Валенки Путина

Глава третья

Война и мир

Николай Чесноков смотрел на море и медитировал. Было хорошо. Настолько хорошо, что он в очередной раз почувствовал себя счастливым человеком. А это случалось не часто… Совсем не часто. Но сегодня у него было все для того, чтобы так себя чувствовать. Он смотрел перед собой и тихо думал: «Счастье коротко, как поцелуй Бога. Вот как сейчас. Сидишь, смотришь на море и понимаешь, что ты счастлив». Потом его взгляд упал под ноги. Там, под ногами, была другая жизнь. Жизнь, которую ведут параллельно с нашей жизнью насекомые. Даже у камня – он был в этом уверен – даже у камня есть жизнь. Люди этого не замечают просто потому, что наши, «человеческие» годы для камней – как секунды. Там, у его ног, разыгралась драма. Николаю было шестьдесят два, но за свои шестьдесят два он впервые видел такое. Два муравейника, две муравьиных армии сошлись войной друг на друга. Дрались на нейтральной территории, беспощадно убивая друг друга. Сходились стенка на стенку, и со злостью, как казалось Николаю, кромсали друг друга, кажется, даже отрывали друг другу головы. И умирали. За что? За свой муравейник? Николай традиционно уважал муравьев и пчел. Трудяги, коллективные насекомые… И все же что-то в них было не так. Смущало его, что все они – только винтики в большом механизме. Хотя… быть может, так и должно быть? Быть может, именно в этом предназначение человека. Неспроста ведь те, кто сильно отличается от остальных, погибают. Взять хотя бы поэтов. Кто из них дожил до преклонных лет? Вы скажете, что есть такие? Ерунда. Просто это не настоящие поэты. Хотя… при чем тут поэты? У муравьев наверняка нет поэтов… Хотя… Но сейчас… сейчас идет настоящая муравьиная война. Интересно, они берут пленных? Мучают их в лагерях? Убивают ли детей? Или на это способны только люди? Война.… И подчиняясь приказу или инстинкту, они идут убивать и умирать. Николаю их было жалко, но что он мог сделать? Как остановить эту бойню? Наконец он вспомнил о бутылке минералки, что поставил под куст, в тенечек. И осторожно, пытаясь не раздавить враждующих насекомых, провел разделительную черту между противниками и щедро полил их водой. И война… война прекратилась. Надолго ли?

За всеми этими миротворческими хлопотами Николай не заметил, как подошел его сын.

– Привет, пап, – сказал он, положив руку на плечо отца.

– Привет. – Николай похлопал по руке сына и повернулся к нему.

В очередной раз порадовался тому, каким замечательным вырос его парень. Красавец. Весь в мать. И умница – в папку. Высокий, на голову почти выше. Глаза… даже не голубые, синие. Плечи широкие. Фигура, пожалуй, еще не сформировалась, но все будет со временем. Славка был единственным его сыном. Долгожданным и поздним ребенком. Была дочь от первого брака, но… Он сто лет ее не видел. Ей не было до отца никакого дела. А ему… Как бы точнее выразиться… он не навязывался и наблюдал за жизнью дочери со стороны. И так было всегда.

Славка протянул отцу мороженое и сел рядом.

– А она офигенная, – сказал он.

И Чесноков сразу понял, о ком говорит сын.

– Я знаю. – Голос прозвучал с хрипотцой. Николай Николаевич прокашлялся и тихо и грустно улыбнулся.

– Не боись, пап, мамке не скажу.

Чесноков хотел посмотреть сыну в глаза, но тот смотрел куда-то в сторону, потом подобрал камушек и бросил в сторону моря. Камень не долетел.

– Знаешь, если бы я был постарше, – продолжил он после паузы, – я бы сам за ней приударил!

Сказав это, Славка повернулся к отцу и широко улыбнулся.

Теперь отец отвел взгляд и посмотрел на муравьев. Кажется, перемирие продолжалось. Хотя было заметно, что мир этот ненадолго. Говоря военным языком, армии совершали перегруппировку войск, сосредотачивая силы на главных направлениях.

– Если бы я был помоложе, лет на десять – пятнадцать и был бы не женат, я бы в лепешку разбился, чтобы быть с ней, – сказал Чесноков.

Сын опять смотрел на море.

– А вот парень ее мне не понравился, – вздохнул Славка.

– Мне тоже.

– Нахрена он ей сдался?

– Слав, ей тридцать два года.

– Да я понимаю.

– Ей пора заводить семью, ребенка.

– Ну, пап… Не от этого Димы!

– А от кого?

– Да хоть от тебя. У вас были бы замечательные дети.

Славка встал и как-то по-отечески потрепал отца по голове. «Смешно!» – подумал Чесноков.

– А ты лысеешь, пап. Волосы стали какие-то жиденькие.

Муравьи опять полезли в драку.

– Дураки, – зло прошептал Николай.

– Кто?

– Да вот, сын, букашки затеяли драку. Похоже на то, что все всерьез. И, главное, никто ведь из них наверняка не знает зачем? Почему солдаты их муравейника должны убивать других. Ты смотри, они же и по цвету одинаковые. Не отличить друг от друга. Я вот минералкой их пытался разлить…

– Пап, это их проблемы. Пусть сами решают. И не надо играть во всемогущего бога.

– Это точно.

Они молча сидели и смотрели, как муравьи уничтожают друг друга. Потом Славка наступил ногой куда-то в середину и, сгребая песок, раскидал его в разные стороны вместе с муравьями.

– Противно, – сказал он и плюнул в сторону одной из армий.

Они больше не смотрели на землю. Они смотрели туда, где небо растворяется в море. Красота! Николай лет сорок уже не был на море. А сын?

– Славка, а ведь ты никогда не был на море!

– Был, пап. Только ты не помнишь. И я не помню уже. Так… штрихами. Мы с мамой ездили, а ты тогда какую-то газетенку поднимал и не поднял.

– Да… – Опять молчали долго, думая каждый о своем.

– Какой из меня отец… Я женат, мне за шестьдесят, и я не то что не богат, а… «стукну по карману – не звенит, стукну по другому – не слыхать». Ребенок – это ответственность. И вообще…

– Извини, пап. – Сын снова сел рядом с отцом и положил руку ему на плечи. – Но, правда, у вас были бы хорошие дети. Вы оба умные и красивые, и настоящие. А если родит от этого… Сразу видно, что он ее не любит. И вообще… Он же не настоящий. В нем же нет любви ни к кому. Хотя… Хоты ты, наверное, прав. Я просто зеленка и многого не понимаю. А она взрослая женщина и ей нужен мужчина. Человек, который будет в ее постели, и которому нужен будет ее борщ и чистые носки.

Славка ткнулся лбом в плечо отца.

– Вот видишь, сын, ты же умный. – Улыбнулся Николай и похлопал его по спине. – А быть может, она его любит. Любовь зла.

– Полюбишь и козла, – добавил сын.

Чесноков поднял веточку и показал сыну на муравьиную войну. Те, преодолевая навороченные Славкой препятствия, снова шли на смерть. Славка какое-то время смотрел на них хмурясь, потом встал, подал отцу руку и сказал:

– Пойдем отсюда.

Глава четвертая

Убить Путина

Президент США Бардак Обамма слушал доклад госсекретаря Керми.

– Вот такая ситуация сейчас сложилась на Украине, – закончил тот.

– А вы ожидали, что Путин поведет себя так? – задал вопрос Обамма.

– Мы надеялись на более комфортные для нас решения русского президента, – ответил Керми… и поморщился.

– А если там начнется война с русскими? Надеюсь, мы не будем рисковать жизнью наших американских солдат и офицеров. – Обамма театрально поднял указательный палец.

– Я удивляюсь вам, господин президент, – улыбнулся Керми. – Вы все время думаете о своем народе. Улыбаясь Обамме, он мысленно назвал его черножопой обезьяной.

– О чем же мне еще думать, – тоже улыбнулся Бардак Обамма, подозревая в словах советника прямую лесть. – О народе, о народе думать надо. А не то – доллар нам цена.

– Хорошо сказал! – подумал Обамма, – хотя… кажется, я это уже где-то слышал.

– Я вас могу заверить, господин президент, что мы готовы биться с Россией до последнего солдата… До последнего украинского солдата.

И Керми тихо засмеялся.

– Хорошо сказал, – подумал Обамма, а вслух произнес:

– Все-то вы о великом американском народе думаете! – И первый черный президент США, или, как пошутил о нем Путин «черная полоса», откровенно засмеялся. – Ну а всякого рода снарядов, которые подлежат к списанию, я думаю, у нас, как обычно, хватит.

– Немного не тот случай, господин президент, – снова скривился Керми – Дело в том, что украинские вооруженные силы оснащены советским оружием. Старым советским оружием, которое давно пора бы отправить на свалку. И у нас, как вы понимаете, такого металлолома нет и не было. Но зато у европейских стран, входивших в прошлом в советский блок, этого добра достаточно. Просто не знают куда деть. Так что и здесь проблем не будет. А поляки давно на Россию дрочат. Им будет в радость это барахло слить и русским подосрать. Два в одном, как говорится!

– Может быть, пора совершить перевооружение украинской армии и продать Украине и наше оружие? – оживился Обамма, уже предполагая новые прибыли для американских корпораций.

– Когда-нибудь, – пожал плечами Керми. – Я не думаю, что они смогут расплатиться за оружие сейчас. А дарить…

– Нет-нет, – Обамма интенсивно покачал головой. – Дарить не надо. Я не Санта-Клаус.

– Ты черт, а не Санта, – подумал Керми, а вслух сказал:

– Если только продать им по дешевке списанное говно?

– А у нас оно есть?

– Ну, господин президент… если как следует поискать, то для наших украинских друзей говна не жалко. Особенно, если продать его за хорошие деньги.

– Ладно, решим после. Сначала нужно легитимировать правительство. – Обамма многозначительно поднял вверх палец и слегка смутился, когда пришла мысль о нелепой и ненужной театральности этого жеста.

– Это точно. Мы сейчас занимаемся этим вопросом, – согласился с правильным решением президента Керми

– Кто кандидаты? Надеюсь, не этот тупой баран Клико?

– Клинчко? Нет, конечно! Нужен человек, который, по крайней мере, умеет хорошо говорить. А Клинчко… ну вы же сами сказали – «баран».

– Но боксер неплохой, как бьет! – заметил Обамма и непроизвольно сделал несколько боксерских движений, отчего в плече что-то неприятно хрустнуло.

– Вот ему там, на ринге мозги и отбили. О защите совсем не думает, – посмеялся Керми. – Да если бы и думал… Умный человек, я так думаю, господин президент, боксером не станет. А если станет, быстро перестанет быть умным. Ха-ха-ха!

– Действительно «ха-ха-ха», – как-то невесело поддержал Обамма. Плечо болело. – Ладно, решите с кандидатами, доложите. Женщину тоже не надо. Не люблю женщин… – Обамма осекся, – в политике. Они все наглее некуда. Ладно. Тут все ясно. Ну, а как у нас дела в Сирии?

– В Сирии пока без изменений, господин президент.

– То есть все ни к черту?

– Ну как сказать… – Керми улыбнулся кончиками губ. – У них все плохо. Но не так плохо, как нам этого хотелось бы. Значит, нас все хорошо, но не так хорошо, как нам этого хочется. Ваш друг Путин…

– Мой друг и наш партнер. Вот достал он с этими фразами. Партнер, вашу мать. Ладно, что не добавляет «половой», когда говорит о партнерстве. Мы, значит, друг другу пытаемся засунуть по самые яйца, а он, сука, улыбается и называет меня другом и партнером. И этот долбаный партнер взял плохую привычку лезть туда, куда его не звали. Россия снова превращается в прыщ на нашей заднице. Вроде бы как ничего страшного, а больно и неудобно сидеть. (В английском языке название России созвучно со словом «rash», обозначающим язву, рану, прыщ. Кстати, «rash man» переводится как опрометчивый человек). – Слушайте, Керри, давайте как-то вставим этому Путину? (Игра слов. В английском языке фамилия русского президента созвучна фразе «put in» – «вставить»).

– Есть у меня план, как обойти Путина в этом регионе… – пожал плечами Керми.

– Да у вас всегда полно разных планов. Только Пунин на нас плевал и плюет. И все ваши планы ему как… Слушайте… А вы не знаете случайно, он играет в шахматы?

Керми утвердительно кивнул, хотя не знал наверняка. Человек, который так уверенно играет в политике…

Президент США Бардак Обамма сердито плюхнулся в кресло и неудачно ударился локтем о краешек стола. Было ужасно больно. Он ругнулся, как умеют ругаться только черные, и махнул рукой, выпроваживая Керми.

Тот вышел, все еще размышляя о том, играет Путин в шахматы или нет. А если играет, то на каком уровне? И кто его партнер? И поддается ему партнер по шахматам или нет?

Оставшись один, президент Соединенных Штатов Америки, лауреат Нобелевской премии Бардак Обамма, поглаживая то растянутое в результате неуклюжей имитации боксерского удара плечо, то ушибленный о край стола локоть, со злостью прошипел: «Чего ему надо, этому Путину, что он везде лезет, что за сука этот Путин!» И тут же пригласил к себе другого человека. Это был Джозеф Ллойд. При президенте Обаме он выполнял особые поручения. Даже такие, особенно такие, о которых не должен был знать никто. Даже Керми.

В ожидании Ллойда Бардак Обамма вошел в интернет. Свои же, американцы, обсирали его почем зря. Какой-то остряк сравнивал его, американского президента, с Путиным. Сравнение выходило не в пользу Обаммы. Путин на коне – Обамма на велике. Путин тягает штангу – Обама маленькие гантельки. Путин женился на красавице – Обамма на монстре. Путин в юности серьезно занимался дзюдо – Обамма курил марихуану. Вот Путин и его любовница – спортсменка-гимнастка-чемпионка, и вот Обамма, целующийся с гомиками… Сволочи, все подлецы и сволочи! Ну, Путин, ну, сука!

Эту хрень Обамма обнаружил еще вчера. Но не успел посмотреть. А сейчас ему просто нужно было набрать «градус злости», как говорил он. Ллойд пришел как раз в тот момент, когда «градус злости» зашкаливал, и Обамма, казалось, был готов разбить компьютер.

– Господин президент, – Ллойд смотрел на Обамму с легким прищуром. – Что-то случилось?

– Путин сука. – Как-то устало и обреченно произнес Бардак Обамма, думая о том, сломал бы на его месте свой компьютер Владимир Путин или нет.

– Согласен. – Пожал плечами Ллойд.

– Ты обещал подумать о способах устранения русского президента.

– Я подумал… Давайте собьем его самолет, когда он будет пролетать над Польшей или над Украиной. Лучше – над Украиной. Там сейчас полный бардак и вполне можно будет все свалить на террористов-повстанцев. Или собьем «по ошибке», или пусть будет маньяк военный. Потом осудим его, и он повесится в камере.

– Получится?

– Должно получиться. В крайнем случае, мы всегда здесь ни при чем. Есть еще варианты, но там все сложнее.

– Хорошо. Вы, Джозеф, займитесь подготовкой. Только не ограничивайтесь, я вас прошу, одним вариантом. Что-то говорит мне о том, что Путина пуля не берет.

Ллойд дернул губами. Он так улыбался.

– Вы так же и про Каддафи говорили.

Глава пятая

Домик окнами в сад

Дом, где жили Настины родители, стоял примерно в километре от моря. Был он не новым, наверное, родом из пятидесятых-шестидесятых. Таких домов в свое время немало понастроили под Одессой да и вообще на юге России и Украины. И небольшим. Дополнительный объем ему придавали две терраски, одна довольно большая, другая значительно меньше. И какие-то пристройчики. В общем, дом нельзя было назвать шедевром архитектурной мысли. Но шедевром практичности – да. В одном из пристроев и поселились Николай с сыном. Там был довольно большой и не слишком старый диван, журнальный столик, два кресла и черно-белый телевизор. Славка очень обрадовался черно-белому телевизору, потому что видел такое впервые.

Сегодня, по случаю приезда Настиного гостя Николая и его сына, стол накрыли прямо в саду. Это был большой, самодельный, из толстых строганых досок тяжелый стол. Когда гости вернулись с прогулки, он был уже накрыт. На цветастой маками клеенке красовалось блюдо с нарезанными довольно крупно помидорами, украшенными зеленью. Стояла огромная кастрюля, прикрытая полотенцем, два кувшина с компотом, один – желтоватый, другой – насыщенно красный, и какая-то огромная птичья тушка, не то курица-акселерат, не то утка. Или индюк? Ну и как положено, здоровенная бутылка со спиртным. Рядом со столом хлопотал Александр Михайлович, Настин отец, колдовал над шашлыком. Николай отметил, что он похож на какого-то западного артиста. Наверное, на Делона. Только был гораздо стройнее и даже, казалось, интеллигентнее. Его жена Людмила, женщина полная, но удивительно улыбчивая. В нарядном фартуке. Тоже суетилась вокруг стола, устанавливая блюдо с яблоками. Одно из них упало и скатилось на землю. Сидевший рядом Дима – Настин парень, или жених, или гражданский муж… Николай не признавал гражданских браков, справедливо считая, что если двое любят друг друга и верят друг другу, то жить в незарегистрированном браке – глупо. Дима проводил яблоко взглядом, продолжая говорить по телефону.

«Мог бы и поднять», – подумал Николай. Он всегда советовал влюбленным, а значит неадекватным в своих оценках людям, смотреть в первую очередь на отношение их избранников к другим людям. Единственно верный тест на вшивость. И этот тест Дима не прошел. В очередной раз. Николай сам поднял яблоко, вытер его о джинсы и откусил. Славка крутился вокруг Насти, что-то ей рассказывая. Им было весело. «Когда-то и мы были рысаками!» – вспомнил себя молодого и беззаботного Николай. Почему-то в шестьдесят уже не хочется смеяться над милыми глупостями и легкими пошлостями. Они уже не кажутся ни милыми, ни легкими.

Николай почти задремал и не заметил, что все уже оказались за столом, из накрытой полотенцем кастрюли достали горячий, сваренный кругляшами картофель, разорвали на куски бройлера, а Димка налил в рюмки прозрачный самогон.

– Ну, за встречу! – сказал он, и все, исключая Настю, выпили, сосредоточившись на какое-то время на еде. Ух… На этой еде грех было не сосредоточиться.

Во время застолья, по крайней мере на его начальной стадии, разговор не может быть серьезным. Так, общие фразы. Николай старался не смотреть на Настю, боялся, что в его глазах кто-то, кому это совсем не нужно знать, увидит странное сияние, свойственное влюбленным любого возраста.

Были общие фразы.

– Ну, как вам Одесса?

– У вас просто здорово, а Одессу мы еще не видели.

– Вы сходите обязательно!

– Сходим, конечно…

– Чем занимаетесь?

– Да я уже пенсионер, бывший журналист. Еще пописываю по привычке. А Славка – компьютерный гений.

– Дело нужное. А я вот…

В общем, состоялось общее знакомство, после которого каждый имел то минимальное представление о человеке, которое необходимо для нормальной беседы.

На радость Николая с выпивкой не особо настаивали. Лет с тридцати он выработал единственно верный способ оставаться трезвым в пьющем коллективе. (А тогда он работал в сильно пьющем коллективе). Он решил, что не будет пить больше трех рюмок. При самом неудачном раскладе, когда рюмки были крупными, эта норма составляла 200 граммов. Если закусывать, то сильно не захмелеешь. Решил так, потому что все другие способы, вроде самоконтроля (уже пьяный или можно еще рюмочку?), не давали никакого результата. На работе он всем объявил о своем решении, и вскоре народ привык. Самых настойчивых и непонятливых собутыльников он просто посылал на х… И даже пословицу придумал. Помните, в одном из фильмов Раневская говорит: «Ты никогда не станешь настоящим человеком, если не научишься как следует работать локтями». Ну, или что-то похожее она говорила. Суть ясна. Николай придумал такой ее вариант: «Ты никогда не станешь настоящим человеком, если не научишься посылать друзей на х…». С тех пор жить стало и легче, и веселее. Вот и сегодня он ограничился тремя выпитыми рюмками самогона, кстати, очень чистого и совсем не противного. И ему понравилось, что и отец Насти, и Дмитрий особо не настаивали на этом. Предложили – он отказался.

– Ну и мне хватит, – сказал Александр Михайлович.

А Димка молча выпил еще рюмку и посмеялся:

– Да, с вами в полет не уйдешь!

Обсудили проблемы, точнее, нюансы и технологии самогоноварения. Настин папа, оказывается, построил целую ректификационную колонну, со всякого рода фильтрами и расширителями. И перегонял дважды, разбавляя потом продукт дистиллированной водой. Вот и получался он мягким. Из-за отсутствия солей. Помнится, как-то в газете, во время дикого кризиса, когда зарплату не выдавали, а потому и работать совсем не хотелось, Николай купил пару пузырьков какой-то спиртосодержащей гадости и вылил в минералку. На остаток наличных купил батон и паштет. А потом они с молодым и странноватым дизайнером ели бутерброды и запивали их «минералкой». Было противно до ужаса. Но весело. Весело еще и оттого, что вечно злой начальник ходил мимо них и ничего не замечал. Потом девочка из рекламного угостилась бутербродом и минералкой и… В общем, противная хмельная жидкость и бутерброды стали в редакции традицией. Впрочем, ненадолго. Потому что газета через месяц-полтора накрылась совсем. Николай вспомнил этот факт своей биографии, слушая объяснения Настиного отца о том, как нужно правильно настаивать самогон на ягодах.

– Здорово у вас, просто рай на земле! – и в самом деле почувствовав какое-то необычайное умиротворение, от которого захлебнулось теплом сердце, почти прошептал Николай.

– Да, ничего, – ответил за всех Димка. – Только порядка нет. Яблони давно надо подрезать как следует, дорожки забетонировать… Да и вообще. Не сад, а джунгли.

– Порядок в жизни и в шкафу есть признак творческого идиотизма, – в упор глядя на «типа зятя» угрюмо произнес Александр Михайлович.

– Саша! – упрекнула его супруга.

А Димка молча криво усмехнулся.

Потом вдруг, непонятно с чего, заговорили о политике.

– Ужас что творится! – вздохнула, накидывая теплый платок на плечи, заохала Настина мама. – В Киеве все как с ума посходили. Никогда не думала, что такое может случиться.

– Так бандеровцы, – пожал плечами Александр Михайлович, – шо с них взять!

– Да я в армии, когда служил, – сказал Николай, – тоже чувствовал… ну… назовем это негатив со стороны западных украинцев. У нас их двое было. А вообще с украинцами нормально жили. С одним я даже очень крепко подружился. Валера Тараненко. Пробовал найти потом – не вышло. Был еще парень из Латвии. По фамилии Пушкаровас. Рассказал, что настоящая его фамилия Пушкарев, а националисты латвийские в паспорте «Пушкаровас» написали. При получении. Так что и в Союзе это дерьмо было.

– А я когда служил, с кавказцами цапался очень, – закивал Александр Михайлович. – Можно даже сказать воевал. Наш призыв хиленький был. Да и салаги все. Восемнадцать, девятнадцать. А через полгода прислали кавказцев, взрослых уже мужиков. Было два близнеца. Шкафы дубовые. Тогда закон был, не знаю как сейчас, по которому близнецы должны были служить вместе. Ну они и стали порядки наводить.

– У нас тоже одного парня прислали из Осетии. Когда было знакомство, сидел новичок перед ротой, рассказывал о себе. Говорит: «Я из Осетии». Ему: «Осетин?», он: «Осетин». Его спрашивают: «Чистокровный?» Тот замялся. «Нет», – говорит. Мы: «А кто осетин – папа?» «Нет». «Мама?» Он опять: «Нет». Ему: «Так какой же ты осетин?!» Он: «Я в душе осетин!» Потом в личном разговоре признался, что там у них просто нельзя, опасно быть русским.

– Ну да, наверное. – Настин папа закивал активнее, – вот и у нас в роте опасно стало – быть русским. И русские, и украинцы сдулись, так вышло, что кавказцы ходили сами по себе и их никто не трогал, а наши салаги должны были за двоих пахать. У вас, чай, тоже дедовщина была?

– Была, – ответил Николай. – Куда без нее?

– А потом, когда те стали черпаками и на нас, дедов, стали наезжать. Я разок захожу в роту. А там Матвиенко, из дедов, дежурный по роте стоит у стенки, а один из братьев его прессует. Я-то понял, что мне с этим бугаем не справиться. Я тогда у Матвея штык-нож вынул, этого бугая в зад пнул и приказал убираться. Ну не смог я его ножом ударить. Не захотел. Испугался. Вот он у меня нож и выбил. А потом вот так, одной левой, – Александр Михайлович уже стоял и сжимал кулак левой руки, который слегка подрагивал от напряжения, – поднял меня этот гад и улыбнулся, как параша. Мне что делать? Вишу, как куль, ноги болтаются. Ну я размахнулся правой и вкатил ему хук снизу. Нос разбил. Тот меня отпустил и тоже мне по носу. Потом пошли оба умываться. После этого лично у меня с кавказцами особых разборок не было. Но наших продолжали гнобить. Но остальные пацаны на это сквозь пальцы смотрели. А один в поле не воин.

– Да, блин, не самая хорошая штука – армия, – вздохнул я.

– Не самая веселая.

– Это точно.

Михалыч предложил выпить еще по рюмочке, и Николай не смог отказаться.

Между тем, за столом они остались вдвоем. Хозяйка и Настя убирали со стола, сын Славка дремал в раскладном кресле под яблоней, забросив руки за голову. Дима, прижав к уху сотовый, ушел, кажется, в дом. Как-то незаметно разговор сошел на нет, Чесноков к тому времени тоже перебрался в удобное пластмассовое кресло.

– Вот так и живем, – закончил какую-то свою мысль, которую Николай за своими мыслями не услышал, не разобрал, Александр Михайлович. – Лишь бы не было войны.

Подошла Настя. В руках легкая курточка. Накинула на плечи отца. Поправила, чтобы лучше сидела на плечах. Тот нежно похлопал ее по руке.

– Спасибо, дочка. – И поцеловал лежащую на его плече руку.

И Чесноков вспомнил, как однажды, вот так же, отмечали что-то, вероятно, День Победы на даче. Сидели за столом. Горел костер. Сходили с ума от наполненного ожиданием любви майского воздуха птахи. И так же было хорошо. И так же стало к вечеру холодать, и он сходил в дом и принес куртку отцу. И накинул на плечи. А брат сделал фото. Эта фотография до сих пор висит на стене в родительском доме. Хотя родителей вот уже четыре года нет. Сначала ушла мама, потом через два с половиной месяца отец.

– Коля, тебе не холодно? – это спрашивала его Настя.

«Коля!». И только тогда Чесноков заметил, что действительно стало холодать.

– Да мы, наверное, уже скоро, – сказал он и проводил Настю взглядом.

Дурак, что отказался. Пусть принесла бы и ему курточку. А он поймал бы ее руку и поцеловал. Защемило сердце. Вот как бывает. Встретишь вдруг, уже на исходе человека, который просто создан для тебя. Встретишь, и понимаешь, что у тебя просто нет шансов. Потому что ты уже не молод, не здоров, не богат в конце концов. И ты понимаешь, что этот ТВОЙ человек никогда не будет твоим. Понимаешь, но не можешь заставить себя не думать о нем.

Настя ушла. Чесноков посмотрел на бутылку, в которой осталось самогона на полторы рюмки. Кивком показал на нее хозяину.

– Допьем?

– Надо.

И они разлили остатки алкоголя и выпили за мир во всем мире.

– Лишь бы войны не было, – глядя на звезды, запутавшиеся в яблоневом цвету, произнес Александр Михайлович.

– Да уж.

Еще посидели, помолчали.

– Пойду хозяйке помогу. – Настин папа хлопнул Чеснокова по плечу и ушел. Тот оглянулся через плечо и не увидел Славку. Ушел спать? Теперь Николай сидел один за большим столом, на котором, кроме двух яблок и двух пустых рюмок, не было больше ничего. С неба падал тихий вечерний свет и белые лепестки отцветающих яблонь. Чесноков не заметил, как подошла Настя, принесла-таки куртяшку. Накинула ему на плечи и, как и своему отцу двадцать минут назад, положила на его плечо свою руку. Но Чесноков не решился ее поцеловать.

– Мы поедем, – сказала Настя. – Завтра утром заедем с Димкой, и я покажу вам Одессу. Куда пойдем?

– Там решим, – ответил Николай и накрыл все же своей рукой ее руку, которую Настя тут же убрала. Но потом, как бы извиняясь, коснулась или, скорее, даже слегка погладила руку Чеснокова.

– Знаешь, Коля (она опять назвала его Коля!), я давно хотела сказать… У нас с Димкой будет ребенок. Уже третий месяц.

– Я рад за тебя… за вас…

Николай и вправду обрадовался. Хотя сердце кольнуло. Так же, как кольнуло сердце тысячу лет назад при известии, что у него будет дочка. Но он понимал, что будет видеть ее только урывками. Да, а получилось все еще хуже.

– В крестные возьмете? – спросил он.

– Не знаю как Димка. Я-то не против. Я пойду.

И ушла, оставив звенеть сердце Николая Чеснокова.

Потом Настя и Димка уехали, а Николай пошел в свою комнату и лег спать. Уснул удивительно быстро. Ему снился большой дом с террасой, выходящей на море, и падающий с неба яблоневый цвет, который вскоре превратился в густой, холодный снег. Ему стало вдруг холодно, и вот уже идет он по незнакомому городу и смотрит в небо, с которого, словно нашествие невиданных страшных насекомых, летят лавой миллионы снежинок. А потом в небе появились огромные черные вертолеты. И снежную мглу пронизали черные линии. «Они же стреляют по нам!» – понял Николай и увидел, как вокруг падают замертво люди. И хотя раньше их с ним не было, подумал о том, что и Славка, и Настя куда-то пропали. А потом… потом с черно-белого неба полетели бомбы, и мир взорвался.

Николай вскрикнул и проснулся. Подумал, что если сейчас лечь спать, страшный сон вернется. Он посмотрел на часы, часы показывали половину четвертого. Вдруг осознал, что этот сон ему уже однажды снился. Это было в то утро, когда Америка начала бомбардировки Югославии. Тогда Николай Чесноков стал антиамериканцем. Написал жесткую статью. Но в газете ее не опубликовали. Тогда он выложил все это в блоге. А потом на улице встретил двух незнакомых молодых девчонок-студенток, которые щебетали о чем-то и пили кока-колу. Он придержал одну из них за локоть и произнес: «Кока-кола – цвета венозной крови. Покупая кока-колу, вы оплачиваете бомбардировки Югославии!» Глаза у девочек были испуганные. Наверное, приняли его за наркомана или психа. Но Николай и в самом деле сильно переживал эту войну и предательство Россией Югославского народа. И все эти годы носил в себе этот грех, как свой собственный. Позже, после смерти Каддафи, вспышка антиамериканизма в нем вспыхнула с новой силой. И вот теперь сон повторился. Говорят, чтобы сон не сбылся, его нужно кому-то рассказать. Можно не человеку, а воде. Вроде как вода все смоет. Чесноков надел джинсы, накинул Славкину куртку и вышел в сад. Почему-то очень вдруг захотелось закурить, хотя не курил он, наверное, с армии. Было тепло и тихо. «Нужно кому-то рассказать сон, чтобы не сбылся», – подумал Чесноков, вздохнул полной грудью густой, ароматный воздух и пошел спать. Утром он никому ничего не сказал.