Николай II. Расстрелянная корона. Книга 1

Та дернулась, чихнула, открыла глаза и слабым голосом спросила:

– Ольга?..

– Я, Катерина.

– А что с дитятком моим? Жив ли он?

– Жив, успокойся, в зыбке спит.

– Перепеленать бы его надо.

– Заплачет, перепеленаю. Что болит-то?

– Ты откуда взялась? – вопросом на вопрос ответила Екатерина.

– Да муженек твой среди ночи поднял.

– Изверг.

– Ладно, что было, то прошло.

– Сильно он меня изуродовал?

– Я же спросила, что болит.

– Ничего, тела не чувствую, будто нет его.

– Это исправим. Главное, что кости и голова целы. А вот и муженек твой. Он за водой бегал.

– Видеть его не могу.

– Пройдет. Нам, бабам, не привыкать.

Алексей налил в чугунок воды из деревянного ведра, поставил в печь, где еще тлели угли, вышел из кута, встал у занавеси и сказал:

– Нагреется быстро.

– Мне нужно чистое тряпье, чтобы на лоскуты порвать.

– Гляну в сундук. Катька лучше знает, где что лежит.

– Там сверток холста, – проговорила женщина.

– Слыхал?

– Слыхал, а как резать-то?

– Лоскуты должны быть примерно с ладонь, не шире.

Лешка занялся нарезкой своеобразных бинтов.

– Николай, глянь воду, – сказала Ольга.

– Сейчас. Теплая, рука терпит.

– Давай сюда.

Николай поднес чугунок. Алексей подал первые лоскуты.

Ольга обтерла тело Екатерины, смыла кровь и взялась за рваные раны. Она осторожно покрывала их мазью, тут же делала перевязку. Спустя час знахарка поднялась со скамьи. Екатерина представляла собой мумию, обмотанную лоскутами ткани.

Глаза, полные боли, смотрели на знахарку, разбитые губы шептали:

– Дитя посмотри, Оля. Что-то долго молчит.

– Спит крепко, вот и молчит. Все, что надо, я сделала. Теперь тебе, Катька, нужно спокойно отлежаться. Через два дня сниму повязки, поглядим, как раны.

– Не уходи, Оля, – попросила Екатерина.

– У меня, Катя, свои детишки дома одни. Проснутся, увидят, что нет родителей, испугаются.

– Тогда пусть хоть Никола останется.

– Ты, Катька, не бойся, – сказал тот. – Лешка тебя теперь пальцем не тронет. Напротив, ухаживать будет.

– Не нужны мне его ухаживания. Ненавижу!..

– Перестань. Всяко в жизни случается. А мы пойдем. Не бойся. Выздоравливай.

Николай повернулся к Рыбанову и сказал:

– Проводи до улицы.

– Да-да, конечно. Мне и самому еще поговорить с вами надо.

– Поговорим.

Грудовы и Алексей вышли на улицу.

Рыбанов схватил Николая за руку.

– Никола, Ольга, прошу, никому не говорите о случившемся. А то прознает староста Кирьян, в момент доложится уездному полицейскому исправнику и становые приставы заберут меня.

– Испугался? – Ольга брезгливо посмотрела на тщедушного мужичонку. – А когда жену забивал, не боялся?

– Да сколько говорить, затмение какое-то нашло. Не понимал, что творю.

– Ладно, – сказал Николай. – Мы никому о твоих делах не скажем. Но и ты гляди, Лешка! Коли еще раз без вины тронешь бабу, не обижайся. Сам Кирьяну доложу. Понял?

– Понял, спасибо.

– И найди, что родне сказать.

– Насчет чего?

– Насчет того, почему на похоронах деда Ефрема жены твоей не будет. Или поведешь ее избитой?

– Придумаю чего-нибудь.

– Думай. За дитем да за Катькой смотри.

– Станет вдруг плохо, зови немедля, – заявила Ольга.

– А что, ей может хуже стать?

– Не должно, но кто знает.

– Спасибо вам. Коли помощь какая потребуется, я завсегда…

Николай усмехнулся:

– Ты изгородь свою поправь, помощник.

– Сделаю, Никола, вот те крест.

– Ты креститься-то не спеши. Грех отмаливай.

– Отмолю.

– Все, Лешка, пошли мы. – Грудовы отправились домой.

Алексей вернулся в избу, набрался храбрости, подошел к жене.

– Ты, Катерина, прости меня. Не хотел.

– Бог простит.

– Клянусь, больше пальцем не трону. Лелеять буду. Только и ты обидных слов не говори, ладно?

– Уйди!

– Видеть не хочешь?

– Не хочу. За сыном смотри.

Рыбанов вздохнул:

– Я и не знаю, как пеленать ребенка.

– Я скажу, как надо.

– Ага. Ладно. Я тут у зыбки на лавке тулуп положу и прилягу. Станет худо, скажи. Хотя Ольга обещала, что ты должна на поправку пойти.

– Ты пред тем как ложиться, соломы чистой принеси да набросай по полу. Пусть кровь впитает, а то, не дай бог, зайдет кто из твоих родственников или соседей.

– Сейчас, Катя, сделаю.

Екатерина отвернулась к стене. Онемение постепенно проходило. Она уже чувствовала ноги, руки, часть лица. Раны, обмазанные мазями, болели не так чтобы сильно, терпимо. А вот в голове словно кто-то изнутри молотком бил.

Екатерина терпела. За свою недолгую, но трудную жизнь она научилась терпеть боль и унижения. Однако женщина не умела прощать. Ненависть к мужу помогала ей переносить страдания. Она незаметно для себя забылась. Подействовала снотворная настойка, данная ей Ольгой.

Алексей навел в избе порядок, стараясь не шуметь, не разбудить жену и сына. Он бросил на лавку тулуп и лег на него, когда за оконцем уже забрезжил рассвет.

А потом на округу обрушился дождь. Сначала сильный, ливневый, от которого единственная улица деревни покрылась лужами. Затем он поутих, но не прекратился, стал мелким, по-осеннему нудным.

Поутру не выспавшийся как следует Николай Грудов пошел к своему товарищу Колбину. Дождь смешал все их планы. Работы пришлось отложить.

Николай застал Илью на крыльце.

– Здорово!

– И тебе здравствовать, Никола!

– Денек-то сегодня какой, а? И не сказать, что весна.

– Пущай землю польет.

– А ты чего в Сарду лошадь не повел?

– К кому, Никола? Кузнец-то здесь, в Ютеше?!

– Я и забыл, что он муж дочери покойного Ефрема. Они теперь к похоронам готовятся.

– Да.

– А скажи, Никола, чего это вы с женой да Лешкой Рыбановым ночью по деревне шастали?

– Откуда знаешь?

– По нужде выходил и видел, как вы гурьбой к избе Лешки подались. Или случилось что?

– Да так, пустяки.

– Нет, Никола, так просто да еще ночью Лешка к вам не прибежал бы.

– Чего допытываешься?

– Интересно после того, что старик перед смертью напророчил.

– И о том слыхал?

– Об этом вся деревня с утра говорит. А хочешь угадаю, почему вы с Ольгой к Лешке ночью ходили?

Николай посмотрел на Илью:

– И зачем же?

– Не иначе Катерина над собой и дитем чего-нибудь сделала. Она может.

– Не угадал.

– Ну и ладно. Все одно скоро и о ваших ночных похождениях вся деревня узнает. У нас тут ничего не утаишь.

– Плохо!..

– Ты чего скрываешь?

– Сказал же, ничего.

– Почему же тогда плохо, что о вас деревня узнает, коли ничего такого не произошло?

– Вот репей, прицепился.

Илья наклонился к товарищу:

– Ты, Никола, если что серьезное, то лучше сейчас мне расскажи. А то ведь дойдет до Кирьяна Белого, тогда неприятностей не оберешься. А староста как-никак свояк мне. Покуда деревня не загудела как улей, я с ним сговориться могу.

Николай задумался. Верно говорил Илья, в деревне ничего от людей не утаишь. Бабы обязательно пронюхают про дела Лешки. Тогда точно бучу не остановить.

Он повернулся к Илье и заявил:

– Обещай, что поможешь с Кирьяном, если правду скажу.

– В этом не сомневайся. Так что случилось-то?

– Поколотил Лешка Катьку свою сильно. Чуть не убил.

– Да ты что? – удивился Колбин. – Вот от кого я не ожидал. Видать, из-за пророчества Ефрема?

– Уйти она от него хотела. Пред тем высказала все, что о нем думает. Вот у Лешки разум и помутился. Насмерть бил.

– Вот тебе и тихоня, вот и тюфяк. А Катька тоже хороша. Разве можно так с мужиком, каким бы никудышным он ни был? Хотя она и не на такое способна.

– Почему?

– А ты разве не слышал, что мать ее колдуньей, ведьмой в родной деревне считали?

– Слыхал, но не верил. Мало ли чего бабы наплетут. Они на язык остры.

– Может, так, может, нет. В Демидовке, откуда родом Екатерина, живет Анюта, двоюродная сестра наших с тобой баб. Прошлой осенью, если помнишь, погостить приезжала.

– И чего?

Илья поудобней устроился на лавке и продолжил:

– А то, что рассказывала про родню Екатерины. Говорила, что семья ее жила на отшибе. Сами по себе. Самойла, отец Катькин, в городе на заработках больше промышлял. Девку воспитывали мать Рада и бабка Пелагея по прозвищу Блоха.

– А чего Блоха? – спросил Николай.

– Фамилия их Блохины. Так вот Пелагея тайно из уезда баб брюхатых принимала да избавляла от плода. А Рада порчу на людей наводила. Однажды, сказывала Анюта, на двор их пьяный мужик из деревни зашел. У него жена померла, вот, видать, и решил он в отсутствие Самойлы к Раде подвалить. Выпил для храбрости. Погнала его Рада. А через день мужик ни с того ни с сего помер. Лег спать и не встал. Как шел к бабе замужней, многие видели, и как погнала она его, тоже. Старухи тут же приговорили, что Рада в смерти мужика виновата, мол, колдовством в отместку за обиду его извела.

Николай почесал затылок и спросил:

– Ты сам-то в это веришь?

– А с чего тогда здоровый мужик помер? После того как Рада эта его прогнала.

– Да мало ли от чего. Может, удар его во сне хватил?

– Может, и хватил, но послушай, что дальше было. Наверное, от блудниц, которые к Пелагее приезжали, Рада прознала, что Самойла ее в городе с другой бабой живет, и поехала к нему. Застала муженька с бабой, нет ли, неизвестно, только вскорости в деревню гроб с телом Самойлы привезли. Мужики, которые его доставили, сказывали, что на сплаве придавило Самойлу бревном.

– Мало ли сплавщиков давит?

– Немало. Но тогда на сплаве и работы-то толком не имелось. Всего два или три плота связать надо было. Уже сделали, как Самойла вдруг туда полез. А бревна-то возьми и разойдись. Ничего особенного, провалился, такое бывает, выплыть-то нетрудно. Да тут бревно одно ни с того ни с сего поднялось да по башке Самойлу и взгрело. Скажешь, случайность?

– Не похоже. Дальше-то чего было?

– Похоронила Рада мужика своего, потом за травой какой-то на болото пошла, да там и потонула. Никто этого не видел. Но не вернулась баба домой. Так Катька осиротела, до помолвки с бабкой Пелагеей жила, была такой же нелюдимой, как мать и бабка. Девки гулянки, игрища устраивали, а она дома сидела. Видать, бабке своей помогала в греховном промысле.

– А как ее Рыбановы-то нашли? Сколько нормальных девок у нас, в Сарде, в той же Демидовке, я уж про Перово не говорю, а выбрали Алексею Катьку!

– Вот тоже, видать, судьба. Случайно все вышло. Ефрем с Анной ездили на ярмарку, возвращались через Демидовку, за деревней колесо у телеги сорвало. А рядом подворье Блохи. Ефрем зашел к Пелагее, думал мужиков на помощь позвать, а увидел бабку да Катьку. Она и помогла им кобылу подержать. А потом, сам знаешь, сваты, помолвка, свадьба ну и все такое. Увезли Катьку сюда. А почему Ефрем решил женить младшего сына на сироте, да еще из такой семьи, уже никто не скажет.

– Да тут и говорить нечего. Расчет простой. Сирота и есть сирота. Как раз для Алексея. Он малый слабый, сам ничего, считай, делать не может, а Катька девка работящая. Если что, заступиться за нее некому.

– Пелагея в год свадьбы померла.

– А с избой их чего?

– Не знаю. Я вот чего, Никола, думаю. Ефрем действительно увидел на сыне Лешки и Катьки что-то такое, чего другим не заметно.

– Печать греха?

– Не знаю, но что-то разглядел перед смертью.

– Чего на младенце увидеть можно?

– Нам не понять.

– Это ладно. Помер Ефрем не оттого, что чего-то на младенце разглядел. Доктор говорил, запустил он болезнь. Дите здесь ни при чем. Так ты, Илья, обещал, если что, помочь с Кирьяном.

– Обещал, исполню! Ты меня знаешь, слово держу. Я с ним сегодня же и поговорю.

– Не рано?

– Самое время. Поздно будет, когда в деревне буча поднимется. Катьку бабы особо не привечают, но и Лешку за мужика не считают. А вой поднимут только из-за того, чтобы другим мужикам неповадно было руки распускать. Сейчас не прежние времена. В тюрьму загреметь можно из-за бабы своей. На то в уезде и исправник с приставами, чтобы народ законы чтил и исполнял. Перед ними мужик и баба равны. Как и пред Богом. Все мы Его рабы. Так что если говорить с Кирьяном, то сегодня. Пусть знает да припугнет Лешку. Тот трусливый, испугается.

– Видел бы ты, как он ночью трясся.

– Говорю же, не мужик, а не пойми что.

На крыльцо вышла Анастасия.

– А вы чего тут сидите, в избу не заходите?

– Да тут дышится легко.

– Смотрю, дождь к дальнему лесу ушел.

Мужики и не заметили за разговором, что он прекратился.

– А ты далече собралась? – спросил жену Илья.

– К Рыбановым, куда ж еще. Им лишние руки сейчас не помешают.

– Может, мне с тобой пойти?

– За детьми поглядывай. А будет нужда, позовут.

– Ладно, иди. Только без надобности не задерживайся. В своей семье забот хватает.

– Сама знаю. Воды натаскай. Соломы, чтоб просохла. Сегодня мыться будем.

– Сделаю.

Анастасия ушла.

Из сеней показалась голова мальчишки.

– Тятя, меня Санька обижает!

– Скажи ему, уши оторву.

– Угу. – Довольный мальчонка скрылся в сенях.

Илья вздохнул:

– Дети. Сколько с ними маеты, а иначе нельзя. Без них семьи нет.

– Помощники.

– Да уж. Еще вели бы себя смирно. А то так разбалуются, что голова кругом.

Николай улыбнулся:

– На то они и дети. У них сейчас самая счастливая пора. Мамка с батькой накормят, напоят, отогреют и защитят. Играйся вволю. Для них все в радость.

– Подрастут, будет радость, когда пахать, сеять, жать, за скотиной смотреть надо. Свои детишки народятся. Да, не дай бог, война еще. Эх, верно говорят, жизнь прожить – не поле перейти!

– Ладно, Илья, пойду я к себе. Дождь, слава богу, кончился, хозяйством займусь. Хлев почистить надо, дверь в амбар подправить.

– В хозяйстве, оно так, без работы не останешься. Вечером заходи, будет время.

– Зайду узнать, как Кирьян новость о делах Лешки воспринял.

– Давай!

Николай поднялся.

– Дышится легко, хорошо. Пошел я. – Он вернулся к себе, отпустил Ольгу проведать Екатерину и занялся работой по хозяйству.

Она вернулась быстро. Муж только закончил править дверь и присел на бревно.

– И как Катька? – спросил Грудов.

– Лучше. Лешка с утра все по дому делал, сына подносил кормить, в избе прибрался. Приходил брат, но Алексей успел занавески задернуть, и Глеб не видел Катерины.

– А чего приходил-то?

– Знамо чего. Лешка в доме отца должен быть. Надо и могилу копать, и двор приготовить. У Рыбановых везде порядок. Но похороны – дело хлопотное. В общем, увел Глеб Лешку. Катька меня просила позже подойти.

– Зачем?

– За дитем присмотреть. Встать-то она еще не может.

– А Анастасия пошла в дом Рыбановых.

– Я бы тоже пошла, да за Федькой смотреть надо. В доме Ефрема сейчас баб полно. К погребению, поминкам все подготовить надо. Похороны завтра.

Николай кивнул:

– То понятно. Третий день после смерти. Ты мне одежу чистую приготовь, рубаху новую. Да и себе тоже. Чтобы не хуже других были.

– Приготовлю. Я сейчас отвар Катьке сделаю и пойду к ней.

– Я овином займусь, а потом проведаю Колбина.

– Вы как братья, не разлей вода.

– Мы и есть братья, пусть и не по крови.

– Ну и ладно.

Под вечер Грудов вновь пришел к Колбину.

Мужики устроились на завалинке, и Николай спросил:

– К Кирьяну ходил?

– Ходил.

– Ну и чего он?

– Ругался. Хоть и должна баба во всем подчиняться мужику, но калечить ее нельзя. То, мол, против закона. Кирьян сказал, что если бабы шума не поднимут, то и он промолчит. Ну а коли узнают в деревне о том, что Лешка натворил, то придется докладывать уездному исправнику.

– Понятно.

– Чего тебе понятно? Завтра похороны, потом работы в поле закончить надо, в огородах посадить картошку, огурцы. Так неделя и пройдет. Может, за это время Катька и поднимется. Тогда и повода у баб шума подымать не станет. Болела Катька, и все дела. А слухи, то пустое.

– Ходила Ольга к Катьке, – сказал Николай. – Говорит, лучше ей стало. Завтра не получится, а послезавтра снимет повязки. Мазь заживит раны, а синяки за неделю сойдут. Да и что в них? Вдарил мужик бабу за дело. Эка невидаль. Конечно, Лешку осудят в деревне, да так, по-свойски. А потом не до того будет. Старики говорят, что, по приметам, следует ждать знойного лета без сильных дождей. Значит, на одном поливе в огороде спину сломаешь.

– Ничего, не в первый раз.

– Так-то оно так. Вместе выдюжим.

Крестьянский быт того времени опирался на строгие устои общинного проживания. Верховенство коллективного интереса над личным являлось нормой крестьянской жизни. Селяне добровольно и бескорыстно помогали друг другу во всякой срочной и большой работе.

Возглавлял общину выборный староста, самый уважаемый в поселении человек, как правило, зажиточный крестьянин. Главные вопросы общинной жизни решались на сходах. В них принимали участие все хозяева дворов, пользовавшиеся долей общинной земли. Сходы собирались по мере надобности. Решение по важным вопросам, таким, как передел земли, раскладка податей, исключение из общины, являлось правомерным при голосовании за него двух третей присутствующих. По второстепенным моментам достаточно было простого большинства.

Русская крестьянская община была частью известной триады: «православие, самодержавие, народность». Православный народ любит царя, тот отвечает ему взаимностью и беспокоится о нем. Все почитают традиции. Народность понималась как необходимость соблюдения русских обычаев и отвержение иностранного, чуждого влияния.

19 февраля (3 марта) 1861 года в Петербурге император Александр Второй подписал манифест «О Всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей» и «Положение о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости». В Москве, Петербурге и некоторых других городах манифест был обнародован 5 марта по старому стилю. В остальных местах это произошло в течение марта того же года.

В целом реформы шестидесятых-семидесятых годов девятнадцатого столетия сохранили традиционное устройство сельской жизни. При этом они внесли в него немало нового, особо для бывших помещичьих крестьян. Общины постепенно преобразовались в сельские общества. Несколько таковых, составлявших единый церковный приход, объединялись в низшую административную единицу – волость.

Общины продолжали существовать. Жизнь в селах и волостях была основана на полном крестьянском самоуправлении.

Реформы воспринимались везде по-разному и воплощались в реальность непросто. Но они несомненно позитивно повлияли на жизнь всех сословий великой России.

Так что уверенность Николая Грудова в том, что община переживет засуху, имела под собой полное основание. Гарантией тому являлись солидарность и взаимопомощь крестьян в трудные времена.

Настал день похорон Ефрема Рыбанова.

С утра в Ютешу пришел священник. Пока он отпевал усопшего, возле дома собрались все селяне. Ровно в полдень мужики вынесли гроб и поставили его у дома для прощания. Бабы заголосили. Затем похоронная процессия двинулась к кладбищу.

Деревенский люд остался у входа. Далее проследовала только родня да мужики, несшие гроб. Они установили его возле могилы, чтобы близкие простились с покойным.

Сыновья подвели к гробу Анну. Она едва держалась на ногах, поцеловала мужа. После нее это сделали сыновья Глеб и Алексей, дочь Зоя.

Мужики опустили гроб в могилу. Анна и дети бросили на крышку горсти земли, за ними то же самое проделали родственники со словами. В яму полетели мелкие монеты. По народному поверью, деньги, положенные в гроб или брошенные в могилу, предназначались для оплаты перехода через огненную реку, ограждающую рай.

Мужики засыпали могилу, соорудили над ней невысокий бугорок. Глеб угостил их. Затем помянули покойного и родственники. Они выпили за помин души, закусили, остатки пищи разбросали на могиле для птиц, в которых вселялись души умерших людей. У ворот кладбища Анна, Глеб, Алексей и Зоя раздали сельчанам пироги, детям – сладости.

Похороны в России всегда завершались поминками. Вернувшись с кладбища, Глеб на правах старшего сына усопшего пригласил односельчан к столу, выставленному у дома. Он разместил за ним первый десяток приглашенных и сам помянул отца.

Потом Глеб вынес из дома полотенце и повесил его на углу у окна. Оно должно было оставаться там в течение сорока дней. Полотенце предназначалось для души умершего Ефрема, которая, по поверьям, сорок дней ходит по своим местам, прилетает к дому и вытирается.

Поминки шли своим ходом. Сельчане, почтившие память покойного, вставали из-за стола. Их места занимали другие люди.

Глеб подошел к священнику, собравшемуся в Сарду.

– Батюшка, погодите!

Отец Димитрий повернулся к старшему сыну покойного.

– Слушаю тебя, Глеб.

– Известно, отче, что молитва облегчает участь грешной души за гробом, помогает ей избежать адских мучений.

– Это так, Глеб. Потому молитесь.

– Будем молиться и неуклонно соблюдать обряды. Никакого дела не начнется без молитвы.

– Правильно. Ты, я вижу, желаешь заказать сорокоуст – обедню с поминанием усопшего в продолжение шести недель?

– Да, отче.

– Зайди в церковь. Имя твоего отца будет внесено в годовое поминовение.

– Я так и сделаю, отче! Может быть, попросить кого отвезти вас домой?

– Не стоит, Глеб! Погода, слава Господу нашему, хорошая, путь недолгий, дойду.

– Благослови, отче.

Отец Димитрий перекрестил Глеба и пошел по улице.

– Ванька, поди сюда! – подозвал к себе старший Рыбанов соседского мальчишку.

– Чего, дядя Глеб?

– На тебе сахарку.

– Спасибо.

– И позови сюда брата моего, дядьку Алексея, ладно?

– Ладно. А где он?

– У поминального стола.

– Угу, я быстро.

Вскоре Алексей подошел к брату, весь какой-то испуганный, настороженный.

– Звал, Глеб?

– Звал. Ты вот что, брат. Сам в дом отца приходи, но Катьки твоей с дитем чтобы тут не было. Чужие они нам. Понял?

Алексей посмотрел на Глеба и спросил:

– А твоя семья, значит, матери нашей не чужая?

– Смотрю, осмелел ты в речах.

– А ты вдарь. Ну!.. Не в первый раз. Я же слабак, а ты сильный. У меня прав никаких. Они только у тебя.

– Не нарывайся, Лешка!

– И ты не нарывайся. А с кем мне в дом родительский ходить, одному или с семьей, решать не тебе.

– Ну, гляди, я предупредил.

– Да иди ты!..

Алексей повернулся и пошел к своей избе.

Вечером пришла Ольга, сняла повязки, осмотрела тело Екатерины и сказала:

– Ну, слава богу, раны заживают. Давай-ка встань.

Екатерина приподнялась, присела на край постели, резко выдохнула, встала и пошатнулась.

Ольга удержала ее и спросила:

– Что, голова кружится? Постой, привыкни. Все пройдет.

– Да, проходит.

– А ну-ка иди ко мне.

Екатерина сделала шаг, второй, улыбнулась:

– Хожу!

– Конечно! А чего не ходить, коль ноги целы. Вот попьешь еще отвара, окрепнешь. Теперь тебе больше ходить надо. Молоко не пропало?

– Нет. Недавно кормила Федьку.

Ольга взглянула на Алексея и осведомилась:

– Муж помогает?

– Мне его помощи не надо. Сама как-нибудь управлюсь.

– Это ты, Катька, из головы выкинь. Вы пред Богом муж и жена. Алексей покаялся, значит, ты должна простить его и жить дальше. Если не в любви, то хоть в согласии.

Екатерина промолчала, присела на скамью и спросила:

– Может, мне попариться в печи?

В большинстве крестьянских семей сохранилась такая вот древняя традиция. Печь протапливали, выметали, стелили солому и залезали внутрь. Там стоял жар, и нагревалась вода.

– Нет, рано, – ответила Ольга. – А то раны откроются. Обмойся, но в печь не лезь. И ходи побольше. – Знахарка строго взглянула на Алексея и добавила: – А ты, муж, помогай жене во всем.

– Так я, конечно, подмогу.

– Ну и ладно. Больше мне здесь делать нечего.

– Как мне отблагодарить тебя, Ольга? – спросил Алексей.

– Свои люди – сочтемся. Живите в мире.

Ольга ушла, Екатерина взяла сына на руки, прижала к груди.

– Никому тебя не отдам, милочек ты мой.

Она покормила ребенка, передала его Алексею и сказала, чтобы он положил младенца в зыбку. Потом женщина легла на полати, а мужу указала на лавку.

– Может, я с тобой, Катя? – спросил он с надеждой.

– Забудь про то, – резко ответила Екатерина.

Как это ни странно, но в деревне никто, кроме Грудовых, Ильи Колбина и старосты Кирьяна, так и не узнал о том, что Алексей Рыбанов зверски избил свою жену. Спустя неделю Екатерина уже занималась хозяйством. Муж работал в поле. Вдова Анна пыталась свести сыновей, но Глеб ни в какую не желал мириться. Впрочем, открытой вражды между ними не было.

Крестьяне закончили полевые работы, взялись за огороды. Жизнь в Ютеше протекала спокойно, мирно.

Так продолжалось до 17 мая, когда деревню облетела весть о том, что ночью тайно бежала из дома Екатерина, жена Алексея Рыбанова. Она забрала с собой свой нехитрый скарб и сына Федора.

Шум поднял Алексей, прибежавший спозаранку к Николаю Грудову.

Тот услышал сильный стук в дверь и вышел на крыльцо.

– Ты, Лешка? Ну и чего опять у тебя случилось? Или снова изуродовал жену?

– Нет, Никола, хуже!

– Убил? – выкрикнул Николай.

– Сбежала Катька вместе с сыном.

– Как это сбежала? Врешь!

– Вот те крест, Никола.

На шум на крыльцо вышла Ольга.

– Чего тут у вас?

– Беда, Ольга, – сказал Алексей. – Бросила меня Екатерина, сбежала с дитем.

– Когда?

– Так ночью, когда же еще?

– И ты не слыхал, как она собиралась, из дома выходила?

– Если бы слыхал, то остановил бы. Вчера все как всегда было. Поужинали вместе, во дворе посидели. Стемнело, спать легли. Я на лавку. Не допускала до себя Катька, как ни просил. А проснулся, гляжу, нет ни жены, ни сына.

– Дела, – проговорил Грудов. – Не простила она тебе обиду, Лешка.

– Но разве можно так?

– Нельзя, но ты сам виноват. От нас-то чего хочешь?

– Катька не иначе как в Демидовку подалась. Там изба родительская. Больше ей идти некуда. Давай, Никола, доедем до Демидовки. У меня лошади своей нету, на работы у Глеба брал.

Николай сплюнул и заявил:

– У меня без тебя дел нет, да? Ступай к старосте Кирьяну, пусть он разбирается в ваших делах. Ему положено, а у меня…

– Помоги, Николай! – взмолился Лешка. – Кирьян расспросами замучает, а мы если поспешим, то, может, по дороге перехватим Катьку.

Ольга тронула мужа за руку:

– Помоги, Коля.

– Да? Ну ладно. Только это, Лешка, в последний раз. Надоел ты мне со своей семейной неразберихой.

– В последний, обещаю.

Николай запряг лошадь. Алексей запрыгнул в телегу, и они покинули деревню. Ехали быстро, чем привлекли внимание сельчан. Бабы тут же прознали про бегство Екатерины.

Глеб услышал об этом от соседа.

– Вот и ладно, – сказал он. – Баба с возу, кобыле легче. Даст бог, не вернется. Из-за нее, проклятущей, в семье раздор.

Поступок Екатерины осуждали все сельчане. Как бы то ни было, но жена обязана подчиняться мужу. Кто-то требовал примерно и прилюдно наказать беглянку, чтобы не позорила мужа.

Ольга молчала. Она знала, что стало причиной бегства молодой женщины, но, как и все, осуждала Екатерину.

Между тем поездка Грудова и Рыбанова ничего не дала. В Демидовке Екатерину не видели. Осмотр избы показал, что в нее давно никто не входил.

В Ютешу Николай вернулся один.

Его встретил староста Кирьян и спросил:

– Ну и как поездка? Нашли Катьку?

– Нет. В Демидовке ее не было.

– А где Алексей?

– В Перово подался.

– В уезд? Зачем?

– Сказал, что пойдет к полицейскому исправнику и попросит, чтобы тот учинил розыск сбежавшей жены.

– Позор-то какой!

– Да уж, Кирьян, Лешке не позавидуешь. Его и раньше в деревне за мужика не держали, а теперь и вовсе со света сживут. Глеб в этом первый помощник.

– А кто такой Глеб, чтобы законы нарушать? И баб успокоим. Лишь бы беды какой не случилось. – Староста вздохнул и заявил: – Скоро становой пристав объявится, захочет узнать, что к чему. С людьми говорить будет. Гляди, Никола, он о битье Катьки прослышать не должен. И Ольгу предупреди.

– За то не переживай, не подведем.

– Эх, и что за жизнь пошла? Бабы от мужей бегут. Меньше их в город возить надо. А то насмотрятся на тамошних барышень, вот в башках дурные мысли и родятся.

– Так Лешка и сам в город не ездил, и жену туда не возил.

– Да я вообще!..

– Тут ты прав, конечно. Ладно, поехал я. Дома забот хватает, и так время зазря потерял.

– Езжай и помни уговор насчет пристава.

– Если он еще приедет.

– Приедет. Не каждый день такое происходит, когда исчезает баба с ребенком. – Кирьян нахмурился и проговорил: – А может, Никола, и не было того?

– Чего не было?

– Не сбегала Катька.

– Куда ж делась?

– Может, Лешка прибил ее и дитя, тайком ночью похоронил где-нибудь в поле, а сам и сбежал?

Николай отмахнулся:

– Да ладно тебе, Кирьян. Что он, зверь дикий?

– Ох, чую, нехорошие вести ждут нас. Но ты езжай. Мне подумать надо да к встрече с приставом приготовиться.

Становой пристав приехал ближе к полудню. Особо не усердствуя, он поговорил с соседями Рыбанова-младшего, потом с Глебом, братом Алексея. Кирьян организовал обед для господина пристава, вручил ему котомку с продуктами. Тот привычно, как должное, принял подношение, составил протокол и был таков.

Алексей так и не появился.

А на следующее утро, 18 мая 1868 года, в дверь дома Рыбанова-старшего постучал мальчишка.

Глеб вышел на крыльцо и спросил:

– Чего тебе?

– Вы Глеб Ефремович Рыбанов?

– Да, и что?

– Я из Сарды, меня доктор прислал.

– Зачем?

– Велел сказать, что брата вашего на рассвете нашли мертвым у берега речки Мока.

– Что?.. Алексей утоп?

– Про то не знаю. Доктор еще сказал, чтобы вы подъехали к мостику в овраге.

– Ничего не понимаю. В овраге?

– Да, к переходу. Я все передал. – Мальчишка выскочил со двора Рыбанова и, сверкая пятками, побежал по дороге на Сарду.

К Глебу вышла бабка Анна.

– Что-то случилось, сынок?

– Ты бы лежала, мама.

– На сердце неспокойно, да и воздуха не хватает. А под утро Алексей приснился. В болоте по грудь. А я рядом, на земле твердой. Он руки ко мне тянет, помочь просит, а у меня и сил нет. Надо бы посмотреть, у себя ли он, горемычный. В наш-то дом и не заходит.

Глеб шмыгнул носом:

– Я посмотрю, мама.

– Посмотри, сынок, и помни, он брат твой единоутробный.

– Ладно.

Глеб решил лошадь не запрягать, пошел пешком.

В овраге он встретил доктора, знакомых мужиков из Сарды.

– Лешку, брата твоего, поутру пастух здесь нашел, – сказал ему Пал Пылыч.

– Где?

– Недалече от мостка у берега.

– Да как он мог утонуть в речке, где воробью воды по колено?

– Судя по всему, сорвался с мостка и ударился головой о крупный камень, лежащий на дне.

– А как с мостка-то слетел?

– Люди видели его вечером пьяным. Один мужик Лешку в Перово подобрал, прямо у трактира, и привез в Сарду. До дома Лешка ехать не захотел, пошел пешком, а утром оказался в реке.

– Он не пил.

– Раньше. Все когда-то в первый раз случается.

– А тело где?

– Становой пристав увез в Перово.

– Это теперь разбираться будут насчет его гибели?

– Конечно, – сказал один из мужиков. – А вдруг не сам он с мостка слетел, а помог кто?

– Да кому он нужен?

Мужик пожал плечами:

– Кто знает, может, мешал кому-то или обиду нанес. Всякое в жизни бывает.

Глеб прошел по мостику, посмотрел на реку, берег, к которому прибилось тело брата, не попрощался и пошел домой.

Мать ждала его на крыльце.

– А чего ты со стороны Сарды идешь? – спросила она. – Или не ходил еще к Лешке?

Глеб присел рядом с ней и сказал: