Царев врач, или Когда скальпель сильнее клинка

Ежедневные физические упражнения, ходьба на лыжах и достаточно приличное питание наконец сделали свое дело, я начал поправляться и даже вырос, что с удивлением отметила бабушка:

– Смотри-ка, Данила, да ты уже почти с меня ростом, и мясом вон обрастать начал.

Да я и сам чувствовал, что еще недавно слишком тяжелый для меня топор теперь летает, как перышко. И после круга на лыжах не было ни одышки, ни дрожи в коленках.

Зимой к нам практически никто не приходил, лишь изредка кому-то в деревне требовалась помощь, и мы с бабушкой шли туда. За лечение никто ничего не платил, но кормили от пуза. Пока еще у всех имелось и мясо, и зерно. Вот что будет к весне, еще никто не знал.

Наша с бабушкой жизнь резко изменилась в один момент. Мы сидели в теплой землянке, горел тусклый огонек жирового светильника, я слушал бабкины заговоры, старясь запомнить их ритм и напевность. Неожиданно сверху послышались голоса, двери распахнулись, и к нам спустились двое мужчин, одетых в наряд, похожий на стрелецкий.

– Эй, вы! Ты, что ли, будешь знахарка Марфа?

– Ну я, – ответила басом нисколько не заробевшая бабушка и, встав, нависла головой над низкорослым мужиком.

Тот отшатнулся и уже тоном пониже произнес:

– Так это, ты давай собирайся и внука свово бери. Там медведь болярина нашего порвал, Кирилла Мефодьича, и никого здесь, кроме вас, нету – помочь оказать.

Мы с бабушкой молча собрались, одевшись и взяв все необходимое, вышли наверх. Спустившись вниз по протоптанной от реки тропинке, сели в стоявшие там сани, запряженные тройкой скакунов, и лошади резко рванули вперед. Трое конных с гиканьем и свистом полетели за нами. Через десять минут мы уже были в деревне. Поезд боярина остановился у околицы, в нем было несколько санных кибиток и множество дворни. Сам же боярин находился в доме старосты. Когда мы зашли внутрь и перекрестились на иконы, услышали, как в другой половине дома громко стонет и ругается раненый. Горело несколько восковых свечей, но все равно было темновато, и я попросил зажечь еще несколько. Староста, недовольно покосившись на меня, принес еще пару штук и зажег. Стало немного светлей. Я увидел: на коротком топчане полулежал крупный толстый мужчина. Лица видно не было, его закрывала блестевшая внутренней поверхностью в свете свечей кожа скальпа. Я подошел и осмотрел раненого: сзади на его шее ярко выделялись глубокие следы пяти медвежьих когтей, затем шли рваные края раны, там когти медведя, захватив кожу, начали сдирать скальп с головы, выворачивая и нахлобучивая его на лицо. Я пощупал пульс, тот был частый, но хорошего наполнения, видимо, давление не падало, внутренних кровотечений не было. В это время бабушка развязала тюк, который мы привезли с собой. Слуги молча наблюдали за мной, ожидая, что будет дальше.

Я еще раз внимательно осмотрел внутреннюю поверхность скальпа и голый череп – все было чисто, ни мусоринки, ни хвоинки. Потом взялся за нижний край кожи и одним движением надел скальп обратно на череп. Боярин слегка вскрикнул. Вместо страшной розовой поверхности перед нами возникло лицо мужчины средних лет, явно привыкшего держать в руках власть.

Он с удивлением посмотрел на меня.

– Это что же такое, вы кого привели мне, где знахарка? Федот! Закопаю!

– Кирилл Мефодьевич, так вот и знахарка, и внук ейный, он тоже в этом деле понимает. Народ бает, легкая рука у него.

Боярин с кривой болезненной усмешкой посмотрел на меня:

– Ну что, отрок, как меня врачевать будешь?

Но тут подоспела моя бабка и сказала своим басом:

– Боярин, на-кася, испей вот этого, – потом отпила для начала сама и дала барину стакан, наполненный воняющей валерьянкой жидкостью.

Тот подозрительно обнюхал стакан и сказал:

– Ну-ка, отпей еще раз. Ох, бабка, и страшна же ты ликом!

Бабушка послушно отпила еще раз, после чего боярин, перекрестившись, залпом выпил вонючую микстуру.

Несколько минут спустя он уже засыпал. Я расставил на столе свои приспособления и несколькими швами пришил скальп в месте разрыва кожи – была надежда, что в эти времена, когда людей еще не избаловали антибиотиками, у раненого вряд ли начнется воспаление. Но вот ранки от медвежьих когтей я со всем старанием обработал остатками самогона.

Сделав свои дела, посмотрел на старшего, которого боярин назвал Федотом.

– Так… вроде мы все сделали, можно бы нас и домой отвезти.

Федот в ответ лишь зло оскалился:

– Ишь какой быстрый выискался, ты лечил, ты за все и ответ держать будешь, если что не так. Эй, парни! Давайте, собираемся в дорогу, а этих под охрану, но вреда не причинять. Пока поступайте с ними бережно.

Ехали мы долго. Видно, любил боярин охоту, далеко забрался в поисках медведей, вот и получил по голове. Мы с бабушкой мерзли в санях, на стоянках нам даже не давали горячего, только кинули несколько высохших пряженцев, наверно испеченных еще перед охотой, и предложили заесть снежком.

Замерзая в санях, я понял, что значит на Руси быть простым человеком: наша с бабушкой жизнь целиком зависела от того, будет ли жить боярин. Если нет, то придется нам умереть страшной смертью. И я дал себе обещание, что, если останусь жив, сделаю все, чтобы выбиться в люди и не зависеть по крайней мере от какого-то мелкого боярина, которого в Москве знают, может, только дьяки, ведущие родословные бояр с рюриковских времен.

Но на следующей остановке к нам, что было удивительно, пришел Федот в сопровождении повара, нас накормили отварной медвежатиной и предложили горячего сбитня и водки. Вел себя Федот предупредительно, из чего я понял, что пока с боярином все в порядке. После этого мы ехали еще сутки.

Но вот санный поезд въехал в какое-то село, послышались собачий лай, множество голосов, скрип открываемых ворот, сани двинулись во двор и остановились.

Вскоре до нас донеслись охи и ахи, потом дикие женские крики.

«Во как в старину по раненому мужу жены кричали!» – с усмешкой подумал я.

Но вскоре крики смолкли, мы с бабушкой слезли с саней и огляделись.

Мы оказались на обширном дворе, перед большим домом с высоким резным крыльцом, Вокруг стояла суета, распрягали и отводили в конюшню коней, ставили на место сани и кибитки. Подошедший Федот подтолкнул нас в спину:

– Идите наверх, вас сам Кирилл Мефодьич требует.

Какой-то мальчишка, наверно моих лет, повел нас на крыльцо, а затем в небольшую комнату, где на кровати сидел боярин. Две девушки снимали с него сапоги и верхнюю одежду. Рядом с боярином стояла полная женщина с остатками былой красоты на лице и тревожным выражением глаз. Увидев мою бабушку, она вздрогнула, побледнела и, отвернувшись, начала креститься. Девки, видимо, тоже испугались, но продолжали свое дело.

Я про себя подумал: «Все-таки я очень привык за это время к своей новой бабушке, потому как уже не вижу в ее лице ничего ужасного».

У боярина вид был, пожалуй, не лучше, чем у Марфы: синюшное лицо, нижняя часть лба и веки отекли так, что он едва мог открыть глаза. Уши были почти черными и как-то нелепо торчали в стороны. Но выглядел он достаточно бодрым и сразу потребовал, чтобы мы сказали, как у него пойдут дела дальше.

Я попросил разрешения его осмотреть и положил руку на лоб, потом проверил пульс. Температуры, похоже, не было. Прощупал голову, что было для него достаточно болезненно, – выраженных следов воспаления пока не увидел. Некроза, которого можно было ожидать, тоже не было.

– Кирилл Мефодьевич, пока все идет как надо, но заживать будет долго. Вам еще очень повезло. И швы надо через несколько дней снять, а то могут загнить.

– Хе-хе, а как тебе повезло, парень, – хрипло засмеялся боярин. – Сейчас бы висел на березовом суку вверх ногами и молил о смерти, если бы что не так пошло. Да ладно, не боись, я ведь вижу, что старался. В общем, вот тебе мое слово: пока я не поправлюсь, здесь будете, потом отпущу и награжу, чтобы никто не сказал, что боярин Михайлов не по-христиански поступает. А если захотите, возьму вас обоих на службу, будете у меня в лекарях ходить.

Бабка толкнула меня в спину, я вместе с ней встал на колени и смиренно поблагодарил боярина за заботу. Довольный Михайлов отпустил нас, приказав, чтобы ключник поискал, где нам жить.

Началась жизнь в боярском доме, ничего такая жизнь, приятная. Делать мы с бабулей ничего не делали, раз в день посещали боярина, я снял ему швы, а бабушка мазала подсыхающие раны своими мазями, чтобы все быстрее заживало. Отек и синева на лице понемногу сходили, и поэтому боярин к нам относился благосклонно. Бабка Авдотья, местная знахарка и повитуха, до ужаса боялась моей бабушки и старалась с ней не встречаться. Но вскоре дворня прослышала о том, что бабка Марфа может сделать приворотное зелье, и к нам началось паломничество девок, которые хотели замуж. Да и парни изредка приходили. Питались мы вместе со всеми в людской, кормили у боярина неплохо, для своих людей еды он не жалел, чего не скажешь о его крестьянах, с которых сдиралось все, что можно было содрать.

Для меня это время оказалось полезным, я по крайней мере общался с людьми, слушал их рассказы, вникал в их взаимоотношения, по вечерам учил бабкины заговоры. Мне хотелось научиться так же, как она, снимать боль словами. С местным кузнецом тоже были неплохие отношения, особенно после того, как он узнал, что мой отец тоже был кузнец. Кузнец попытался сделать мне по моим рисункам несколько медицинских инструментов, но у него почти ничего не получилось.

– Это, парень, тебе надо златокузнеца искать, те с малолетства глаз тренируют и блоху подкуют, а мы по-простому, топоры да плуги делаем, вот петли дверные могу сковать, а уж подкову с закрытыми глазами сделаю, – сказал он мне после неудачной попытки выковать пинцет и зажимы.

Но вот наступил день, когда я осмотрел боярина и сказал ему, что он полностью здоров. На его вопрос, останемся ли мы у него на службе, я ответил, что согласен служить ему до весны, а если боярин будет добр и щедр, то и дальше.

Кирилл Мефодьевич соизволил засмеяться и отпустил меня, сказав, что подумает, какое жалованье мне положить, а что касается работы, то она известная – лечить всех больных, которые появятся.

Что бы ни говорили, а определенный порядок на Руси был, никто не мог просто так похолопить человека. И пока не подписался в кабальной записи, я был свободным человеком со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Время шло незаметно, я по-прежнему занимался физической подготовкой, оружные холопы, также постоянно тренировавшиеся во дворе, быстро заметили мое усердие и как-то раз десятник, оценив мои физические данные, предложил заниматься вместе со всеми. Боярин, все замечающий на своем дворе, ничего против не имел, а только сказал:

– Вы там моего лекаришку ненароком не пришибите, он мне, может, еще пригодится, да и вам тоже.

И вот я вместе того, чтобы бегать по утрам, начал махать боевым топором. Первое время через несколько минут топор уже вываливался из моих ослабевших рук. Но с хорошим питанием и тренировками сила начала прибывать во мне немерено, и бабушка по утрам с удовольствием оглядывала меня, шепча при этом:

– Ну вылитый отец, чистый Прошка.

К весне на тренировках я уже ничем не отличался от нескольких молодых воев, которые весной должны были сопровождать боярских детей на смотр в Торжке. Я все чаще ловил на себе задумчивый взгляд боярина.

И вот в июне, когда были в разгаре местные «сборы», предложил он мне также поехать с ними в качестве воя, ну а если надо, и лекаря. Естественно, двойной оплаты он мне за это выдавать не собирался. Я с удовольствием согласился. Тем более что на коне сидел как влитой, стоило только немного потренироваться и вспомнить навыки. Мои доходы пластического хирурга вполне позволяли посещать конюшню и ипподром, где я много лет занимался конной выездкой. Поэтому здесь я при первой же возможности уселся на коня. Мои способности никого, кроме бабушки, не удивили, но она-то прекрасно знала, что на коня я не садился ни разу в жизни, хотя за полгода уже привыкла к моим странностям и ничего не сказала по этому поводу.

Расставались мы тяжело, и у меня, и у нее слезы блестели на глазах.

– Данька, внучок мой, не увижу я тебя больше, сердце мне всегда правду говорит, дай обниму тебя на прощанье. Обо мне не беспокойся, теперь я тут останусь, буду телепаться помаленьку. А ты живи, я ведь вижу, высоко ты взлетишь, но смотри, как бы падать больно не пришлось.

– Бабуля, да не беспокойся ты так, войны нет сейчас, смотр пройдет, назад все приедем.

– Ох, Данька, сердце мое вещун, его не обманешь, не увидимся мы больше с тобой. Ну да ладно, у тебя жизнь молодая, чего тебе о старухе переживать, езжай с Богом.

Из-за такого прощания первые часы путешествия я ехал, не особо обращая внимание на окружающее, но постепенно плохие мысли ушли, я с удовольствием отдался бездумной езде по влажной после дождя дороге, слушал щебетание лесных птиц и периодически раздававшийся хохот молодежи, обсуждавшей на ходу достоинства девок, встречавшихся по пути.

Я ехал и ловил себя на мысли, что мне это все нравится. Нравится сидеть на коне и легкими движениями шенкелей направлять его в нужную сторону, нравится ехать по весеннему лесу и вдыхать свежий воздух, пахнущий озоном, а не бензиновыми выхлопами.

«Наверное, это мое молодое тело передает своему пожилому сознанию эмоции», – думал я.

Через полдня мы остановились, ослабили подпруги у коней и, оставив их щипать свежую травку, принялись кашеварить. Боярские дети Дмитрий и Борис ничем, кроме доспехов и одежды, среди нас особо не выделялись и наравне со всеми участвовали в приготовлениях к трапезе. Скоро в котле над костром закипела вода. Готовилось пшено с салом. В другом котле кипела вода для питья. Каждый заваривал в ней все, что хотел, – от смородинового листа до малины или сушеной черники. После обеда появилось желание прилечь, но боярин, у которого была намечена встреча с соседом, чтобы вместе ехать в Торжок, торопил нас, и потому, посидев после еды с полчаса, мы снова отправились в путь.

Часам к четырем увидели группу вооруженных всадников, похоже ожидавших нас, и на всякий случай подготовились к бою. Наша подготовка не понадобилась – это оказался наш сосед боярин Шадринский со своими детьми и свитой. Хозяин и Шадринский обнялись, похлопали друг друга по спинам и поехали рядом, о чем-то оживленно переговариваясь. Скоро и наша колонна потеряла стройность – все ехали, обмениваясь впечатлениями и делясь новостями.

Дорога была заранее продумана, так что к вечеру мы как раз подъехали к большому селу с постоялым двором. Конечно, спальных мест там хватило только для бояр, нам же пришлось ночевать на улице. Но после хорошего ужина с выпивкой и на улице была благодать. Расстелив войлочные подстилки, мы с удовольствием развалились на них. Только те, кому по жребию выпало дежурить, с тоской глядели в нашу сторону.

Утром мы не торопясь встали и, позавтракав, отправились в дорогу. Эх! Вот что мне нравилось в прошлом, так это то, что никто никуда не торопился! Мне, привыкшему к сумасшедшему ритму жизни, все казались до ужаса медленными, а я, соответственно, казался им торопыгой, но таких, как известно, не очень уважают. И поэтому я все время старался себя сдерживать и соответствовать своим товарищам во всем. И в конце концов это мне понравилось.

К обеду мы достигли стен Торжка. Насколько я знал, в мое время это был небольшой городок в Тверской области. Но сейчас это оказался вполне приличный город, окруженный деревянной стеной, и с воротами, в которых скопилась немалая очередь. Мы попытались освободить проезд для наших хозяев, что было бесполезно, кони просто вязли в массе людей и отказывались идти дальше, ну не рубить же саблями своих земляков!

Поэтому мы встали в общую очередь и примерно через час прошли ворота. Когда были еще на подходе, охрана у ворот уже считала нас, а старший кому-то кричал:

– Бояре следуют, Михайлов и Шадринский с детьми и людишками.

Проехав в город, мы направились в боярский дом, где уже ждали хозяина и к нашему приезду все было приготовлено. Баня уже оказалась протоплена, и почти сразу Кирилл Мефодьевич в сопровождении двух дебелых теток проследовал туда, а наши воинские начальники обменялись понимающе завистливыми взглядами. Мы все тоже понимающе переглянулись и начали осматривать двор в поисках девиц.

Но, увы, девиц не было или они все попрятались и сейчас высматривали кавалеров по душе. Потом всех нас начали распределять на постой. Мне повезло: в доме имелась каморка лекаря, и поэтому у меня здесь оказалась отдельная жилплощадь. Так что дело было за малым – за девицей.

На следующий день началась суета, смотрели оружие, чистились доспехи, в общем, подготовка к смотру шла полным ходом.

Я также принимал активное участие в процессе, но голова моя была забита другими мыслями: если я хочу стать незаменимым лекарем, я должен оперировать, а как оперировать без наркоза? В свое время я немного увлекался химией и знал, что первый эфир алхимики получили еще бог знает в каком веке, и сейчас этот продукт, наверное, можно достать. Но, видимо, для меня было бы проще сделать эфир самому. Купоросное масло, как называлась сейчас серная кислота, я найду, а спирт? Ну, спирт придется делать самому. К счастью, перегонные кубы уже имелись, и мне ничего не стоило заказать самогон двойной, а то и тройной очистки и, пропустив его через березовый уголь, получить вполне приличный очищенный спирт. А далее смесь спирта и серной кислоты придется возгонять при невысокой температуре – и готов эфир. Конечно, концентраций и пропорций я не помнил, но главное ведь сама суть, а все другие вопросы решатся в процессе эксперимента.

Я сидел задумавшись: ведь эфир был получен где-то в тринадцатом веке, и прошло почти семьсот лет, прежде чем он стал использоваться при наркозе. Как же медленно движется человеческая мысль и что я натворю, если начну оперировать под наркозом! Не знаю, как история мира, а вот история России, если у меня что-то получится, наверняка изменится очень сильно, и что самое интересное – абсолютно неизвестно, в какую сторону. Мои размышления были прерваны толчком в бок, мой товарищ Феофан, которого все называли просто Фофан, засмеялся:

– Где, Данила, летаешь, небось уже девку в мыслях щупаешь.

– Да иди ты, Фофан, куда-нибудь подальше, какие девки? Все о смотре мыслю, как пройдет.

– Да что смотр, все как в прошлом годе. У нас все как положено, и кони, и снаряжение. Воевода придираться не будет. Вот вечером надо в кабак сходить, а потом по бабам.

– Ага, сходи, дурную болячку подхватишь, а я ее лечить не умею.

– Рассказывай, не умеешь ты! Вон у Кирилла Мефодьича шкура обратно к голове приросла, я такого никогда не видел. А тут уд вылечить не можешь.

– Если говорю, не могу, значит, нет.

– Ну ладно, ладно, в кабак-то хоть пойдешь?

– Пойду, мне как раз надо прицениться к хлебному вину. Требуется ведро купить для дела.

Прервал наш разговор сам боярин:

– Вы чего тут вместо дела лясы точите?

– Кирилл Мефодьевич, так мы уже все, что нам поручено, исполнили. Вот гляньте, все блестит, – бойко затараторил Феофан.

– И то верно, изрядно блестит, а за бойкость получи. – И боярин отвесил Фофану хороший подзатыльник, от которого тот кубарем полетел на землю, но тут же вскочил и поклонился в пояс:

– Спасибо за науку, Кирилл Мефодьевич, век вас благодарить и помнить буду.

Боярин рассмеялся:

– С тобой, Фофанишка, никаких скоморохов не надо, всех переплюнешь, – и, повернувшись, ушел в дом.

На следующий день был смотр детей боярских. Наши Дмитрий и Борис, сверкая доспехами, горделиво сидели на конях, рядом с ними грузно восседал отец, а мы стояли сзади как сопровождающие. На центральной площади перед входом в кремль столпились десятки таких же боярских детей, составлявших основу любого войска этого времени. Строя как такового почти не было. Группа дьяков во главе с воеводой медленно двигалась, проходя мимо стоявших бояр. Места на площади давно были распределены, и ссор из-за того, что кто-то незаслуженно встал вперед, пока не возникало. Но вот двое пожилых бояр не выдержали и вцепились друг другу в бороды, крича о нарушении местнического права и доказывая друг другу, у кого род старше. К моему удивлению, никто не смеялся, лица у всех были серьезны. Видимо, каждый из бояр примеривался: как, если что, отстаивать свои права. К нашей группе дьяки подошли достаточно быстро, что говорило о приличном положении нашего хозяина в местной иерархии. Но тем не менее легкую тень облегчения на его лице я заметил.

Нашу команду проверяющие осмотрели благосклонно, старания не прошли даром, все, что нужно, дьяками было записано, и мы через два часа поехали обратно в дом, или, лучше сказать, в усадьбу.

Настроение у всех оказалось праздничное, только вот Борис и Дмитрий были невеселы, они-то рассчитывали, что сразу отправятся на какую-нибудь войнушку, где быстро заработают себе чины и звания, но этого не случилось. Сам Кирилл Мефодьич тоже был доволен, сыновей определили хоть и не по высшей статье из-за их малолетства и неопытности, но и не по последней.

Дружине дали вольную на вечер, и все собирались в ближайший кабак. Я тоже намеревался посмотреть, как пили мои предки в эти времена, но не срослось.

Под вечер раздался громкий стук в ворота. Когда их открыли, во двор прямо на коне въехал воин. Удивленные таким нарушением традиций люди уставились на него. Но воин, пробурчав, что он – срочный гонец к боярину, прошел в дом, не дожидаясь, пока сам Кирилл Мефодьич выйдет на улицу. Через какое-то время прибежал Федот и сообщил:

– Данила, давай собирайся, поедешь с боярином Кириллом Мефодьичем, что-то там у воеводы срочное.

Когда я спустился с сумками, мой конь уже был оседлан, а боярин нетерпеливо накручивал круги на своем жеребце.

– Где тебя черти носят? – громко крикнул он, тут же перекрестился и, пробормотав: – Прости меня, Боже, грешного! – двинулся в открытые ворота.

Я прыгнул в седло и наметом полетел за ним. Через несколько минут мы въезжали в ворота кремля, возле которых провели сегодня много времени. Спешившись и кинув поводья встречающему конюху, мы прошли в высокий терем, а затем нас по узким лестницам провели в маленькую комнату. В комнате было душно и жутко воняло. На кровати лежал очень полный старик, по грудь закрытый покрывалом. Рядом с ним стояли какой то мужчина в европейском костюме и воевода.

Последний с изумлением посмотрел на меня:

– Это что, Мефодьич, твой лекаришка, что ли? Ты бы еще ребенка сюда приволок.

Кирилл Мефодьич насупился:

– Ты, Поликарп Кузьмич, язык-то придержи, если бы не этот лекаришка, может, меня и в живых сейчас не было бы.

– Да ладно, не обижайся, расстроен я сильно. Вот дядька мой захворал, месяц еле дышал, а вчерась вообще слег.

– Так, я смотрю, у тебя лекарь немец, чего ты меня позвал?

– Да понимаешь, молва прошла, что есть у тебя чудо-лекарь, только посмотрит, и уже легче становится.

– Поликарп Кузьмич, да бабьи это пересуды все. Ну сам посуди. Ты муж опытный, какие такие взгляды? Парня бабка-знахарка в лесу натаскала, как собаку. Вот он и лечит, но не взглядом, а руками и молитвой. Так, а немец-то что же, не помог?

– Да он серебро аккуратно берет, какие-то пилюли дает, вот кровь вчера пускал, а дядьке все хуже, я уже думаю, может, попа звать. Но сам знаешь, утопающий и за соломинку хватается, а дядька для меня не последний человек.

– Ну, Данила, давай, смотри болящего, – обратился ко мне Кирилл Мефодьевич.

Но тут вперед выступил европеец:

– Это есть что такое, малчишк лечить больной? Это есть нонсенс, толко в варварская Московия я видеть это. Я есть врач, закончить Болонский юниверситет, а тут знахар из лес. У вашего больной есть истечений желчи в легкие, и мозговая жидкость ушла в селезенка, необходимо пускат кровь и клизма ставить.

Но воевода грубо сказал:

– Помолчи, схизматик, когда православные говорят, ты уже месяц вокруг ходишь, серебра немерено выудил, а дядьке все хуже, толку нет от тебя.

Немец обиженно поджал губы и отступил в сторону.

Я подошел к кровати и откинул одеяло. На меня пахнуло запахом немытого тела и мочой.

Передо мной лежал крупный костистый мужчина, который тяжело и часто дышал, ноги его были отечны до колен, да и лицо также отекло со стороны правой щеки, которой он лежал на подушке. Я взял его за руку, чтобы прощупать пульс, и немец презрительно фыркнул. Не обращая внимания на фырканье, продолжил осмотр. Пульс был очень частый (наверно, больше ста ударов в минуту), слабого наполнения, но ритмичный. Я под возмущенное фырканье немца прослушал ухом легкие и сердце. Когда же перкутировал границы сердца, лекарь, кажется, все-таки понял, что я делаю, и заинтересованно приблизился ко мне. Я же пропальпировал живот. М-да, печень, как я и ожидал, оказалась почти в малом тазу.

– Кирилл Мефодьевич, мне можно с воеводой поговорить? – спросил на всякий случай боярина.

Он кинул взгляд на воеводу, а тот махнул рукой:

– Пущай спрашивает.

– Поликарп Кузьмич, а сколько лет вашему дядьке?

– Так шестьдесят шесть уж было.

– А когда он заболел?

– Заболел-то он давно, уже несколько лет, потом одышка началась, ходить не мог, задыхался, а потом уже ноги пухнуть стали, вот мы и подумали, что все теперь, отходит.

Дядька лежал с отсутствующим видом, как будто мы разговаривали не о нем.

– Поликарп Кузьмич, я вам так скажу: болезнь у вашего родственника тяжелая, сердце у него плохо работает. И эту болезнь вылечить нельзя.

Поликарп Кузьмич горестно вздохнул, а немец саркастически улыбнулся.

– Но если он будет регулярно пить травы и кушать, как положено при такой болезни, то ему станет лучше, и, может быть, он даже сможет ходить, отеки пройдут.

Воевода задумчиво посмотрел на моего хозяина:

– Так, говоришь, бабка в лесу натаскала? – И резко повернулся ко мне: – Быстро признавайся, чей будешь?

– Да Данила я, сын Прохора-кузнеца, легко это проверить, и записи в церкви про меня есть, – обиженным голосом протянул в ответ.

Но все равно – воевода смотрел очень подозрительно.

– Ты чуешь, Мефодьич, как парень говорит, так, что ли, лесовики бают?

– Да брось, Поликарп Кузьмич, ты как из Тайного приказа, все интриги ищешь. Я сам лично из лесу его привез, никто мне его не подсылал. Так что решай, или лечит, или нет, воля твоя.

Воевода раздумывал недолго:

– А пускай лечит, я ведь вижу, что недолго страдальцу жить осталось. А тут… чем черт не шутит, может, и поможет чем, – сказав это, он стукнул себя по губам. – Ну вот, опять нечистую силу вспомнил, ох, прости, Господь, прегрешения мои тяжкие. Давай, лекаришка, рассказывай дальше, какие такие травы надо больному пить.

– Вам, Поликарп Кузьмич, я все расскажу и покажу, но только не при этом немце, вон он стоит, уши уже навострил, хочет мои секреты выведать.

– Хе-хе, – довольно засмеялся воевода. – Это ты правду сказал, у немца уши сразу покраснели. Пошел вон, Курт! Завтра за расчетом приходи.

И вот я остался в тереме воеводы лечить столь дорогого ему дядьку. Все мои отвары и настойки, которые я каждый день приносил, приходилось пробовать самолично, затем их пробовал холоп из дворни, и только после этого чашка с настойкой подносилась пациенту. Несмотря на прием настоя наперстянки и отвара хвощей как мочегонного средства, запрет на соленую пищу, улучшение шло медленно. Удивительно, что оно вообще последовало. Уж очень ярко было выражено атеросклеротическое поражение миокарда у больного. Но прошла неделя. Больной смог встать и пройтись. Кроме того, я рекомендовал сводить его в баню. После этого от него по крайней мере не воняло. Через месяц состояние больного улучшилось, он выходил на улицу, мог вести достаточно длинные беседы с племянником. А я задумался, что же делать дальше.

За это время я смог купить столь необходимые мне ингредиенты для производства эфира, причем за ними не нужно было даже ходить, все принесли прямо в дом. Воевода, наверно, побаивался отпускать меня. Ему все мерещились злые замыслы против него. Также удалось купить и посуду, необходимую для перегонки. И начались опыты. Стекла я перебил немало, испробовал разные режимы нагрева и концентрации серной кислоты и спирта. И вот результатом этих мучений явилась двухлитровая бутыль эфира. Теперь мне нужен был только помощник, чтобы обучить его давать наркоз, и я смог бы делать хотя бы простые операции, не мучая людей и не доводя их до болевого шока. Местный ювелир с удовольствием сделал мне иголки и инструменты, очень интересовался, как их применять, но пояснений не получил. Конечно, моя деятельность не прошла незамеченной, и мне пришлось кое-что объяснять воеводе, который, услышав о пускании дымов и кипячении, пришел самолично проверять, что творится в его доме. Как и всех, его больше всего интересовало, нет ли здесь какого черного колдовства. Но, увидев небольшой перегонный куб, березовый уголь и купоросное масло, он махнул рукой:

– Дозволяю, может, чего у тебя и выйдет.

Когда же до него дошло, что больной или раненый будет спать, а в это время без боли можно ампутировать, например, руку, он от возбуждения забегал по комнате.

– Данилка, светлая ты голова, это же надо до такого додуматься! Ой не верю я, парень, что ты крестьянский сын, что-то здесь не так. Может, ты забыл чего? – спросил он с надеждой в голосе. – Может, ты байстрюк какой знатного рода?

И тут я решил пойти ва-банк:

– Поликарп Кузьмич, никому не говорил, но вам скажу, вы все равно прямо насквозь меня видите. Бабушка мне сказывала, что отец мой Прохор как-то подковывал лошадь проезжему боярину, и у него в возке лежал мальчик годков десяти на вид, в беспамятстве он был. И тот боярин, как отец бабушке рассказывал, очень богато выглядел, сабля вся в золоте и каменьях драгоценных. Он вроде как боялся чего или гнались за ним. Тут Прохор между делом рассказал, что у него сын такого же возраста вчера в лесу пропал, нашел он место, где растерзал его медведь – и косточек не оставил, чтобы похоронить, еще даже не знает об этом никто. Так боярин Прохору мальчика этого отдал и серебра пригоршню насыпал: воспитай, говорит, как сына своего, а когда у меня все устроится, я мальчонку своего заберу. Я, когда из беспамятства вышел, не помнил ничего, так и считал крестьян моими родителями. Три года назад язва моровая по деревне прошла, и приемные родители умерли, вот я у бабки Марфы и жил. Она меня учила травами лечить, заговаривать. А последний год стал я сам читать и писать, вроде не учился, а от бабушки Марфы по лекарскому делу все с налету схватывал. Тут она мне и рассказала про то, что я вроде из боярских детей буду. Но я молчал все время: доказать нечем, да, может, отец-то мой настоящий прижил меня на стороне, тоже нехорошо.