Живая память. Непридуманные истории, документальные свидетельства, рассказы очевидцев о Великой Отечественной

Милая Верочка! Какой радостью наполняется весь мой организм, мысли, сердце, душа – если таковая вообще существует, после прочтения твоего письма. Особенно последнее письмо принесло мне радость, вселило надежду на будущую счастливую жизнь. Ты согласна дать мне сына или дочь, осуществить постоянную мою мечту. Ведь ты долгое время не желала этого, считая, что ребенок делает жизнь более тяжелой и менее интересной. Я же всегда считал наоборот, никогда не отказывался от ребенка, от тех тягот, забот кот. он возлагает своим существованием на родителей. Несомненно на мать падает основная доля заботы, большая, добавочная, трудная но почетная обязанность кормления и воспитания его. Но ведь ты меня знаешь дорогая Верочка, что я могу и умею тебе помочь в этом. Я приму от тебя некоторую долю этой обязанности, постараюсь принять как можно большую, что бы облегчить тебе, что бы, как-то уровнять и компенсировать твою затрату труда, энергии и сил положенную до рождения ребенка, на его воспитание до появления на свет в внутри матери, тогда когда отец не может непосредственно в этом участвовать. Милая Верочка ты не представляешь как я желал и сейчас желаю иметь от тебя ребенка. Все равно дочь ли или сын будет. Но сейчас до этого еще долго. Пройдет по крайней мере не менее двух лет, как я услышу этот детский плачь, как увижу тебя кормящей его грудью. Дорогая моя женушка, вот мечта, осуществление которой я хотел бы видеть. Но стоит ли говорить и мечтать об этом, когда опасность для этой мечты так близка. Мне сейчас вредны такие мысли. Когда одолевают такие мысли, такие мечты то жизнь становится как то еще дороже. Независимо от себя начинаешь оберегать ее (жизнь) больше чем следует, а это ведет к вредным последствиям. Лучше оставим мечты о будущем до нашей встречи. Ведь только тогда можно быть уверенным в выполнении их. Вот я тебе пишу о будущей встрече, а откровенно говоря очень мало в этом уверен. Сколько командиров было со мною и их уже нет. А ведь они тоже мечтали так же как и я, как мы с тобою. У них тоже были жены, девушки. И нет больше их мечты. Будем надеятся, что у нас так не получится. Ведь в лотереи кто то выигрывает, кто то бывает счастливцем. Так и здесь большинство остается без выигрыша оплачивая однако свой билет, а единицы выигрывают. Билет Верочка куплен, нужно ждать тиража, т.е. результатов. На билет поставлено все мое состояние, для меня это жизнь, для тебя же радость и счастье или же временное несчастье. Именно временное. Не придавай столь много значения мне в твоей жизни. Это тебе так кажется, от постоянной мысли обо мне. Ведь ты же еще не знаешь жизнь. Много, много людей жили лучше нас, много мужчин лучше меня. Смотри здраво на жизнь.

Верочка, я чувствую, что тебе не очень то хорошо там жить. С питанием конечно у вас лучше чем здесь но все же не то, что хотелось бы иметь. Война, дорогая моя, война! Приходится как то мирится с этим! Я очень тобою доволен, что ты готова пережить что угодно ради нашей встречи. Верочка, милая моя, не жалей ничего, не жалей ты несчастных своих туфель, ходи в них. При первой возможности я вышлю тебе деньги. Они находятся сейчас в сберкассе, а книжка у твоей мамы. Если бы ты была у мамы ты бы могла их взять. Тебе же переслать смогу только тогда, когда попаду в Ижору, а это ведь у меня бывает только раз иногда два в месяц. Сегодня десятое, а я был 7 го. Письмо же твое получил тоже только 10 го. Если бы оно пришло дня три раньше. Тогда бы я мог выслать уже тебе. Верочка, я хотел выслать тебе аттестат, что бы ты получала ежемесячно деньги, но у командиров жены кот. находятся на Урале, отослав аттест. говорят, что жены их не получили, а потому я пока воздержался посылать его т.к. оформив документ ни я, ни ты денег не получим. Мне лично деньги не нужны, я их кладу на книжку для тебя. Если ты приедешь, то на год, а скромно и на два года тебе можно будет на них жить. Надеюсь взамен нашей встречи я смогу сделать тебе хороший подарок. Верочка, я пишу, что денег моих хватит тебе прожить год, два это потому что ты ведь может быть скоро приедешь обратно, а война протянется может быть до конца года, да еще задержат в армии месяца 3-4. Это при благоприятном исходе войны для нас. Пока что вполне здоров, ни разу не болел и не собираюсь конечно. Даже как то немного пополнел что ты заметила из фотогр. Первое фото это в первый день нахожд. в армии, еще в своей гимнастерке. На ней я здорово похудевший. Будь здорова. Не грусти. Надейся на лучшее. Целую. Твой и любящий тебя, Георгий.

На полях: 2 ч 54 м ночи. 10-2-42

–

2-4-42 г. 0.13

Милая моя Верочка, как мне жаль, что я тебя обидел своим письмом в кот. я описывал впечатление произведенное твоей фотографией на меня.

Дорогая, прости меня за неправильно описанное впечатление из кот. ты поняла то, что я не хотел сказать.

Ты не думай, что мне приятнее было бы смотреть если бы ты была бледнее и худа конечно нет. Наоборот мне приятно. Я очень доволен, что хоть ты сохраняешь себя. Ведь я всегда, во всех письмах тебя просил и сейчас прошу сохранить себя, сохранить как можно лучше. Сохрани свое здоровье, свою молодость. Сохрани себя для меня и для себя самой. Если я вырвусь, вернее волей, какой то волей случайности останусь жив, то я отблагодарю тебя за твое здоровье, за сохраненную молодость. Ну а если мне не удастся отблагодарить, то все же ты будешь благодарить сама себя, а так же и…..

Я не окончил фразы, но она и так понятна моя милая, дорогая женушка. Пройдет время раны залечатся, все сгладится. И то, что я говорю, что пишу оправдается. Что бы ты мне об этом не писала, что бы ты не говорила, все же я буду прав и ты это сама знаешь хотя и не хочешь этого сейчас. Я знаю, что тебе страшно об этом думать, ты не желаешь этого, но жизнь имеет свои права, так было, так и будет.

Я читал твои письма к мамаше в кот. ты пишешь точно так же как мне. Жизнь твоя без мамаши потеряет цель, жизнь не в жизнь будет, как ты выразилась. Ты пишешь ей «зачем тогда мне жить, когда нет вас». Милая Верочка, зачем такие возвышенные слова, как они нехорошо выглядят. Ведь исстари ведется, что выросшая дочь уходит от мамаши, делается независимой от нее и довольно часто совершенно забывает ее. Это тоже нехорошо, даже преступно. Но то, что все переживания не вечны это неоспоримый факт. Я знаю, что одно время тебе без нас будет трудно, но счастливая жизнь у тебя может быть и без мамаши. Ты только подумай между вами имеется какая-то разница лет и эта разница лет для вас послужит разлукой, рано или поздно. Это просто и обыденно. Ну не будем об этом говорить.

Вобщем милая Верочка, сохрани себя, не жалей ничего для этого, не жалей «тряпок» если это потребуется. Напрасно ты не пользуешься рынком. Я послал тебе пятьсот рублей, когда получишь напиши, я вышлю тебе столько, сколько тебе потребуется. А выслал я тебе мало только потому, что имею сведения о том, что деньги очень плохо доходят. Сейчас я выслал тебе аттестат на 300 руб. ежемесячных. Получать будешь в гор. военкомате. Аттестат выслал также на горвоенкомат, где и узнай о его судьбе. Деньги по аттестату будешь получать только с мая месяца. Остальные деньги я буду вносить в сберкнижку. Учти, милая, что у меня имеется еще книжка при себе кроме той, что у мамаши и та и другая завещены тебе. Но не будем об этом говорить, а то ты снова рассердишься на меня. Будешь говорить, что тебе не нужно никаких завещаний, что жизнь твоя будет спорчена и прочее. Но ты никак не хочешь понять, что если что либо случится, то нужно все учесть. Вот такие то дела девочка. Но вот, то что ты стала редко писать это плохо. Я вижу из твоих писем, что ты теперь пишешь только тогда, когда получаешь мои письма. Если же я долго не пишу то так же и ты изволишь не писать. А ведь у нас разные условия, непохожие друг на друга совершенно. Вот например с 10 февраля за (почти) два месяца я сумел написать тебе коротенькое письмо. Да и то принимался несколько. Ведь я был ранен в руку, она у меня не могла писать долгое время, о чем я просил сообщить тебе твою маму. Теперь все в порядке. Да и тогда, когда вполне здоров в наших условиях невозможно бывает написать долгое время. А вот почему же ты редко пишешь. Ведь время у тебя некуда девать или же.....

Твоя мама и Вова живут сравнительно хорошо, во всяком случае не хуже чем ты сейчас. У нее довольно часто живут военные то кухня то склад какой либо, так что ей кое-что остается, а картофель у нее еще есть и его хватит и на весну.

21 марта умер мой брат Вася, Клавдя работает в Л-де, а мама дома с ее дочкой Ларой.

Не пиши…….

–

Оставлено 8 незаполненных текстом строчек.

Штамп: ПРОСМОТРЕНО военной цензурой

Уважаемая Вера Михайловна!!!

Прежде всего посылаю вам боевой привет с Ленинградского фронта от друзей и товарищей Вашего мужа и желаю Вам хорошей, свободной, веселой и счастливой жизни. Вы меня не знаете, но я познакомлюсь с Вами в письмах.

Вера Михайловна с первого же своего знакомства я вынужденно должен сообщить о безвременном горе, постигшем Вас.

Сегодня ночью, т.е. 4.04.42 г. в 1 ч. 40 м ночи Ваш муж Георгий Шулепов погиб на своем боевом посту, смертью храбрых, от черной вражеской пули. Вера Михайловна Георгий честно погиб на боевом посту. До последней минуты он с полным сознанием своего долга перед Родиной, боролся за правое дело, боролся за счастливую, свободную жизнь своих родных и знакомых, своих соотечественников. Вечная слава мужественному воину РККА Георгию Шулепову. Спи спокойно верный друг и товарищ. Мы поклялись за смерть своего друга жестоко отомстить. Враг ответит нам за эту смерть десятками и сотнями своих жизней зараженных коричневой чумой. Перед прахом Георгия я мысленно дал себе обещание в том, что все чем я смогу помочь его родным, разделить общую тяжесть горя – я выполню; поэтому Вера Михайловна какие у Вас будут поручения, сообщите мне и я их обещаю выполнить.

Какая странная жизнь? Еще за два часа до его смерти я беседовал с ним делая и составляя план работ на ближайшие дни, после чего он пошел выполнять одно боевое задание, а я другое. И вот возвращаясь после выполнения своего боевого задания я узнаю, что Георгий тяжело ранен. Спешу к нему. Но уже в дороге встречаю его прах. Так тяжело мне стало, но я быстро взял себя в руки, и вся тяжесть утери превратилась в злобу и ненависть к нашему общему врагу.

Как ни тяжело сейчас сообщать Вам об этом, я должен это сделать, а Вы рано или поздно должны узнать.

Ваша мама и его мама еще о смерти Георгия не знают и я сейчас обдумываю как лучше им сообщить. Я с той и другой знаком и на днях пойду специально и сообщу об этом. Теперь у него остались некоторые вещи и деньги. Деньги в количестве 1100 руб. я перешлю на Ваш адрес т.к. эти деньги предназначены для Вас. Кроме того, выясню относительно получения жалования за последний месяц и все направлю Вам. Вещи же: часы, документы я передам Вашей мамаше. Мы все собирались вместе поехать в Ленинград для того, чтобы оформить свои дела в части распределения […] вещей, но поездку все откладывали т.к. очень много было работы. Так и не удалось нам туда съездить. Я же предполагаю все же побывать в этом героическом городе и у Вашей мамы узнаю где его вещи для того чтобы перекинуть их к маме.

Похоронен Георгий сегодня. Место очень живописное; на берегу реки Невы. Место могилы я в письме точно не укажу, а маме точно нарисую и сообщу. Кончаю писать. Все новости и изменения в нашей жизни сообщу. Мой адрес Вы знаете. Поэтому повторять его здесь не буду.

Здесь же прилагаю незаконченное письмо Вашего мужа.

Передаю еще раз боевой привет от друзей и товарищей Вашего мужа. Передайте привет Вашим подругам и сослуживцам. Помните мы крепко держим наши рубежи. Враг не пройдет и будет разбит на подступах к Ленинграду.

С приветом. Подпись: Серпачев.

4.4.42 г.

Конверт: Красноармейское

Г. Новосибирск. Пр. Сталина дом 5 кв 26

Шулеповой Вере Михайловне

Д.К.А. ППС-20; 261 ОПАБ подр. 5

Серпачев

На обороте: ПРОСМОТРЕНО военной цензурой (второй строкой)

Публикация Зинаиды Ситниковой (+)

и Татьяны Рогачёвой (+2016)

УСТЬ-ИЖОРСКИЙ ГЕРОЙ.
Об Игоре Александровиче Краснобаеве^[23].
Генрих Мартюгов

В Усть-Ижоре, неподалёку от ограды памятника погибшим разведчикам Второго отдельного разведывательного батальона, рядом с могилой разведчика старшего лейтенанта Павла Филипповича Кондакова находится могила Игоря Александровича Краснобаева. Этот человек достоин вечной памяти за служение Отечеству в годы Великой Отечественной войны и в мирное послевоенное время.

Игорь родился 26 апреля 1923 г. в семье военнослужащего. Его мать, Анна Михайловна, работала учительницей младших классов усть-ижорской школы. С 1936 г. она одна воспитывала Игоря и его сестру Галину (1926 г.р.), жили они весьма скромно. В 1940 г. Игорь окончил ижорскую десятилетку, но из-за слабого сердца его не призвали для службы в армии. В школе среди одноклассников он выделялся приятной внешностью, красивым певческим голосом, прекрасным знанием немецкого языка (свободно разговаривал, читал на немецком великих поэтов, особенно любил Гёте), впоследствии изучал другие языки (болгарский, французский, итальянский, английский).

Осенью 1941 г. Игорь, патриотически воспитанный в семье и в школе, добровольно попросился в армию. Его взяли в Красноармейский ансамбль песни и пляски. А в 1943 г. направили в Москву на курсы переводчиков. По возвращении в ансамбль, Краснобаев фактически стал работать в агентурной разведке на территории Германии, Югославии, Болгарии. За ценную для нашего командования информацию, добытую во вражеском тылу, и проявленный при этом героизм Игорь награждался военными орденами и медалями.

Однажды в Болгарии его раскрыли как разведчика, и он бежал ночью на неосёдланной лошади. Преследователи убили под ним скакуна. С сильной болью от ушиба при падении ему удалось в ночи уйти от преследователей и добраться до места дислокации ансамбля.

Осенью 1945 г. Игорь был уволен из армии в звании гвардии старшего лейтенанта, имея орден Красной Звезды, медали «За отвагу» и «За боевые заслуги».

Для мирной жизни Игорь вернулся в Усть-Ижору к матери и сестре. Стал работать в г.Пушкине, в лагере для военнопленных в качестве переводчика и следователя. Военнопленные считали Игоря немцем (за прекрасный немецкий язык), относились к нему с уважением за корректное обращение с ними, дарили ему деревянные самоделки высокого качества (скрипка, чернильный прибор). В 1947 г. Игорь перешёл работать на Средне-Невский судостроительный завод секретарём комсомольской организации и преподавал немецкий язык в вечерней школе п.Понтонный до декабря 1949 г.

Игорь Александрович скончался 30 января 1950 г. (возможно, от инфаркта миокарда), находясь перед смертью в полном сознании. У постели больного сына Анна Михайловна по его просьбе читала вслух Маяковского, стихи которого Игорь любил и многие знал наизусть. По ходатайству матери (в то время она была депутатом Усть-ижорского поселкового Совета депутатов) и многих его друзей, похоронить Игоря разрешили на прицерковном кладбище у храма Александра Невского. По количеству участвовавших в похоронной процессии его коллег, друзей, учеников и знакомых было ясно, что Игоря Александровича Краснобаева уважали и любили за его дела и человеческие качества все, кто имел счастье общаться с ним.

Прежде ежегодно к 9 Мая его могила приводилась в порядок, были свежие цветы. А с 2006 г. она, к сожалению, перестала быть посещаемой.

Хочется верить, что имена героев – наших земляков – не будут забыты, а их могилы – не будут потеряны или разрушены. Ведь те, кто рисковал собственной жизнью для свободы Отечества, достойны памяти не только своих родственников, но каждого ныне живущего и заслужили вечную благодарность последующих поколений.

ОТ СЕРДЦА К СЕРДЦУ

КОЛПИНО – АЛТАЙСКИЙ КРАЙ – КОЛПИНО.
Таисия Рогаткина

Моё детство точь-в-точь похоже на детство тысяч таких же детей, переживших страшное время, имя которому – война.

Рыба на Благовещение

Мы в Колпине жили, на пр.Ленина, 9. Мама работала на Ижорском заводе, делала детали к танкам. Мне было 9 лет, а сестре – 4. Я хозяйничала по дому, за водой ходила на речку. Как-то попала под обстрел, села под дерево и смотрела, как осколки падают в речку. Обстрел был миномётный и шрапнелью – мы уже разбирались. Когда обстрел закончился, пошла домой с водой.

Началась зима, совсем стало плохо. У меня начался понос, и меня отвезли в больницу в Ленинград. Там каждый день выносили мёртвых детей. Мама приехала проведать, и я попросила, чтобы она забрала меня домой. Посадила она меня на саночки, и двинулись мы в путь. На наше счастье, пошёл поезд в Колпино.

Все колпинцы, которые ещё могли ходить, старались дотащиться до поля за городом, чтоб раздобыть капустных листьев. Нередко над головами кружили немецкие самолеты и скидывали листовки «Доедайте горох и бобы и стройте себе гробы». Иногда из пулемётов строчили прямо по людям. Маму Бог миловал. Как-то раз она ничего не могла набрать, подошла к речке, а там – рыба глушёная. Вытащила мама рыбину, а было то в Благовещение!

Мы уже не боялись ни обстрела, ни бомбёжки, при воздушном бое бегали на крышу. Там мы, ребята, искали фугаски и кричали старшим. Помню, был обстрел, а кровать моя стояла напротив окна, и вот осколок влетел прямо под кровать. С тех пор мама всегда укладывала нас с сестрой вместе с собой – в простенок.

В нашем бомбоубежище сделали склад продуктов. Как-то мы стояли, смотрели, как разгружают машину, а солдат развязал мешок с горохом и всем ребятам насыпал: девочкам в подолы, а мальчишкам – в рубахи. Мы все скорей домой побежали – варить.

Когда приезжала кухня солдат кормить – мы уже все стояли с котелками: авось, дадут!

Однажды мама бутылку водки (давали по талонам – карточкам) обменяла на конскую шкуру. Из шкуры варили студень.

Царский обед

Весной стало легче: пошла крапива, лебеда, из крапивы щи можно сварить, из лебеды лепёшки напечь на веретённом масле. Как-то к нам приехал сосед по коммунальной квартире – просить маму, чтоб она не жгла его книги. Мама накормила гостя свежесваренными щами да лепёшками, так он сказал: «Верочка, у Вас царский обед». После войны этого соседа мы не видели.

Привели к нам в квартиру солдат из Сибири на постой. Они переночевали, а утром их подняли и повели в наступление. К вечеру вернулись только трое, остальные все погибли.

В сентябре 1942 г. готовилось большое наступление. Тех, кто с детьми, решили эвакуировать. В августе таким не выдали карточки. Нам тоже не выдали. Погрузили нас на машины и повезли к Дороге жизни. Ждали там дня три тёмную ночь, прежде чем посадили нас в баржи и повезли через Ладогу. Барж было десять. Плывём, значит, по Ладоге, все сидят внутри баржи, а я была любопытная, и очень мне хотелось посмотреть, что там наверху происходит. Полезла я по трапу, а баржа в это время наткнулась на провод от мины, свалилась я на головы сидящих внизу людей. Те подняли крик: «Чей ребенок свалился?», а мама сразу сказала: «Конечно, мой».

На другой берег пришло в тот раз семь барж, а три неизвестно куда пропали. Всех прибывших стали кормить, а мама очень следила, чтобы мы не объелись. Посадили нас в товарные вагоны и повезли в Сибирь. Ехали долго: пропускали военные составы. Привезли в Барнаул, поселили в наскоро сколоченный барак, сырой и холодный, посадили на нары. Хлеб давали по карточкам.

Из деревни Ивановки приехала одна женщина менять продукты на вещи и сказала, как доехать до её деревни. Пошли на вокзал, доехали до станции Колманка. Попросили по телефону, чтобы за нами прислали 2 подводы и привезли в Ивановку. Поселили нас в избы к людям. Мамины вещи все оказались у хозяйки дома. Их мама выменивала у неё на еду. С нами была ещё одна семья – женщина с сыном и матерью. Она умела шить и обшивала всю деревню, поэтому жила хорошо. (Когда мне пришлось выбирать – школа или курсы кройки и шитья? – я выбрала курсы, чтобы иметь кусок хлеба. Окончила четыре курса и стала шить себе и людям.)

Наша жизнь после войны

Мы в Ивановке. 9 мая объявили о Победе. Слава Богу, война кончилась. Нас пригласили ехать домой. Мама пошла с документами в райцентр. Выдали рейсовые карточки на продукты.

В начале сентября выехали. Дорогой кормили на станциях. Ехали тоже долго: пропускали все встречные поезда с фронтовиками. Однако домой было ехать радостно.

Довезли до Ленинграда, а оттуда поехали назад в Колпино. Мама оставила нас на колпинском вокзале, сама пошла домой, где мы жили до войны. Квартира наша горела, новые люди сделали в ней ремонт, и маме предложили заплатить за него, если хочет вернуться на прежнюю жилплощадь, а денег не было даже на хлеб. Так что остались на вокзале и жили там три дня. Мама пошла на Ижорский завод в отдел кадров. Подала паспорт, а в нём не было печати об увольнении. Выходило, что мы сбежали в военное время, может быть даже, с военного завода, а это означало 10 лет тюрьмы. Но кадровичка пожалела нас, детей, и посоветовала маме поскорее устроиться на работу, куда возьмут, и сменить паспорт.

Так мы оказались на кирпичном заводе. Поселили нас в школе на Загородной улице, в большом классе: шесть семей и много девушек-одиночек. Поставили плиту, топили для обогрева и готовили на ней, когда было что варить. Хлеб давали по карточкам. Детям по 300 граммов, рабочим по 500. Да и то не всегда были деньги, чтобы выкупить. От получки до получки денег не хватало, вот и сидели голодные.

С нами жила семья евреев, мать с дочкой. Смотрим, мать приносит кусочки хлеба (побирается). И мы с Валей поехали в Ленинград, да и Лида с нами. В магазинах тогда хлеб продавали на вес, были довесочки, их нам и отдавали. Другой раз и булочки дадут. Мы наедимся и маму накормим. Мама всё время болела.

Спустя какое-то время нас переселили в бывшую кузню. Посередине помещения поставили плиту, а около стен – кровати. И все мы сидели около плиты. Не помню, сколько там было семей. Прожили зиму, и переселили нас на пожарную каланчу. Внизу машины, а на втором этаже – мы. Там две комнаты было, одна семейная, а нас было три семьи: у Ефросиньиных четыре человека, у нас – трое, у Поплавских – пятеро, но жили дружно.

Как-то раз к нам из деревни приехала женщина. Видит, что мы все голодные, и говорит: «Вам надо поехать на станцию Дно, купить творог, а здесь продать к Пасхе как раз вовремя». Мама была на работе. Ефросиньины быстро собрали меня и Валю (их младшая сестра), нашли эмалированные вёдра, поставили их в мешки и надели нам на плечи. Взяли мы денег, какие были, и отправились на Витебский вокзал. Билетов у нас не было, поехали на подножке. Поезд останавливался часто. Мы спрыгнем, а когда он тронется, опять вскочим и едем. Но нас заметил бригадир состава, остановил в лесу поезд и высадил нас. Вечер. Мы в лесу. Пошли, увидели брёвна и сели на них. Горюем. Смотрим: из леса стали выходить люди. Это с лесозаготовок. Спрашивают, как мы здесь оказались. Мы рассказали. Они нам: «Не расстраивайтесь. Сейчас за нами придёт паровоз». Паровоз пришёл, мы машинисту рассказали обо всём случившемся. Он говорит: «Я вас подвезу к вашему поезду. Он ещё будет стоять на станции». И, правда, подвёз. Сели мы на подножку и опять поехали. Через какое-то время открывается дверь, и выходит тот мужик (который нас в лесу высадил), вытаращил глаза, потрогал нас ногой и ушёл. А мы на следующей остановке перебежали на другую сторону, и снова сели. Тут к нам прицепились два каких-то мужика, у Вали срезали мешок и спрыгнули на ходу (с пустым дырявым ведром). Мы испугались, заорали, нас услышали пассажиры и пустили в вагон. Мы рассказали про свои злосчастья. Нас пожалели, покормили, ну так мы и доехали до станции Дно.

Вышли, да прямиком на рынок. Творогу и в помине нет. Зато продавали муку. Купили муки, и пошли на вокзал. Без билетов ехать побоялись, а у кассы такая толкучка была, что нам и близко не подойти. Что делать? И тут подошёл парень, спрашивает: «В чём дело?» Объясняем: «Нам надо домой, в Ленинград, а с продуктами-то к кассе не пробиться. Тяжело». Он говорит: «Давайте деньги». Мы отдали. Он ушёл. Мы стоим, ждём. Конечно, обрадовались, когда снова его увидели, а он улыбается и говорит: «Я вам деньги сэкономил. Взял один билет взрослый, другой детский». Мы: «Спасибо, дяденька!». Побежали к поезду, он уже стоял. Вот наш вагон, а проводник нас не пускает: «Нет мест». Побежали искать своего добровольного помощника, нашли: «Дяденька, нас не пускают». Он пошёл с нами. «Маша, – говорит, – да посади ты девчонок, пускай едут». Она послушалась, и больше уже никаких приключений не случилось.

Дома мама меня ругала. Но ведь я привезла муку! Мама сделала лапшу, сварила с ней суп.

Уже в то время открылись коммерческие магазины. У кого были деньги, перестали голодать. У нас денег не было.

Маме выдали валенки – спецодежда. Но их пришлось продать. На барахолку поехала я и продала.

Наступило лето. Мы стали ездить за ягодами и за грибами и менять дары леса на картошку. Раз мы с мамой собирали малину в Апраксине. Я увидела мину, она была большая. Мы осторожно выбрались с минного поля. Нам сказали, что мины противотанковые. Бог нас уберёг.

Зиму пережили. Весной отменили карточки, но денег всё равно не было. Пошли мы устраиваться на работу, на фанерный завод. В отделе кадров положили, значит, подбородки на перекладину, просим, чтобы нас взяли на работу. Кадровичка звонит директору: «Пришли три маленькие девочки. Что делать?». Он говорит: «Бери, вырастут». Вот когда стало жить полегче.

Мой сын попросил мою маму: «Бабушка, напиши о своей жизни». Мама рассказывала, а я всё записала с её слов.

Воспоминания о войне моей матери Веры Дмитриевны Зусиной (1910–2011)

Сожжены Бадаевские склады, сожжён сахарный завод. Мы в кольце. Выезда из Ленинграда нет. Страшное слово «блокада».

Нас морили голодом, нас обстреливали снарядами, шрапнелью, бомбили.

Сначала ходили в бомбоубежище. Вход в него был с нашей парадной, но недолго. Там сделали продовольственный склад для военных.

Я была плохой хозяйкой, не запаслась продуктами ни на один день. Есть было нечего. Пошла, нарвала лебеды, крапивы, наварила щей, поели. Хлеб давали с опилками по 125 г, и больше ничего. Вспомнила, что у сестры Кати муж клеил что-то столярным клеем. Пошла к ней в дом. Сама Катя жила в то время в Ленинграде: муж на фронте, а она, медсестра, работала в госпитале. Пошла в сарай, нашла два ящика клея, обрадовалась: есть еда. Варила, как жидкий студень. Ели и не заклеились, но запах был отвратительный.

Был праздник Красной Армии – 23 февраля. Пошла выкупать хлеб на завтра. В нашем магазине не давали. Только дошла до райсовета, как начали бомбить собор^[24] – он по соседству, и там был штаб. А я стояла у дверей райсовета^[25]. Передо мной летели горящие осколки снарядов и шрапнелей, я стояла и молилась, и меня не задел ни один осколок. Только в 8 часов утра отошла от двери, пришлось прийти домой без хлеба. Вернулась в магазин, предложила продавщице тёплую жакеточку. Она не отказалась, отрезала за неё кусочек хлеба.

Для спасения детей^[26] и себя от голода, я вставала в 2 часа ночи и шла через кладбище^[27] на овощное поле, чтобы найти лист капусты, свёклы, моркови. Перешагивала через брошенных мертвецов, мимо крестов, памятников. Ничего не боялась. Идти по дороге не пускали военные. Вот раз я проспала и пошла в 5 часов утра. Только добежала до поля, как начался бой. Я вскочила в какую-то яму и пролежала в ней до конца боя, но была оглушена и недели две ничего не слышала, потом слух восстановился.

Другой похожий случай: шла по улице, и недалеко от моих ног со свистом упал снаряд и не взорвался, значит, судьба моя – жить.

Недалеко от Колпина было поле, овсом засеяно и не скошено. Я пошла, чтобы нащипать зерна. Военный с вышки кричит: «Вернись». Я не вернулась. Опять кричит: «Стрелять буду», а я всё равно шла. Он выстрелил, пуля со свистом пролетела мимо моего уха. Подумала: «Не попал. Второй раз попадёт, а меня же дома дети ждут»… Вернулась.

Была воздушная тревога. Недалеко от Колпина была речка Буянка. Я села на бережок (в тот день было Благовещение) вижу, плывут две рыбы оглушённые. Я бросилась в воду, поймала рыб, едва вышла из воды, но была рада, что приду домой не с пустыми руками. Сварила уху и поели.

Ещё помню, пошли с Тасей за хлебом мимо чужого огорода. Зашли в огород нарвать крапивы на щи. Вышла тётка и закричала: «Вон с моего огорода. Мне корову кормить нечем, а вы рвёте траву. Всё равно подохнете». У меня слёзы выкатились из глаз. Вытряхнули нарванные травины и вышли с огорода. На второй день снова пошли за хлебом и видим, что вместо этого дома куча земли и видна одна труба. Стали ходить туда за травой.

Как-то мальчишка вырвал у меня хлеб и вмиг съел его. С тех пор стала держать хлеб крепко.

Дали на детей по 100 граммов шоколада. Они же не будут сыты, если дать им его. Пошла к военным, просила обменять на мясо конины. Но мяса у них не было. Предложили лошадиную кожу. Согласилась, сказала свой адрес и вечером военные втащили в комнату лохматую рыжую кожу. Это было наше спасение от смерти. Отрежу кусок, опалю, отскоблю, отварю, пропущу через мясорубку. Бульон получался мясистый, так прожили сытно больше месяца.

Опять голод. Травы ещё не было. У меня и Таси от голода опухли ноги. На наше счастье приходит парень с велосипедом (он работал в нашем цеху) и говорит: «Продай велосипед, может, спасёшь детей и себя. Нас везут на передовую. Его у меня не взяли, потому что он финский». И он ушёл. Я написала объявление о продаже велосипеда. Пришёл военный, спросил, что я за него хочу. Я сказала: «Буханку хлеба и ещё что-нибудь». Вечером принёс буханку, граммов 200 гусятины и несколько кусочков сахара. Я хлеб разрезала на маленькие кусочки, посушила и давала помаленьку.

Тасю положили в больницу Раухфуса, в Ленинграде. Недели через две поехала навестить. Тася была ещё жива, попросилась домой. Я взяла её под расписку, нашла санки, посадила, и поехали на вокзал. На наше счастье пошёл поезд до Колпина. На работе дали по пол-литровой банке квашеной капусты. Я сварила щи и накормила её с сухарями. Это было счастье. Ей стало лучше. Я была рада.

Работать приходилось вечером. Была приёмщицей. Проверяла под микроскопом крепость спинок от самолётов. Проверяла, чтобы не были слишком мягкие и слишком крепкие. На годные ставила клеймо «5». Всё помню.

По просьбе маминой сестры Лизы пошла в их дом, посмотреть, живы ли её муж и сын (сама она уже не могла ходить). Вошла в их дом и увидела: лежат три мертвеца – муж Лизы, их сын Боря 17 лет и старшая мамина сестра Нюша. Не оставлять же их в доме. Через силу вытащила их на улицу и положила в яму, вырытую снарядом. Зарыть уже не могла, не было сил. Поплелась домой.