Прощание славянки

Подтвердил он и высказанное Лихновским предположение, что Англия не может допустить уничтожения Франции.

Никакой конкретики не последовало, и беседа была закончена.

8 июля Грей встретился с русским послом Бенкендорфом.

К этому времени он уже знал, что убийство наследника будет использовано венским правительством для военного выступления против Сербии и что оно получило благословление Берлина на эту акцию.

Министр обрисовал русскому послу всю серьёзность положения.

Бенкендорф внимательно выслушал Грея и заметил, что не пока видит особых поводов к тревоге.

– Я еще раз хочу обратить ваше внимание, – ответил министр, – на ту высокую вероятность австрийского выступления и враждебность Германии к России, о которой я уже имел честь доложить вам…

Сложно сказать, насколько посол проникся ощущением скорой войны, но первый сигнал тревоги пришёл в Петербург от Бенкендорфа именно из Лондона.

Затем итальянское посольство информировало Петербург об угрожающей позиции своих союзников-австрийцев.

9 июля Грей снова встретился с Лихновским.

Английский министр еще раз сообщил о миролюбивом настроении России и заверил, что Англия, не связанная с Россией и Францией какими-либо союзными обязательствами, располагает полной свободой действий.

Тогда германский посол спросил, согласится ли Англия в случае австро-сербского конфликта оказать умиротворяющее воздействие на Петербург.

– Если австрийские меры в отношении Сербии будут проведены в определённых рамках, – последовал обтекаемый ответ, – то будет сравнительно легко склонить Петербург к терпимости. Но это вовсе не означает того, что Австрия должна преступать определённый предел. В противном случае славянские симпатии могут побудить Россию обратиться к Австрии с чем-либо вроде ультиматума…

В конце беседы Грей снова заверил Лихновского, что сделает «всё возможное, чтобы предотвратить войну между великими державами».

Обратите внимание, Читатель, на тот интересный факт, что, если в беседах с Бенкендорфом Грей выступал отъявленным пессимистом, то на встречах с Лихновским он выглядел самым настоящим оптимистом.

В результате этого оптимизма Лихновский сообщил в Берлин, что Грей «был настроен весьма уверенно и в бодром тоне заявил, что не имеет оснований оценивать положение пессимистически».

И это он писал о человеке, который буквально в тот же самый день говорил Бенкендорфу, что «известия, получаемые им из Вены, ему не нравятся».

– Конечно, – ответил посол, – если Австрия попытается использовать убийство наследника, то общественное мнение в России не останется равнодушным.

– Именно поэтому, – согласно кивнул Грей, – положение и представляется мне очень серьёзным.

Беседы с Греем дали Бенкендорфу основания доложить в Петербург: «Его впечатления относительно намерений Берлина, почерпнутые из многих источников, являются не особенно благоприятными».

Возникает вопрос: почему, предупреждая Петербург, Грей не сделал предостерегающего заявления для Берлина?

Почему он даже не попытался осадить Берлин, прекрасно понимая, что он взял курс на войну.

Почему он не повторил опыта 1911 и 1912 годов?

Боялся «пацифистского» крыла кабинета, которое подняло бы шум по поводу угроз по адресу Германии?

Возможно, что это было именно так.

Но точно также справедливо и то, что избранная Греем линия поведения не только не способствовала сохранению мира, но и поощряла немецкую агрессию.

Что он должен был сделать, если хотел сохранить мир?

Грей это прекрасно знал из собственного опыта.

Когда в 1911 году, в момент агадирского кризиса, возникла угроза общеевропейской войны, английское правительство через самого Грея предупредило Германию, что Англия выступит на стороне Франции. И Германия ретировалась.

Точно так же обстояло дело и в конце 1912 года, когда заявление Англии о том, что она не останется нейтральной мгновенно отрезвило и Германию, и Австро-Венгрию.

И теперь Грею было достаточно рассеять в Берлине иллюзию о том, что Англия останется нейтральной в надвигавшейся европейской войне.

Но министр этого не сделал.

На что он надеялся?

Что война ограничиться участием Сербии, России, Германии и Австро-Венгрии, а интересы Британии останутся неприкосновенными?

Если так, то это было для государственного деятеля такого масштаба довольно наивно.

Но в то же самое время, с точки зрения Лондона, момент для войны был не так уж неблагоприятен для Британии.

«Ни разу в течение трёх последних лет, – говорил, – занимавший в кабинете Асквита пост первого лорда адмиралтейства У.Черчилль, – мы не были так хорошо подготовлены».

Сложно сказать относительно суши, но на море Англия была на самом деле намного сильнее Германии.

Может быть именно поэтому, незадолго до вручения австрийского ультиматума Сербии Грей отклонил предложение Сазонова о том, чтобы Россия, Англия и Франция коллективно воздействовали на венское правительство.

Вечером 23 июля броненосец «Франция» покинул Кронштадт и взял курс на Стокгольм.

Не успел еще растять на горизонте дым уносившего французского президента корабля, как посол Австро-Венгрии барон фон Гизль вручил ультиматум министерству иностранных дел Сербии.

«Момент вручения ультиматума, – писал по этому поводу Сазонов, – был подогнан венским правительством ко времени отъезда из России президента Французской Республики.

О дне и часе этого отъезда оно было заблаговременно уведомлено при содействии германского посольства в Петрограде, наводившего по этому предмету справку в русском министерстве иностранных дел.

Поручить эту справку своему собственному представителю в Вене не решились, чтобы не возбуждать подозрений.

Таким образом, граф Берхтольд хотел помешать русскому и французскому правительствам использовать присутствие в России президента республики и министра иностранных дел, чтобы тотчас же установить общий план действий союзных кабинетов ввиду создавшегося, благодаря австрийскому ультиматуму, нового положения.

Прежде чем дать взорваться австрийской бомбе, было решено дать президенту Пуанкаре и г-ну Вивиани удалиться из России. Для возвращения во Францию им предстояло, даже при отказе от всяких остановок по пути, четыре дня плавания».

– Если в установленный срок нота не будет принята целиком, – заявил Гизль, – я потребую свои паспорта…

Ультиматум начинался со слов о попустительстве сербского правительства антиавстрийскому движению в Боснии и Герцеговине и обвинений официального Белграда в организации террористических актов, а далее следовали 10 конкретных требований.

Они гласили: «Не допускать никаких публикаций, возбуждающих ненависть и презрение к монархии (австро-венгерской) и проникнутых общей тенденцией, направленной против ее территориальной неприкосновенности.

Немедленно закрыть общество, называемое «Народная Одбрана», конфисковать все средства пропаганды этого общества и принять те же меры против других обществ и учреждений в Сербии, занимавшихся пропагандой против австро-венгерской монархии.

Королевское (сербское) правительство примет необходимые меры, чтобы воспрепятствовать образованию вновь таких обществ.

Незамедлительно исключить из действующих в Сербии программ учебных заведений, как в отношении личного состава учащихся, так и в отношении способов обучения, все то, что служит, или могло бы служить распространению пропаганды против Австро-Венгрии.

Удалить с военной и административной службы вообще всех офицеров и должностных лиц, виновных по отношению к австро-венгерской монархии, имена которых австро-венгерское правительство оставляет за собою право сообщить сербскому правительству вместе с указанием совершенных ими деяний.

Допустить сотрудничество в Сербии австро-венгерских органов в деле подавления революционного движения, направленного против территориальной неприкосновенности монархии.

Провести судебное расследование против участников заговора 15 июня, находящихся на сербской территории, причем лица, командированные австро-венгерским правительством, примут участие в розысках, вызываемых этим расследованием».

Кроме того, австрийцы потребовали:

1. Арестовать коменданта В. Танкосича и М. Цыгановича – сербских государственных чиновников, скомпрометированных результатами сараевского расследования.

2. Принять действительные меры к воспрепятствованию оказания содействия сербскими властями в незаконной торговле оружием и взрывчатыми веществами через границу и уволить, подвергнув суровому наказанию, чинов пограничной службы в Шабаце и Ложнице, виновных в том, что оказали содействие руководителям сараевского покушения, облегчив им переезд через границу.

3. Дать австро-венгерскому правительству объяснение по поводу заявлений высших сербских чинов как в Сербии, так и за границей, которые, несмотря на занимаемое ими официальное положение, позволили себе после покушения высказаться во враждебном по отношению к австро-венгерской монархии тоне и без замедления уведомить австро-венгерское правительство об осуществлении указанных в предыдущих пунктах мер.

На ответ Белграду было предоставлено всего 48 часов.

Это было сделано для того, чтобы помешать России, Англии и Франции провести полоноценные переговоры и консультации за столь короткий срок.

В день вручения ультиматума Грей в первый раз за всё время кризиса встретился с австрийским послом графом Альбертом фон Менсдорфом.

В Лондоне уже хорошо знали, какой провокационный документ заготовили австрийцы для Сербии, так как еще 22 июля «Таймс» довольно точно изложил его содержание.

Конечно, знал его и Грей. Тем не менее, он заявил Менсдорфу:

– Я не могу обсуждать ноту до тех пор, пока не увижу сам документ. Единтсвенное, что я пока могу, так это выразить мое сожаление, что для ответа на нее дан такой ограниченный срок…

Затем он стал распространяться об ущербе, который нанесёт торговле война между четырьмя великими державами: Россией, Австрией, Францией и Германией.

О возможности участия пятой державы, Англии, Грей не обмолвился ни словом.

Донесение о беседе с Греем Менсдорф заключал следующими словами: «Он был хладнокровен и объективен, как обычно, настроен дружественно и не без симпатии по отношению к нам».

Если это не поощрение агрессии, то, что тогда?

На следующий день Менсдорф привез Грею копию ультиматума.

Изобразив на своем лице отчаяние, тот заявил, что это «самый страшный документ из всех когда-либо порождённых дипломатией».

В тот же день, 24 июля, Грей принял Лихновского. Он заявил ему, что, пока дело идёт о локализованном столкновении между Австрией и Сербией, министра иностранных дел Великобритании вся эта возня не касается.

– Если общественное мнение России заставит русское правительство выступить против Австрии, – сказал он, – тогда дело могло бы обстоять иначе. Если же Австрия вступит на сербскую территорию, то опасность европейской войны возростет многократно. Всех последствий подобной войны четырёх держав, – министр сделал особое уцдарнеи на слове «четыре», подразумевая Россию, Австро-Венгрию, Германию и Францию, – совершенно нельзя предвидеть…

Как видите, о возможности вступления в войну пятой великой державы, Грей не упомянул ни словом.

Затем Грей пустился в пространные и совершенно никому не нужные рассуждения об обнищании и истощении, которое вызовет война, о возможности революционного взрыва и об ущербе, грозящем мировой торговле.

Посла проблема обнищания и истощения волновала мало, поскольку он услышал то, что так хотел услышать. Англии в числе возможных участников войны не было…

Глава III. Вызов

Если называть вещи своими именами, то венский ультиматум являл собой самый настоящий вызов.

Сербский регент королевич Александр именно так его и воспринял и 24 июля прислал Николаю II телеграмму.

«Вчера вечером, – писал он, – австро-венгерское правительство передало сербскому правительству ноту относительно покушения в Сараеве.

Сербия в сознании своих международных обязательств заявила с первых дней ужасного преступления, что она осуждает это злодеяние и готова открыть следствие на своей территории в том случае, если дело, которое ведется австро-венгерскими властями, докажет соучастие некоторых ее подданных.

Но требования, заключенные в ноте австро-венгерского правительства, несовместимы с достоинством Сербии как независимого государства и излишне для нее унизительны.

Требуется, между прочим, в категорической форме от нас декларация правительства в официальной газете, приказ короля по армии, в котором мы осуждали бы враждебный дух против Австро-Венгрии и вместе с тем высказали бы себе самим упреки за преступное попустительство по отношению к коварным проискам, далее нам ставят условием присутствие австро-венгерских чиновников в Сербии как для совместного участия с нашими в следствии, так и для наблюдения за выполнением остальных мероприятий, указанных в ноте.

Нам дают 48-часовой срок для принятия всего, в противном случае австро-венгерская миссия выедет из Белграда.

Мы готовы принять те требования Австро-Венгрии, которые совместимы с положением независимого государства, а также и те, кои ваше величество, по ознакомлении с ними, посоветуете нам принять; мы строго накажем всех тех, участие коих в покушении будет доказано.

Среди условий находятся и такие, которые требуют перемен в нашем законодательстве, и для сего нам необходимо время.

Срок назначен слишком краткий.

Австро-венгерская армия сосредоточивается около нашей границы и может нас атаковать по истечении срока. Мы не можем защищаться.

Посему молим Ваше Величество оказать нам помощь возможно скорее.

Ваше Величество дало нам столько доказательств своего драгоценного благоволения, и мы твердо надеемся, что этот призыв найдет отклик в его славянском и благородном сердце.

Я являюсь выразителем чувств сербского народа, который в эти трудные времена молит Ваше Величество принять участие в судьбах Сербии».

Теперь уже не скажет никто, о чем думал в ту минуту русский царь.

О престиже страны, о своем слове, данном сербам еще год назад, или о том, что война в любом случае неизбежна.

Но участие в судьбе Сербии он принять решил.

Сложно сказать, беспокоила ли в той же мере судьба Сербии министра иностранных дел России Сазонова, который ознакомился с ультиматумом в ночь на 24 июля, но едва появившись утром в министерстве, он воскликнул:

– Это европейская война!

«Злая воля, – писал он в своих мемуарах, – неумолимо сквозила из каждой строки этого единственного в своем роде документа».

Конечно, в Вене, прекрасно знали, какое впечатление разрыв с Сербией должен был произвести на русское правительство и на русское общественное мнение.

Для его смягчения австро-венгерскому послу было поручено передать в момент передачи текста ультиматума русскому министру иностранных дел «уверения в отсутствии каких бы то ни было намерений его правительства присоединить части сербской территории или посягнуть на суверенные права Сербии».

Однако тот смог выполнить приказ Вены только на следующий день, когда Сазонов ознакомился с ультиматумом.

Именно поэтому все прозвучавшие из уст посла уверения казались ему странными по той простой причине, что весь ультиматум, по его мнению, был «возмутительным посягательством на политическую независимость Сербии, и поэтому австрийские обещания не заслуживали никакого внимания».

Особенно если учесть то, что говорилось в австро-венгерском Совете министров 7 июля 1914 года относительно территориальной неприкосновенности Сербии и ее независимости.

«Затем, – сообщает сборник австро-венгерских дипломатических актов от 1919 года о событиях того дня, – началось обсуждение целей военного выступления против Сербии, причем было принято мнение венгерского председателя совета министров (гр. Тиссы), что Сербия, хотя и уменьшенная территориально, все же, из уважения к России, не должна быть окончательно уничтожена».

Министр-президент Цислейтании (так называлась одна из составных частей монархии Австро-Венгрии, подконтрольная австрийской имперской короне) граф Карл фон Штюркг отмечает, что было бы также желательно, чтобы династия Кара-Георгиевичей была удалена и сербская корона отдана европейскому государю и, равным образом, была установлена некоторая зависимость уменьшенной Сербии, в военном отношении, от двуединой монархии».

Вот так всего две недели назад в Вене воспринимали независимость Сербии и ее территориальную неприкосновенность.

«У меня, – писал Сазонов, – не было основания скрывать от графа Сапари мое впечатление, и я сказал ему, что я не сомневался, что Австро-Венгрия искала войны с Сербией и что для этого она сжигала за собой все мосты, предъявляя неприемлемые требования.

Я прибавил, что своим образом действий она вызывала европейский пожар».

Затем Сазонов попросил посла Бьюкенена прибыть во французское посольство для трехсторонних переговоров.

Во французском посольстве русский министр почеркнул, что Австрия никогда бы не предъявила столь дерзкого ультиматума Сербии, если бы не была уверена заранее в одобрении и поддержке Германии.

Затем он обратился к западным послам:

– Может ли Россия рассчитывать на поддержку ее партнеров в Тройственном Согласии?

Посол Франции М.Палеолог Франции ответил утвердительно.

Посол Бьюкенен не был столь однозначен.

В три часа пополудни западные послы снова встретились с Сазоновым, который обрушился на Пурталеса с обвинениями в агрессии.

Не найдя более весомого аргумента, тот упрекнул русских в том, что они не любят Австрии.

– А за что мы должны ее любить? – удивленно воскликнул Сазонов. – Ее император был обязан русским войскам своей короной, полученной после вступления русских в Венгрию в 1849 году. Однако вместо благодарности Австрия заняла враждебную России позицию в ходе войны России с Западом в 1855 году, аннексировав без согласования с Россией Боснию и Герцеговину в 1908 году!

Высокие договаривающиеся стороны так и не смогли придти к единому мнению и на этой минорной ноте расстались.

Понимая всю призрачность своих устремлений, Сазонов, тем не менее, попытался выиграть время и обратился в Вену с просьбой продлить 48-часовой срок ультиматума.

Однако ему было в этом отказано без объяснения причин.

В Берлине точно такая же просьба Сазонова тоже не получила поддержки.

– Я, – сказал сербскому посланнику министр, – не вижу возможности дать вашему правительству лучшего, в практическом отношении, совета, чем принять австрийские требования, за исключением тех, которые касаются суверенных прав Сербии, каковыми, очевидно, ни одно правительство, не желающее променять свою независимость на положение вассального государства, не могло поступиться.

Затем министр дал в Белград телеграмму с теми же предложениями.

Сазонов очень надеялся на премьер-министра Пашича, которого считал достаточно решительным и мудрым человеком.

По его словам, «никакой другой министр, не имеющий в Европе положения Пашича и не пользующийся его авторитетом в своей стране, никогда не мог бы провести».

Как и ожидал Сазонов, Пашич оказался на высоте «страшного по своей ответственности положения» и согласился принести жертву, которая, как, во всяком случае, думали в России, могла «спасти его родину от скорой расправы».

В тот же день в Елагином дворце состоялось заседание Совета министров.

Сазонов изложил ход переговоров, вызванных вручением накануне Австро-Венгрией угрожающей ноты Сербии.

Совет министров одобрил предложение министра иностранных дел вместе с другими державами просить Австрию продлить указанный ею срок для ответа Сербии и посоветовать Сербии не принимать боя с австро-венгерскими войсками.

Вместе с тем, была принципиально решена мобилизация 4-х военных округов (Одесского, Киевского, Московского и Казанского), а также обоих флотов (Черноморского и Балтийского).

При этом было обращено внимание на то, чтобы всякие военные подготовления были бы ясно направлены исключительно на случай столкновения с Австро- Венгрией, и не могли быть истолкованы как недружелюбные действия против Германии.

После заседания совета министров состоялось свидание С. Д. Сазонова с сербским посланником, во время которого министр преподал посланнику советы крайней умеренности в отношении ответа сербского правительства на австрийскую ноту.

В 7 часов к министру иностранных дел приехал германский посол.

Он пытался оправдать образ действий Австрии, ссылаясь на то, что следствием по Сараевскому убийству, будто бы, добыты данные, устанавливающие вину сербского правительства.

Кроме того, он старался доказать правильность австрийского выступления необходимостью ограждения «монархического принципа».

Сазонов осудил действие венского кабинета и настаивал на неприемлемости для Сербии врученной ей ноты.

Говорил он и о неуважении к великим державам, выразившемся в том, что Австро-Венгрия, обратившись к ним, вместе с тем поставила столь короткий срок исполнению своих требований Сербией, что не дала возможности державам рассмотреть дело и дать своевременно свой отзыв.

Сазонов просил посла сделать все возможное, дабы побудить Берлин миротворчески воздействовать на австрийцев.

Надо ли говорить, что тот с величайшей готовностью откликнулся на просьбу министра и обещал сделать все от него зависящее.

Видевшие графа Пурталеса по выходе его от министра свидетельствуют, что он был весьма взволнован.

Он не скрывал, что твердая решимость министра дать австрийским требованиям отпор произвели на него сильное впечатление.

Посол Германии в Лондоне Лихновский назвал впечатление, произведенное в Англии ультиматумом, «ошеломляющим».

Однако вступать в игру Лондон не спешил.

Как это сейчас не покажется странным, но у англичан летом 1914 года были понятные только им основания надеяться на то, что они останутся в стороне от европейского конфликта.

Принятое восемью годами ранее так называемое «моральное обязательство» сэра Эдварда Грея не имело прямого касательства к событиям на Балканах.

Англия обязалась защищать независимость Бельгии на континенте.

После убийства эрцгерцога Фердинанда в Лондоне не видели никакой связи между сараевским убийством и неприкосновенностью бельгийских границ.

Именно поэтому у Черчилля не было предчувствия, что происходит необратимое и что спор между Веной и Белградом столкнет две коалиции.

«Для сохранения британских интересов на континенте, – писал он Грею 22 июля 1914 года, – Вы должны в своей дипломатии пройти два этапа.

Во-первых, Вы должны постараться предотвратить конфликт между Австрией и Россией.

Во-вторых, если на первом этапе мы потерпим неудачу, Вы обязаны предотвратить втягивание в конфликт Англии, Франции, Германии и Италии».

Судя по этим словам, Черчилль в любом случае предвидел длительные переговоры и все еще верил в возможность остановить начинавший свои страшные обороты маховик войны.

23 июля 1914 года Дэвид Ллойд-Джордж поделился с палатой общин своим мнением, что современная цивилизация выработала достаточно эффективные способы урегулирования международных споров, главным из которых является «здравый и хорошо организованный арбитраж».

24 июля на заседании Кабинета министров обсуждались ирландские проблемы.

Неожиданно для всех министр иностранных дел Э. Грей зачитал поступившую к нему ноту Австро-Венгрии сербскому правительству по поводу убийства наследника австро-венгерского престола.

Получив текст ультиматума утром 24 июля, Грей охарактеризовал его как «самый потрясающий документ, когда-либо посланный одним государством другому».

Оно и понятно.

Сербы ожидали ультиматума о наказании, а получили ультиматум, требующий полной сдачи – под руководством австрийских офицеров очистить страну от противников немцев.

Сам император Франц-Иосиф сказал, что «Россия никогда не примет его и будет большая война».

Глухой голос Грея завладел вниманием присутствующих.

Это была не нота – это был ультиматум, и при всей склонности Сербии разрешить конфликт было ясно, что ей трудно будет принять его.

«Европа, – написал Черчилль по этому поводу своей жене, Клементине, – трепещет, находясь на грани всеобщей войны. Австрийский ультиматум Сербии – это возмутительный документ».

Неприятно удивлен был и премьер-министр Англии Герберт Асквит, включивший Черчилля в свое правительство.

Выходец из простонародья (его отец торговал шерстью), он занялся политикой в 1886 году.

Асквит довольно быстро стал делать карьеру, чему очень способствовала его вторая жена, Марго Асквит.

Она была более честолюбива, чем ее муж, и постоянно толкала его к новым вершинам.

Асквит был известен как дамский угодник, да и сам признавал, что «питает некоторую слабость к обществу умных и красивых женщин».

В 1915 году этой «слабостью» была мисс Венеция Стенли, подруга его дочери.

За первые три месяца 1915 года он отправил ей 151 (!) письмо, и это несмотря на то, что общались почти ежедневно.

Когда же неверная Венеция вышла за его секретаря, Эдвина Монтегью, премьер пребывал в глубоком отчаянии.

После ознакомления с венским ультиматумом Асквит писал этой самой Венеции о том, что «австрийцы – самый глупый народ в Европе».

«Мы, – подчеркивал он, – в самом опасном за последние сорок лет положении».

Вечером того дня Черчилль ужинал с германским судовладельцем Альбертом Балиным.

Когда разговор коснулся австрийского ультиматума, немец спросил его:

– Что будет делать Англия, если Россия и Франция выступят против Австрии, а мы поддержим ее?

Черчилль воздержался от прямого ответа, но из его иносказаний можно было понять то, что в любом случае немцам надо избавиться от ложного представления, будто «Англия ничего не предпримет в этом случае».

– Опасность европейской войны, – сказал ему министр иностранных дел Англии Э.Грей, – сделалась бы непосредственной в случае вторжения Австрии в сербскую территорию…

Его австро-венгерскому коллеге, графу Менсдорфу, Грей заявил, что он «крайне беспокоится за сохранение мира между великими державами».

То же самое пришлось услышать австро-венгерским представителям в Париже и Риме.

Что же касается Грея, то он попросил Вену продлить срок ультиматума.

Как можно видеть, предостережений в тот день хватало, однако император Франц Иосиф, граф Берхтольд и генерал Конрад фон Гетцендорф не обратили на них никакого внимания.

Куда больше их беспокоило предупреждение их могущественного покровителя о том, что в случае дальнейшего промедления у него «может ослабнуть интерес к австро-венгерских делам».

Они хорошо помнили угрозу германского посла в Вене Чиршки.

– Германия, – заявил он сразу же после возникновения конфликта, – будет считать дальнейшие задержки переговоров с Сербией признанием с нашей стороны слабости, что нанесет ущерб нашей позиции в Тройственном союзе и окажет влияние на будущую политику Германии…

Да и потом Берлин торопил Вену выступить с ультиматумом «без задержки», как писал министр иностранных дел фон Ягов австрийскому послу в Берлине 9 июля.

Еще через три дня он потребовал от австрийского министра иностранных дел Берхтольда «быстрой акции».

– Германия, – заявил он, – не понимает причин задержки Австро-Венгрии!

И теперь руководители Австро-Венгрии даже при всем желании не смогли бы свернуть с того самого пути, на который они стали при поощрении Германии и который должен был привести Австро-Венгрию к прежней славе и могуществу.

Именно поэтому невольно поддавшийся всеобщей эйфории император Франц-Иосиф и писал своему союзнику немецкому кайзеру Вильгельму:

– Я намерен устранить Сербию с политической арены, поскольку именно в ней корень зла. Но я не агрессор, я всего лишь жажду справедливости. Поэтому Сербии будет предъявлен ультиматум…

В это связи нельзя не сказать и вот еще о чем.

Рассказывая об Австро-Венгрии, мы больше говорили об императоре Австрии, ее премьер-министре и начальнике Генерального штаба.

При этом как-то само собой венгерские лидеры уходили в тень.

А ведь один из них, возможно, самый яркий, граф Иштван Тиса был единственным политиком, кто мужественно боролся против охватившего всю австро-венгерскую верхушку военного психоза, был венгерский премьер граф Иштван Тиса.

По иронии судьбы он оказался единственным, кто поплатился жизнью за развязанную мировую войну.

Его убили восставшие солдаты в Будапеште в ноябре 1918 годав, поскольку именно он в течение четырех лет, полных страданий и бедствий для всей Европы, символизировал в глазах масс войну.

Тиса был последователен в мыслях и непреклонен в поступках. Во всяком случае, до определенного момента.

Эти личные качества сделали его истинной главой военной партии в Австро-Венгрии, самым решительным из ее военных и политических деятелей сторонником продолжения войны до конца и союза с кайзеровской Германией. За это он и поплатился своей жизнью.

Тиса стал неодолимым препятствием на пути всех, кто был готов ради спасения Монархии пойти на сепаратный мир за спиной германского союзника, сделавшись главной мишенью яростных атак либерально-демократической и пацифистской оппозиции в самой Венгрии.

Новый император Карл, едва получив корону Святого Иштвана из рук самого Тисы, поспешил избавиться именно от непреклонного венгерского премьера.

Демонстрируя последовательную приверженность линии на продолжение бесперспективной войны, в успешное завершение которой сам никогда не верил, Тиса на следующий день после своей отставки отправился на фронт, где в Италии командовал дебреценским полком венгерских гусар.

Тиса ясно сознавал, что эта война ничего хорошего не сулит ни Монархии, ни Венгрии.

Успех и неудача в равной мере страшили его: победа привела бы к усилению централизаторских устремлений венской камарильи, радикальному нарушению дуалистического равновесия и, как следствие, кардинальному падению позиций своей страны в империи, поражение угрожало ее целостности.

Он, как и вся венгерская политическая элита, преследуюя свои собственные интересы, решительно выступал против любых новых территориальных приобретений как для Венгрии, так и для Австрии.

На исторических Коронных советах июля 1914 года Тиса категорически возражал против захвата сербских территорий.

Тиса был возмущен террористическим актом в Сараево, несмотря на его всем известную личную неприязнь к жертве покушения.

Еще больше его встревожила обстановка в Вене, куда он прибыл 1 июля, где царила атмосфера паники, психоза, воинственности, охватившая военное и политическое руководство империи.

В целом в империи весть об убийстве была воспринята спокойно.

По свидетельству очевидцев, Вена продолжала веселиться, а в парках и ресторанах гремела музыка,

О Венгрии, которая имела все основания опасаться как раз прихода к власти покойного кронпринца, и говорить не приходится.

Но, как мы уже знаем, в правящих кругах империи царили совсем иные настроения.