Дьявольщина

© Александр Андреевич Рожков, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Начало

До сегодняшнего дня вы знали о четкой грани, между сказкой и реальностью. Может, довольно тонкой, но все же грани. Но мы реальность и задумайтесь на секунду: если есть мы, то, что еще может прятаться во тьме. Вы больше никогда не будете спокойно спать по ночам зная… что мы рядом.

Детский крик прорезал ночь. Ворвался в сон и порвал его в клочья своей историчностью и невыносимым страхом. Не успев полностью проснуться, Сергей распахнул глаза. Свалился с постели. Выбираясь из комнаты, ударился о дверной косяк. Детский крик не стихал, с новой силой врезаясь в мозг. Камнев распахнул дверь плечом. Ворвался в комнату и бросился к сыну.

На кровати сидел пятилетний мальчик: с распахнутыми от ужаса глазами, взъерошенными ото сна волосами, в пижаме с машинками. Его взгляд был устремлен на стену с постером, на котором гоночный автомобиль пересекает финишную черту. Камнев схватил сына на руки и бросился с ним в ванну. Там включил воду и начал быстро отирать лицо ребенка. Мальчик кричал, уставившись перед собой, было видно, что он находится в другой реальности, где сон все еще имеет над ним страшную власть.

– Коля! Проснись! Проснись, сынок! – мужчина судорожно тер лицо малыша холодной водой, другой рукой потрясывая хрупкое тельце.

Крик прекратился также резко, как и начался, но за своим причитанием Сергей не сразу услышал это. Он продолжал умывать Колю холодной водой, пока тот не начал отталкивать его руку.

– Папа! – возмутился младший Камнев.

– Коля? – удивлено застыл Сергей, с занесенной рукой.

Вода быстро вытекала из ладони, образуя на полу лужу. В раковину была сильная струя воды. Мужчина несколько секунд изучал лицо сына, потом облегченно вздохнул и тяжело опустился на край ванны. Крепко прижал к себе ребенка.

– Ты проснулся, – устало прошептал он.

Малыш потрогал отца на небритой щеке, спросил осторожно:

– Я кричал?

Камнев немного отстранился, кивнул. Ополоснул руку под краном и провел по своему лицу. Выключил воду и в наступившей тишине взглянул на Николая. Мальчик смотрел на него не по-детски взрослыми глазами.

– Он опять приходил ко мне, – прервал тягостное молчание ребенок. Бросил взгляд в темный коридор и судорожно сглотнул.

– Кто? – не понял Камнев. – Кто к тебе приходил?

– Он, – повторил Коля и указал пальцем на черный зев коридора.

Света сжалась в комок и боялась пошевелиться. В углу было тесно, неудобно, в пятку впилось что-то мелкое, но девушка готова была просидеть в такой позе до самого утра. Крепко зажмурив глаза, она повторяла дрожащими губами молитву, которой ее научила бабушка: «Отче наш, Иже еси на небесех…». Вновь и вновь она проговаривала ее, чувствуя, как ледяной страх понемногу отпускает. Она сидела, обхватив колени и уперев в них лицо. Ласточкина боялась открыть глаза. Она чувствовала, что рядом с ней кто-то стоит, чувствовала, как ее рассматривают. По ноге скользнуло что-то холодной и Света судорожно отдернула ее, сильнее сжавшись.

– Уходи! – истерично закричала она. В ответ раздался смешок: противный, с издевкой, от которого мурашки пробегали по всему телу. – Отче наш, Иже еси на небесах! – громко начала читать девушка, пытаясь заглушить смех.

Холодное прикосновение проскользило по щеке, тронуло дрожащие губы и коснулось век. Ласточкина почувствовала, что глазные яблоки застыли, и она не может пошевелить ими. Смех раздался над самым ухом, заставляя девушку дернуться в сторону и закричать еще сильнее:

– Уходи! – но это только вызвало новую порцию издевательского смеха.

– Све-е-ета, – раздался протяжный голос. – Я тебя съем.

Сегодня вечером Димка был дома один, так как родители отправились в гости и до сих пор не пришли. Поэтому подросток вытащил кассету, которую отец прятал у себя глубоко в шкафу, вальяжно устроился на постели и включил телевизор.

Несколько минут спустя Дима издал приглушенный протяженный стон и облегчено откинулся на подушки. Грудь тяжело вздымалась, глаза были закрыты в истоме, вздыбленное небольшим холмом одеяло медленно опускалось. Парень нащупал рукой пульт от телевизора и нажал кнопку питания. Чернота захватила экран, убрав с него порно-сцены и погрузив небольшую комнату в темноту, которую слегка разбавлял свет из окна, за которым светила большая луна. Некоторое время парень в блаженстве лежал, вспоминая будоражащие молодой мозг сцены, с сожалением поднялся, вытащил кассету из магнитофона и вернул ее на место в шкаф. После этого он направился в ванну.

Непонятный шум вывел Дмитрия из собственных мыслей. Подросток недоуменно выключил воду и прислушался, однако в квартире было тихо. Он вновь включил воду и несколько секунд спустя сквозь шум душа, прорвался отчетливый дверной скрип и что-то похожее на негромкий смех. Парень резко выключил воду, распахнул штору и уставился на дверь. Та была приоткрыта, хотя Димка точно помнил, как закрыл ее на шпингалет, который сейчас безвольно болтался на одном шурупе. За дверью послышались шаги, и что-то мелькнуло в темном проеме.

– Мам? Пап? – неуверенно позвал Дима.

В ответ раздался ехидный смешок, и что-то ударилось в дверь. Парень вздрогнул и запахнул штору. Вжался в угол душевой, испугано вглядываясь в полупрозрачную завесу. Димка чувствовал, как быстро колотиться сердце, а руки мелко дрожат, но после удара в дверь повисал тишина. Несколько минут подросток прислушивался к звукам в пустой квартире, но только стук собственного сердца нарушал ночной покой.

Парень устало закрыл глаза и облегчено выдохнул. Скрип открываемой двери резанул по ушам и в мозг ворвался ехидный смешок. Дмитрий распахнул глаза. Ледяной страх сковал его, из глаз потекли слезы, когда за полупрозрачной занавесью начала вырастать темная массивная лохматая фигура с пронзительно желтыми глазами.

Думаете, вы все знаете о нашем мире? Знаете, что и кто в нем живет?.. Вы ошибаетесь. Мы всегда рядом с вами… в скрипе половиц… в шуршании штор… в тенях на стене. Каждую ночь мы проводим рядом с Вами, и стоит вам только закрыть глаза, как мы выходим из своих укрытий и приближаемся к вам. Протягиваем свои руки. Вы чувствуете наше холодное прикосновение. Но не открываете глаза… иначе увидите НАС.

Бармен, сто грамм

– Я бы на вашем месте этого не делал.

– Да, а что будет? – хищно поинтересовался бугай.

Илья нервно сглотнул, поглядывая на перекатывающиеся под футболкой, мышцы.

– Плохо будет, – произнес он неуверенно.

Несколько человек улыбнулось, а парню показалось, что это гиены оскалились.

– А мы рискнем, – бугай хрустнул котяшками пальцев и сделал шаг к Севастопольскому.

Илья отскочил и уперся в барную стойку спиной. Он понимал, что сейчас его будут бить: сильно, страшно, может даже с увечьями. Ему ничего не оставалось.

– Последнюю просьбу можно? – умоляюще взглянул он на мужиков.

Лысый улыбнулся, согласно кивнул.

– Последнюю? – посмотрел на остальных. – Последнюю, можно.

Илья обернулся к застывшему парню за стойкой, голос прозвучал обреченно.

– Бармен, сто грамм.

Севастопольский Илья с рождения был хилым ребенком. Еще в детстве ему поставили диагноз – слабый мышечный тонус. Маленький Илюша смог пойти только в год с небольшим, но до двух лет ему нужна была поддержка, чтобы на что-то опираться при ходьбе, иначе он начинал заваливаться и падал.

Сколько врачи не старались поднять его на ноги: физиотерапия, массаж, электрофорез и прочие необходимые процедуры, но Илья оставался таким же чахлым ребенком. Нина Васильевна – мама, каждый день занималась с ним специальной гимнастикой, растирала его ножки и ручки всевозможными кремами. Во многом благодаря такой заботе Илья смог пойти в детский сад в четыре года.

Да, он мог двигаться самостоятельно, но было видно с каким трудом, порой даются ему движения, особенно если мальчик начинал нервничать. Движения становились резкими, угловатыми, рванными, нередко Илья терял равновесие. К тому же не смотря на физическую»«нормальность»» Севастопольский был очень худым, из-за чего заработал очередной диагноз – дистрофия.

Все это сильно сказалось на его психике. Мальчик был тихим, замкнутым в себе, но легко возбудимым. Из любой»«мухи»» он мог создать такого»«слона»», что тот не умещался в детской головке и начинал выбираться наружу, нервными беспокойствами, стрессами, страхами.

Конечно, такого ребенка надо бы держать дома, под непрестанной опекой, но жизнь сложилась так, что кроме родителей у Ильи никого не было. До трех с половиной лет он жил под материнским крылом, но судьбы было угодно, чтобы отец и муж – единственный кормилец в семье погиб под колесами автомобиля, владелец которого не справился с управлением на заснеженной дороге. Погоревав, Нина Васильевна приняла решение отправить Илюшу в детский сад, а сама устроилась на работу.

Для любого ребенка первый день в детском саду испытание, тем более для такого как Илья. Дети быстро понимают, кто на что способен и с кем стоит дружить, а кого можно и подавить своим маленьким, но уже появившимся авторитетом.

Ужасом для хрупкого мальчика стал Васька Хлопушкин: высокий крепыш, которому на вид было лет семь, а поставленный удар тянул на десятилетнего.

Оставив мальчика на попечение воспитателя, Нина Васильевна устремилась на работу, а Елена Георгиевна, взяв Севастопольского за руку, отвела в первую группу.

– Дети, познакомьтесь, это наш новый воспитанник – Илья, – представила она паренька остальным. С этого момента для ребенка началась новая жизнь, которая оказала сильное влияние на всю его дальнейшую судьбу.

Дети быстро понимают, кого стоит бояться, а кого можно записать в «слабаки». К сожалению, Илья относился ко второй группе. Нет, его не били, особо не обижали, но Севастопольский был последним, кому доставались игрушки, на тихом часе он спал возле батареи: летом там было жарко, а зимой из-под подоконника дуло холодом. У него могли отобрать игрушку, или выгнать из песочницы, только потому что он мешал.

Илья не возражал, не шумел, как другие воспитанники, не дрался только потому что у него забрали лопатку или машинку. Он безропотно отдавал, сносил тычки и уходил, замыкаясь в себе еще сильнее. Илья понимал, что он никогда не сможет дать сдачи, возразить или, что совсем невероятно, отобрать игрушку у другого ребенка. В реальной жизни не может, но изоляция, в которую погружали его дети, заставила Севастопольского научиться мечтать и фантазировать.

Детский разум представлял себе, что он супергерой, которого боятся плохие дети. Илья, как никто другой хотел скорее встать взрослым, тогда он сможет делать все, что захочет и никто не сможет у него отнять игрушку или пихнуть.

Прошло несколько лет. Как и хотел хрупкий паренек, он повзрослел и уже смотрел на детсадовских детей с высока своих девяти лет. Однако вырос не только он, но и группа, с которой когда-то ходил в одну песочницу.

С некоторыми из них Илья теперь учится в третьем классе и вроде бы все идет хорошо: детские обиды забыты, игрушки никому не нужны, да и делить песочницу ни кому не надо. И все же в бочке с медом оказалась огромная ложка дегтя под именем Васька Хлопушкин.

Высокий, крепкий, с толстыми губами и широким носом, с непослушными волосами и хорошо поставленным ударом. Васька выглядел лет на двенадцать и в первую же неделю устроил в классе переворот, показав остальным, что отныне он здесь главный. Мало кто мог возразить парню, который возвышался над остальными на целую голову, а бил так, что синяк не сходил неделю. Всем доставалось от хулигана, даже учителя порой стонали от его проделок, но единственное, что они могли: пугать директором и бесполезно вызывать родителей в школу.

Сильнее всех от хулигана доставалось хрупкому, тихому пареньку, который на перемене предпочитал сидеть подальше от одноклассников и что-то писать в тетради. Васька быстро вычислил, что «хлюпик» ничего ему не сделает, никому не скажет, а если и скажет то «останется без зубов». Некогда спокойные школьные дни превратились в ужас. Буквально каждый день Хлопушкин терроризировал Севастопольского своими придирками, идиотскими вопросами, «случайными» тычками и откровенным насмехательством.

Вроде бы ничего страшного не происходило, Василий хоть и был хулиганом, но отнюдь не дураком: он понимал, что не стоит оставлять на парне синяков, иначе могут быть неприятности, но давить на него психологически – порой это было приятнее, чем ударить кулаком.

Илья не знал, куда спрятаться от парня и все чаще он старался прогуливать школу, чтобы не встречаться с противником в жизни, а в мечтах часто уничтожал его различными способами. Нина Васильевна не подозревала, что творится в душе сына, ведь тот никогда не жаловался на школу, учеников, одноклассников. Она, видя, что мальчик занимается уроками не приставала с расспросами, думая, как ей повезло, что у нее такой прилежный сын. Лишь когда ей позвонила классная руководительница Ильи, уточнить, почему мальчик так часто не приходит на уроки, она забеспокоилась.

– Илюшенька, сынок, – мягкая рука легла на голову, – у тебя что-то случилось?

Севастопольский поднял глаза от тетради с примерами, посмотрел на встревоженную мать. Отрицательно покачал головой.

– Нет.

– Тогда почему ты не ходишь в школу? Светлана Ивановна звонила, сказала что ты…

– Я просто не хочу, – в голосе ребенка прозвучала настойчивость.

Нина Васильевна была растерянна: она никогда не заставляла сына делать что-то против воли. Женщина понимала, что ее ребенок не такой как обычные дети и ему нужен определенный уход, но Илья давно ведет самостоятельную жизнь, и он никогда ни на что не жаловался.

– Сыночка, ты скажи – тебя обижают? – мама сглотнула, представив эту картину.

Шариковая ручка замерла над исписанным аккуратным почерком, листом. Сейчас в Севастопольском боролись два желания и одно из них хотело рассказать матери все, а другое уговаривало молчать.

– Нет.

– Тогда, что происходит?

– Ничего.

Нина Васильевна так и не смогла добиться от сына нормального ответа. Последующие несколько недель она внимательно наблюдала за мальчиком: проверяла, нет ли у него синяков, может он из-за плохих оценок так переживает, а может что-то другое происходит – она не знала. Синяков не было, в дневнике красовались оценки «отлично» и «хорошо», а сын больше молчал, уходил к себе в комнату и долго сидел за столом. К тому же ребенок вновь начал регулярно посещать школу и учителя хвалили его.

Такое возросшее постоянство объяснялось тем, что Васька Хлопушкин заболел. Заболел сильно и, кажется, надолго. Илья слышал, что говорили пацаны в классе. Некоторые утверждали, что хулиган ограбил кого-то и теперь в тюрьме. Другие говорили, что он в драке со старшеклассниками сломал руку. Но Светлана Ивановна рассказала, что Хлопушкин сломал ногу, неудачно спрыгнув с крыши веранды в детском саду, что располагался недалеко от школы.

– Месяца два его не будет, – произнесла она и тут же добавила облегчено: – Хоть отдохнем… Горшков к доске!

Это стало отличной новостью за весь учебный год. Два месяца без врага – это самый лучший подарок. А если учитывать, что через полтора месяца начинаются летние каникулы, то до сентября можно не думать о хулигане.

Казалось, что до сентября так далеко и за это время может случиться многое… Случилось. К всеобщей радости Хлопушкин так больше никогда и не появился в этой школе. Светлана Ивановна сказала, что родители перевели его в другое учебное заведение.

Для Ильи наступила обычная жизнь. Та, к которой он привык: быть одиночкой, последним на переменах и в спортивном зале. Быть тем, кого принимают за мебель, но он уже свыкся с этим, и где-то даже это нравилось Севастопольскому – главное, что никто не лез к нему…

Окончание школы стало для Нины Васильевны большой радостью и даже неожиданностью. Она не могла поверить, что одиннадцать лет пролетели так быстро, ведь еще только вчера Илюша сказал первые слова, сделал первые робкие шаги, пошел в детский сад.

Еще меньше женщина могла поверить, что ее сын пойдет на выпускной бал. Школа специально арендовала концертный зал для такого радостного событий и ее Илюша, сегодня будет там.

– Только будь осторожным, – наставляла она, завязываю юноше галстук. – Я понимаю, что ты уже взрослый, но прошу – не пей.

Илья, в который раз снисходительно посмотрел на маму.

– Ты же знаешь, что я не пью, – он обнял Нина Васильевну за плечи. – Не волнуйся все будет хорошо. Я учился с этими людьми одиннадцать лет, уж один вечер я как-нибудь продержусь, – улыбнулся.

Все же женщина волновалась и как оказалось не зря. Материнское сердце чувствует, когда с ребенком должно произойти что-то плохое.

В арендованный концертный зал, казалось, согнали всех выпускников близлежащих школ. На сцене выступали местные коллективы, под зажигательные ритмы двигалась разноцветная масса в сотню человек.

Как ни старались учителя и родители, но кто остановит ученика, тем более выпускника, когда у него на душе праздник. Скоро стало понятно, что кому-то удалось пронести в зал спиртное.

Однако это мало беспокоило Илью, он скромно стоял в дальнем темном углу, там же неспешно двигался в такт громкой музыки. Юноша по-своему был счастлив: школа почти закончилась, скоро будет поступление в институт, книга, которую он пишет уже второй год, тоже подходит к своему завершению – главный герой вот-вот победит злодея и спасет мир от нависшей угрозы.

Казалось, что все складывается удачно, но видимо судьбе надоело однообразие в жизни своего подопечного, и она решила внести в нее свои коррективы.

– Привет, хлюпик! – на плечо рухнула тяжелая ладонь с такой силой, что Севастопольский присел под ее напором. – Что, думал, не узнаю тебя в костюме? – раздался насмешливый голос и Илью мгновенно пробил холодный пот.

Перед юношей стоял высокий парень в джинсах и футболке с коротким рукавом. Даже в приглушенном свете зала было видно, как под одеждой перекатываются мышцы. Илья сглотнул, но ответил, стараясь не выдать волнение голосом:

– Здравствуй… Василий.

– Узнал, – в голосе слышалась напряженная радость. – Что, хлюпик, не ожидал меня здесь увидеть?

Севастопольский отрицательно покачал головой. Он даже в страшном сне не мог представить, что на выпускном вечере окажется… Хлопушкин.

Бывший хулиган по-братски обнял юношу за плечи, встав рядом. Оглядев зал, произнес с презрением:

– Сам не ожидал, что дотяну до такого. Посмотри на этих придурков, скачут, чему-то радуются, – Васька посмотрел на притихшего Илью. – А чему радоваться, когда жизнь – дерьмо?

Хлопушкин отпил из бутылки, которую держал в руке, дыхнул в сторону собеседника. Севастопольский ясно почувствовал запах алкоголя, так пахла водка, которую мама использовала, когда ставила ему банки.

– Нечему, – на всякий случай согласился Илья. Он понимал, что сейчас лучше во всем соглашаться с выпившим парнем. Место где они стояли, было темным, да никто и не смотрел в их сторону.

Васька вновь отпил из бутылки, согласно кивнул головой.

– Будешь? – протянул водку Илье, тот отрицательно покачал головой. – Жаль, не привык я пить один.

– Может тогда не стоит?

Хлопушкин усмехнулся, выпил еще.

– Стоит. – Поставил открытую бутылку на пол, после чего проникновенно посмотрел на Севастопольского. – Знаешь, Илюха, я давно уже хотел сделать это…

– Что это? – не понял юноша и тут же захлебнулся собственным вопросом.

Кулак попал точно в солнечное сплетение, выбив из легких весь воздух. Илья задыхался, но сил вздохнуть не было. Хлопушкин медленно, даже заботливо опустил Севастопольского на пол, присел рядом на корточки.

– Это за твое издевательство над моей ранимой душой, – в голосе слышалось удовлетворение и легкое ехидство.

Илья нашел в себе силы прохрипеть:

– Сволочь.

– Есть немного, – согласился парень, потом встал во весь рост, осмотрел холодным взглядом зал и неожиданно ударил ногой.

Боль поселилась в животе ледяной коркой, протянула свои когти по всему телу, заставляя его сжаться.

– Это тебя за»«сволочь»», – беззлобно произнес Хлопушкин и быстрым шагом скрылся среди танцующих, которые даже не заметили произошедшего. Никто и не думал смотреть в темный угол, где валяясь на полу, корчился от боли юноша в светлом костюме.

Илья не знал, сколько прошло времени. Кажется, он терял сознание, а, может, показалось. Песни сменяли друг друга, со сцены что-то говорил директор школы, учителя, а Севастопольский никак не мог подняться, хотя боль уже не была такой острой. Еще никогда в жизни ему так сильно не хотелось забыться, уйти в себя и стать тем самым героем, который мог бы дать отпор Хлопушкину.

Скосив глаза, юноша увидел пластиковую бутылку, ту самую из которой пил Васька: она была на две трети пуста. Протянув руку Севастопольский схватился за нее, как за спасательный круг, притянул к себе. В нос ударил запах спирта, Илья поднес горлышко к губам и сделал резкий глоток. Рот, горло, легкие, желудок – все обожгло огнем, заставило жадно заглатывать воздух, из глаз потекли слезы. Пламя внутри быстро сменилось теплом, которое согревающее разлилось по телу.

Юноша сделал еще один глоток: теперь было не так горько и жарко, скорее необычно… Необычно приятно. В голове появилась легкость. Илья допил бутылку, отбросил ее и медленно поднялся. Ему уже было все равно, что костюм испачкан, а заботливо уложенная прическа растрепалась, его больше занимал выходящий из зала Хлопушкин. Севастопольский двинулся за ним.

Он шел сквозь толпу, расталкивая ее и впервые все уступали ему дорогу: потому что, кому-то было все равно, а кто-то, потому что видел лицо юноши в испачканном костюме.

Хлопушкин немного шатающейся походкой вышел на улицу. Остановившись у двери, поднял уставшие глаза на восседающую на небе луну, ухмыльнулся чему-то и двинулся дальше. Для него выпускной бал был не более чем формальность, на которую он пошел только потому что так мать захотела.

Васька шел, опустив глаза в темный асфальт, поэтому сразу не заметил, как сбоку возникла фигура. Они одно время шли параллельно, пока фигура не толкнула его в плечо. Парень скосил глаза в сторону, произнес устало, но с металлом в голосе.

– Тебе показалось мало? Хочешь еще, хлюпик?

Севастопольский стоял перед ним, глядя из-под бровей. Стоял и молчал и это, почему-то начало злить хулигана.

– Уйди с дороги, пока не сломал что-нибудь важное, – пригрозил он и даже толкнул в грудь юношу, но тот даже не пошевелился, а Хлопушкину показалось, что он попытался сдвинуть скалу.

Это разозлило его еще сильнее.

– Лучше сгинь, хлюпик – я за себя не ручаюсь, – и неожиданно ударил Илью в челюсть. Такой удар мало кто мог выдержать, но Севастопольский и мускулом не повел. Вместо этого он выпрямился, чуть приоткрыл рот и Хлопушкина окружил голос.

Он шел не от юноши – отовсюду, словно бы он в нем растворился.

– Тавр зол.

– Кто? – не понял хулиган.

В следующую секунду он испуганно отступил на шаг. На его глазах хлюпик стал… меняться. Растрепанные волосы осыпались на землю, оголив череп, который шел страшными буграми. Уши вытянулись вверх и заострились. Лицо пошло вширь, нос расплющился, губы исчезли, обнажив крупные зубы и длинные клыки. Костюм затрещал по швам и, не выдержав давления, разошелся, обнажая плоть.

Однако и в темноте Хлопушкину удалось разглядеть, что кожа имеет синеватый оттенок. Он с ужасом глядел, как юноша превращается в нечто монстроподобное: ростом более двух метров, с длинными, почти до колен руками, увитыми выступающими жилами, как дерево лианами. На пальцах острые когти. Но Васька видел только глаза нового Ильи: с красной радужкой и непроницаемо черным зрачком.

– Кто… т-ты? – хулиган нашел в себе силы прошептать.

Монстр глухо зарычал.

– Тавр.

Хлопушкин отступил еще на шаг, выставив, словно защищаясь, руки.

– Илюха, брат, ты же…

Чудовище прервало его.

– Тавр не брат.

– Но ты же…

Договорить Хлопушкин не успел. Он и понять ничего не успел, как был брошен сильным ударом на землю. В грудь будто тараном попали: дыхание перехватило и, кажется, несколько ребер повреждено. Васька пытался подняться, но, подскочивший монстр, придавил его ногой, заставляя распластаться на скошенной траве.

Но тут же он был вздернут вверх, монстр держал его над головой.

– Тавр! – зарычало чудовище, некогда бывшее Севастопольским.

Хлопушкин только и успел, что пискнуть, как Тавр свел руки вместе, ломая хрупкий человеческий позвоночник. На землю упало уже мертвое, неестественно сложенное тело.

Илье было плохо, настолько, что на секунду возникла мысль, что лучше умереть, чем терпеть раздирающую изнутри боль. Тело, сознание – все, что он когда-либо знал, протестовало против произошедшего.

После убийства Севестопольский некоторое время стоял над трупом, рассматривая его черными глазами. С каждой секундой в нем росло желание вырвать у побежденного сердце и съесть его, прежде чем оно станет холодным. Он всеми силами старался побороть в себе это, но Тавр зарычал и, перевернув ногой тело, вонзил в него острые когти. Послышался звук раздираемой плоти, на пальцы брызнула кровь, и монстр победно зарычал.

Во рту стало солоно, кровь бежала по горлу, текла по подбородку, пока в еще бьющееся сердце вгрызались острые зубы. Илья понимал, что он делает, но не мог остановить самого себя. Он не контролировал монстра, который выбрался из него после всего нескольких глотков алкоголя. Севастопольский понимал, что именно водка стала тем катализатором, который запустила этот страшный процесс.

Голова быстро прояснялась, выгоняя остатки хмеля, а вместе с ним уходил и Тавр. Происходила обратная метаморфоза, в результате которой над мертвым телом скоро стоял испуганный юноша в рваном костюме, с окровавленными руками и ртом. Илью стошнило. Его трясло так сильно, что он упал на землю, но все же попытался отползти от Хлопушкина.

Наверное, он бы так и пролежал рядом с ним, пока их не нашли – Севастопольский был готов понести наказание за содеянное, но маленьким червячком внутри, кто-то настойчиво вгрызался в мозг страшной мыслью. Мыслью, о которой Илья помышлял только в своих фантазиях, но не думал, что она когда-нибудь осуществиться.

«Отомстил, – с ехидной радостью прозвучало внутри и добавило: – Супергерой». Севастопольский сумел приподняться на руках, все еще с ужасом взглянул на окровавленный труп хулигана, но теперь он не вызывал такого сильного отвращения, как в начале.

Со стороны концертного зала послышались голоса, в намечающемся рассвете мелькнули тени. «Беги», подсказал внутренний голос и Илья, вскочив, бросился пночь от тела.

Он бежал не разбирая дороги. Мелькали дома, дворы, машины, окна, но в столь раннее время людей не было. Севастопольский не знал, что ему делать, куда идти, ведь он теперь убийца. Его жизнь, которой и так никто не позавидует, превратилась в кошмар, от которого не пробудится.

Пробегая мимо фонтана он оттер застывшую кровь с лица и рук. Выбросил в мусорку рванный пиджак. Илья не знал почему он это делает, он слушал внутренний голос, а тот отдавал приказы и Севастопольский подчинялся им, как привык подчиняться другим. Тот же голос: хриплый, настойчивый и хищный, приказал ему найти какой-нибудь клуб и смешатся с толпой.

Побегав по незнакомым улицам, юноша обнаружил подобное заведение. Раньше бы он обошел его за километр, но сейчас он целенаправленно двигался туда, откуда грохотала музыка, а возле распахнутой двери стояло несколько человек, неуверенно державшиеся за стену, двери, друг друга.

Проходя мимо Илья почувствовал устойчивый запах пива, пота, сигаретного дыма. Входную дверь преграждал лысый мужик в футболке с коротким рукавом, но это был не охраник – видимо один из завсегдатаев этого места. В широкой ладони он держал бутылку пива и она казалась крохотной в его руках.

Мужик взглянул на приближающегося Севастопольского, толкнул рядом стоящего приятеля, кивнул на парня.

– Смотри, Серега, к нам уже бомжи ходят… А ну стой, пацан. Ты куда это собрался?

В юношескую грудь уперся палец. Илья не поднимая глаз от асфальта, промямлил, что хотел бы войти в клуб. Лысый хохотнул.

– А мамочка знает, где ты ходишь? Может ей позвонить, пускай приедет заберет тебя и подгузники поменяет.

Пьяные мужики захохотали, это только раззадорило лысого. На Илью посыпалист насмешки, подколки, легкие тычки. Конечно, Севастопольский бы мог уйти и найти дтугое людное место, но вдалеке раздался пронзительный голос «сирены» и юноша запаниковал.

– Мне надо войти, – чуть ли не плача произнес он, отолкнул руку лысого и вбежал внутрь.

Сзади раздался звон разбиваемого стекла, и через секунду воздух сотрясли пьяные проклятия. Илья успел добраться до середины небольшого, полупустого клуба, когда следом вбежали мужики.

– Вот он! – заметили его. – А ну стой, пацан – ты мне бутылку пива разбил. С тебя теперь должок.

Юноша сжался, усылышав грозный оклик, обернулся. Лысый мужик подскочил к нему, схватил за мокрую, измятую рубашку.

– Ты че делаешь, придурок?! Это было мое последнее пиво, – встряхнул парня. – С тебя две бутылки такого же.

Илья попытался возразить, что бутылка была одна, но получил затрещину и попал еще на два пива.

– Быстро «бабки» достал и купил, пока я тебя по стене не размазал.

Угроза не была пустой, видно, что лысый осуществит ее, причем сделает это с большим удовольствием. Пиво было лишь предлогом подраться и Илья был выбран куклой для битья… В который раз.

– У меня нет денег, – тихо произнес Севастопольский, чувствуя как внутри медленно закипает злость.

– Че? – не сразу понял выпивший мужик. – Да я тебя за такое… – оттолкнул парня к банной стойке.

– Я бы на вашем месте этого не делал.

– Да, а что будет? – хищно поинтересовался бугай.

Илья нервно сглотнул, поглядывая на перекатывающиеся под футболкой, мышцы.

– Плохо будет, – произнес он неуверенно.

Несколько человек улыбнулось, а парню показалось, что это гиены оскалились.

– А мы рискнем, – бугай хрустнул котяшками пальцев и сделал шаг к Севастопольскому.

Илья отскочил и уперся в барную стойку спиной. Он понимал, что сейчас его будут бить: сильно, страшно, может даже с увечьями. Ему ничего не оставалось.

– Последнюю просьбу можно? – умоляюще взглянул он на мужиков.

Лысый улыбнулся, согласно кивнул.

– Последнюю? – посмотрел на остальных. – Последнюю, можно.

Илья обернулся к застывшему парню за стойкой, голос прозвучал обреченно.

– Бармен, сто грамм.