Рассказы и повести

© Александр Новиков, 2018

ISBN 978-5-4490-4023-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Эта книга НЕ рекомендуется к прочтению.

В ней содержится ненормативная лексика (русский мат).

В ней часты сцены распития алкогольных напитков.

Многие персонажи курят табак.

В этой книге много сцен насилия и жестокости.

В этой книге Добро не всегда побеждает Зло.

А если и побеждает, то непонятно кому от этого лучше.

В этой книге нет секса. В ней есть куда хуже.

В ней есть ЛЮБОВЬ. Понятие ныне забытое, немодное,

практически запрещённое.

Ни в коем случае не читайте эту книгу.

Ну а если всё же прочли…

Автор не несёт ответственности за вашу нервную систему.

Рассказы

Две медали

В печке потрескивали дрова, от уютного бока русской печи шло ровное, приятное тепло. Митька валялся на лежанке, уперев ноги в щит печи. Весь день он возился на улице, копая в огороде окопы в снегу. Ещё в войну играл. Сам за «наших» разумеется, а фашистами выступали кусты, торчащие из-под снега. Изредка пролетали вороны, Митька валился на спину, и пытался подбить «фашистские юнкерсы» из своего «дегтяря». Пулемёт папка Митьке сделал. Как настоящий! Даже с диском сверху. И он же Митьке объяснил, что он не просто «ручной пулемёт» называется, а Ручной Пулемёт Дегтярёва. Если коротко, то РПД или «дегтярь». Митькин папа знает. Он воевал в войну, и без ноги из-за неё остался. Митька этого не помнит конечно, он поздний ребёнок. «Поскрёбыш», так иногда его папа и мама называют.

Митька выглянул из-за печи, посмотреть чем родители занимаются. Мама пряла пряжу. Опять носки вязать будет. Митька от неё уже получил сегодня по шее, за очередные порванные носки. Чё ж теперь? Не сидеть же сиднем? Папка подшивал валенки. Самое интересное, Митька пропустил. Это когда папа дратву сучит из ниток. По полу катушки скачут, за ними Мурка гоняется, а за Муркой – Митька. Весело! Пока маме не надоедает тарарам. Тогда Мурка получает веником, и прячется под койку, а Митька получает по шее, и прячется на печку. Зато сейчас можно пристать к папе, чтоб про войну рассказал. Он не любит почему-то про неё вспоминать. Но Митька знает как папу разговорить. Он коробку с папиными медалями притаскивал, и расспрашивал его какая за что. Папа начинал рассказывать, а мама тяжело вздохнув, шла в кладовку и приносила папе чекушку. Тот, поблагодарив мать за «наркомовские», долго-долго рассказывал Митьке и про фронт, и про довоенное житьё-бытьё. Под эти рассказы Митька и засыпал, а отец до самого утра сидел на сапожном стульчике смоля «Беломор» и думая о чём-то своём. Но такая хитрость получалась, только если назавтра был выходной. А в остальные дни, папа лишь отшучивался, и отправлял Митьку играть с «цацками», как он медали называл.

Митька нахмурил белобрысые бровёнки, пытаясь вспомнить какой сегодня день. Не получилось. Опять выглянул из-за печки, и тихонько позвал мать:

– Мама. Мам. – Матушка оторвалась от прялки:

– Отогрелся, пострелёныш? Есть будешь? Давай щей налью?

– Не. Не хочу, мам.

– А чего не лежится? Спать скоро уже.

– Мам. А вы с папой на работу завтра?

– Суббота сегодня. Завтра выходной.

Митька шмыгнул обратно за печку. Поворошился там немного, и потихоньку слез с лежанки. Подошёл к отцу:

– Пап, а можно я твои медали посмотрю? – Отец усмехнулся – Так они уже твои стали. Ты же их к себе в шкаф припрятал. Бери конечно.

Митька залез в шкаф, вытащил оттуда коробку с медалями. Красивые они. Ленточки разноцветные, сами медали золотые. Правда папа объяснял Митьке, что не золотые, а латунные. Но всё равно красивые! Больше всего Митьке нравилась медаль «За взятие Будапешта». Подтащил коробку ближе к отцу. Погремел для виду медалями. Вытащил неприметную медаль, которая ценнее всего для отца была:

– Пап, а этот орден тебе за что дали? – Отец с матерью переглянулись и заулыбались. Все Митькины хитрости и подходцы, им давно были известны.

– Сынок, ты про эти цацки, уже лучше меня знаешь. Не орден это, а медаль «За отвагу». За танк сожженный мне её дали. А потом отняли. А потом снова вернули.

Для Митьки это уже было новым сюжетом. Глазёнки его засверкали:

– А почему отняли??? А почему вернули??? – Тут вмешалась мать:

– Отец, может не надо про это? Мал ещё. Ляпнет где ни то, по недомыслию.

– А чего же? Ничего этакого здесь нет. В штрафбате, я кровью всё смыл, и цацки мне не за просто так вернули. Да и не поймёт он, глупо́й ещё.

– Ну смотри, коли так. К соседке сходить? Занять четвертинку?

– А чего же и нет? С устатку, да в субботу. Сам Бог велел. Ну а я пока на стол соберу, ужинать сядем.

Когда мама вернулась, отец уже накрыл на стол. Митька, за день нагулявший аппетит, усердно работал ложкой. К отцу не приставал, знал что за болтовню за столом, и ложкой в лоб схлопотать можно. Отец откупорил бутылку, налил рюмку.

– Ну, спасибо мать, за наркомовские.

Выпив рюмку, принялся за щи. Неспешно поел, налил густого, почти чёрного чая себе в кружку, и пожиже в кружку Митьке. Перешли на отцово рабочее место. Отец сел на свой стульчик и поставил на табуретку перед собой, обе кружки. Митька приволок подушку, и устроился напротив отца.

– Ну что, Митрий. Теперь и погутарить можно. Про медальку отважную, я тебе много разов рассказывал. А вот как у меня её отобрали, недосуг было. В 43 году в госпиталь я попал, в наступлении пулю схлопотал в живот. Подвезло мне тогда, кишки пустые были, и обошлось без воспалений и прочей катавасии. Однако почти месяц провалялся в госпитале. После поправки, отправили меня на формировку, а не в свою часть. На формировке сколотили из нас маршевые роты, и отправили в сторону фронта. В роте сплошь необстрелянные пацаны были, я один средь них как орёл. И пороху нюхнул, и медальку получил. А пацаны те из центральной России были, тощие, голодные все. Тогда по всей России голодали, однако в Сибири, да на Урале, хоть какой-то приварок был. А эти… ну чисто курята.

Отец прервался, сходил принёс непочатую пачку «Беломора», и налил ещё рюмку. Вернувшись на место, не спеша распечатал пачку, вынул папиросу, закурил и продолжил:

– Ну вот. А ротным к нам сунули вертухая бывшего. Был он капитаном в лагере где-то, но проштрафился. Его до старлея понизили, и на фронт отправили нами командовать. Ряха у того старлея была, с лошадиный круп размером. И наглая к тому ж. Нас не сразу на передовую отправили, поначалу во втором эшелоне продержали. И начал наш командир, харчи у мальчишек отбирать. Меня он замать остерегался, а у мальцов по-наглянке сухпай отбирал и на вещи выменивал.

Отец вновь прервался, и извиняющимся взглядом посмотрел на мать. Та, уже убрав со стола, сидела подперев щёку ладошкой, и в ответ на отцовский взгляд, глубоко вздохнула. Отец затянулся, и продолжил:

– Зацепился я с ним. Я его совестить, а он мне в морду. Ну и я ему в ответ. Тот пистолет из кобуры лапать, а я ему финку в жирную ляжку всадил. Неглубоко, так, напугать чтоб. Ну он драпанул, и вернулся с особистом и конвоем. – Отец опять затянулся, продолжил задумчиво: – Я уж думал хана мне. По военному времени, нападение на командира, всяко к стенке без суда и следствия. Но повезло. Фронт в наступление пошёл, меня быстренько в штрафбат определили. Вот тогда, «отважную цацку» у меня и отобрали. – Отец помял в пальцах папиросу, и неожиданно рассмеялся. – Когда меня на место привезли, через три дня и моего толстомордого командира роты туда приконвоировали. Эта паскуда, в царапину от моей финки, дрянь какую-то втёр, чтоб нога опухла и на передовую не попасть. Ну а в госпитале хирург это просёк, и сдал его. Видать тоже вертухаев не любил. Вскорости и мы в наступление пошли. По минному полю, на вражьи ДОТы. И опять мне свезло. В атаку, мы рядом с бывшим ротным бежали, он на мину наскочил. Его в клочья порвало, а мне только ногу осколками нашпиговало. Но я ещё и до ДОТа дополз, а там не помню уже, в санбате очухался. Там мне и вернули «Медаль за отвагу».

Митьку сморило уже, мать с отцом, увидев это поулыбались, отец поднял сынишку на руки, понёс его к печке приговаривая:

– Сморило бойца, однако. Спи Митянька, а через недельку ишшо побалакаем, ежели охота у тебя будет.

Прошло пятнадцать лет. Дмитрий приехал домой на побывку, после госпиталя. Телеграммы не давал, только по пути домой зашёл к сестре, и после радостных слёз, попросил её вперёд пойти, маму подготовить. Матушка ревела, прижав к груди своего поскрёбышка, отец стоял в стороне, негромко кряхтя, и утирая украдкой слезу. Слегка успокоившись, женщины кинулись собирать на стол. Отец с сыном вышли во двор, покурить. Отец вынул пачку «Беломора» из кармана, протянул сыну, тот засмеялся:

– Не бать, я свои. Привык к «Приме». Уши-то не будешь грозиться поотрывать?

– Ну дык. Теперя тебе не больно и погрозишь. Вона какой важный стал, офицер однако.

Митька опять рассмеялся:

– Да какой офицер, бать! Прапорщик всего лишь! Я не писал вам, недавно рапорт подал я на сверхсрочную, ну а так как должность уже прапора занимал, мне звёздочки сразу и присвоили.

Отец, нахмурив кустистые брови, хмуро зыркнул на палочку в руке сына

– А ентот костыль, приложением бесплатным, к звёздочкам? – Митька слегка посерьёзнев, ответил:

– Нормально всё, пап. Под Газни пару осколков словил, но кости целы, а мясо нарастает уже. – Вновь белозубо рассмеялся: – На роду у нас с тобой видать, с тросточками да костылями ходить! Только вишь, ты в правую осколки собирал, а мне в левую угораздило! – Отец всё такой же нахмуренный, задумчиво проговорил

– Газни. Не слышал про такой город в Казахстане, и из миномётов казахи вроде не садят. В Афганистан занесло?! Пошто не писал, засранец?!

– Бать. А что писать-то было? Вас с мамой расстраивать? А сейчас можно уже.

– Отец уже успокоившись, кивнул на грудь сына:

– И цацку заслужил каку-то?

– Это гвардейка, пап. Хотя… Цацка тоже имеется. Я постеснялся её перед тобой одевать.

Отец забурчал недовольно:

– Постеснялси он! Чай не за то, что курей щупал, наградили! Одевай! Мамку порадуй! А кака медалька-то? Не отважная тож? Аль повыше кака?

– Ну пап! Выше твоей, трудно заслужить! Ты её в настоящей войне получил! – Митька говорил, вынимая из внутреннего кармана кителя орден «Красной Звезды», аккуратно завёрнутый в носовой платок. – А я так, басмачей отлавливал.

Прошло ещё два года. Дмитрий вновь возвращался домой. Поседевший, с загрубевшим под чужим солнцем лицом. В поношенной песчанке с погонами рядового и в панаме. На этот раз насовсем. После бурной встречи, опять вышел во двор с отцом. Не дождавшись, пока сын заговорит первым, заговорил отец:

– Мить, что приключилось-то? Погоны опять без звёздочек, и цацки нету?

Дмитрий помолчал несколько секунд, жадно затягиваясь сигаретой. Внезапно весело засмеялся:

– Судьбы у нас с тобой бать, такие видимо. Получать цацки, потом терять их. Но ты смог вернуть свою, а мне уже не судьба.

Отец покряхтел, потом спросил:

– За дело, сынок?

– За дело, бать. За дело. Не жалею ни о чём.

Вновь наступила зима. На улице стояли лютые, уральские морозы. А в избе, как и много лет назад, трещали в топке поленья, и добротная русская печь одаривала всех своим ровным, ласковым теплом. Матушка всё также сидела за своей неизменной прялкой, а отец вполголоса чертыхаясь, перебирал какую-то запчасть к своему «Запорожцу». Дмитрий, в своём углу, чинил радиоприёмник. Отец вдруг бросил отвёртку, яростно заругавшись:

– Да растудыть твою в качель!!! Митрий, бросай тоже валандаться, пойдём покурим!

Дмитрий отложил тестер, пошёл к печке. Следом, обтерев руки тряпицей, подошёл отец. Отстегнул костыль, положив перед топкой, сел на него. Дмитрий уселся рядом на корточки.

– Мить, как ты так сидеть можешь? Не затекают ноги-то?

– Привычка пап. Оттуда. Утром-ночью там камни холодные, застудиться можно. А днём-вечером раскалённые. Постоянно что-то подкладывать, это муторно. Вот и привык так сидеть. – Дмитрий рассмеялся. – На работе мужики заметили тоже, так сижавые за своего приняли. Оказывается зэки, у кого большие срока, тоже так сидят.

Мужики закурили. Примолкли, смотря на пламя бьющееся в топке печи. Взгляды обоих затуманились, словно рассматривая своё прошлое, в жарких языках огня. Каждый видел своё. Отец видел отсветы чадящего пламени горящего немецкого танка. А сыну мерещились пылающие наливняки, на перевале Саланг…

Мама

Митька проснулся, повозился на печи, прислушался. В доме стояла тишина, только громко тикали настенные часы.

– Эх! Опять проспал, не проводил на работу папу с мамой, – подумал он.

В избе было ещё темно, серые предрассветные сумерки еле пробивались сквозь окна покрытые изморозью. Он сполз с лежанки, протопал к выключателю. Тот был высоко, но мама перед уходом, обязательно ставила под него стул, чтоб Митька мог включить свет. После щелчка выключателя, страшные тени выползающие из-под кровати и шкафа, сразу исчезли.

На столе стояла чашка с супом, заботливо накрытая полотенцем, и стакан с чаем. Сам Митька считал себя уже взрослым, и давно мог и чаю себе налить, и покушать наложить. Но мама по привычке, перед уходом всё оставляла на столе, боясь что её поскрёбыш ошпарится из чайника, или супом из чугунка.

Кушать не хотелось. Митька нырнул под койку, и вытащил из-под неё картонную коробку со своими богатствами. Митька был просто сказочно богат! Самая ценная вещь, это конечно магнит! Вы даже не представляете что это за чудесная вещь! Сколько с ним можно делать интересного! Самое интересное было, это нащупывать магнитом осколки у папы в ноге. Представляете, обычная нога, только по колено отрезанная, а к ней магнит притягивается! Ещё у него было увеличительное стекло. Это тоже очень интересная вещь! Особенно летом, когда им можно прожигать бумагу. Ну и по мелочи много чего. Например цветные детальки от телевизора, которые Митька выклянчил у дяденьки, который налаживал у них телевизор.

Пока Митька возился со своими сокровищами, за окном окончательно рассвело. Убрав всё в коробку, а коробку спрятав под кровать, Митька решил сходить к маме с папой на работу. Работали они на мебельной фабрике, была она недалеко, и Митька часто туда бегал. Сейчас и дело было у него на фабрике. Понадобились Митьке чурочки деревянные специальной формы. Танки он из них делал. Чурок у папы много было, но все прямоугольные, и из них только «Тигры» получались, с квадратными башнями. А на работе у папы, он закруглённые деревяшки видел, как раз на башню для «Т-34». Ну а если даже не найдёт, то папа вырежет любой формы.

Подойдя к проходной фабрики, Митька поздоровался с охранником. Сегодня дежурил дядя Муса. Весёлый и добрый дяденька. Он в Новый год Деда Мороза изображал! Так он Митьке все карманы конфетами забил! Правда и Митька постарался, стишок рассказал, которому его мама научила. Дядя Муса, в ответ на Митькино приветствие заулыбался.

– О, кто идёт! К отцу пришёл? Ну проходи, проходи!

Митька не сразу пошёл к папе в цех. Первым делом, Митька зашёл на фабричную конюшню. Лошадей там было всего три, но ходил туда Митька в основном из-за Орлика. Это был конь! Настоящий боевой конь. Орлик в армии служил, но захромал и его списали, так он на фабрике очутился. Его и Митькин папа любил, когда была возможность, он выпрашивал у начальства Орлика, возил для дома что-то, а когда дела заканчивались, учил Митьку запрягать коня, и даже ездить верхом.

В конюшне было чисто, уютно и тепло. Пахло конским потом, кожаной упряжью, дёгтем и немножко лошадиным навозом. Конь сразу узнал его, и потихоньку всхрапнул.

Конюхом был немой дядя Петя, он никогда не мешал Митьке подкармливать и общаться с Орликом. Но на всякий случай, Митька сказал:

– Дядя Петя, можно я Орлику хлебушка дам? – конюх в ответ утвердительно помычал.

Митька вынул из кармана пальтишки краюху хлеба, прихваченную из дома. Подошёл к стойлу любимого коня, тот задрал голову и тихонечко заржал, показывая что рад встрече. Митька протянул краюху, тот осторожно взял её губами. Митька, дождавшись когда Орлик прожуёт угощение, зашептал:

– Когда наступит лето, папа обещал взять тебя к нам на весь день. А ещё он сделал мне шашку. Как настоящую! Только деревянную. И седло обещал у кого-то взять, чтоб я в седле научился ездить. И поскачем мы с тобой в поле! Ты под седлом, а я с шашкой!

Орлик внимательно слушал его, прядая ушами и кося лиловым глазом. Потом ткнулся бархатными, чуть влажными и тёплыми губами Митьке в щёку, как будто поцеловал на прощанье.

В цеху, где работал отец, было шумно. На разные голоса гудели и визжали различные станки. Митька осторожно, так чтоб никому не мешать, подошёл к станку, за которым работал его папа. Тот заметил сына, выключил станок.

– Митрий, тебе чего дома не сидится?

– Скучно дома, пап. И мне чурки нужны, чтоб танк доделать.

– Ну это дело! Пойдём пока в курилку, а потом скажешь что нужно. Найдём.

Остальные станки стали тоже отключаться по очереди. Мужики, тоже решили перекурить и потянулись в курилку. Все эти взрослые, сильные мужчины хорошо знали Митьку и уважали его папу. Каждый старался что-то сказать ему доброе, ласково потрепать по голове. Кто-то сунул Митьке в ладошку карамельку, облепленную деревянными опилками. Когда все расселись на лавках расставленных вокруг большой урны, к Митьке прижавшемуся к отцу, подошёл молодой парень. Митька плохо его знал, тот недавно пришёл из армии, некоторое время был учеником у Митькиного отца, а недавно стал работать за станком самостоятельно.

Подойдя, парень покопался в кармане спецовки, и вынул что-то небольшое, завёрнутое в тряпицу.

– Давно тебя не было, Митёк. Я уж через отца хотел тебе передать, да ты вовремя появился. Держи, – и отдал Митьке свёрточек.

Митька нетерпеливо развернул тряпочку, и чуть не захлебнулся от счастья. У него в руках оказались две петлицы с эмблемами погранвойск, и знак «Гвардия». Парень продолжил:

– Ты уж извини, фуражку мой братишка отобрал. Ну так я тебе это принёс, пусть гвардейка тебе как память о Доманском будет.

Мужики загомонили, кто-то спросил:

– Володь, она с тобой на Доманском была? В бою? – Парень смутился, ответил:

– Ну да. Петлицы-то с парадки, а гвардейка всё время на ХБ была. – Посыпались ещё какие-то вопросы, шутки. А Митька потихонечку сполз со скамейки, и приготовился убежать в потаённый уголок, чтоб насладиться обретённым богатством. Его манёвр заметил отец:

– Нука цыц! Куда настропалился? Чай не леденец дали, чтоб ты молчком свинтил, и схрумкал его. Чего сказать нужно? – Митька засмущался, но подошёл к парню, и протянул ему ладошку со словами:

– Спасибо Володя!

Парень с серьёзным лицом пожал протянутую ладошку:

– Носи с честью, боец!

Мужики завели какие-то свои разговоры, в основном о том кто, когда и где был. Почти все они успели хлебнуть военной доли. Кто-то, как и Митькин отец, в Великую Отечественную повоевал, кто-то только с японцами успел. Один в Венгрии орден получил.

Отец отвёл Митьку в сторонку, спросил:

– Ты позавтракал?

– Неа, неохота было.

– Ладно, мне сегодня некогда будет, план делать надо. Для танков твоих, я в конце смены детали вырежу. А ты к мамке беги, она тебя и покормит.

Митькина мама работала в лакировочном цеху. Она, и ещё несколько женщин покрывали лаком стулья, выпускаемые фабрикой. От этого цеха, ещё издали сильно пахло нитролаком. Митька больше любил запах дерева, но и запах нитролака был родным и привычным. Сколько Митька себя помнил, эти запахи всегда окружали его, именно они ассоциировались у него с родителями. От отца после работы пахло деревом, горячими опилками и стружкой. А от мамы ацетоном и лаком.

Подойдя к двери цеха, Митька несколько секунд постоял, собравшись с духом глубоко вздохнул, и открыл дверь. Дальше начались муки. Несколько тётенек, заметив кто пришёл, побросали работу и кинулись к Митьке. Митька стойко терпел, перенося пошлёпывания, щипки, поглаживания, попытки расцеловать. Он знал что это только цветочки.

Распахнулась дверь в другую половину цеха, и оттуда влетела тётя Шура. Вот это было действительно страшно. Это была крупная, рослая женщина, с вечно распущенной гривой густых, длинных, медно-красных волос. Она и в обычное время фонтанировала дикой, необузданной и неуёмной энергией. А уж при виде любимого племянника… это можно было сравнить с вихрем, ураганом, торнадо, цунами, всё это вместе, в одном лице. Раньше, это стихийное бедствие, частенько заканчивалось Митькиным рёвом и слезами. Но в этот раз, Митька решил стойко всё выдержать. За какие-то секунды, Митька был затискан, расцелован, покружён в каком-то диком танце, несколько раз подброшен (слава Богу, число подкидываний равнялось числу приземлений на руки). Митька, несмотря на обещание самому себе всё вытерпеть, был готов уже разреветься. Но вмешалась мама.

– Шурка! Неугомонная! Оставь мальца в покое! Обслюнявила всего!

Тётя Шура приходилась Митькиной маме толи двоюродной, толи троюродной сестрой, но была намного младше, потому и обращалась уважительно.

– Тётя Дуся, но он у вас такой пухленький, такой мяконький, такой хорошенький!!! Съела бы! – Причитала тётка, поставив Митьку на ноги, но всё еще продолжая того теребить и трепать за щеки.

Почувствовав под ногами твёрдую почву, Митька юркнул за мамину спину, и уткнулся лицом в её халат. Первая слезинка, уже выкатившаяся из глаз, моментально высохла. Плакать сразу же расхотелось, оказавшись под маминой защитой. Мама извлекла Митьку из-за спины и нарочито строго, хотя у самой глаза лучились счастьем, сказала:

– Чего тебе дома не сиделось? Чего прискакал? Не ел поди ничего? Голодный?

Подошло уже время обеденного перерыва, женщины потянулись обедать. Кто-то пошёл в столовую, кто-то устраивался в раздевалке за столом. Мама с Митькой также уселись за стол, мама выложила на стол захваченный из дома обед. Покормив сынишку, мама в уголочке постелила несколько ватников, сверху накинула свой халат, и уложила на него Митьку. Тот немного поворошился, под монотонный разговор женщин быстро заснул.

Проснулся Митька задолго до окончания смены, проснулся и долго лежал в сумраке, прислушиваясь к звукам в цеху. Наконец смена закончилась, женщины стали заходить в раздевалку, а Митька выскочил на улицу. Там он подобрал несколько застывших потёков лака, которые очень здорово горели, если их поджечь. Побаловался с паром, фыркающим из трубы выходящей из цеха. Вскоре и отец подошёл, дождались маму и пошли домой.

Придя домой, Митька сразу нырнул за своей коробкой, забрался к себе на печку, и долго возился со своими богатствами. В основном конечно со знаком «Гвардия» и только что приобретёнными петлицами.

Родители тем временем занимались своими делами. Мама подогревала ужин и накрывала на стол. А папа что-то налаживал.

Поужинав, отец принялся подшивать Митькины валенки, которые тот протёр катаясь по обледеневшей дороге. А мама принялась прясть шерсть, чтоб потом связать всем варежки.

А Митька пристроился к матери, и стал отшелушивать с её натруженных рук тоненькие плёнки нитролака. Как бы мама ни мыла тщательно руки растворителем, тонюсенькая плёночка лака на руках всё равно оставалась. Вот эту плёночку и сдирал осторожно Митька. А потом прижался к матери, и засопел засыпая, и ощущая неповторимый мамин запах.

Прошло много лет.

Митьке было хорошо и приятно. Он куда-то летел, даже не ощущая потока встречного воздуха. Это было похоже на невесомость, когда и тело, и руки и ноги абсолютно ничего не весят. Такая же невесомость была и в голове. Впервые за долгое время не было никаких мыслей. Совсем никаких. Была только полная эйфория, ощущение невиданного счастья.

– Всё, – констатировал врач, снимая с лица марлевую повязку, – Он ушёл, – сделал несколько шагов к двери, остановился, и с какой-то бессильной злостью продолжил:

– Почему? Ну почему? Ведь раны-то были пустяковые! Он никак не должен был умирать! Наверное контузия от фугаса что-то в нервной системе нарушила. Пока мы пытались его вытащить, он как будто сопротивлялся! Как будто сам решил умереть!

Нет боли. Нет смертельной усталости. Нет ничего, кроме полёта.

Внезапно раздался тихий, далёкий, еле слышный голос. Он прислушался. Словно издалека, голос звал его:

– Митенька, вставай сынок, просыпайся.

И запах. Неповторимый мамин запах, перемешанный со слабым запахом лака…

Главврач госпиталя зашёл в палату выздоравливающих, где и Митька ждал своей выписки. Все подтянулись, ожидая что скажет медицинское начальство. Врач подошёл к койке, на которой сидел Дмитрий:

– Ну что прапорщик, собирайся. Получай обмундирование, документы, и дуй домой в отпуск. Везунчик ты, однако. Больше пяти минут был за гранью. Я тебя и откачивать бросил, – помолчал несколько секунд, и сказал, – силён твой ангел-хранитель.

Митька улыбнулся, подумал:

– Сказать ему что ли, что меня просто мама позвала? – Но вслух сказал, – спасибо вам доктор.