать сном:
от пасти
сожжённой Трои – до славности Спарты,
от Красного Яра – к Монмартру,
от анемии – к бурлящести вены,
от плена седин —
до любовного плена,
от три, два, один —
до нуля округлого
вокруг его
единичности! —
 
 
вещий в вечности сон пронести!
 
 
или, открыв козырные карты,
сразу ворваться в март?
 
 
но гласят сонные правила:
так не правильно!
 
 
заповедь первая – не обходи преграды.
а вторая —
чтобы подняться до рая,
вначале надо
без оглядки спуститься к аду.
 
 
правилам подчиняюсь.
 
 
внушаю себе: не боюсь…
я всего лишь снюсь…
 
 
про-о-о-ва-а-а-ли-ва-юсь…
 
 
глубоко,
на сонное дно,
перебирая
упорно
на ощупь
дрожащей
рукой
в обратную сторону
перекидной
календарь.
 
 
февраль.
здесь, оглохнув от взвинченной тиши,
забив рот
глыбой молчанья, приказанной свыше,
сбросился навзничь с заснеженной крыши,
свихнувшийся на расставаньях крикун-урод.
 
 
январь.
тут, не выдержав боли грудинной
от скованности нечеловечьей,
застрелился церковной свечкой
шатун вечный,
увязший по самые плечи
в солёной льдине.
 
 
а на стыке годин —
визги по рации,
ворвавшейся в дом Клаусами Святыми,
бригады мобильной реанимации:
«стынет тело!
стынет!»
 
 
далее – жребием исхода —
по-за-про-шло-годний
иней.
 
 
на дне —
в поисках коды —
дна нет.
 
 
сон – глубже.
расщелина – уже.
 
 
под градусом зимнего
бермудского угла
за-са-сывает в низины
тёмного поддонья,
свалившаяся с ладони,
сонная игла.
 
 
и вот
уже – влёт! —
одним щелчком
на тонкий лёд
навозных
метаморфоз
затылком бьёт!
 

ЗООЛОГИЧЕСКИЙ КОНТРАБАС

 
ошалев от удара,
сонный настройщик,
канифоль натирая смычком,
оборачивается к скрипке.
и сразу —
отпрыгивая, как от неизлечимой заразы, —
впадает в кому.
 
 
талия скрипки – ах! —
срывает резное платьице,
и на глазах —
провисает,
шерстенеет,
зубатится!
 
 
и вот,
уличным сбродом,
зовом прожектора яркого,
скрипка уже скользит по вони,
превращаясь в голодную, бездомную
сторожевую псину.
 
 
и с миной
довольно
невинной,
проползая при этом
под турникетом,
навостряя правое ухо
на охраняемую зоофилами
добро-пожаловать-арку,
напарывается брюхом,
как на вилы,
на огрызающийся из асфальтовой кожи шип,
 
 
и, уже затылком забыв про недавний ушиб,
от новой болячки воя,
рвёт брюхо, выпрыгивая на волю,
пролетает в испуге мимо площадки с пони,
и врезается, слюнявя и кровоточа,
в стену восточной
секции зоопарка,
заваленной грудой металлолома.
 
 
там, отдышавшись, обнаруживает кусок гниющей попоны
и покосившуюся ржавую бывшую волчью клетку.
– вот они – коврик и дом —
мне и моим деткам! —
и засыпает, свернувшись в клетке клубком.
 

МЕРТВЕЦКИ ПЬЯНОЕ ПИАНО

 
тень привязалась к задним
лапам —
не перешагнуть!
адовой
светит лампою
Стикса путь.
 
 
ниже, ниже… —
по горло – в жижу!
 
 
и вот уже дно —
накрывает со всех сторон! —
пасть забивает болотной слизью,
раны
задраивает в шрамы,
и, на шерсти играя смертные гаммы,
скрепляет степлером лапы и веки.
 
 
говорят, все трупные реки
впадают
в мёртвое море.
 
 
но если удастся волку дойти до дна
незадолго до полнолуния,
то окажется вскоре,
что мёртвое море – волчья живая вода.
 
 
выдержу!
вылежу
тихо на дне! – не воя! —
до прибоя,
пока не откроются лунные шлюзы
живой беременности толстопузой!
…
 
 
о лунных буднях мёртвых волчиц
сон молчит.
 

БАРАБАННАЯ ДРОБЬ НА НЕРВАХ

 
луна полыхнула заревом алым?
или это лишь показалось?
…
 
 
но…
что-то в мутациях
сна
клацает,
хромая
немного,
усиливает жжение,
и, – о Боже! – я
понимаю —
в коконе начинается цепная
реакция
атомного
брожения!
 
 
и приданное
прошлости волчьей
остаётся лишь шрамом. —
 
 
под коркой – декабрьский лёд.
 
 
воскресенье
осеннее
перед полярной ночью
неизведанной
данностью
настаёт!
 
 
медитируя,
кокон в воздухе зависает. он
на барабанные палочки нервов нанизан!
и вот в сон
пробивается эфиром —
сверху ли, сбоку ли, снизу ли —
вызов —
настойчивый телефонный.
ускоряет мутацию, близит!
 
 
— Здравствуйте, Александра Владимировна!
Вас беспокоит ООН.
 
 
волчицей взволнованно-смирной
по голосу чую – ОН!
 
 
и полнолунная речь его
выталкивает волчицу к образу человечьему
уже навечно!
 
 
тихо!
забудь, девочка, об этом. —
не выдавай ядерного секрета!
 
 
помни! —
нельзя открывать карты
до пробуждения марта.
 
 
сентябрь – не твоя осень.
сентябрь не даёт – просит!
 
 
но всё же…
терпеть невозможно!
 
 
ведь от голоса этого
стратосфера защиты
пробивается кометой —
тунгусским метеоритом
взъерошивает верхнюю волчью оболочку,
создавая зону
адамово-евиного трепетного сезона —
бессрочного
божественного чудачества
с космическим знаком качества.
 
 
голос, в миллисекунды обнаруживший впадину
шрама,
тщательно заштопанного в душе.
 
 
(кажется, гибну, мама!)
 
 
– Прошу Вас, молчите!
 
 
(падаю,
падаю,
падаю
в небо уже!)
 
 
разрывает всю мёртвую,
годами настраиваемую шкуру-оборону,
превращая шрам в разрез ровный,
вползая через него под тонкую человечью кожу,
разливается вздутыми венами,
подкашивает колени —
на ядерный взрыв похожий
голос! —
 
 
Самсонов волос!
 
 
нежностью чертополох шерсти на сердце косит!
к обрыву сносит,
штампуя в любовь визу!
 
 
стать волчице Далилой? —
отрезать голосу силу,
сбросив вызов?
распотрошить к чёрту мобилу?
сменить засветившийся номер?
сбежать, открутив спидометр?
притвориться мёртвым опоссумом?
 
 
или уже поздно нам?
или уже в капкане волчьем
все взращённое одиночеством непорочье?
 
 
– У Вас слишком высокий радиоактивный фон
даже для нерядового поэта,
поэтому
с этой секунды Вас контролирует ООН.
 
 
но уже ничто не поможет:
ни крик, ни всхлип!
 
 
множится,
множится,
множится,
множится!
под тонкой кожицей
ядерный гриб!
 

САКСОФОН ТРИНИТРОТОЛУОЛА

 
под дробь барабанящих нервов,
перехватываемых саксофоном,
кокон бухнет,
как грудь молодой девицы,
становится безразмерным,
и расширяются створки коконовые
в стены комнаты,
заполняясь свежими лицами.
где от накаляющейся атмосферы —
с зашкаливающим радиации фоном —
взгляду сна открывается мистерия
уже не телефонная.
…
 
 
любовь, взрывающая космическим градусом мёртвые сны,
по праву берёт! – не просит! не ждёт весны!
 
 
требует – не покорности во спасение!
приказывает: воскресение!
…
 
 
светлому воскресенью
начало – смерть.
будет моё – осенним. —
сумёю сметь!
 
 
мёртвое море
и мёртвая вода…
 
 
я призываю amore.
я говорю – да!
…
 
 
– эй, господа!
занимайте места,
попы рассаживайте на балконы, в партер,
но пока не разверзлись ещё небеса —
ждём представителя МАГАТЭ.
 
 
разрешите представить вам мистера Пауля.
ему – исключительно в первый ряд!
лишь у него серебрится пуля,
способная обезвредить заряд.
 
 
(только бы целился прямо в митральный —
метко!
для воскрешения – смерть актуальная
соседка.)
 
 
– смотри!
я ношу внутри
термоядерный заряд
нерастраченной нежности,
и уже не в силах нести.
знаю: вот-вот взорвётся
новым Солнцем.
пожалуйста, будь рядом! —
не отводи взгляда. —
не предай,
не продай,
никому не отдай! —
наблюдай.
разорвёт на клочки землю,
но ты – внемли.
не беги.
сбереги. —
момент скорый.
Momento more.
уже закипает море.
 
 
ну, поскорее целься!
на градуснике двести девяносто
по Цельсию.
 
 
что там «Иван Большущий ростом»,
где там «Царь-бомба» циркает
(смешная хлопушка из цирка!),
когда «Александра Великая» —
Вседержательница ста тысяч мегатонн
врезанного в голову
тринитротолуола —
на космической скрипке пиликает
воскресный сон.
 

ФЛЕЙТА РАЙСКОГО САДА

 
сбросим на час тела.
в небе расстелим кровать —
спать.
чтобы душа родила
светлую новь вспять!
 
 
чтобы проснуться в жизнь,
снами стряхнув старьё!
 
 
новь придёт  ворожить
кожу, а не бельё.
 
 
новь заставит забыть,
утопит, навесив брус, —
тел заголённых сыть,
слёзы жемчужных бус.
 
 
новь прикажет делить
оползни пополам,
и вулканом палить
станет по полу-нам.
 
 
март наколдует новь —
парусом алым —
ждать!
 
 
новь
потребует кровь —
болью воздаст – немалой —
счастье с руки не даст —
в муках заставит рожать!
 
 
(судорожно живот
родами душу рвёт!)
 
 
новь запросит калым.
жертв затребует новь:
 
 
– будешь любить любым?
будешь любить любой?
не поскупишь добра?
не пощадишь ребра?
Евою сможешь?
 
 
– да!
 
 
– будет вам сад, Адам!
 
 
– только не прекословь!
– делай, что просит новь!
 
 
(крови не жаль!
хоть литр
выкачай,
хоть до дна!
чтобы судьбу зачать,
любая цена —
смешна!)
 
 
– я заплачу!
– за всё платим не пустяком!
 
 
– лишь бы она – в хочу!
– только бы он – влеком!
 
 
– лишь бы не стыл очаг!
– только б огонь не гас!
 
 
– только бы сад не чах!
– только бы дом у нас!
 
 
– только бы прочь – псы!
– только б у нас – сын!
 

ВЕНСКАЯ ВИОЛОНЧЕЛЬ

 
в небе,
опять в небе! —
от аэропорта
до аэропорта —
тебе бы
лететь ко мне бы!
пиано – в форте!
 
 
под брюхом лайнера
возгорают и гаснут страны.
а мы – бескрайние! —
влюблённые, странные.
 
 
и наша общая на двоих вена
пульсирует вальсом штрауса,
столичной трассой
сквозь всю бессонность
зовёт мендельсоном,
кольцует пленом.
 
 
караты сердца
в оправе
платины мяса
приправим специями
любовной отравы,
будем смеяться
 
 
над всем, что мимо
прошло, зацепив кожу,
над всеми мнимыми,
бывшими, сопрохожими —
не в анфас! —
над всеми болями,
в исковерканном, пошлом
зеркале прошлого,
которыми были мы
до «нас».
 

КОНСТАНТА ДО-БЕМОЛЬ МАЖОРА

 
чувствуя облако правой пяткой:
 
 
– какое число?
– пятое.
– какая страна?
– наша.
– город какой?
– от любви взорвавшийся.
 
 
– всё ещё сон?
– нет, уже жизнь, Саша.
 
 
– значит, и вправду:
«мы», а не «я»?
какая луна?
– день новолуния.
 
 
прижалась, врастая в его грудь:
 
 
– пожалуйста, будь!
только не уходи!..
 
 
– не бойся, родная, уже летим!
 

ЭПИЛОГ. КОСМИЧЕСКАЯ АРФА

 
у будничных снов бывает конец,
а космическим – только начало
спаянных мёбиусом колец
маятником раскачало!
 
 
и ленточке этой – вселенной мало! —
с каждым взмахом
всё выше! всё шире круг!
 
 
– не упадём? – ахаю.
– никогда! я держу твою руку.
 
 
– смотри, уже рядом
звёздные
гроздья!
– нам – туда!
хочешь этого винограда? —
– да!
– люблю, когда ты рада.
а пока…
может, спрячемся от любопытных за облака?..
 

9 октября 2010 г., 12—13 февраля 2011 г.

Москва, Гольяново.