Четыре унции кофе

ХЛОЯ

Случайно бросив взгляд в сторону окна, я обратил внимание на двух девушек, выходивших из новенького «Мерседеса».

Одна, коротко стриженая, которая секундой ранее припарковала автомобиль, носила явно выраженный мальчиковый стиль – мешковатые джинсы, клетчатая рубаха навыпуск и кожаные сандалии на босу ногу. Даже пересекая дорогу, она не отводила глаз от планшета, вперившись в него поверх монолитно черных хьюгобосс. Ее звали Трейси. В этом угловатом сорокалетнем подростке никто из непосвященных никогда бы не узнал суперкрутого декоратора, расписанного на четыре года вперед. Собственное агентство. Филиалы в пяти штатах, а еще в Лондоне, Париже, Цюрихе и Амстердаме. Каждый третий международный фестиваль оформляли профессионалы «Капеллы». Она работала со Стингом, Кокером, Рианой, Ю2 и еще дюжиной исполнителей из первого эшелона, числилась в штатных консультантах большинства всемирноизвестных галерей, и на последней олимпиаде ее люди входили в команду организаторов.

Трейси жила в самолетах между Нью-Йорком и Лондоном. В Сиэтле у нее был дом со студией, оборудованной по последнему писку техники. Когда парижский офис вплотную занялся декорациями для французской недели мод, все шло, как по маслу. Но для коллекций третьего дня нужно было что-то необычно антропоморфное, подвижное и без яркого смыслового пятна. Трейси подвесила эту задачу на виртуальной доске своей команды с тэгом в тысячу долларов. Утром ей прислали линк. В статье говорилось о лиарах, там же присутствовали фотографии и адрес мастерской. Так возникла причина выгулять ее новый кабриолет, заодно проведав лучшую университетскую подругу.

Признаться, завидев их поначалу, я подумал о «паре». В отличие от Трейси, Хлоя была утонченно женственна. Ей было слегка за тридцать. В летней тунике, открывавшей ровный загар, и босоножках терракотового цвета, ее русые волосы, собранные в хвост, достигали поясницы. Глядя на ее роскошную фигуру, я испытал легкое волнение. И одновременно робкую грусть от того, что эта женщина никогда не станет моей. Что-то из разряда «будь счастлива, прекрасная незнакомка».

Мне тогда исполнилось двадцать восемь. Не чувствуя особого дефицита любовных отношений и уже изрядно причастившись тайны под названием «утренняя женщина» (шаг за кулисы), я начинал постигать первые ноты умиротворения, наблюдая за тем, как очередная королевская трехпалубная (90-60-90) бригантина скользит мимо на всех парусах, и радовался ее мощи и красоте, но еще больше тому, что она не влетела со всей дури в мою гавань, растрощив порт и причалы, процарапав килем кровавый рубец по дну затона и отколов целый утес моего быта на поругание медузам. Я учился благословлять проходящих. Мне казалось, это легко удалось и в случае с Хлоей. Но только потому, что тогда я не стоял рядом, не чувствовал ее дыхания и не видел спрятанных за полароидом глаз.

По большому счету, тот раз нельзя было назвать нашей встречей. Встреча произошла позже. И снова абсолютно неожиданно, но теперь уже не оставив мне ни единого шанса.

Все началось с того, что некто Чарли Кэмпбелл, ученик мэндфордской школы Святой Сесилии, стал серьезно отставать в английском. До конца семестра оставалось меньше двух месяцев. Мне позвонила его мать. Кто-то из знакомых посоветовал ей обратиться ко мне по поводу индивидуального репетиторства с сыном. Я ответил, что уже давно ничем подобным не занимаюсь. И это было чистой правдой. Мне с лихвой хватало чеков от Мида, притом я научился ценить свободное время. Но она продолжала настаивать. Потом назвала почасовую ставку, которую обещала платить. Я помедлил.

С точки зрения профессиональной этики, в частных уроках на стороне не было ничего дурного. Если только подопечный не учился в том же заведении, где учитель преподавал. Меня подкупил ее голос. Мягкий, переливчатый, местами томный. Мы договорились о встрече, и она назвала адрес.

Вечером в пятницу, пораньше разобравшись с текучкой, я пересек Абрахам Роуд и направился на северо-запад. С самого утра лил дождь. Заметно похолодало. Дворники моей «Короллы» едва справлялись с потоками воды, пока я медленно плыл по Бидл стрит, силясь отыскать нужный номер.

Дом, в котором жил младший Кэмпбелл, был старинным добротным двухэтажним особняком с мезонином и угловой башней. Припарковавшись, я поднялся по широким каменным ступеням. Но дверь отворили, прежде чем я успел дотянуться рукой до звонка.

На пороге возникла… Хлоя. В кремовой водолазке и бриджах, теперь она носила каре. Ее губы разошлись в перламутровой улыбке:

– Джонаттан?

За спиной, в глубине просторного холла, плясали языки пламени, обрамленные фигурным камином. Пахло домашним теплом и лилиями, изысканной туалетной водой (AntonioVisconti, как узнал я позже) и чем-то еще. В правой руке она держала шпатель:

– Хотите блинчиков?

О да, это был запах ванили и масла.

– Чарли!

Из верхних комнат донеслось нечто невразумительное. И я вошел. Говорят, чтобы влюбиться, мужчине достаточно восьми секунд. Похоже, в тот вечер мне хватило трех. С точки зрения психологии, ее линия была безупречна. Заперев машину и пустившись трусцой по бетонной дорожке к дому, я все равно намок. Порывистый ветер прошивал мою влажную тенниску, пока я влетел на крыльцо. Я продрог. Но тут дверь открывает: а) обворожительная женщина, б) меня обдает ароматным теплом домашнего очага, в) она предлагает разделить с ней ужин.

И я вошел в этом дом, как уходят в религию. Все, разумеется, оставалось в рамках приличий. Мы с удовольствием поужинали. Потом я провел первый урок, не взяв денег. Парень оказался вполне смышленым. Мне удалось обнаружить основные прорехи в его знаниях, и мы условились, что будем заниматься дважды в неделю, чтобы успеть исправить ситуацию.

Нечего и говорить, что к этим занятиям я готовился с тройным прилежанием. В течение первых нескольких недель мне не попалось ни одного следа Кэмпбелла старшего. Хлоя не носила кольца. Ни в гардеробной, ни в платяном шкафу рядом с детской (пусть мне простят любопытство обреченного) не было мужских вещей, и на полке над умывальником я обнаружил только две щетки. В завершении занятий мы часто болтали о разном, но при этом ни она, ни ее сын ни разу не обмолвились о муже/отце.

Я узнал, что Хлоя писала книги. Легкую романтическую прозу для подростков, больше подходившую юным девушкам. Она издавала роман каждый год. И хотя работала скорее для себя, критики отзывались о ее творчестве вполне хвалебно. Как глупо это, наверное, выглядит, резюмировала она однажды, сапожник без сапог. Имелось ввиду, что мать зарабатывала писательством в то время, как ее сын не мог справиться с проблемами по английскому. Но она призналась, что не умеет учить, а Чаку был нужен авторитет. Иначе он не стал бы и слушать.

В скором времени появились первые плоды наших занятий. Кэмпбелл младший подтянул хвосты, закрыл половину задолженностей и написал сочинение по творчеству Шекспира на твердую «Б». Хлоя шумно радовалась переменам. Между тем было заметно, что ей неловко оставаться со мной наедине. Мы оба находились в легком замешательстве и несли всякую чепуху.

Примерно через месяц со дня знакомства я, как обычно, приехал на урок. Стояла ранняя осень. Газон перед домом был присыпан первой желтой листвой, оттого что накануне ночью неожиданно ударил мороз. Мне открыли не сразу. Хлоя выглядела уставшей. Я заметил необычные тени и легкую припухлость под глазами. Было похоже, что, прежде чем впустить меня, она наскоро избавилась от следов, оставленных недавними слезами.

– Что-то случилось?

Она не ответила. Вместо этого она взяла мою руку и повела за собой. На столе в библиотеке стояла открытая бутылка «Opus One» и два чистых бокала. Она обернулась, чтобы закрыть дверь. Я порывисто обнял ее. Наши губы мгновенно нашли друг друга.

Затем все произошло слишком стремительно, впопыхах, с оторванными пуговицами, наспех разбросанной одеждой. Кожаное кресло оказалось слишком мало для двоих. Мне пришлось двигаться в акробатической позе, напрягая мышцы спины и ног на грани вывиха. Она выгибалась, еле слышно постанывая. Голова ее была запрокинута, глаза прикрыты. Когда я, обессилев, сполз на пол, тяжело дыша, но все еще покрывая поцелуями ее бедро, она закрыла лицо рукой и залилась тихим смехом. Радостный перелив. Я сидел у ее ног с абсолютно идиотским выражением на лице, чувствуя ворс персидского ковра голой задницей. Наверное, у меня была довольная улыбка землекопа, который шесть недель рыл колодец, пока наконец добрался до воды, вдоволь напился и уже даже блаженно отлил. Но ее смешило другое.

Потом она не раз вспоминала мне, с каким зверским выражением лица я рвал зубами упаковку презерватива.

– Просто боялся отпустить тебя, – пытался оправдываться я. – Как еще можно открыть ее одной рукой?

Но она продолжала хохотать, говоря, что в тот момент я был похож на какого-то безумного санитара, который нагнулся на поле боя над упавшим бойцом и вскрывает перевязочный бинт, сжав челюсти, одним могучим рывком шеи. Я не спорил. Мы оба смеялись.

– Боец и вправду истекал, – успевал заметить я приглушенным тоном и потупившись, прежде чем подушка, тетрадь или пустая бутылка от кока-колы шумно опускалась на мой череп.

К вину в тот вечер мы так и не притронулись. Я был за рулем, кроме того, с минуты на минуту должен был вернуться Чак, которого она отослала проведать друга, и в моих интересах было отправиться восвояси до его возвращения.

– А что ты ему сказала? – поинтересовался я.

– Сказала, что ты отменил урок.

– Лгунья.

– Еще какая!

И она закрыла за мной двери.

Я брел к машине, чувствуя, что она смотрит мне вслед. Как обычно бывает в подобных ситуациях, мне хотелось петь, бежать и прыгать, мое сердце разрывалось от счастья. Но я изображал безмятежность, словно играл на камеру, и только мурлыкал под нос что-то из репертуара Синатры.

Следующим утром, едва в голове прояснилось, мне стала ясна щекотливость положения, в котором я оказался. Бросить уроки с Чаком я не мог. Парень делал очевидные успехи, но он нуждался в моей поддержке. Оставить его на половине пути означало откровенно предать. Кто знает, как поведет он себя, если возникнут трудности. В конце концов, я был нанят на весь семестр, а значит, был обязан продолжать занятия. Вот только брать плату за них стало невозможно.

И дело было не в деньгах как таковых (видит Бог, я сам готов был платить, только чтобы бывать в этом доме и видеться с Хлоей), никакой финансовой погоды для меня они не делали. Пару лишних книг, купленных в Borders, пару обедов в Olive Garden или еще одна бутылка дорого вина в мою коллекцию. Если отбросить все подобающие в подобных случаях околичности, реверансы и па-де-де приличий, вопрос звучал так: как можно брать деньги у любимой женщины (или еще точнее, если уж совсем без сантиментов, физиологически строго – у женщины, с которой спишь)? Ответ очевиден. Однако от этого не легче, ибо дьявол, как известно, в деталях. Если возникнет необходимость объясниться, как это объяснить? Ты отказываешься от оплаты, потому что со вчерашнего вечера жизнь перевела вас на бартер? Получается, с твоей стороны очевидная услуга, а как расплачивается она? Позволяет побыть в себе? Выходит, ты занимаешься с ее сыном, потому что она спит с тобой? И ведь ясно, что это бред. Но здесь все зависит не от того, что думаешь ты, а как к этому отнесется она. Как она воспримет твое джентльменство.

В такой ситуации я оказался впервые. До встречи с Хлоей все было ясно. Я ничего не делил с моими девушками, все строилось на игре чувств и ею же ограничивалось. Никто ничего никому не оставался должен в итоге. Хлоя была иной. Она первая из моих женщин была старше меня. Ее сексуальность не ограничивалась физиологией, а начиналась гораздо глубже и вела в неизвестность. Я боялся оборвать нить, которую только что нащупал. Меня тянуло к ней.

Мы стали встречаться чаще. Дома я успешно репетиторствовал с Чаком, а на выходных подбирал ее в каком-нибудь шпионском кафе (всякий раз она выбирала их сама), и мы отправлялись загород. Любовь на колесах, которая вполне устраивала моих бывших, Хлое не приличествовала по определению. Все равно, что пригласить герцогиню в МакДональдс. Ей нужен был хотя бы минимальный набор комфорта в виде хлопковых полотенец и горячей воды. Пожертвовать этим она могла разве что в обмен на буколический ужин (салат из королевских креветок, домашний пошехонский сыр, французский батон, бутылка «Spring Mountain» или «Chateau Montelena» трехлетней выдержки) на лесной опушке, в тени столетнего дуба, растущего на вершине холма, с которого открывается панорамный вид, напоминающий долины Калабрии.

Я заранее разузнал адреса пригородных отелей, где можно было уединиться в уютной атмосфере без пятен на обоях, битых раковин и матрасных клещей. Ездить ко мне она отказывалась. Я находил это нормальным. Женщинам нравятся тайны, а некоторые их просто обожают.

Поначалу мне казалось, что игра в любовников добавляет нашим отношениям какой-то особой страсти и прелести. Однако позже я начал подозревать, что за конспиративными встречами скрывалось нечто большее. И тому были причины. На мой вопрос в самом начале наших отношений она прямо ответила, что давно разведена. Но я не мог не заметить, что она избегает встреч в людных местах. Мы не ходили в кино, не посещали концертов вместе и не бывали с ней в ресторанах. Она никогда не представляла меня своим подругам, хотя любила потрещать с ними о своем, о женском.

Мой статус для Чака остался прежним. Если взглянуть со стороны, можно было бы увидеть, что в ее жизни мне отвели особое место и время, вполне комфортное для меня, но без надежды хотя бы заглянуть за соседние перегородки. Так в особо строгих семьях приучают щенка не выходить за пределы холла. Случайному любовнику этого хватает.

Но для того, кто имел неосторожность «вклеиться» по-настоящему, циновки в прихожей уже недостаточно.

ЯЧЕЙКА СОРОК СЕМЬ

Где-то в середине ноября, когда после уроков я открыл дверцу своего автомобиля, меня окликнули.

Справа на учительской парковке через машину от моей стоял черный Land Cruiser. Окно со стороны водителя было опущено. На меня смотрел худощавый, почти лысый мужчина лет пятидесяти. В левой руке между татуировкой и массивным золотым перстнем он держал сигарету.

– Можно вас на секунду?

Он радушно улыбнулся. Но улыбка показалась мне фальшивой. Его рот исполнял сольную партию, а немигающие глаза по-прежнему буравили холодом. От такой улыбки бывает не по себе.

– Да, сказал я, конечно.

И, бросив кейс на заднее сиденье, прикрыл дверцу, так и не запустив двигатель.

– Я отец Чака, – пояснил он, пока я брел к его автомобилю. – Чака Кэмпбелла.

Не могу сказать, что эта новость обрадовала меня, но и особого волнения я тоже не испытал. Он услужливо распахнул дверь. Взобравшись на пассажирское сиденье, обшитое черной кожей, я заметил, что интерьер он держал в идеальном состоянии. Торпеда была образцово отполирована, хромированные детали играли глянцем, всюду, куда ни кинешь взгляд, главенствовала чистота и аккуратность. Создавалось впечатление, будто машину только что выгнали из салона. Он избавился от сигареты и протянул мне ладонь:

– Генри.

Пришлось пожать длинные холодные пальцы.

– Рад познакомиться, – соврал я, ответив стандартной двухсекундной улыбкой.

На что он иронично повернул голову и произнес с сарказмом или даже издевкой:

– Не думаю. Уж радости я вам точно не доставлю.

Это был неожиданный поворот. До этой фразы какая-то часть меня еще надеялась, что все обойдется. Разговор вполне мог лечь в безопасное русло, к примеру, об успехах сына в английском, после того как с ним стали заниматься индивидуально. Но я ошибся. Черная рубаха от Carden была расстегнута на две верхних пуговицы, подчеркивая мощную шею с выдающимся кадыком (таких называют «долговязый») и фрагмент седых волос на груди. От него пахло хорошим табаком и дорогим одеколоном. Черные джинсы, темные мокасины на ногах. Ни дать ни взять, похоронный агент.

Из стереодинамиков доносилось приглушенное гитарное арпеджио Uriah Heep. Он ткнул пальцем в кнопку на торпеде, музыка прекратилась.

– Давайте начистоту, док, – сказал он, повернувшись ко мне и глядя в глаза.

Улыбки на его лице и след простыл. Одна рука при этом легла на руль, вторую он завел за мой подголовник. Лицо его оказалась ближе ко мне, чем ожидалось, словом, он влез в мою зону комфорта.

Хлоя – удивительная женщина. Вы это знаете. Мы познакомились, когда ей было семнадцать. В двадцать она стала моей женой. Мы венчались, если вам это о чем-то говорит. Потом родился Чак. В том, что произошло дальше, был виновен я и только я. Ей не нравилось то, чем я занимался, хотя она и знала-то десятую часть. Вобщем, она добилась развода. Я оставил ей все. Но, чтобы ни писали там в бумажках, и как бы ни складывалась жизнь, это моя женщина и мой сын. Где бы они ни были, я всегда буду рядом. И Хлоя знает об этом. Я хоронил ее отца. Я забочусь о том, чтобы они ни в чем не нуждались. Вы видели дом. Вы же не думаете, что на алименты можно жить так, как они живут?

Он вопросительно, с оттенком цинизма, сузил глаза.

– А зачем вы все это мне говорите? – произнес я, выдержав его взгляд.

– Я говорю с вами, потому что вы умный, образованный человек.

Он сказал это с абсолютно каменным лицом.

– Тем, кто был до вас, а их было немало, уж поверьте мне, повезло гораздо меньше. Я не виню Хлою. Она молода. Она красива. Она может увлекаться. Беда в том, что она не рассказывает о том, о чем требовалось бы. Иначе желающих бросаться в омут с головой было бы гораздо меньше. Понимаете?

Он перевел взгляд на огненные ветви кленов за лобовым стеклом, помолчав.

– Вот представьте, что вы пишете фамильную сагу. Долго, кропотливо, год за годом. И всякий раз попадаются придурки, которые лезут в вашу канву со своими анекдотами.

Он страдальчески ухмыльнулся.

– Ей-богу, впору отстреливать.

Он лизнул палец, чтобы снять ворсинку с рукава рубахи. Затем снова посмотрел на меня:

– Я не знаю, что она там вам наговорила, но теперь вы видите, как обстоят дела на самом деле. И сделаете правильный вывод. Здесь – он снял и протянул мне конверт, который все это время выглядывал из-за противосолнечного козырька, прижатый к велюру – плата за труды. А еще ключ от камеры хранения, на тот случай, если вы не поверите.

Я отвернул клапан конверта. Внутри лежал чек (лицом вниз, так что суммы я не видел) и небольшой алюминиевый ключ с картонной биркой. Порошка не наблюдалось.

Тем временем он водрузил на нос солнечные очки.

– Контора называется «Американ Сторидж». В самом конце Огайо Драйв. Номер – на тэге. Если выпадет свободная минута, поезжайте. Вам понравится.

И он утопил кнопку на руле, включив двигатель. Показывая тем самым, что разговор окончен.

Я выбрался наружу, не проронив ни слова. В самый последний момент он поймал рукав моей куртки и придержал его. Не очень вежливо. Я мог бы запросто освободиться. Но помедлил.

– И еще, – сказал он мне в затылок тоном из рубрики «заруби себе на носу». – Этого разговора не было. Не просто не было, но и никогда не будет. Я хочу, чтобы ты понимал (упс, вот так мы и перешли на «ты»), сейчас ты закроешь дверь и все, что произойдет дальше, будет зависеть только от тебя. Слышишь? Больше никаких черновиков. Ты живешь набело. Облажаешься – никто тебе не поможет.

На меня был наставлен бледный череп с лицом, перекошенным гневом, который до сих пор ему удавалось скрыть. Потом он разжал пальцы, захлопнул дверь. Я стоял на парковке с конвертом в руках, пока он сдавал назад, преградив мне путь к автомобилю. Выровняв колеса, он притормозил:

– Док!

На лице снова была фальшивая улыбка.

– Спасибо за Чака!

Двумя пальцами левой руки он отсалютовал мне на армейский манер и утопил педаль газа. Джип сорвался с места, взвизгнув на повороте.

Стив, преподаватель химии, появившийся на парковке, обернулся на звук, затем вопросительно взглянул на меня. Я скорчил гримасу недоумения. Дескать, дураков хватает. Причем самые отъявленные из них иногда без спроса паркуются на учительском месте. И как ни в чем не бывало, вернулся к машине.

Меня бил озноб. Я здорово перенервничал. Минут десять просто сидел, тупо глядя перед собой. Основа любого стресса – неожиданность. Я не был готов к этому разговору. Не то, чтобы испугался, но ему удалось застать меня врасплох.

Скорее, чисто механически, чем из интереса, я перевернул конверт и вытряхнул его содержимое на колени. Чек в пять тысяч долларов был выписан на мое имя Генри Кэмпбеллом, «Грэйт Вэстерн Бэнк». Ух ты! Теперь мне придется ходить к Чаку еще полгода, чтобы отработать такую уйму денег. Или заниматься с ним две недели по двадцать четыре часа в сутки, пока окончательно не затрахаю его мозг, а заодно его мамашу. Ха!

Да, я был отчасти зол на Хлою, потому что считал, что мы были в достаточно близких отношениях для посвящения в подобные «фамильные» секреты. Хотя, с какой стати я должен верить его словам? У него явная паранойя. Комплекс брошенного мужа, который с годами разросся до маниакального убеждения, что его бывшая жена должна навечно принадлежать ему и только ему. Прямо патриархальный деспот. Автор фамильной саги. Ладно, писатель, посмотрим что еще ты сочинил.

Успокоившись, я наконец-то завел машину и отправился искать Огайо Драйв. Все равно ни о чем другом думать не получалось.

Место оказалось отдаленным и достаточно глухим. Сначала я долго плыл по околице, дома попадались все реже, потом справа показался заброшенный кирпичный завод. Древний мост, перекинутый над бывшим карьером, ржавел всеми цветами радуги. Начало смеркаться. Когда мои фары уперлись в цинковый щит «Американ Сторидж», была четверть шестого. Дорогу между ангарами (я насчитал восемь штук) посыпали крупным гравием.

Бокс, ключ от которого лежал на сидении рядом со мной, располагался в шестом. Перед тем, как остановиться у ворот, я круто вывернул руль влево, перегородив проезд. Иных машин поблизости не наблюдалось, и в узком коридоре между ангаром и каймой поля это была единственная возможность осветить то, что ожидало меня внутри в наступающих сумерках.

Я вышел из машины, не выключая фар. Перед железной гармошкой на секунду задумался. Стоит ли открывать? Там, по ту сторону жалюзи, могло быть все, что угодно. Фунт героина с моим именем на бумажном пакете, перехваченном клейкой лентой (как только я коснусь этого свертка, врубят свет, и с неба посыпятся агенты АНБ). А может, заспиртованные головы всех «придурков с анекдотами», как он их называл. В индивидуальных колбах на полу, прикрытые серой мешковиной от посторонних глаз. Или всего один, которого пытали, привязав к стулу посреди бокса, а потом перерезали горло кухонным ножом. Тем самым, который недавно куда-то запропастился вместе с моими отпечатками на рукояти. Причем тут же выясняется: бокс был снят на мое имя пару месяцев назад. От старшего Кэмпбелла можно было ожидать, чего угодно.

Осознавая, что могу подставиться, я все же решил идти до конца. Победило любопытство. Плевый замок (баксов 7—8 в любом «Уолмарте») немного заржавел. Я слегка помучился, пытаясь расшевелить его внутренности ритмичными поворотами влево-вправо. Когда он сдался, я подцепил нижнюю скобу гармошки и потащил ее вверх. К счастью, барабан наверху (мне приходилось видать эту древнюю штуку ранее) оказался в порядке. Получив импульс, дверь дальше пошла сама, сматываясь со скрипом. И через секунду я увидел бокс, засыпанный под завязку.

Это было настоящее кладбище. Кладбище книг, сваленных как попало, скопом. Я увидел стопки с одинаковым корешком в типографской перевязи. Их даже не распечатали. Я поднял одну и смахнул пыль. На добротной тканевой обложке была нарисована девочка на велосипеде с привязанным к рулю розовым воздушным шаром. «Волшебное лето», прочитал я вслух. Хлоя Кэмпбелл. С обложки соседней книги мне улыбалась такая же девочка, только все еще в пыли. И с другой, и с третьей, и с десятой. Стоило взглянуть на дату выпуска, на тираж, чтобы понять: здесь похоронено все или почти все.

Но насыпь не была однородной. Скорее, она состояла из двух могил. Подальше, в глубине бокса, ближе к стене, фары вырвали из тьмы цветное припорошенное пылью некогда глянцевое пятно. И еще пару таких во всевозможных ракурсах валялись вокруг. Я не стал лезть за ними. Было ясно, что там, подальше, выгрузили первую партию, старую, быть может, прошлогоднюю. А здесь, ближе к выходу, насыпь посвежее. Именно насыпь. Разгружая вручную, трудно сотворить подобный хаос. Видимо, сюда подогнали грузовик и высыпали тираж, опрокинув кузов. Потом грейдером задвинули его подальше, освободив место для следующего завоза.

Я достал сигарету. Потревоженная светом фар, на вершине книжного кургана показалась одинокая мышь. Втянула вечерний воздух и пропала. Этой «библиотеке» не хватало хотя бы одной закладки. Я взял ближайший том, вытащил из внутреннего кармана конверт с чеком Кэмпбелла и, воткнув между страниц, оставил книгу на видном месте.

Мне вспомнился лысый череп, злые глаза, вперившиеся в меня поверх очков. Я выпустил струю дыма ему в лицо, мысленно добавив: f*ck you.