Беззлая, Гора Огня, Перекрёсток времён и др.

Перекрёсток времён

Латы нагрелись под жаркими лучами полуденного солнца, и сэр Уильям Уоллес чувствовал себя в них, как в жарко натопленной бане. В ложбинках, складках тела копились капли пота, а затем струйками стекали вниз, усиливая и без того противное ощущение собственной беспомощности.

Рыцарь переложил копьё из руки в руку и передвинул щит вправо, желая хоть как-то прикрыться от солнца, а затем хмуро оглядел небосвод. Ни облачка. Глубоко вздохнул.

Конь трусил, разморенный жарой, лениво отталкиваясь копытами от земли. Впереди показался лес. Сэр Уоллес ткнул лошадь шпорами, и та прибавила шагу…

Лесной полог давал густую тень и прохладу. Шелестели верхушки деревьев, словно их перебирала невидимая рука, щебетали пташки. Ловко прыгая с ветки на ветку, прибежала белочка и уселась на суку, но тут же испугалась человека и быстро умчалась прочь.

Рыцарь снял шлём и вдохнул всей грудью свежий, напоенный лесными ароматами воздух. Ему захотелось побросать латы наземь и побежать к речке, побарахтаться в прохладной воде, как он это часто делал дома, в Йоркшире. Вспомнил родных, друзей и вздохнул: он ещё не скоро увидит их, прежде ему нужно совершить немало подвигов и покрыть себя ратной славой.

Покачал головой: эх, скорее бы выдался случай отличиться – сокрушить заморского сарацина или уничтожить злокозненного колдуна, а лучше всего сразить дракона. Вот подвиг, достойный настоящего рыцаря!

Но ничего подобного не подворачивалось. За много дней поисков он лишь встретил противника, такого же бродячего рыцаря, но тот категорически отказался скрестить копья и совершенно не реагировал на оскорбления, брезгливо посмеиваясь.

Сэр Уоллес устыдился, попросил прощения, а тот, выпросив последние ломтики ветчины, мигом уплёл их и нахально заявил, что не наелся, а потому не прощает. Поняв, что больше ничего не получит, уехал с недовольной миной на лице, даже не поблагодарив за угощение.

Эх, быстрее бы подвернулось какое-нибудь чудовище, он бы ему показал! Особенно почётна победа, конечно же, над драконом. Есть же счастливчики, которым они попадались. Например, сэр Грифитсон. Тут сэр Уоллес с завистью вспомнил о том, как на последнем пиру барон повествовал о своём подвиге.

…Чудовище наводила жуткий страх на окрестные селения. Ненасытный зверь требовал себе ежедневно стадо овец, десяток коров, двести гусей и уток, а также восемнадцать самых красивых девушек и юношей. («Странно, почему самых красивых? Неужели некрасивые менее вкусны?..»)

Когда барон Грифитсон в своих ратных скитаниях добрался до тех мест, то жители бросились к его ногам с мольбами сразить ненавистного дракона. Понятно, как истинный рыцарь, он не смог не проникнуться их бедами и в ту же минуту устремился на поиски чудовища, которого отыскал на третий день. Укрепив молитвой своё тело, вступил в бой и трое суток смело сражался с ним: дракон извергал из пасти жаркое пламя и смрадный дым, вырывал с корнем столетние дубы и бросал в Грифитсона. Но барон искусно отражал все удары и постепенно срубал одну голову за другой. Наконец, по земле покатилась последняя и хлынула чёрная, дымящаяся кровь.

– Три дня я простоял по горло в ней, – задумчиво вспоминал то счастливое время Грифитсон, – потом она всё же спала и я вошёл в чертоги чудовища. Подвалы его оказались заполненными тысячами несчастных пленников, а в конце подземелья я нашёл семь комнат. В первой – от пола и до самого потолка – лежали свёртки дорогих золотом тканых материй, вес которых почти не ощущался, настолько они были легки. Во второй комнате лежала слоновая кость и рога единорогов, а в следующей – серебро, в четвёртой – золото. В пятую же я едва втиснулся, Настолько её заполняли драгоценные камни: сапфиры, смарагды, топазы, жемчуг, изумруды, опалы, гранаты, бирюза, яшма, нефрит… В шестом помещении лежали отборные алмазы, самый маленький из коих был с голубиное яйцо. Седьмая комната оказалась меньше остальных, там я увидел резной столик из чёрного и сандалового дерева, обитого золотыми гвоздиками, шляпку каждого из них украшали рубины цвета крови. На столике находился ларец, а в нём лежал бриллиант невиданных размеров – больше лошадиной головы! Он излучал столь яркий свет, что слепил глаза феерической игрой переливающихся граней.

– Три дня я стоял, глядя на него, потрясённый неземной красотой бриллианта. Потом отпустил пленников по родным домам, разрешив каждому захватить с собой столько сокровищ дракона, сколько он может унести.

После этих слов барон опрокинул в себя содержимое пивной кружки, и жидкость полилась в его нутро, журча, будто небольшой ручеёк.

Слушатели раскрыли рты в безмолвном восхищении, а Грифитсон после сего продолжил:

– Освобождённых мною оказалось столь много, что двум пленникам ничего не досталось, и тогда одному я вручил тот гигантский бриллиант, хотя намеревался – не скрою – оставить его себе в подтверждение своих подвигов, а второму подарил собственную лошадь. Не мог же я отпустить его ни с чем!

– Вот деяние настоящего рыцаря! – хором воскликнули присутствующие. – Ты говоришь правду: тогда ты действительно вернулся без лошади, и куда она делась, мы не знали. Кто-то клеветнически утверждал, что видел, как конь скинул тебя с себя мертвецки пьяного и убежал в лес, но теперь мы знаем истину.

Барон снисходительно наклонил голову:

– Да, знайте и расскажите об этом другим, пусть не клевещут.

В глубине души сэра Уоллеса таился червь сомнения: ему с трудом верилось, что пузатый, неповоротливый барон способен три дня сражаться с драконом даже с помощью молитвы, три дня простоять по горло в крови и ещё трое суток – перед бриллиантом, ведь он и три часа не в состоянии пробыть без еды и питья. Начиная жевать ранним вечером, Грифитсон заканчивал это занятие поздно вечером… А взяв в руки меч, уставал после какого-нибудь десятка выпадов… Как же барон сумел биться три дня, да ещё отражая летящие в него вековые дубы?.. И увидев сокровища, он сразу же набил бы мешки и дал оттуда дёру. Общеизвестна скаредность Грифитсона: он ходит в гости, чтобы самому меньше тратиться на еду. А уж собственную лошадь он бы ни за что не отдал никому, хоть дерись с ним… Впрочем, всё это догадки, а барон утверждает прямо противоположное. Не станет же он столь бессовестно врать?!.

Сэр Уоллес снова вздохнул: где бы ему отыскать хоть какого-нибудь дракона?..

Вдруг его хлестнула плотная волна воздуха, да с такой силой, что он едва удержался на коне, который испуганно заржал, прижав уши к голове. После рванулся и понёсся вперёд через радужный туман, какого молодой рыцарь прежде никогда не видывал. Воздух похолодел, солнце скакнуло в сторону, и теперь светило иначе, под иным углом.

Проскакав поляну и странный деревянный мост через небольшую речку, всадник оказался на необычной просеке: по её середине проходила чёрная твёрдая дорожная полоса, удивительно прямая и странно пахнущая. Звонко застучали копыта лошади.

«Тропа дракона, – догадался сэр Уоллес. – А этот странный туман от его смрадного дыхания. Он где-то здесь. А это его замок. А боже, какое удивительные здания, сразу видно, что они – драконовские! А где же само чудовище? Наконец-то я сражусь с ним!..»

Рыцарь перехватил поудобнее копьё, дабы быть готовым к встрече с драконом, надвинул забрало. И уже в следующее мгновение увидел чудовище, но совсем не такого, каким его изображала людская молва.

Сэр Уоллес вспомнил родных, которые ждут его возвращения со славой и устремился на врага, пришпоривая своего коня. В последний момент подался вперёд, умножая силу удара весом своего тела…

+ + +

Междугородний автобус «Бирмингем – Лондон» мчался по скоростному шоссе, проходившему через небольшой лесок, когда полная дама поднялась с переднего сиденья с удивлённым криком:

– Кто это?

Пассажиры посмотрели вперёд и увидели скачущего навстречу всадника в полном рыцарском облачении. Он закрывался щитом, выставив перед собой копьё.

– Псих какой-то! – вскричал водитель и крутнул руль, стараясь избежать столкновения.

Автобус потряс сильный удар и копьё, пронзив тонкую обшивку, протянулось посередине салона, по счастливой случайности никого не задев. Автобус скатился в кювет и остановился там, распугав гогочущую стайку пасущихся в канаве гусей.

Почти минуту пассажиры сидели молча, ошеломлённые происшедшим. Потом поднялся один, и сразу же следом вскочили, зашумев, остальные. Стали выходить наружу, с опаской обходя острие копья.

На обочине билась в предсмертных судорогах серая лошадь, а рядом лежал человек в латах.

Один их мужчин приподнял забрало и прислушался, а затем радостно сообщил всем:

– Дышит, он жив! Просто находится в обмороке. Потерял сознание.

Женщина истерично воскликнула:

– Откуда здесь такой взялся? Уж не кино ли где снимают?

Ей никто не ответил.

Подъехал фермер на небольшом грузовике. Остановился. Посмотрел на рыцаря и удивился:

– Ещё один! И откуда они только здесь берутся!

Водитель поинтересовался:

– Значит, вам уже приходилось видеть такого?

– Да, на прошлой неделе один такой в нашу деревню заехал. Чудик какой-то, всё хотел нас от драконов освободить. Потом куда-то уехал. А куда, мы даже и не заметили. Миссис Уинкшир говорила, что он растаял в воздухе что это был сам чёрт. Но ей говорить, что собаке брехать. Да и она слаба глазами, конечно же, почудилось сослепу. А тот чудик тогда что-то про короля Артура болтал, про круглый стол, Грааля и ещё чего-то.

Джентльмен в котелке посмотрел в сторону леска, куда от шоссе вела грунтовая дорога. Там стоял столбик с неброской табличкой. Дальнозоркий мужчина напряг глаза и прочёл «Запретная зона. Вход запрещён!»

Спросил у фермера:

– А куда ведёт эта дорога?

– Военные лет десять назад купили землю. Говорят, там у них научная база. Понятно, жутко секретная. Только чем они там занимаются, никто не знает. Да они нам не мешают и мы на них внимание не обращаем.

Джентльмен с задумчивым видом повернулся к рыцарю.

Сэр Уильям Уоллес уже приходил в себя…

Стена

Она протянулась у самого края горизонта, окружив сплошным кольцом страну лантийцев. В какую бы сторону они ни смотрели, везде была она – высокая неприступная крепостная Стена.

Лантийцы воспринимали её как естественное явление, ибо привыкли к ней с самого детства и никогда особенно не задумывались: для чего она, коо её возвел, что за ней?

Подходить к Стене категорически запрещалось Законом. Жрецы грозили: ослушников боги покарают безумием и ужасной болезнью, от которой не спасали никакие лекарства – человек гнил и разлагался заживо, испытывая жесточайшие муки.

В старинных преданиях рассказывалось о еретиках, побывавших тайно за Стеной, вопреки воле богов, и умерших потом в страшных судорогах с безумными воплями и стенаниями.

Также в народе передавались слухи об отважном Уре, неведомым способом сумевшем выбраться за Стену. От него люди узнали о прекрасной стране, которая находилась за ней. Смельчаки утверждали, что это был Эдем, где некогда свободно и привольно жили предки лантийцев. Тогда люди обладали могуществом богов и всесокрушающим оружием. Но между ними пошли раздоры и ссоры, которые переросли во всеобщую войну: они уничтожили друг друга, а чтобы спасти тех, кто остался, избранники богов выстроили священную Стену и за ней укрыли прародителей народа лантийцев. Предки оставили свои заветы: главный из них запрещал выходить за пределы Стены.

Отважный Ур смеялся над жрецами и их запретами. Призывал выйти за пределы Стены. Говорил, что там, в Эдеме, он видел четвероногих животных, о которых говорилось в древнейших сказаниях. Многие считали их вымыслом, сказкой и не верили Уру. А он горько усмехался и повторял, что самая страшная стена та, что в сознании людей. Все стены надо рушить. Живое рождается свободным, а все стены только для того, чтобы держать лантийцев в рабстве…

Его обвинили в ереси и приговорили к сожжению на очищающем огне. Ур мужественно взошел на костёр и до самой последней минуты сквозь бушующее пламя прорывались его проклятия Стене, жрецам и их Законам…

Он погиб, но легенда о храбреце и открытой им стране с необыкновенными животными осталась. Чересчур уж притягательным оказался образ бескрайнего и свободного мира, не имеющего никаких границ.

Верил в неё и поэт Россеч. Его возмущало, что никто из лантийцев не стремился вырваться из плена крепостной Стены, люди даже опасаются говорить о ней. Он ненавидел все ограничения, догмы и запреты.

– Разве мы живем? – исступленно взывал Россеч. – Мы существуем! Стена задавила в нас все человеческое, убила самые лучшие чувства! Мы находимся в огромной тюрьме! В стране-казарме! Неужели вы не замечаете этого? Куда ни пойди – Стена, куда ни глянь – Стена! Всюду – Стена, Стена, Стена! Она проникала в нашу плоть и дух: в наших умах понаставлены стены! Мы сами себе надзиратели и надсмотрщики! Нужно разрушить все Стены, все до одной!

При последних словах случайные слушатели поспешно разбегались, ибо опасались пострадать за крамольные речи вольнодумца.

Главный жрец Скос – фактический глава лантийцев – не раз предупреждал поэта, требовал угомониться, образумиться, иначе за него возьмется святой суд Троих, так как его слова мятежны и он кощунственно отрицает священные заветы предков.

Но Россеч смиряться не желал. Безумный огонь горел в его широких светлых глазах под гневно нахмуренными бровями. Даже всесильный Скос и тот чувствовал себя неуютно перед такой страстной неустрашимостью поэта. Может быть, его останавливало и то, что в жилах Россеча текла капля крови Ура, прапрадедушки поэта: его до сих пор чтили в народе, несмотря на официальное, осуждение жрецов. Любого другого Скос давно бы заточил в тёмные подземелья Крурак, откуда живым не выходит никто.

Всякое терпение имеет свои границы. Главный жрец все чаще и чаще задумывался: а не пора ли положить конец действиям возмутителя спокойствия и бунтовщику против освящённого веками порядка?..

Были среди лантийцев и другие, помнившие о прекрасной стране Эдем, и главный среди них – Нис, лучший учёный и изобретатель в стране. О его искусных руках и глубоком уме шла громкая слава. Он с товарищами тайно изучал Стену, производил обмеры, расчёты и в конце концов пришёл к выводу, что её можно сокрушить и тем самым открыть путь к Эдему. Другой вопрос – нужно ли?.. А вдруг там тот самый Ад, о котором так много и красноречиво разглагольствуют жрецы? Они утверждают, что у владыки преисподней ужасный пронизывающий взгляд, который поражает грешников своим чёрным огнём насмерть. Но так ли это на самом деле?

Впрочем, в существование сверхъестественных сил Нис мало верил, ибо не находил ни одного факта, доказывающего их реальность. Ни одного! Были лишь слова жрецов, только слова. Учёного неудержимо тянуло посмотреть, что же находится за Стеной? Его всегда манило всё новое, ещё неизведанное.

Нис изобрёл и в секретном месте построил механический молот. Изощрённая система рычагов многократно умножала человеческую силу. С помощью этого механизма изобретатель намеревался одолеть Стену.

В безлунную тёмную ночь он с друзьями привёз молот к Стене, надеясь осуществить давно задуманное. По очереди, сменяя друг друга, они брались за рукоятку, и от ударов ухала, заметно содрогаясь, Стена. Иногда от неё отваливался кусок, но как он был мал в сравнении с остальным чудовищным массивом?!

Незаметно приблизился рассвет. Нис понял, что потерпел неудачу: его бросят в темницы Крурак, а машину сломают и сожгут. Ах, если бы ему дали ещё одну ночь! Стена бы не устояла: он ошибся в расчётах, она оказалась прочнее, чем он думал, но идея верна – Стену можно сокрушить! Это в человеческих силах.

– Уходите, друзья, оставаться тут вам опасна, – сказал Нис. – Я уже видел поблизости шпионов. Сейчас появятся серые солдаты. А тогда…

– Надо уходить всем!

Нис грустно улыбнулся:

– Разве мы успеем увезти машину и скрыть все следы? А увидев механический молот, каждый догадается, чьих рук это творение. Идите, я остаюсь.

Его товарищи горестно потупились. Действительно, такую машину мог сделать только он, и никто больше! Это известно каждому, от мала до велика.

– Прощай! – только и сказали друзья, чувствуя себя виноватыми перед ним в том, что ему одному приходится жертвовать собой ради общего дела.

Оставшись один, Нис со всей силой отчаяния бросился на Стену, исступленно вкладывая в удары всю свою силу, превратившись в сгусток яростной энергии.

Блоки в Стене шатались, отлетали куски все больше и больше, сыпалась пыль… И вот тут Нис закричал во все горло от радости! – по Стене прошла трещина. Еще немного, ещё чуть-чуть и она сдастся, уступит упорству и настойчивости человека. Нис удвоил усилия, но в эту минуту его схватили за руки серые солдаты и принялись сноровисто вязать веревками.

Командовал ими главный жрец Скос.

– Пустите меня! – кричал ученый, вырываясь из грубых пут. – Я должен её свалить! Я могу её свалить! Вы это сейчас увидите! Пустите меня! Звери! Проклятье вам! Не-на-ви-жу!

– Безумец! – презрительно процедил Скос. Плотно сжал сухие тонкие губы и с внешне невозмутимым видом внимательно осмотрел Стену. Подошел ближе и прильнул одним глазом к трещине, но сразу же испуганно попятился. На какое-то мгновение утратил маску бесстрастия, тут же быстро овладел собой, придав лицу обычный невозмутимый вид. Собственноручно замазал трещину, а потом велел стражникам:

– Уведите его.

Ученый неистово сопротивлялся, и его поволокли силой по земле, оставляя в пыли длинный след…

Днём на центральной площади жрецы объявили о неслыханном злодеянии Ниса, сообщили, что боги покарали его безумием, а потом, как и предвидел изобретатель, публично сожгли его машину.

Молча расходился народ, сочувствуя ученому, но никто не осмелился выступить в его защиту.

Лишь один Россеч бесстрашно расхаживал по улицам, громко проклиная Стену и жрецов, призывая лантийцев последовать примеру Ниса. Поэт страстно кричал в закрытые окна домов:

– Трусы, вы боитесь Стены! Верно говорил Ур: «Самая страшная стена та, что находится в нашем сознании!» Она убивает всё лучшее в нас! Преграждает пути к свободе, счастью! Стена делают нас рабами!..

Серые солдаты косо посматривали на него, но не трогали, таково было повеление главного жреца. Тот считал, что еще не время: пусть народ «переварит» одну жертву, немного успокоится, а потом наступит черед и следующей. Слишком уж много недовольных, об этом доносили шпионы, может случиться бунт. Как это произошло, например, после очищения огнем мятежного Ура, о чем свидетельствуют исторические хроники.

Под вечер Россеч разошелся вконец: он напоминал безумного и Скос приказал силой отвести его домой, запереть там и на выпускать до тех пор, пока он не образумится.

Поздней ночью через окно поэт выбрался наружу и направился к Стене. Здесь находился полусонный страж. Россеч оглушил его ударом лома по каске, связал, сунул ему в рот кляп. Затем принялся за дело, оказавшееся не по плечу Нису: стал крушить Стену, пытаясь расширить трещину.

Быстро, ох как быстро летело время, а работа продвигалась медленно. Уж слишком мал был человек перед могучей Стеной. Вот если бы у него имелась машина Ниса, тогда бы другое дело!..

Заалел восток, предвещая скорый рассвет. Еще немного и наступит утро. Оно принесет ему смерть, ибо жрецы не простят святотатства. Россеча схватят и казнят. Он побежден, но не Стеной, а жрецами и их приспешниками. Если бы не, они, то он бы сумел разрушить преграду – ничего священного в ней нет! Это просто крепостная Стена, чудовищной змеей опоясавшая страну и превратившая её в огромную тюрьму, а людей – в узников…

А вот и они!

Поэт увидел отряд серых солдат, направлявшихся к нему. Он посмотрел на Стену и плюнул в сердцах на неё от того, что не успел достичь желаемого.

Решительно повернулся к врагам, не желая сдаваться без боя. Его лицо было спокойным и лишь в глазах стального цвета бушевало пламя гнева. Россеч взял наизготовку лом и шагнул навстречу солдатам. Те оторопели, ибо привыкли, что им уступают безо всякого сопротивления, а вид поэта ясно говорил о его желании драться до последнего. Они же от этого давным-давно отвыкли – их все боялись, им беспрекословно подчинялись.

С опаской солдаты вытянули из ножен сабли, и вовремя: Россеч первым бросился на них. Под ударами тяжелого лома хрупкие клинки разлетались на куски. Отчаяние придало поэту такую силу, что слабая решимость солдат оказать сопротивление быстро испарилась под неистовым напором противника – они поспешно обратились в бегство.

Россеч не радовался победе, так как сознавал, что выиграл сражение, но не битву. Они вернутся в ещё большем количестве и с арбалетами, а против стрел он бессилен.

Поодаль кучками собирались любопытные. Они с жалостью посматривали на Россеча, считая его обреченным.

Он же не находил себе места из-за бушующего в нем гнева. Сознавал, что жить ему осталось немного, так неужели он будет безропотно ждать, словно баран мясника, пока они явятся и прикончат его? Лучше поработать немного, пусть хоть на самую малость, но ослабить Стену! Потом другой, что придет за ним, довершит начатое.

Поэт взялся за лом, всадил его в щель и сразу же выворотил большой блок. Потом второй, третий… Оказывается, он многое успел сделать за ночь!

С удвоенной энергией налег на инструмент и Стена закачалась. Ну, ещё немного!..

Вдали показались солдаты.

Он надавил сильнее всем телом: Стена вновь дрогнула, и казалось, вот-вот рухнет, но всё ещё каким-то чудом держалась. Неожиданно с решительным кличем ему на помощь бросился светловолосый юноша, и они вдвоем налегли на лом. Стена пошатнулась…

Солдаты остановились и тут же опасливо отпрянули назад. Едва успели отскочить в сторону и сами смельчаки, как вывалилась часть Стены, образовав проём. С его краев стали рушиться грузные глыбы…

Одна угодила в Россеча, повалив его наземь.

Раздались ликующие крики лантийцев, и пыль еще не успела улечься, как они все в едином порыве, подхватив на руки поэта, ринулись в пролом…

А за Стеной огромным чудесным ковром лежала бескрайняя степь с узорами из ярких цветов на зеленом фоне пряных трав. От них, от безграничной дали, от ощущения только что приобретённой свободы кружилась голова. Все весело смеялись, срывали цветы и составляли букеты, а девушки плели венки и гирлянды.

Из-за горизонта, а не из-за Стены, как они привыкли, неспешно поднялось лохматое оранжевое солнце, и на лантийцев подул тёплый солнечный ветер.

Наступало утро…

– Смотрите, смотрите! – раздался изумлённый крик, и тут все увидели небольшой табунок лошадей, выбежавших из лощины. Значит, это не сказка, не вымысел? Кони и в самом деле существуют!

Они с игривым ржанием бегали по лугу. Легко, точно переливаясь с места на место. Гривы их тяжело тряслись, шерсть блестела от утренней росы, а хвосты стелились по ветру. Кони, резвясь, летели над верхушками трав, вызолоченные утренним солнцем, как чудесное видение, сказка! Живое воплощение ничем не ограниченной свободы.

Россеч, затаив дыхание и позабыв про боль в ушибленном боку, любовался лошадьми. Никогда в жизни он не видел ничего более прекрасного и волелюбимого, чем они. И слёзы невольно текли из его глаз.