В начале своей службы я познакомился с ребятами шестого курса Владивостокского медицинского факультета, которые проходили практику на береговой базе 4-й бригады. Такую же практику годом раньше я проходил в Советской Гавани на базе подводных лодок. С одним из них мы сдружились, и потом я присутствовал даже на его свадьбе. Его отец был капитаном 1 ранга в отставке. Вот тогда я столкнулся с одним обстоятельством, которое было характерно для очень многих офицеров как морских, так и сухопутных. На свадьбе я обратил внимание, что отец жениха имел довольно поношенный, лоснящийся в некоторых местах черный костюм. Потом выяснилось, что это был его единственный гражданский костюм, купленный еще в молодости. Вся остальная одежда ему доставалась бесплатно, так как это была форменная одежда. Носки, трусы, рубашки, тужурки, кителя, брюки, шинели, ботинки. Все выдавалось с вещевых складов, через определенное время выдавали новое. Так что офицеры были на полном государственном обеспечении. И они не привыкли тратить свои деньги, были очень экономные, если не сказать, жадные. Не все, но очень многие. А вот тратить деньги на выпивку не жалели. Во Владивостоке я столкнулся с тем, что таксисты не любят возить морских офицеров, презрительно называя их селедками. Потому что они никогда не дают на чай таксистам (т.е. сверх показателя на счетчике). А одетый по гражданке, я спокойно останавливал любое такси.

Со мной на лодке начинали служить еще 4 офицера – выпускники военных училищ. Все они, вырвавшиеся из жестких пут дисциплины в училищах, стали гулять по ресторанам, ходить к дамам древнейшей профессии. Два из них даже не пришли своевременно на выход в море, т.е. грубейшим образом нарушили дисциплину. Их воспитывали, не сообщая о нарушениях по инстанциям. В этом случае их карьера была бы сильно подпорчена. На их фоне я выглядел вообще ангелом. Дисциплинированный, непьющий, подтянутый. У меня всегда были начищены ботинки, т.к. бархотка была всегда в моем кармане. Особенно отличался нарушениям лейтенант Белов, его матросы за глаза называли Вайс. Был такой фильм «Щит и меч», в нем фамилия главного героя была Белов, но по легенде он служил в СС как немец Вайс. Вот так и прозвали нашего молодого лейтенанта. Все-то с ним случалось. Комсомольский билет и расчетную книжку по пьянке уронил в унитаз и смыл. В ресторане подрался, и ему китель порвали от воротника напополам. Да и еще других приключений хватало. Впрочем, всегда в экипажах кораблей встречаются такие вот нерадивые офицеры, на которых всегда валятся все неудачи. Такие люди есть не только в армии или флоте, и на гражданке их хватает.

Во время многочисленных выходов в море у врача довольно много свободного времени. Обходы отсеков, прием заболевших моряков, снятие пробы на камбузе, завтраки, обеды и ужины оставляют время и почитать. Ведь во время плавания ежедневных проворачивания оружия и технических средств не требуется, все механизмы в работе в самом процессе плавания. Конечно, было еще общение с офицерами, старшинами и матросами, но они также не отнимали много времени. Обычно весь день я находился на боевом посту, которой являлась для меня кают-компания. Здесь-то я и читал те книги, которые брал из библиотеки на береговой базе. Вначале я пользовался теми книгами, которые были доступны для всех офицеров и матросов. Но потом, как человек очень аккуратный и обязательный, я получил доступ к пользованию книг из специального хранилища. В основном это были мемуары гитлеровских военноначальников. К тому времени мемуары Жукова, Василевского, Конева не были еще написаны, а вот Манштейн, Гудериан, Денниц и многие другие фельдмаршалы, генералы, адмиралы свои мемуары написали и их даже успели перевести на русский язык. Но книг было мало, и обычно они расходились по таким вот специализированным архивам в библиотеках. Многие высшие офицеры хотели бы иметь эти мемуары в своих личных библиотеках, и поэтому многие просто «теряли» их, т.е. не сдавали обратно в библиотеку. Но обычно более одной книги им не доставалось, так как других им просто не выдавали.

А я успел прочитать мемуары почти всех известных военноначальников Германии периода Второй мировой войны. Конечно, их было интересно читать. Жаль, что в тот период не было мемуаров советских маршалов, чтобы можно было сравнить оценку одних и тех же событий с разных сторон. Но все равно мне лично было интересно читать эти воспоминания. Особенно гросс-адмирала Денница, который командовал подводными силами Германии. Потом, через много лет, когда эта литература стала доступной для всех, я перечитал мемуары Денница, и они не показались мне такими уж захватывающими, как при прочтении в первый раз. Впрочем, такое же впечатление на меня производила второе прочтение воспоминаний и наших военных. Просто накопились какие-то знания, сведения и не только с одной стороны, но и из других источников. И теперь я точно знаю, что никаким выдающимся военноначальником тот же маршал Жуков не был. Так же как очень многие его коллеги по высшему начальствующего составу Красной Армии в период войны. Войну выиграли простые солдаты и матросы, которых тысячами гнали на неподавленные огневые точки. В отличии от американцев и англичан, наши командиры не жалели солдат.

Сейчас я знаю данные о том, что более 90% немецких солдат на Западном фронте погибало от огня артиллерии или бомбежек, а на Восточном фронте – только около 50%. Это при том, что на 1 км фронта у нас было раза в 2 больше артиллерийских стволов, чем у американцев, но стреляли они по площадям, а не по целям. Вот и убивали немцев советские солдаты матушки пехоты в ближнем бою, неся огромные потери. Поэтому и понесли мы большие потери за время войны, учитывая потери солдат, матросов, офицеров и генералов.

Об адмиралах я не говорю, наши адмиралы воевали только в штабах, самыми крупными кораблями, с которыми они воевали, были эсминцы. Лишь однажды встретились с тяжелым крейсером-рейдером, обстрелявшем зимовку на Новой Земле, и второй раз с линкором «Тирпицем», который только из средств перехвата узнал, что подвергся торпедной атаке советской подводной лодки. Рисковали экипажи подводных лодок и торпедных катеров, нападавших на конвои транспортов со стратегическими грузами. Они-то и заслужили высокие награды, в том числе и звания Героев Советского Союза. Хотя в последние годы появилась информация, что многие командиры преувеличивали число потопленных кораблей. По-крайней мере, в рассекреченных архивах Германии не подтверждаются сведения об якобы потопленных транспортах. Со статистикой в Германии было строго. А все крупные надводные корабли Черного и Балтийского флотов почти всю войну простояли в базах, лишь во второй половине 1944 года выйдя в открытое море, так и не внеся существенного вклада в победу над фашистской Германией. Только участвовали в десантных операциях на побережье и вывозе личного состава из осажденных Одессы и Севастополя. Поэтому мемуары советских адмиралов я читал с большим скепсисом. Только командующий Северным флотом в период войны адмирал Головко командовал небольшими силами, а все остальные только изображали, что воюют и чем-то командуют. Но обо всем этом я узнал намного позднее, а в то время зачитывался историческими мемуарами. И всему, что читал, верил. Так же как был убежден, что мы, подводники Советского Военно-Морского флота, стоим на защите завоеваний Великой Октябрьской социалистической революции.

В СССР выпускались различные справочники о вооружении стран НАТО, о количестве войск, танков, ракет, кораблей, о тактико-технических характеристиках всего оружия, в том числе кораблей и подводных лодок. Но ни в одном справочнике не было сведений о характеристиках вооружения Советской Армии и Флота. Это были секретные сведения. Хотя в справочнике, изданном в Польше, можно было узнать все о наших Вооруженных Силах. Непонятно, зачем была эта игра в секреты. А то, что все наши секреты были известны нашим потенциальным противникам, нам рассказывали на проводимых контрразведчиками регулярных занятиях. Нам давали сведения о всех авариях и катастрофах в армии и на флоте. Обо всем этом не печаталось в официальных средствах массовой информации. Хотя те же американцы все обо всем знали.

Приведу один пример. Я писал, что в плавучем доке наша лодка стояла рядом с траулером, который на самом деле был разведывательным судном, начиненным самой современной аппаратурой. Врач этого траулера, который вместе со мной кончал институт, рассказал, что во время их многомесячного плавания где-то в центре Тихого океана к их борту подошел американский военный корабль и поздравил одного из офицеров с рождением ребенка. Сам офицер об этом не знал, никто ему эту информацию из штаба соединения не передал. И потом, придя в базу, он узнал, что информация о рождении ребенка соответствовала истине. Вот это разведка! И это не командир судна, а простой офицер. Так что огромные затраты на сохранение секретности тратились впустую. И вообще огромные военные расходы на Вооруженные Силы были напрасны.

Меня часто спрашивали – что Вы чувствуете, когда подводная лодка уходит на глубину. Да ничего. Спустившись в чрево лодки через верхне-рубочный люк, погружаешься в электрический свет, не очень яркий, но достаточный, чтобы не натыкаться друг на друга. И он будет таким, пока не иссякнуть аккумуляторные батареи. Такого в моей службе не было. Да, ты слышишь заборные шумы, слышишь, как выходит воздух из цистерн лодки, но ни изменения давления, никаких других изменений физических параметров в лодке не ощущается. Не скрепят переборки, ничто не трещит. Просто по нашей лодке никогда не бросали глубинные бомбы, не стреляли торпеды. Хотя и без этого было три случая, когда я мог погибнуть и без применения оружия. Первый случай произошел еще в период прохождения ходовых испытаний. Чтобы после каждого выхода в море, вернее в залив Петра Великого, мы, чтобы не терять времени на переход, на ночь становились на якорь в проливе между материком и Русским островом. По утрам, независимо от места нахождения, у причала и на якоре в море, проводится проворачивание оружия и технических средств (помните?). Нужно сказать, что у нас на лодке было очень немного моряков, которые до этого плавали на других лодках. Наша ведь простояла на ремонте практически 3 года, а служили моряки именно столько лет. Поэтому к нам перевели несколько старшин, имеющих опыт плавания на других лодках, для обучения и передачи опыта эксплуатации молодым. И вот один из таких молодых, трюмный, должен был крутить всякие маховики, открывая и закрывая что-то в трюме прямо в центральном посту. Получив команду открыть клапан вентиляции цистерны быстрого погружения, он и не подумал его выполнить. А командир БЧ-5 (электро-механической части) капитан-лейтенант Сайпулаев, получив от этого матроса информацию, что клапан открыт, дал в цистерну воздух. Цистерна быстрого погружения, в отличии от других цистерн погружения, продувается воздухом высокого давления (200 атмосфер). И 200 атмосфер пошли в цистерну. А клапан закрыт. Хорошо, сработал аварийный клапан (лодка-то только что из ремонта) и давление не разорвало лодку напополам. Я услышал по громкоговорящей связи мат механика (что он обычно не позволял) и выскочил в центральный пост. Там и узнал, что лишь случайно не пошли на корм рыбам. Вот что значит нерадивость всего одного матроса, которая могла привести к катастрофе и гибели подводной лодки.

Другой случай произошел, когда я вышел в море на другой подводной лодке. Мы должны были выполнять роль мишени при торпедных стрельбах атомной подводной лодки. Вышли в море, где-то в районе острова Путятин погрузились. Там по нам стрельнула атомоходная подлодка (торпеда учебная, имела заглубление ниже нашей фактической глубины) и мы пошли на всплытие. И вдруг страшный удар в носовую часть лодки. Многие попадали, кто-то сумел устоять, ухватившись за что-то. Я сидел в кают-компании на кресле, меня бросило на переборку. Вначале наша лодка пошла на глубину, потом стала стремительно всплывать – командир продул балласт. Всплыли, долго никого не выпускали наверх. Потом пришла информация, что мы столкнулись с атомной лодкой. Оказалось, что командир дизельной лодки, не прослушав гидролокаторами обстановку на поверхности, стал всплывать. А атомоход, в свою очередь не слушая горизонт, прямым курсом пошел в базу и ударил своим носом по всплывающей дизельной лодке. Удар был скользящий, пришелся по носу в районе легкого корпуса. Поэтому легкий корпус только деформировался от удара, вода не попала в прочный корпус. А если бы атомоход ударил в середину корпуса дизельной лодки в районе прочного корпуса, исход был бы один – мы бы утонули. Атомная лодка по водоизмещению в два раза крупнее дизельной лодки, его прочный корпус в полтора, а то и в два раза, крепче прочного корпуса нашей лодки и после столкновения наша лодка просто бы ушла на дно, имея огромную пробоину в районе сосредоточения всех важнейших узлов на всплытие.

Закон парных случаев никто не отменял. Оказалось, что примерно в то же время на нашей базе в Малом Улиссе произошло еще одно ЧП. При загрузке учебной торпеды в подводную лодку Б-62 торпеда взорвалась. Вернее, взорвался баллон с кислородом, находящийся внутри торпеды в качестве окислителя. Давление в баллоне 200 атмосфер. Как потом оказалось, имело место утечка кислорода из баллона, торпеду оставили на пирсе, чтобы потом увезти в арсенал. Но кто-то из моряков, проходя мимо, погладил рукой торпеду. Руки у всех моряков дизельных лодок в масле. Именно поэтому я все время службы на лодках носил перчатки, зимой и летом. И все равно, от меня постоянно пахло дизельным топливом. А кислород маслоопасен. Вот он и взорвался. Погиб командир БЧ-3 (торпедной) подводной лодки, еще 1 матрос и был осколком торпеды ранен офицер на соседнем пирсе. Уже через полчаса на пирсе был командующий флотом и еще много адмиралов и высших офицеров штаба флота. Как говорят, в это время обнаружилась утечка кислорода еще у одной торпеды. И все эти офицеры в светлых кремовых форменных рубашках стали прятаться кто куда мог, некоторые даже за бордюр, выставив толстые зады. Но никто не смеялся. Не до этого было. После это наше возвращение в бухту Малый Улисс, да еще с поврежденной носовой оконечностью лодки и с возможной деформацией торпед было совершенно невозможным. Поэтому нас направили в бухту Стрелок, в Павловск, где базировались атомные подводные лодки. Так я оказался на совершенно секретной базе, вблизи увидел эти огромные (правда, потом они стали еще больше) корпуса атомных лодок и порадовался, что у нашей страны есть возможность защитить себя от врага. А ведь в тот период такое столкновение между СССР и США было совершенно реальным.

Третий случай произошел при глубоководном погружении лодки. Предельная глубина лодок этого проекта составляет 200 метров, рабочая глубина 150 метров. Но со временем, в процессе эксплуатации наступает усталость металла и во время глубоководного погружения устанавливается та глубина, на которую затем лодка может погрузиться без риска утонуть. Процесс это довольно сложный и рискованный. Через каждые 10 метров глубины во всех отсеках устанавливается режим полной тишины и каждый член экипажа, размещенный по всей длине лодки, внимательно вслушивается в посторонние звуки и шумы. Самое страшное, это услышать свист поступающей под большим давлением в отсек забортной воды. Конечно, доводить до этого никто не собирался, но этот звук мог появиться в любую секунду. Именно так в 1963 году во время глубоководного погружения погибла американская атомная подводная лодка «Трешер». Об этом узнал весь мир. А вот если бы утонула Б-63, никто бы не узнал. Как не узнавали о гибели некоторых наших подводных лодок за все время «холодной войны» ни общественность, ни родные. Приходила похоронка семье со стандартными фразами «погиб при исполнении воинского долга» и все. Семье офицера-кормильца давали небольшую пенсию, а родителям матроса ничего. Кстати, нашей лодке предельную глубину погружения установили в 120 метров.

На подводных лодках были некоторые традиции, которые доставляли мне, как начальнику медицинской службы, неудобства. Одной из таких была традиции выпить моряку, который впервые погрузился под воду, плафон заборной морской воды. Плафон вмещает около 500 мл воды. Во-первых, холодной, а во-вторых соленой. Редко когда у моряков после этого не болело бы горло, и не было бы поноса. Или традиция не протираться спиртом на ватке во время длительных плаваний (вместо умывания лица), а выдавливать спирт с нескольких ваток в стакан и одному моряку выпивать. Сегодня один, завтра другой, потом третий. А гнойничковые заболевания лица в расчет не берут. А на лодке везде пары дизтоплива, да и вообще много маслянистых деталей, так что поддерживать гигиену необходимо. Но с такими традициями бороться было невозможно.

У меня на памяти есть случай гибели офицера во время автономного плавания. Я дежурил в лазарете береговой базы, когда мне позвонили из штаба и сказали, чтобы я приготовил сумку для оказания экстренной медицинской помощи и был готов к выезду. За мной заехала машина, и я вместе с 3 или 4 старшими офицерами выехал в город. Оказалось, что мы едем к родителям офицера, который погиб в море во время автономки. Будучи вахтенным офицером, и находясь на мостике во время шторма, ударился головой о репитор гирокомпаса. Накрывшей рубку волной его просто бросило на этот выступающий прибор. Обычно, чтобы не смыло волной, на мостике вахтенные привязываются к поручням. Возможно, офицер не очень хорошо привязался или был длинный конец веревки. Но факт есть факт. Лодка идет дальше в автономку к югу, труп в цинковом гробу передадут на гражданское судно, которое возвращается во Владивосток. Задача нашей группы сообщить родителям о гибели их сына. Кстати, отец был морским офицером в отставке. И вот такая нелепая гибель сына. Я был в группе для оказания медицинской помощи родителям, если потребуется. Но они очень мужественно восприняли весть о гибели сына, как будто окаменели. Видимо, всю жизнь жили под грузом возможной гибели вначале отца, потом сына.

Дежурства в лазарете береговой базы были неотъемлемой частью моих служебных обязанностей. Устанавливался график дежурств врачей подводных лодок с учетом их выходов в море. Помню фамилию начальников лазаретов как в 4-й бригаде – Дау, так и в 19-й бригаде – Теф. Вот такие очень редкие фамилии. Дау был старшим лейтенантом, устроили его на эту должность по блату. А Теф был капитаном и прошел долгий путь к этой должности, придя на неё с подводной лодки. С обоими этими офицерами у меня были не дружеские, а нормальные служебные отношения. В лазарете мы оказывали первую помощь при травмах, несложных заболеваниях, вели амбулаторный прием матросов и офицеров с подводных лодок, находящихся у причала. Иногда выезжали к заболевшим членам семей старших офицеров штаба бригад. Вместо вызова скорой помощи туда направлялись мы, хотя это и не входило в наши обязанности. Так что у меня был уже какой-то опыт работы, когда я через несколько лет стал дежурить в травмпункте городской больницы № 11 города Хабаровска.

Называя свою подводную лодку дизельной, как это было принято в литературе, я называл её неправильно. Лодка была дизель-электрической. Для надводного хода использовались дизеля, а при погружении лодка шла под электромоторами. Ток для них давали аккумуляторы, которые постоянно подзаряжались во время движения в надводном положении. Скорость у подводной лодки была не очень большой – 17 узлов в надводном положении (около 30 км/час) и 16 узлов в подводном. При этом в подводном положении лодка могла полным ходом идти не больше 2-3 часов, аккумуляторные батареи за это время полностью разряжались. И хотя как дизеля, так и электромоторы работали на одни и те же валы и винты, двигаться задним ходом лодка могла только под электромоторами. Специальный редуктор отсоединял дизеля от валов. Так что подводная лодка швартовалась к пирсу под электромоторами.

Однажды, в первый месяц после нашего перевода на постоянное место базирования в бухту Малый Улисс при швартовке случилось нечто, после чего на нас, экипаж Б-63 все показывали пальцем. После прихода с моря нам надо было пришвартоваться к самому крайнему к выходу в море пирсу. В это время дул довольно сильный ветер со стороны берега, который относил лодку от пирса. Наш командир Сергиенко принял Б-63 недавно, до этого он служил в Советской Гавани и был командиром подводной лодки проекта 613. Его прежняя лодка имела меньшие размеры и всего два двигателя. А наша лодка имела и большие размеры, а значит и большую парусность, и три двигателя. И наш командир опростоволосился. Никак не мог подойти к пирсу, чтобы завести швартовы и причалить. Я был внутри лодки (швартуется лодка по боевой готовности и каждый должен быть на своем месте). Поэтому не знаю, какие ошибки допускал командир, но то, что мы смогли пришвартоваться лишь через час после того, как подошли к пирсу, полностью разрядили батареи, это точно. Потом по базе пошли слухи о недостаточной подготовке как командира, так и швартовой команды. После этого случая на борт лодки несколько раз поднимался более опытный командир, присутствующий при швартовке, и дававший советы нашему командиру.

Помню фамилии некоторых офицеров нашей лодки. Старший помощник командира капитан-лейтенант Янин, заместитель по политической части Кудлаев, помощник командира Зуб, командир БЧ-4 (РТС) старший лейтенант Воронин, командир БЧ-5 (электро-механическая часть) Сайпулаев были мне старшими товарищами и давали дельные советы. Особенно близко я сошелся с Сайпулаевым и Кудлаевым. Так было приятно потом в газете Тихоокеанского флота читать заметки об этих офицерах и видеть их фотографии. Хорошим мне помощником был санинструктор Изотов. Назвать его звание не могу, т.к. как он дважды за свою службу получал звание главного старшины и оба раза был разжалован до старшего матроса. За сон на посту и трапа лодки в базе. У него был такой богатырский храп, что перекрывал гул от работы дизелей. Вот это храп от стоящего на посту матроса слышал проходящий вдалеке дежурных офицер и Изотов дважды был разжалован. Но потом снова стал старшиной.

Я уже писал, что довольно часто выходил в море на других подводных лодках. Как правило, это были выходы для сдачи каких-то нормативов по боевой подготовке. Обычно на борт субмарины прибывали офицеры штаба бригады и эскадры. Очень часто это были одни и те же офицеры, так что мы стали хорошо знакомы. Помню одного капитана 1 ранга, заместителя командира бригады, он очень часто выходил со мной. Делать в море врачу особо нечего, я старался брать на выходы книги. Играть в карты на борту лодки запрещено, только в домино и нарды. Но домино мне не нравилось. А вот в нарды я довольно неплохо играл. Мне по моему заказу сделали набор нард, который вмещался в портфель и я брал его с собой в море. Я набор разукрасил, нарисовал парусник и подводную лодку в бурунах волн. Поэтому у меня была персональная доска для игры в нарды. И очень часто мы играли с этим капитаном 1 ранга. Помню, он всегда брал к себе лицом рисунок с подводной лодкой. Был я в море и с командиром эскадры. Это был контр-адмирал Ю.Сысоев, Герой Советского Союза. Подводник, он одним из первых командиров подводной лодки прошел подо льдами через Северный полюс, всплыл в районе полюса, за что и получил свое высокое звание. Тогда он командовал торпедной атомной лодкой К-181, еще 1 поколения, очень шумной. Эта лодка в сентябре 1963 года всплыла в полынье, хотя была готова выполнить всплытие и после торпедного залпа в лед, если бы не нашлась полынья. Симпатичный, еще довольно молодой, очень доброжелательный, он несколько раз разговаривал со мной в кают-компании и пару раз играл со мной в нарды.

Говоря о субординации на подводных лодках, могу сказать, что она не была такой уж строгой, как на надводных кораблях. Мы, лейтенанты очень редко отдавали честь капитан-лейтенантам и никогда старшим лейтенантам. Начинали приветствовать только капитанов 3 ранга и выше. И нам отдавали честь в основном матросы и старшины, мичмана не всегда. Останавливать мичмана старше тебя по возрасту и читать нотации лично у меня язык не поворачивался. На надводном корабле честь отдавали строго по уставу. Там все ходят по разным палубам, и если корабль тонет, то шансы спастись у всех разные. А на лодке мы все в одном положении. Как правило, гибнет весь экипаж лодки, особенно если она находится в подводном положении.

Хотя для спасения экипажа затонувшей подводной лодки делалось в наше время очень много. Обучение всех членов экипажа легководолазному делу было обязательным. Для этого было УТС (учебно-тренировочное судно). Оно было оборудовано всем необходимым. Бассейны с морской водой, барокамеры, отсеки, в которые подавалась вода или огонь, имитирующие затопление отсека или пожар. Недавно я прочитал в журнале «Популярная механика» об американском учебном судне (копии эсминца). Там имитируется легкий ветерок, легкий бриз, ароматы океанской воды. Всего этого не было на нашем УТС. Но вода, поступающая в отсек, горение ветоши и задымление отсека были настоящими. И действовать надо было по-настоящему. Так в условиях, приближенных к естественным, члены экипажа отрабатывали практические навыки по выходу из затонувшей подводной лодки через торпедные аппараты или шлюзовые камеры, по тушению пожара или заделке пробоины.

Для меня до сих пор самым жутким состоянием в прожитой жизни осталось воспоминание о выходе через трубу торпедного аппарата. В полном снаряжении подводника, с ИДА-59 (индивидуальный дыхательный аппарат) пролезть в трубу диаметром 533 мм человеку моей комплекции не так просто. Да еще находиться там вместе с двумя подводниками в полнейшей темноте, ждать, когда труба будет заполнена водой, а потом по сигналу вылезать из неё наружу, в бассейн с водой стало памятным на всю жизнь. Термин «мусинг» (узел на тросе, соединяющем всплывший аварийный буй и затонувшую лодку) мне как родной. Когда в кинофильме «42 метра» о затонувшей подводной лодке мичман, которого играет артист Галкин говорит впервые выходящему из лодки герою, которого играет артист Маковецкий «И по мусингам, по мусингам» у меня озноб по коже пробежал. Задержка на каждом узле (мусинге) позволяла подводнику избежать кессонной болезни (закипания азота в крови). Сколько барабанных перепонок матросов порвалось, потому что они неправильно себя вели при всплытии с глубины 30 метров методом свободного всплытия. А нервный шок у обеспечивающего персонала, когда из трубы торпедного аппарат вышли 2 матроса, а третий нет (вздремнул в полной темноте). Стали закрывать переднюю крышку, чтобы откачать воду, вытащить через заднюю, а он проснулся и стал вылезать, его прищемили крышкой. Так что было много разных нервных ситуаций во время этих тренировок на учебно-тренировочном судне.

Не знаю, насколько сейчас серьезно подходят к обучению экипажей подводных лодок, в наше время все это было поставлено на очень высокий уровень. И врачи подводных лодок очень профессионально изучали физиологию человека при глубоководном погружении. Ведь уже с глубины в 70 метров вместо обычной кислородно-азотной смеси подавалась кислородно-гелиевая смесь. Мы изучали, как она действует на организм подводника, как действует повышенное давление.

Дизельные подводные лодки имели довольно ограниченное внутреннее пространство. Там все было подчинено размещению приборов и оборудования для выполнения боевых задач. Удобству размещения экипажа уделялось очень мало внимания. Этим отличались подводные лодки со времен Второй Мировой войны американские и советские. У американцев намного больше внимания уделяется условиям обитания команды в длительном боевом походе. Даже на дизельных лодках. А у нас даже на атомных лодках удобства экипажа на втором плане, хотя лодки больше по водоизмещению, чем американские. К чему я это говорю. Да к тому, что на дизельной лодке элементарных удобств не было. В подводном положении в туалет можно было сходить лишь в 2-х отсеках из семи. А если боевая тревога, то перемещения по лодке запрещены. Хочешь в туалет, а не моги, терпи. В нашем втором отсеке туалета не было, поэтому, чтобы даже удовлетворить малую потребность, приходилось выдумывать. Я взял в аптеке 2 трехлитровых банки с притертыми крышками, чтобы не пахло мочой. Поэтому мы с сослуживцами по отсеку в случае острой нужды могли написать в банки, которые потом выносились на верхнюю палубу и опорожнялись. А в туалет «по-большому» вообще ходили в туалете, расположенном в ограждении рубки за выдвижными устройствами (перископами). Там было просто отверстие в палубе, куда можно было оправиться. При погружении лодки все дерьмо смывалось водой. Несколько раз было, что я сидел на корточках в этом туалете, когда объявлялось срочное погружение. Успевал только быстро вытереть попу и натянуть штаны и схватить жетон. И сразу в люк.

И уж потом внизу в центральном посту, застегивал штаны, ширинку и ремень. Почему надо было брать с собой какой-то жетон. Это пришло еще с войны. Когда лодка всплывала, в отсеках, как правило было нечем дышать. Да и надо было справить естественные потребности и покурить. Давалась команда «Выход наверх по секторам». Из каждого отсека мог выйти лишь один человек. Он брал жетон, выходил на мостик в рубке лодки и вешал жетон на крючок. Помимо удовлетворения своих потребностей он выполнял и обязанности – наблюдал за воздухом.

Для подводной лодки враг № 1 – самолет, который мог появиться из облаков очень быстро. Вот воздушное наблюдение и организовывалось таким нехитрым способом. Спускаясь вниз, офицер или матрос брал жетон и отдавал другому моряку в своем отсеке, который выходил наверх и так же наблюдал за воздушным пространством. В случае срочного погружения командир или вахтенный офицер смотрел крючки с жетонами, не остался ли кто-нибудь на мостике, и только после этого задраивал верхний рубочный люк. Так что медлить с одеванием штанов на мостике подводной лодки было нельзя. Внутренними туалетами разрешалось пользоваться только во время автономных плаваний, когда соблюдалась полная скрытность и лодка всплывала только по ночам, чтобы проветрить отсеки и зарядить аккумуляторные батареи. Вообще моряки употребляли ограниченное количество жидкости и не очень часто ходили в туалет.