Так не бывает, или Хрен знат

Глава 4. Опять Горбачёв

Человек, говорят, ко всему привыкает. А я всё не мог слиться с этой реальностью. Память о прошлом довлела над бытом в режиме онлайн, но оно не спешило сдавать в утиль старческие привычки. Вставал я по-прежнему в шесть утра, чем очень расстраивал бабушку. «Да что ж это за дитё?!» – ворчала она. Пришлось придумать отмазку. Дескать, утром, на свежую голову, легче учить уроки.

В школе мои дела шли тоже ни шатко ни валко. Слишком многое подзабылось за долгую жизнь. Впрочем, дело не только в этом. Я и сам старался по минимуму. Можно сказать, не учился, а отрабатывал номер. Мол, я в этом времени временно, сойдёт и так. Сам удивляюсь, как не скатился на трояки. Спасибо за это Саше Денисову, место которого я временно занимаю, доброй славе твёрдого хорошиста, что перешла ко мне вместе с его телом, и нашей детской смекалке. Отвечал у доски так, что отскакивало от зубов. Потом можно было ничего не учить. Пробежишь глазами по материалу перед уроком – и всё. Если вызовут, главное – бойко начать. Скажешь два-три предложения – учитель перебивает:

– Достаточно, пять.

Что самое странное, меня этот новый мир однозначно принял за своего. Никто ничего не заподозрил ни в школе, ни дома. Один только Витька несколько раз сказал:

– Тебя, Санёк, будто подменили.

Ну, его интуиция сродни волшебству. Помню, послали нас как-то в подшефный колхоз на прополку свёклы. Бригадирша построила школьников у межи. «Выбирайте рядки», – говорит. Мы чуть не в драку. И как-то так получилось, что Витьке Григорьеву достался самый зачуханный участок. Все уже метров по двадцать прошли, а он всё с началом муздыкался. Пока были силы, ох как словесно над ним издевались! Мол, Казия, что с него взять? Потом приуныли. За первым пригорком у всех начались настоящие джунгли, а у Витьки – ни сорняков, ни свёклы. Наверное, после перезарядки сеялка забыла закончить этот рядок. Так он и шёл до самого края поля, поплёвывая в разные стороны.

Мы с Витькой теперь ежедневно общались. Сразу после уроков шли на место нашей с Напреем дуэли, где я пытался его обучить хотя бы азам бокса. Всё пытался растолковать, зачем «челночок» нужен и что он даёт.

– Руки, Витёк, у людей разной длины. Плюс пять сантиметров на ринге – это уже преимущество. А мы с тобой ростом ещё не вышли. Нужно сначала сблизиться до ударной дистанции. То есть хитрить, двигаться, маневрировать. Иначе – жопа, он тебя будет конкретно бить, а ты колотить руками по воздуху.

Пару дней я пытался поставить ему защиту. Тщетно. Витька даже ходил как-то асимметрично. Мало того что вразвалку. Он будто не шёл, а дрался в открытой стойке – столь беспорядочно двигались его плечи и руки. А когда я достал из портфеля скакалку, мой корефан конкретно забастовал.

– Ну его на фиг, Санёк! Не по мне это дело.

Насколько я понял, Витьке был нужен один-единственный универсальный приём, такой, чтобы валил всех, невзирая на рост и длину рук. Желательно без малейших усилий с его стороны. А так не бывает. В общем, он к боксу остыл.

Но нельзя сказать, что наши занятия не принесли никаких результатов. Даже наоборот. Витька перестал сдирать у меня «арихметику». На последней контрольной всё решал сам и честно заработал трояк.

Меня эта тройка очень порадовала, хотя она и не совпадала с моим каноническим детством. То, что оно неповторимо, я всё более убеждался с каждым новым прожитым днём. События в новой реальности складывались совершенно иначе. И дело тут не только во мне. Сам этот мир изменялся по каким-то своим законам. Кто знает, возможно, я был тому причиной. Ведь не встреть Лепёха меня, он спокойно докурил бы свой бычок и ушёл по делам, которые у него были намечены. Не стал бы возвращаться домой, где кто-то его подбил сходить искупаться в горной реке. А вот его смерть оказалась настоящим катализатором для всех изменений, которые стали постепенно происходить.

Сколько его родственников из других городов побросали начатые дела и едут сейчас на похороны! И все ведь при деле, не тунеядцы. Пришлось им отпрашиваться, меняться рабочими сменами. Скольких людей это коснулось, скольких коснётся ещё!

А дальше – как снежный ком. В школу нагрянула комиссия из краевого отдела народного образования разбираться со всё тем же несчастным случаем. В неё случайно затесался огромный мужик с широко расставленными глазами. Был это, как я потом узнал, председатель крайисполкома Иван Ефимович Рязанов. Он приехал в наш город совсем по другим делам – изучать производственный опыт местных животноводов, а в школу пришёл за компанию с соседями по гостинице. Следом за ним подтянулось и наше районное руководство. Народу собралось столько, что им в учительской было тесно. Потом все чиновники быстренько разошлись. Остался только один Рязанов. Он вместе с нашим Ильёй Григорьевичем заперся в директорском кабинете и сидел там до темноты.

Об этом потом рассказывал Колька Зеленкевич. Его мамка работает в школе техничкой, и её несколько раз посылали за коньяком. Если Зеля не врёт, Рязанов и наш Небуло во время войны вместе учились в Сталинградском авиационном училище лётчиков. Чем дело закончится, можно только гадать. Но интуиция мне говорила, что Илью Григорьевича не накажут. А если накажут, то несильно, любя. Я всегда уважал этого человека. За кажущейся его простотой скрывался недюжинный ум и тончайшее чувство юмора. Он у нас вёл историю. Материал он излагал доступно, своими словами. О причинах великой древнегреческой колонизации рассказывал так:

– Земли у них не було, пастбищ у них не було, ничего у них не було.

Как-то директор вызвал к доске Витьку Григорьева. Тот, как обычно надеясь выехать на подсказках, стоял, округлив глаза, и кивал подбородком в сторону первых парт. Илья Григорьевич что-то там записал в классном журнале, посмотрел на него из-под толстых очков и грустно сказал:

– Садись. Правильно думаешь.

Такие вот перемены. На первый взгляд, ничего кардинального. Ну, школа, переполох в городе, связанный с приездом начальства. Я здесь всего-то три дня, но, по-моему, и в стране тоже стало что-то происходить. Достал вон вчера из почтового ящика свежую прессу, пробежал глазами по первой странице, и что-то меня насторожило. Со второго раза отыскал фамилию Горбачёв, выделенную жирным курсивом. Инициалы те же. Блин, он и здесь на виду! Читаю. В длинном списке фамилий делегатов от Ставрополья на партийно-хозяйственной конференции третьим стоит Горбачёв М.С. – заместитель начальника краевого управления Комитета госбезопасности при Совете Министров СССР по Ставропольскому краю.

Я сдуру помчался искать деда, хотел поделиться с ним этой нечаянной радостью. Да вовремя спохватился. Как я ему объясню, что это так важно? На политику государства мои старики дышали достаточно ровно. К высшему руководству страны относились со снисходительностью ровесников.

Как-то, в той ещё жизни, бабушка ощипывала цыплёнка и волей-неволей слушала радио.

«Вчера в Москве, – вещал диктор, – состоялась встреча Генерального Секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева с Президентом Финляндии Урхо Калео Кекконеном, прибывшим в нашу страну с официальным визитом. В честь высокого гостя в Кремле был дан обед. Обед прошёл в тёплой, дружественной обстановке».

Диктор сделал короткую паузу, чтобы перейти к другим новостям, а бабушка тут же её заполнила.

– Ещё бы подрались! – сказала она.

Эх, знал бы Колька Лепёхин, чем обернётся его смерть для огромной страны! Ведь одно дело – давить крота внутри Комитета госбезопасности и совершенно другое – в недрах Политбюро. Всё будет не так. Лучше, хуже – но точно не так.

Внешне наш город ни капли не изменился. Те же саманные хаты, одноэтажные домики, улицы, белые от гусей и китайских уток. Бедность и чистота. Не было ни помоек, ни свалок. Всё, что горело, сжигалось в печи. Всё, что имело остаточные калории, съедала домашняя живность. Стеклотара сдавалась в приёмные пункты. Дырявые вёдра, тазики и корыта тоже шли в дело: раз в месяц по улицам проезжал дед на понурой лошадке, запряжённой в громыхающую подводу, и мы, пацаны, тащили ему весь этот неликвид, получая в награду глиняные свистульки и сахарных петушков на палочке. В центре, как встарь, выстраивалась очередь у пункта заправки шариковых авторучек, а около автовокзала шли на ура песенки «на костях» (самопальные пластинки с хитами того времени, записанные умельцами на старых рентгеновских снимках). В парках и скверах вечерами звучали гитары. Те самые песни «восьмёрочной», на семи струнах: «Любка», «Искры в каминах», «Дымит сигарета с ментолом», «Поезд в синем облаке тумана». О «Битлах» и британской группе «Кристи» местные барды ещё не слышали. Даже перепев Yellow river в исполнении «Поющих гитар» до провинции не скоро дойдёт. Это годика через два, когда я сам возьму в руки гитару, аукнется по всем подворотням:

 
В Ливерпуле, в огромном зале,
В длинных пиджаках,
Четыре чувака стоят
С гитарами в руках…
Причёска битла,
Брюки клёш,
И ты уже поёшь:
Can't buy me love, no, no, no, no…
 

Нет, причёски «под битлов» ещё не носили. У стиляг были в моде узкие брюки и коки на шевелюрах. Их было мало. Поэтому их били. Не за что-то, а просто так, на всякий случай, чтоб не выделывались. Тут люди на танцы ходят с заплатками на обоих полужопиях, а они…

В общем, эти три дня были просто отдохновением для души, погружением в ожившую ностальгию. Просыпаешься утром, а по радио: «Здравствуйте, товарищи! Утреннюю гимнастику начинаем с ходьбы на месте». И рояль – бодренько так – трам-тарарам! Что интересно, фамилии те же самые: «Урок провели: преподаватель Гордеев, музыкальное сопровождение – пианист Ларионов».

Такой вот антураж. Честно сказать, мне стало стыдно. Я больше интересовался своим, личным временем, чем тем, в которое меня занесло. Брал от него, ничего не отдавая взамен. Витька не в счёт, Витька друг.

И тут эта газета. Прочитав фамилию Горбачёв, я впервые серьёзно подумал, что всё в этом мире может быть настоящим… кроме меня. Люди живут и не собираются умирать, а я в этой реальности – единственное слабое звено. Уже через пять дней произойдёт рокировка. Вместо меня вернётся в свой дом мальчишка, у которого отомрёт память о своём вероятном будущем. Только жаль, не будет он помнить, как победил самого Напрея.

В общем, решил я оставить этому времени что-нибудь от себя. Какой-нибудь эксклюзив, на долгую память. А лучше всего – электрическую виброплиту.

Эта идея пришла не спонтанно. Она зрела давно. Лет десять назад я уже делал такой агрегат и в процессе изготовления не раз вспоминал, как дед в своё время «асфальтировал» двор нашего дома. Он рубил топором застывший гудрон, которого возле железной дороги было немерено (стелился по насыпи жирными языками), отдирал его от земли и свозил на тачке во двор. Потом разжигал костёр и расплавлял этот гудрон в двух оцинкованных вёдрах. Кипящая чёрная масса ложилась на землю в границах опалубки ровно по горизонту. Дед посыпал её чистым песком и укатывал сверху обрезком тяжёлой железной трубы. И так ровно три слоя.

По нынешним временам это смотрелось бы дико, но не время диктует свои законы, а люди, живущие в нём. Это было общество не потребителей, а созидателей. То, что можно сделать своими руками, делалось, несмотря на трудозатраты. Дед убил на эту работу всё лето и половину осени. Даже на мой неискушённый взгляд, получилось не очень. Во время летней жары «асфальт» становился мягким и весь покрывался тонкими трещинами, сквозь которые сочилась смола. Приходилось опять и опять посыпать его свежим песком.

С годами, конечно, всё устоялось. К моему возвращению с Севера поверхность заливки была похоронена под слоем земли в четверть штыка и обрела плотность природного камня. Ломом не угрызёшь, только промышленным перфоратором. Когда я копал яму под столб, чтобы сделать загородку для кур, не раз вспомнил своего деда.

Виброплита так виброплита. Как и любой нормальный мужик, руки которого произрастают из нужного места, я всегда обращаю внимание на разные бесхозные мелочи, которые могут сгодиться в домашнем хозяйстве. Прошлое, в котором я оказался, было в этом плане настоящим Клондайком. Многое из того, что меня сейчас окружает, я взял бы в своё будущее, почему-то не ставшее светлым. Ну, начнём хотя бы с того, что весь берег речушки, протекавшей вдоль полотна железной дороги, был буквально завален брёвнами. Настоящей, деловой древесиной, которую в наше время считают до долей кубометра. Никто это богатство не охранял, более того – не растаскивал. Что касается металлолома, то о него спотыкались. Метрах в пятнадцати от нашей калитки стоял на осыпавшемся бетонном фундаменте дебелый железный бак. Чем он был раньше, я не вникал. Знаю только, что паровозы в то время переводили на жидкие виды топлива, и в тендерах, вместо угольных куч, стали появляться цистерны.

Ходил как-то в депо, за банкой солярки, к новому поколению железнодорожников, они меня и озадачили:

– Дядя Саша, а почему насыпь везде высокая и короткая, и только у нас длинная и пологая?

– Так у вас же здесь ремонтная яма.

– Ну и что?

– Как, – говорю, – что? Когда тормозные колодки меняли, старые выбрасывали сюда, под откос. А как в темноте начинали о них спотыкаться, присыпали для безопасности шлаком. Так что вы, мужики, на железе стоите.

– Да ты что?! И сколько, примерно, здесь?

– Не меньше двух третей объёма. Тонны, наверное, три, а то и четыре.

Поверили мужики. Трактор пригнали, прошлись по самому низу, наковыряли КамАЗ с прицепом, остальное оставили на потом. Говорил им, что надо было две машины заказывать, так не послушали.

Хотели мне деповские деньги за наводку отсыпать, только я отказался.

– Дайте, – сказал, – лучше лист нержавейки.

– Какой ещё лист? Нет такого у нас…

Пришлось показать.

– Вот тут, – говорю, – дерево когда-то росло. Под ним он стоял. Отрезали ремонтники, сколько надо, остальное к стволу прислонили. Вон, видишь уголок из земли торчит? Пока трактор здесь, можно и раскопать…

Не зажлобили деповские, отдали мне тот трофей. Даже до дома помогли донести, хотя по рожам было видно, что жалко. Ещё бы! Полтора на два метра, и толщина не меньше десяти.

– И как, – сокрушались потом, – никто этот лист домой не упёр? Это ж, наверное, было когда-то рабочим столом какого-нибудь станка?

– Весь в смоле, оттого и не взяли, – пояснил я, – в те времена чистую нержавейку можно было добыть без проблем. Да и куда её в домашнем хозяйстве? Виброплиты ещё не делали, даже не знали, что это такое. За токарный или слесарный станок можно было в ОБХСС загреметь. Из такого железа варили памятники. Вон у моего деда полсотни годов на могилке такой простоял и ещё протянул бы пару веков, если бы я его на мрамор не поменял…

Такой вот временной парадокс. Тот самый лист нержавейки, из которого лет через сорок я сделаю виброплиту, стоял сейчас под раскидистой алычой, и она не скоро засохнет. Я знаю на этом железе каждый надрез, и по памяти могу разметить, и весь двор им протоптал, а оно ещё не моё!

Думал я, грешным делом, на правах будущего хозяина, тёмной ночкой домой его упереть, но силёнок пока маловато. Да и дед бучу поднимет: «Где взял? Почему без спросу? Сейчас же тащи назад!»

Опыт есть. Нарвал я как-то у забора соседки Пимовны горсточку шпанки, бабушке на компот. Так дед заставил вернуть ей всё до последней вишенки, ещё и прощения попросить. Уж я и плакал, и ногами сучил, и говорил, что больше не буду, а он ни в какую: «Сам сорвал, сам и отнеси!» Правда, Пимовна совсем не ругалась. Она прослезилась, у меня на лице слёзы вытерла и разрешила рвать свою вишню, сколько и когда захочу. Только я к этому двору долго не подходил. Стыдно.

Понимание жизни я не пропил, на память не жаловался. Все вопросы в то время были решаемы. Они делились на две категории: «уважить» и «магарычовое дело». В первом случае услуга обычно оказывалась безвозмездно, поскольку самому исполнителю она ничего не стоила. Или почти ничего. Или она была связана с его основной работой. Уважить могли не каждого, а только хорошего человека. Таких определяли издали, визуально, по двум основным критериям. Если двор возле дома бурьяном не зарос, огород в полном порядке, а родные могилки на кладбище содержатся в чистоте, значит, этот человек со всех сторон положительный и может рассчитывать на уважение. Отдельной статьёй стояли фронтовики. То, что любому другому стоило бы накрытой поляны, они могли получить без всяких материальных затрат. В то время копейка была на счету потому, что имела цену. С людей за работу брали по совести.

Под категорию «уважаемых» я не канал. Поэтому начинать надо было с магарыча, трясти копилку. Была у меня голубка из гипса, заполненная на треть железными рупчиками. Монет с другим номиналом там отродясь не бывало. Гнутые медяки на дороге я не находил, пустые бутылки не собирал, не сдавал, сдачу из магазина отдавал до копейки и вообще к презренному металлу был равнодушен. Не сказать даже, чтобы я на что-то копил. Процесс стяжательства больше напоминал ритуал. Ни с того ни с сего появлялись деньги, и я опускал их в узкую прорезь на спинке голубки просто потому, что не имел представления, как ими по-иному распорядиться.

Как это «ни с того ни с сего?» – спросите вы. А вот так. Просыпаешься утром, идёшь в огород, а дедушка, к примеру, говорит:

– Ну-ка, сбегай к бабушке Паше, постучи в калитку и расскажи стишок: «Сею-вею, посеваю, с Новым годом поздравляю! Вынай сало, колбасу, а то хату разнесу!» Запомнил?

Чего ж не запомнить? Тем более стучаться не надо. Дед Иван уже у калитки стоит, улыбается в чёрный ус. А за его спиной баба Паша, держит в руках тарелку со сладостями. Подбежишь к ним, выпалишь слово в слово – и все гостинцы твои, а сверху – железный рупчик.

Мне кажется, все бабушки того благословенного времени собирали металлические рубли, чтобы одаривать ими своих многочисленных внуков. У меня же бабушек было больше десятка. Раз в месяц, а то и чаще, когда позволяли полевые работы, мы ехали кого-нибудь из них навестить. Рубили самую жирную курицу, набивали авоську подарками и тряслись в дребезжащем автобусе в Майкоп, Армавир или в село Натырбово. Из каждой такой поездки я возвращался с двумя рублями, так как в каждом из этих мест у меня проживало по две бабушки.

Сколько в итоге там рупиков накопилось, одному богу известно. С Камчатки приехал мой старший брат, начал покуривать, увлёкся танцульками и девчонками. В общем, когда я разбил голубку, в ней оказались только железные шайбы и свинцовые пломбы.

Без угрызений совести я уменьшил Серёгин кошелёк сразу на три рубля, рассовал их по разным карманам, чтоб не звенели, и направился прямиком к дяде Васе Культе, связующему звену между жителями окрестных домов и железной дорогой.

Там давно пошабашили. К концу рабочего дня очередь из машин рассосалась. Раздаточный шланг был отведён в сторону. Дядя Вася с напарником сидели на улице за столом и потребляли «Портвейн-72». В жилу попал. Приблудный щенок, живший под вагончиком при смоле, несколько раз тявкнул. Обозначил служебное рвение.

Но и без этого моё появление не прошло незамеченным.

– Здорово, барчук! Есть вопрос или мимо шёл?

– Да вот, – говорю, – дядя Вася, магарычовое дело.

– Магарычо-овое? – усмехнулся его напарник. – Задачку, что ли, не можешь решить?

Мужики – само благодушие. Отчего не поприкалываться?

– Да нет, – отвечаю в такт общему настроению, – задачки мне бабушка помогает решать, я по другому вопросу. Мне нужен вон тот лист нержавейки.

Дядя Вася проследил за моим указательным пальцем.

– Зачем тебе? Это железо серьёзное, деловое. Если на металлолом, возьми лучше старые тормозные колодки. Хоть все забирай. Скажешь, я разрешил.

– Так мне для дела и надо. Хочу сделать деду электрическую трамбовку.

– Электрическую трамбовку?! Никогда о такой не слышал! – изумился Культя и достал из-за уха химический карандаш: – А ну, нарисуй!

Я вытащил из кармана заранее заготовленный лист с эскизом и чертежами, разложил на столе. Дядя Вася углубился в его изучение.

– Ты смотри! Даже размеры проставил, – одобрительно хмыкнул он. – Только не будет работать эта чертовина.

– Будет! – отрезал я.

– Ну и молодёжь пошла! Ты ему «стрижено», а он тебе «скошено»! А ну-ка, скажи, Петро, – обратился Культя к напарнику, – сможет ли эта чертовина что-нибудь трамбовать?

Напарник пожевал папироску, скосил глаза на эскиз и задумчиво произнёс:

– Если двигун стуканёт, то какое-то время и оно постучит. Как сильно, не знаю, но постучит. Только с какого хрена он стуканул бы? У тебя, как я понял, мотор электрический?

– Можно приладить бензиновый, только где ж его взять? Поставлю что есть, от старой стиральной машины.

Мужики ненадолго задумались. Обо мне будто забыли. Дядя Вася разлил по стаканам остатки портвейна, поставил пустую бутылку у ножки стола и спросил:

– Ты об этой чертовине где вычитал? Там о принципе действия ничего не написано?

– В «Юном технике»… – мгновенно соврал я, заворожённо глядя на ходящие ходуном кадыки мужиков, и хотел было замолчать, но напарник Петро махнул рукой: мол, говори! – Можно сделать вибрационный двигатель, – послушно продолжил я. – Чтобы он хорошо трамбовал и долго работал, по обе стороны ротора ставят эксцентрики, которые нужно выставлять симметрично. Каждый из них представляет собой два полукруга. В нулевом положении двигатель почти не стучит, но по мере расхождения лепестков увеличится мощность, с которой основание аппарата будет давить на грунт…

– А если, к примеру, ротор с одной стороны на подшипнике в обойме сидит? – перебил меня дотошный Петро.

– Тогда подойдёт второй вариант. Вал с эксцентриками выполнить в виде отдельного блока и приварить к раме. Сам двигатель посадить на резиновую подушку, на ротор поставить шкив…

– Убиться веником! – сказал дядя Вася. – Ты откуда слова-то такие знаешь: вал, эксцентрики, ротор?

– Как! Я же в школе учусь. Мой одноклассник Рубен уже со второго класса двигатели для турчков собирает и ремонтирует.

Турчками у нас называют велосипеды с моторчиком.

– Да?! – удивился Культя и поплёлся в вагончик. – А я думал, вы больше из рогатки по воробьям…

– Есть в этой задумке что-то рациональное, – размышлял между тем Петро, – сита на элеваторе работают по такому же принципу. И двигатель очень похож. Но в качестве электротрамбовки его никто, кажется, не применял. Ты что трамбовать собрался?

– Гравий.

– Гравий?! А зачем его трамбовать?

– Можно песок или мелкий щебень. А на поверхность укладывать тротуарную плитку. Вот к примеру, фундамент дома… – Я взял со стола химический карандаш, обёрточную бумагу и провёл по ней тонкую линию.

– Он меня ещё будет учить, как плитку укладывать! – усмехнулся Петро. – Ты лучше сказал бы, где её взять? Чай, не Москва…

А действительно, где её взять? В то время мы, пацаны, плевали на дорожную пыль, растирали плевок гладким камешком и называли асфальтом получившуюся блестящую гладкую полосу. А другого асфальта наш городок не знал. И центр, и грузовые площадки вокруг железной дороги были выложены крупным булыжником, а двор элеватора покрыт слоем бетона. Всё остальное – грунтовка. Даже междугородние ПАЗы и ЛиАЗы были вечно покрыты облаком поднятой пыли, что делало пейзаж за окном грустным и серым. Какая уж тут тротуарная плитка! Об этом я как-то и не подумал.

– Самому можно сделать, – неуверенно вымолвил я.

– Из чего?! – Петро презрительно высморкался и посмотрел на меня уничижительным взглядом.

– Цемент марки 500, речной песок, мелкий щебень, разведённое мыло, краситель, обрезки проволоки для армирования…

– А мыло зачем?

– Для пластичности. Говорят, такой раствор не расслаивается, лучше контактирует с арматурой. С ним готовая плитка станет прочной, морозостойкой, не сотрётся и не рассыплется через год…

– Ну-ну… – Петро намеревался ещё о чём-то спросить, но тут из вагончика вышел дядя Вася Культя с дымящейся сковородкой, на которой шкворчала яичница, и с бутылкой портвейна в правом кармане штанов.

– Как будем решать вопрос? – спросил он у напарника, водружая закуску на стол, и тут же обратился ко мне: – Ты магарыч принёс?

– Только деньги, – ответил я и выложил стопочкой свой трояк.

– Где взял?

– Известное дело, в копилке. Всё равно пропадут.

– Почему пропадут?

– Старший брат приезжает скоро, – со вздохом сказал я. – Он сейчас в пионерском лагере, на Алтае. Но вчера почтальон принёс письмо для него. Девчонка какая-то пишет. Зовут Паркала Марэ. Где имя и где фамилия – поди разберись.

Рабочие рассмеялись.

– Так это же хорошо! – улыбнулся Петро. – Ещё одним мужиком прибыло на земле!

– Ничего хорошего не вижу, – парировал я. – Мне кажется, «новый мужик» быстро найдёт применение содержимому этой копилки.

– А хоть бы и так! – задорно сказал дядя Вася, собрал со стола рубли в свою искалеченную ладонь и протянул их мне. – Пойди положи на место и заруби на носу: без разрешения деда выносить из дома ничего нельзя. Особенно деньги. Даже если они твои. Ну что, Пётр Васильевич, уважим этого пацана?

– Надо уважить. Ты, Василий Кузьмич, пока яичницу жарил, самое интересное пропустил. Он ведь меня учил, как правильно делать тротуарную плитку.

– Да?! – изумился Культя. – Что-нибудь толковое говорил?

– Как по писаному! Если такие слова я услыхал бы от тебя…

– Ну вот, а я ещё сомневался. Ты знаешь, – подтолкнул меня в спину Василий Кузьмич, – иди-ка домой. Не мешай работному люду отдыхать, как он привык. А железяку… мы её с дядей Петром сами тебе привезём. Вечером, как стемнеет. Чтобы никто не задавал лишних вопросов. И деньги в копилку не забудь положить!