Нерусские русские. История служения России. Иноземные представители семьи Романовых

Царь с Кукуя

Таким образом, личность Петра I сформировалась под влиянием тенденций, отражавших новые внутри- и внешнеполитические реалии Московского государства. Стрелецкий бунт 1682 года имел продолжение в последующих попытках стрельцов выступать в роли своего рода «преторианской гвардии», по своему усмотрению возводящей и ниспровергающей монархов с престола, что свидетельствовало о кризисе существующей государственной системы и падении авторитета царской власти. Для Петра эти стрелецкие мятежи стали глубоким потрясением, что, в общем, не удивительно, поскольку на его глазах восставшие убивали его приближенных и родственников, да и его собственной жизни не раз угрожала вполне конкретная и осязаемая опасность.

Царевна Софья

Сумев в августе 1689 года отстранить царевну Софью от власти, царь, бесспорно, должен был задуматься и об изменениях в системе управлении, и о подавлении боярско-аристократической оппозиции, и о создании войска, на преданность которого он мог положиться. Однако реальное и очень активное участие Петра I в делах управления началось только с 1695 года, т. е. с кончины его матери Натальи Кирилловны (1651–1694). Шесть лет, прошедшие между этими двумя датами, он провел, ведя достаточно вольный образ жизни и приобщаясь к западной европейской культуре, посещая московскую Немецкую слободу, именуемую по протекавшему в тех местах ручью Кукуем.

Интересную версию происхождения этого названия дал германский дипломат XVII века Адам Олеарий: «Когда, бывало, жившие там жены немецких солдат увидят что-либо странное в проходящих случайно русских, то говорили обыкновенно между собою „Kuck, Kucke sie!“ – „Глянь, глянь сюда!“ Что русские повернули в срамное слово: „Немчин, мчись на…“ Немцы жаловались царским дьякам на позорное поношение, те хватали, кнутобойничали, но охальники не переводились»^[5].

При Василии III (правил в 1505–1533 гг.) приезжие иностранцы селились в Наливках, где вели очень закрытый образ жизни. После разорения Москвы в 1571 году крымскими татарами царь Иван Грозный выделил иностранцам новый участок, причем первыми поселенцами на Кукуе были немецкие и прибалтийские пленники, захваченные в период Ливонской войны (1558–1583 гг.).

Впрочем, история первого Кукуя оказалась короткой. Местное русское население стало жаловаться, что иноземцы спаивают православных и занимаются ростовщичеством, после чего слободу сожгли, а ее жители, по свидетельству французского путешественника Маржерета, были «зимой изгнаны нагими, в чем мать родила»^[6].

При Борисе Годунове (правил в 1598–1605 гг.) слобода возродилась, затем снова была сожжена и вторично возродилась уже в царствование первого царя из династии Романовых Михаила Федоровича (1613–1645).

При этом царе и его сыне (отце Петра I) население Кукуя значительно увеличилось за счет не только торговцев, но и иностранных специалистов, среди последних преобладали военные. Еще в 1630 году, в период подготовки очередной войны с Польшей, преимущественно из иностранных наемников было сформировано два полка «иноземного строя», экипированные и обученные по европейским лекалам.

Эти соединения продемонстрировали высокую боеспособность, и на протяжении последующих пяти десятилетий в «полки иноземного строя» постепенно переформировывались другие соединения, укомплектовывавшиеся в том числе российскими дворянами и казаками. Более того, мужское население целых деревень, находившихся в государственной собственности, поголовно записывалось в рейтары, драгуны или гусары.

В ходе начавшейся в 1654 году войны с Польшей в полки иноземного строя набрали не менее 100 тысяч человек, из которых на службе к 1663 году находилось 50–60 тысяч человек в 55 солдатских полках. В мирное время численность полков иноземного строя сократилась, затем снова выросла в период войны с Турцией^[7].

В 1681 году в русской армии имелось 33 солдатских (61 тыс. чел.) и 25 драгунских и рейтарских (29 тыс. чел.), что вместе с гусарскими поселенными полками составляло более половины всего русского войска.

Эта огромная сила могла успешно противостоять ненадежным стрелецким полкам и вполне естественно, что именно полки иноземного строя стали той основой, на которой Петр I вскоре приступил к созданию регулярной русской армии, комплектовавшейся системой рекрутских наборов.

Командные должности в полках «иноземного строя» в значительной степени занимали именно иностранные профессионалы, чуждые русской аристократии и ориентирующиеся на волю монарха, образец такого профессионала – Патрик Гордон (1635–1699), ставший главным исполнителем военной реформы.

Естественно, что после стрелецких бунтов, пытаясь найти надежную вооруженную опору престола, Петр I искал поддержки именно среди иностранных офицеров, карьеры которых, в свою очередь, зависели от его личного расположения.

С ними царь и общался во время своих посещений Немецкой слободы, хотя, разумеется, эти визиты объяснялись не одними только политическими расчетами.

Жизнь на Кукуе сильно отличалась от жестко регламентированной жизни царского двора, с правилами которого Петр I был вынужден до поры до времени считаться. Здесь он мог познакомиться с совершенно иным, достаточно привлекательным и менее официозным образом жизни, испытать приятные приключения (вроде романа с Анной Монс) и устроить веселую гулянку.

А. Монс

Бурлящая в молодом царе энергия выплескивалась в шалости – вроде устройства «Всешутейшего, Всепьянейшего и Сумасброднейшего собора» с введением должности «патриарха Московского, Кокуйского и всея Яузы». Однако распространяемый недоброжелателями вывод о том, что подобные шалости свидетельствовали об отсутствии у Петра I патриотизма, неприязни к православию и тайной приверженности к лютеранству, является сильно преувеличенным. Отношение царя к вере предков сходно с простонародным, что объясняется пробелами в его образовании. Он слабо разбирался в догматах и не испытывал особого почтения к конкретным представителям церковной иерархии, многие из которых также не блистали интеллектом и нравственными добродетелями, но при этом не мыслил себя вне православия, являвшегося основой и духовной скрепой его мировоззрения^[8].

В широко известном фильме Владимира Петрова «Петр Первый» (1937–1938 гг.) весьма драматично показан эпизод из начального периода Северной войны, когда после утраты под Нарвой большей части артиллерии было принято решение переплавить на пушки некоторое количество колоколов православных храмов.

Этот эпизод трактуется авторами как патриотический акт, совершаемый, однако, с демонстративным пренебрежением к мнению Церкви. За кадрами остается принципиально важный момент: из колоколов действительно отлили 100 больших и 143 малых пушек, 12 мортир и 13 гаубиц. Но колокольная медь оказалась непригодной, и оставшиеся колокола остались невостребованными и были возвращены в храмы. Более того, в конце Северной войны понесенный церквами ущерб царь возместил с лихвой как новыми колоколами, так и финансовыми пожертвованиями^[9].

При Петре I возвели достаточно много новых храмов, он соблюдал церковные праздники, хотя не слишком соблюдал пост, ссылаясь на состояние здоровья или на то, что находится в путешествии. Но подобные с «хитрецой» отношения с Церковью вообще характерны для людей его времени^[10].

Самым важным и судьбоносным мероприятием царя в этой сфере стало последовавшее в 1700 году фактическое упразднение поста главы Православной церкви – патриарха. В качестве административной структуры, отвечавшей за религиозную жизнь страны, учрежден Святейший Синод, представлявший собой коллегиальный орган из высших иерархов и контролируемый назначаемым государем чиновником – обер-прокурором. Таким образом, Церковь окончательно утратила роль своеобразного арбитра, способного своим нравственным авторитетом воздействовать на светскую власть. Но данный факт следует учитывать не как свидетельство пресловутой «стихийной антирелигиозности» Петра I, а рассматривать в контексте общих для всей Европы абсолютистских тенденции, выразившихся в постепенном усилении влияния государства на Церковь.

Показательно, что факт упразднения патриаршества официально не афишировался, и основная масса населения просто не обратила внимания, что после кончины патриарха Адриана его преемник так и не был назначен, а все решения стали приниматься неким Святейшим Синодом. Когда смысл случившегося стал очевиден, с устоявшимся порядком вещей все уже смирились^[11].

В начале петровского царствования новым и раздражающим многих русских явлением становится возведение иноверческих протестантских храмов, но такой шаг был логично продиктован стремлением крепче привязать иностранных специалистов.

Но эти специалисты ни в коем случае не единственная опора государя. Будучи трезвым реалистом, Петр I понимал, что приверженные лично ему иностранцы ни в коем случае не могут стать главной опорой престола, и, гуляя в Немецкой слободе, не забывал работать над формированием собственной «команды» из молодых соотечественников. Структурой, в которой формировалась такая команда, стали два гвардейских полка – Преображенский и Семеновский, сформированные из товарищей царя по детским играм, носивших название «потешных».

Именно из превратившихся в гвардейцев «потешных», почти исключительно русских по национальности, и вышли все основные деятели петровского царствования, причем большинство из «потешных», в свою очередь, принадлежали к старейшим родам России.

Находясь в явном противостоянии со старой аристократией, Петр I опирался не столько на иноземцев, сколько на своих более молодых соотечественников, представлявших самые разные сословия, не исключая и боярство.

Великое посольство

Взяв после кончины матери бразды правления в свои руки, молодой царь, даже при всех явных пробелах в образовании, оказался хорошо подготовлен и к своей ответственной миссии, и к осуществлению уже назревших преобразований. Как писал В.О. Ключевский: «Реформа Петра сама собою вышла из насущных нужд государства и народа, инстинктивно почувствованных властным человеком с чутким умом и сильным характером, талантами… Реформа, совершенная Петром Великим, не имела своей прямой целью перестраивать ни политического, ни общественного, ни нравственного порядка, установившегося в этом государстве, не направлялась задачей поставить русскую жизнь на непривычные ей западноевропейские основы, ввести в нее новые заимствованные начала, а ограничивалась стремлением вооружить Русское государство и народ готовыми западноевропейскими средствами, умственными и материальными, и тем поставить государство в уровень с завоеванным им положением в Европе… Начатая и введенная верховной властью, привычной руководительницей народа, она усвоила характер и приемы насильственного переворота, своего рода революции. Она была революцией не по своим целям и результатам, а только по своим приемам и по впечатлению, какое произвела на умы и нервы современников»^[12].

Осуществляя назревшие преобразования, Петр должен был иметь некую модель для подражания, и вполне естественно, что эту модель он позаимствовал именно из христианской Европы, а не из какого-либо азиатского царства вроде Турции или Китая. Другое дело, что все заимствования производились Петром достаточно критично и осмысленно. Более того, хорошо ознакомившись с европейской жизнью в ее искаженном кукуевском варианте, царь решил ознакомиться с первоисточниками, осуществив такое невиданное в русской истории дело, как путешествие за границу.

Ф.Я. Лефорт

В составе отправившегося в марте 1697 года Великого посольства Петр I следовал инкогнито, под именем урядника Преображенского полка Петра Михайлова. Факт этот не представлял особой тайны, но и не афишировался, что должно было, с одной стороны, обеспечить подобающее внимание принимающих, а с другой – избавить царя от излишнего внимания публики. Официально в порядке старшинства посольство возглавляли ближайший приятель монарха швейцарец Франц Яковлевич Лефорт (1655–1699), один из самых приближенных к нему аристократов Федор Алексеевич Головин (1650–1706) и, пожалуй, самый опытный из российских дипломатов того времени дьяк Прокофий Богданович Возницын (? – после 1699). Официальной целью миссии указывалось укрепление существующего антитурецкого альянса, хотя всем было понятно, что в данном случае можно обойтись без снаряжения такой многочисленной и представительной делегации. Известный дипломат Петр Павлович Шафиров (16691739) указывал, что действительные цели царя были иными. «1). Видеть политическую жизнь Европы, поскольку ни он сам, ни его предки не видели. 2). По примеру европейских стран устроить свое государство в политическом, особенно в воинском порядке. 3). Своим примером побудить подданных к путешествиям в чужие края, чтобы воспринять там добрые нравы и знания языков»^[13].

Ф.А. Головин

П.П. Шафиров

Весьма убедительной представляется и прагматично-патриотичная трактовка Великого посольства, данная историком Н.Н. Молчановым: «Западная Европа была, да и остается сейчас, в неоплатном долгу перед нашей Родиной. Отправляясь с Великим посольством в Европу, Петр хотел что-то получить по этому долгу, хотя бы ничтожную компенсацию в виде освоения некоторых технических достижений Европы. Петр не создавал заново русскую цивилизацию, она существовала до него. Он стремился возродить ее на новой основе. Верно, что Петр ехал учиться. Но ехал с чувством собственного достоинства. Он знал историю (читал Нестора!) и понимал, что отсталость страны, как и ее прогресс, – преходящие исторические состояния, результат естественной неравномерности развития стран и народов. У него не было оснований для какого-то чувства извечной национальной неполноценности. И уж, конечно, ни в коем случае гений Петра не был подражательным. В этом легко убедиться, бросив взгляд на то, что представляла собой Европа во время Великого посольства и что именно брал Петр у Европы, точнее не брал, а покупал, и притом за очень дорогую цену»^[14].

Первая продолжительная остановка Великого посольства имела место в Риге, где комендант города отказал Петру I в просьбе осмотреть фортификационные сооружения. Не без оснований считается, что этот эпизод укрепил царя в его антишведских настроениях, хотя, разумеется, сам по себе никак не мог послужить поводом для будущий войны со Швецией.

В Кенигсберге он встречался с прусским курфюрстом (будущим королем) Фридрихом III и в ходе неофициальных переговоров обозначил интересы России в Прибалтике и Германии, положив начало русско-прусскому партнерству, пускай и со сбоями, но действовавшему до самого объединения Германии в 1870 году. Тогда же им были разработаны конкретные мероприятия, способствовавшие избранию на польский престол саксонского курфюрста Августа II.

Показательно, что, впервые очутившись за границей, Петр I отнюдь не пребывал в эйфории и не демонстрировал никакого преклонения перед европейцами, а внимательно изучал их, обращая внимание именно на те аспекты, которые представляли особый интерес при выстраивании отношений с конкретной державой. Больше всего царя интересовали Голландия и Англия как страны, где можно приобрести опыт и нанять специалистов, разбирающихся в судостроении, мореходстве, заводском деле. Соответствующим образом Петр I выстраивал программу своего пребывания в Амстердаме, Саардаме, Зандаме, Утрехте, Лондоне, Портсмуте, Вуличе.

В.О. Ключевский по этому поводу заметил: «По-видимому, у Петра не было ни охоты, ни досуга всматриваться в политический и общественный порядок Западной Европы, в отношения и понятия людей западного мира. Попав в Западную Европу, он прежде всего забежал в мастерскую ее цивилизации и не хотел идти никуда дальше, по крайней мере, оставался рассеянным, безучастным зрителем, когда ему показывали другие стороны западноевропейской жизни. Когда он в августе 1698 года возвращался в отечество с собранными за полтора года путешествия впечатлениями, Западная Европа должна была представляться ему в виде шумной и дымной мастерской с ее машинами, молотками, фабриками, пушками, кораблями и т. д.»^[15].

На самом деле, путешествуя по Европе, Петр I концентрировался на вещах, которые считал самыми насущными для ликвидации технического и экономического отставания России от Европы. Еще до появления таких понятий, как «базис» и «надстройка», он интуитивно понимал, что ликвидация культурного отставания в ситуации, в которой оказалась его страна на исходе XVII столетия, не является делом приоритетным. Относительно же политических реформ царь вообще пребывал в глубоком убеждении, что самодержавие в тех исторических условиях является наиболее эффективной формой управления такой гигантской страной, как Россия, позволяя оперативно концентрировать все имеющиеся ресурсы для реализации масштабных проектов и обеспечения безопасности государства.

Таковы в общих чертах геополитические воззрения Петра и его стратегия, но в ходе путешествия Петр решал прежде всего вполне конкретные прикладные задачи как дипломатического, так и финансового характера. Решал их, зачастую руководствуясь сиюминутными соображениями, а потому многие его действия дают сегодня повод для критики историкам как «западнического», так и «славянофильского» толка.

Но здесь надо учитывать, что царь-реформатор прежде всего думал о дне сегодняшнем и завтрашнем, где самые насущные заботы – усиление армии, создание флота и наполнение государственной казны.

В этом контексте понятен, например, радостный энтузиазм, с которым Петр I сообщил из Амстердама в Лондон о договоре, согласно которому одному из английских предпринимателей предоставлялась монополия на продажу табака в России. С финансовой точки зрения полученный от этой сделки аванс в 12 тысяч фунтов стерлингов стал для Великого посольства настоящим спасением. Наем специалистов и различные закупки истощили казну дипломатической миссии. Не удивительно, что в письме, посвященном удачной сделке, Петр I советовал им выпить по три больших кубка вина, что они охотно и сделали^[16]. О сомнительной «прогрессивности» поступившего в Россию продукта, за потребление которого при Иване Грозном сажали на кол, и автор письма, и адресат предпочитали не задумываться.

Решение денежных проблем было задачей более насущной, нежели опасения по поводу здоровья нации, которой, как считал царь, еще предстояло бороться за свое право на самостоятельное государственное существование. Поэтому никаких терзаний в связи с необходимостью отменить запрещающие курение статьи Уложения 1649 года он не испытывал и даже совсем наоборот – собственным примером способствовал распространению в России никотинового зелья.

Однако, будучи прагматиком, ориентированным на решение текущих задач, Петр I оставался, по крайней мере, в начале своей заграничной поездки, еще и немного идеалистом по отношению к Западу. Весьма характерным в этом отношении был его приезд в Вену в июне 1699 года. Узнав о том, что австрийцы без учета интересов России уже договорились с турками о заключении мира, он в совершенно секретной дипломатической переписке пытался апеллировать к аргументам нравственного порядка, что вызывало у партнеров искреннее недоумение.

Впрочем, правильно оценив ситуацию, в дальнейшей своей дипломатической деятельности царь обращался к аргументам нравственного порядка только для официальных заявлений откровенно пропагандистского характера. По части же различного рода закулисных комбинаций он если и не превосходил, то, во всяком случае, не уступал своим европейским партнерам и соперникам.

Жизнь по новому времени

Поездка по Европе была прервана после получения известий об очередном стрелецком мятеже. Вернувшись в Россию, Петр I осуществил масштабные репрессии, стоившие жизни примерно 2 тысячам мятежников (пятерым стрельцам царь отрубил головы лично). Однако, несмотря на жестокость расправы, никакого особого резонанса в соседних государствах она не вызвала. В Европе назревала очередная война, да и вообще подобные мятежи подавлялись в те времена с предельной жестокостью.

Гораздо большее впечатление на соотечественников и современников царя-реформатора произвели переход в 1700 году на новую систему летоисчисления («от Рождества Христова» вместо принятого ранее «от сотворения мира») и изданный в декабре 1701 года указ «О ношении всякого чина людям Немецкого платья и обуви и об употреблении в верховой езде немецких седел», а также конкретные мероприятия по его выполнению, прежде всего демонстративное стрижение бород боярам.

Повседневный и праздничный костюмы являются важнейшими атрибутами самоидентификации как конкретных людей, так и целых наций. И то, что если не вся нация, то практически вся ее элита облачилась в новые костюмы, по сути, изменило и общий образ России в глазах Европы.

Имел значение еще один важный момент. Замена национального платья обычно происходила вследствие внешних завоеваний. В данном же случае платье менялось по инициативе российского самодержца. Внешне это выглядело необъяснимо. Не удивительно, что в народе получили хождение слухи, будто царя во время заграничной поездки подменили. Впрочем, высказывать такие предположения слишком громко боялись. Учиненная оппозиции бойня на ближайшие годы обеспечила внутри государства определенную стабильность.

В любом случае, демонстративные действия Петра I по внедрению иноземного платья были вполне рациональными, хотя и не слишком просчитанными. Вот мнение современного историка. «Исследования позволяют выявить личную мотивацию запретов царя на национальную одежду. В них содержится не только стремление навязать свою волю ненавистному боярству, но – и это главное – сознательная государственная политика, направленная на укрепление и развитие России… Платье поднимало простолюдина не только в собственных глазах, но и в общественном сознании. Принудительно изменив форму выражения сословной принадлежности, Петр вовсе не ставил задачи отказаться от понятия „свой – чужой“ (в значении национальный), что, в сущности, является одной из основных функций костюма. В известном смысле это произошло стихийно, так как за первоначальный образец были выбраны голландский, немецкий и французский костюмы, а не известное на Руси еще с XVI века и потому уже обрусевшее польское и венгерское платье»^[17].

Костюм традиционно является еще и своего рода подтверждением определенного социального статуса. Петр I не требовал брить бород от крестьян, составлявших подавляющее большинство населения России, а также от духовенства, однако все другие сословия, и прежде всего чиновничество и боярство, должны были кардинально изменить свою внешность, хотя и могли сохранить свою бороду при уплате специального налога.

Сходные по сути цели преследовали и «ассамблеи» – своего рода светские вечеринки, призванные приучить элиту и сословия, из которой ее ряды могли пополняться, к новому образу жизни.

Идя от внешнего к внутреннему, царь настойчиво внедрял западные традиции, преследуя цели сугубо патриотические, заключающиеся в укреплении мощи России.

Его упорство и последовательность в проведении, на первый взгляд, второстепенных мероприятий зачастую давали позднейшим историкам почву для толков о едва ли не органической неприязни ко всему русскому, и в этом отношении историки, представители академической науки, могут до странности напоминать старообрядцев петровской эпохи, считавших царя Антихристом.

В то же время буйный темперамент царя отнюдь не всегда позволял ему выдерживать рациональную линию поведения. Его плохо контролируемые вспышки гнева могли наводить ужас на окружающих, а многие вполне разумные распоряжения выглядели капризами тирана.

Практика искусственного насаждения западного образа жизни зачастую выглядела ошибочной и вызывала вполне резонную критику со стороны тех, кто считал царя-реформатора человеком, сбившим Россию с ее естественного пути развития. Подобной точки зрения придерживались даже исследователи, далекие от славянофилов. Вот мнение В.О. Ключевского: «Реформа Петра была борьбой деспотизма с народом, с его косностью. Он надеялся грозою власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе и через рабовладельческое дворянство водворить в России европейскую науку… хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно»^[18].

Тем не менее, несмотря на внутреннюю противоречивость подобных действий, нужного эффекта они достигали. «В самых экстравагантных поступках и прихотях царя было свое рациональное зерно, свои логика и глубокий смысл. Расставшись с бородой и длиннополым азиатским платьем, русские легче смогут преодолеть психологический барьер, резко отделявший их от европейцев. Русский должен был осознать себя таким же человеком, как и немец, т. е. любой иностранец-европеец. Ведь вскоре предстояло воевать с ними и побеждать их. Для этого необходимо овладеть европейской культурой и особенно техникой, чего нельзя сделать, не разрушив ксенофобию, закоренелую неприязнь к иноземцам, порожденную татарско-византийскими восточными традициями. Сонная, закоренелая в предрассудках, боярская Русь как бы перемещается во времени и пространстве»^[19].

С.М. Соловьев отмечал, что «различие взглядов происходило от громадности дела, совершенного Петром, продолжительности влияния этого дела. Чем значительнее какое-нибудь явление, тем более разноречивых взглядов и мнений порождает оно и тем долее толкуют о нем, чем долее ощущают на себе его влияние»^[20].

Показательно, что европейскими авторами эффективность реформ Петра I признается практически единодушно, хотя оценки личности царя весьма противоречивы. Взять хотя бы суждение близкого к нашему времени шведского писателя Августа Стриндберга: «Варвар, цивилизовавший свою Россию; он, который строил города, а сам в них жить не хотел; он, который наказывал кнутом свою супругу и предоставил женщине широкую свободу – его жизнь была великой, богатой и полезной в общественном плане, в частном же плане такой, какой получалась»^[21].

В значительной степени такая оценка объясняется тем, что создаваемая Петром I Россия по сравнению с прежней Московской Русью в гораздо большей степени соответствовала представлениям европейцев о цивилизованном государстве. Разумеется, это не значит, что западная модель цивилизации является безальтернативной, но в ту эпоху она в большей степени соответствовала потребностям общественного прогресса.

Интуитивно правоту Петра чувствовали и большинство подданных Петра I. Во всяком случае, успех проведенных им преобразований объясняется именно их назревшей необходимостью, и внешне чуждая форма реформ не отпугивала народ до такой степени, чтобы в стране возникла широкая оппозиция его деятельности. Приведем еще одно мнение В.О. Ключевского: «Необходимость движения на новую дорогу была осознана; обязанности при этом определились: народ поднялся и собрался в дорогу; но кого-то ждали; ждали вождя; вождь явился»^[22].

Показательно, что самое сильное вооруженное сопротивление внутри страны царю было оказано восставшими астраханскими стрельцами в 1705–1706 годах и казаками Кондратия Булавина в 1707–1708 годах, хотя причины, вызвавшие эти движения, в общем можно объяснить и наследием, доставшимся Петру I от эпохи отца царя Алексея Михайловича и царевны Софьи.

Впрочем, практически все основные направления как внешней, так и внутренней политики также достались ему от предшественников, включая и главное дело его жизни – Cеверную войну со Швецией, позволившую России выйти к Балтийскому морю.

Именно в ходе этой войны Россия полноценно и на равных стала принимать участие в делах Европы, выйдя по своему влиянию на один уровень с Францией, Англией, Австрией и заняв в «клубе великих держав» место Швеции.

Однако путь к этому оказался достаточно долгим и тяжелым, и, проходя его, Петру I не раз приходилось совершать действия, которые внешне казались если не откровенно противоречащими интересам России, то направленными, скорее, на удовлетворение капризов ее сомнительных союзников. Однако, идя тем же союзникам навстречу и зачастую жертвуя ради них жизнями своих соотечественников, царь все же всегда имел в виду серьезную стратегическую перспективу, так что в конечном счете каждая из принесенных им жертв оказывалась оправданной, по крайней мере, с позиций макиавеллиевского принципа: «Цель оправдывает средства».