Степь 1. Рассвет

Очнулся Индра от удара по плечу, пробегающего мимо кого-то из своих ватажных пацанов. Тот что-то ему ещё прокричал широко улыбаясь, но он толи оглох, толи ещё что, но слов абсолютно не разобрал будто тот орал на тарабарском.

Оглянулся на пробегающего, после чего завертел головой по сторонам приходя в себя, и наконец вновь уставился на стоящую перед ним девчонку. Та тоже по непонятным причинам стояла всё в той же скрюченной позе, прогнув спину назад и никуда бежать не собиралась, хотя имела такую возможность.

Так неловко Индра себя ещё никогда не чувствовал. Они оба стояли в очень странных неестественных позах. Стояли и молча разглядывая друг друга ничего не предпринимая. С одной стороны, придя в себя он с отчаянной остротой осознал, что надо что-то делать, и делать надо что-то обязательно, но с другой абсолютно не понимал, что.

И вдруг, не с того ни с сего, не найдя ничего лучшего Индра громко заорал, при этом обращаясь ни к ней, а как бы ко всем, даже поглядывая искоса по сторонам, оценивая произведённое им впечатление на окружающих:

– Ну что красавица пойдёшь со мной гулять в лесок? Поцелуемся.

Пигалица, стоявшая напротив оказалась тоже, как и он в не адекватном состоянии. Она как-то усилено заморгала глазёнками при этом приоткрывая плотно сомкнутые губы, что к тому времени аж побелели от натуги. Рыжая явно какое-то время пыталась собраться с мыслями, непонятно куда улетевшими или попрятавшимися где-то в укромных уголках её головы, и наконец глубоко и часто задышав, тоже видимо не найдя ничего умного и хамского для ответа, резко и почти на визге выкрикнула шаблонный среди их девчонок штамп:

– В носу поковыряй урод, может отпустит!

Получился странный и не вполне уместный диалог. При этом из дурацкой, несуразной позы она резко перешла в нагло-агрессивную стойку: руки в боки, задрав кнопку носа кверху. Судорожно сжатые до этого губки растеклись в наглой ухмылке.

Пара пацанский голосов, стоящих где-то за спиной Индры, заржали. Обескураженный мальчик отреагировал, не задумываясь:

– В твоём обрубке, что ли?

И с этими словами тоже подбоченился, забыв даже о крапиве в руке, кривясь в презренной ухмылке и выпячивая грудь колесом.

Он медленно, нарочито вразвалочку сделал шаг в её направлении, прижимая девчонку к невысокому плетёному тыну, огораживающему грядки. Рыжая ростом не доходила ему даже до плеча, и такой прямолинейный и грубый наезд значительно большей чем она массы, заставил девчонку попятиться, но наткнувшись на загородку и чуть не опрокинувшись назад она резко замахала руками восстанавливая равновесие.

Эти махания и для мальчишки оказались полной неожиданностью, и он, сдув грудь-колесо чуть отшатнулся назад. Рыжая, сообразив, что прижата к тыну и отступать некуда, с неподдельной яростью со всей дури на что только была способно её хрупкое тело толкнула его в живот. Даже не толкнула, а ударила под дых обеими руками, прокричав:

– Культяпки сначала заточи под мой нос, урод!

От неожиданности Индра, не устояв на ногах плюхнулся задницей на землю. Тут уже взорвался целый хор смеха. Оказывается, к этому моменту несуразная парочка собрала вокруг себя достаточное число зрителей. Продолжая сидеть на траве и смотря вслед убегающей наконец рыжей бестии, он тихо как ему показалось, восторженно произнёс:

– Огонь девка!

Тут же чья-то сильная рука ухватила его за ухо да так что чуть не оторвала. Индра вскочил на ноги и давя крик от боли, покосился на обидчика. За ухо его держала взрослая баба при том в другой её руке была мокрая тряпка.

– Даж не заглядывай мене тута, – рявкнула она в удерживаемое ухо и отпустив его наконец сильно хлестнула тряпкой по спине.

Было не больно, но импульс движению придала внушительный. Тут кто-то из атаманов истошно завопил «Тикай!». Индра и так уже бежавший спотыкаясь вперёд, рванул из баймака петляя по огородам как заяц, топча посадки и увёртываясь от каких-то предметов, летящих ему в след.

Вот такой была его первая встреча с ней. Одно слово – любовь с первого взгляда, притом не взгляда вообще, а как ни на есть настоящего…

Глава вторая. Если заела бытовуха, а от безделья уже не знаешь, что делать, и серость жизни немила хоть топись, тогда пойди сдайся в плен врагу. Вот где не соскучишься.

Зорька пришла в себя от беспамятства лежа со связанными за спиной в локтях руками на густой шкуре. Жёсткая, словно иглами колет, и кем-то у кого руки из зада выросли, плохо выделана. Оттого его скверная работа воняла до жути, будто её не в соли, а в отхожем месте вымачивали.

Ещё не распахивая с перепуга глазёнки, она эту шкуру учуяла носом. Ни с чем бы не перепутала эту крепкую зловонность, хватающую за нос прищепкой и норовящую достать до самого нутра и то нутро вывернуть наружу со всеми потрохами

Где-то совсем рядом негромко переговаривались мужики. Голоса грубые, приглушённые и Зорьке незнакомые, поэтому она решила ещё по прикидываться полудохлой, глаз не открывать и не шевелиться, но при этом прислушалась. Лучше бы она этого не делала. Хотя, чего на девку пенять. Ведь не она так решила, а страх, сковавший всё её сознание так решил за неё, у самой хозяйки даже не спрашивая на то разрешение.

Потому что совсем рядом, почти над самой головой с оглушительным треском и грохотом разорвалась грозовая молния. Зорька аж подпрыгнула лёжа, от неожиданности. И как только умудрилась, горемычная. Тут же машинально съёжившись, распахнула бешеные глаза. Везде, докуда дотягивался взгляд она видела только шкуру бера, а то, на чём она лежала вдруг дрогнуло и принялось вертеться.

Чужие мужицкие голоса встревоженно загудели, но о чём они говорили Зорька разобрать не могла из-за того, что откуда-то со стороны накатывал шелест дождя, и невнятные голоса в нём попросту утонули. Тяжёлые капли одна за другой увесисто забарабанили по телу и буквально тут же вода с неба хлынула, как из ушата.

Крупные капли от души лупцевали пленницу по телу и голове, пробивая пышную, но резко вымокшую рыжую шевелюру. Рубаха в раз промокла и прилипла к спине противным холодом. Только ноги до этого времени от чего-то горящие по непонятной причине, восприняли сырую прохладу с облегчением.

Тут накрыло чем-то сверху будто крышку захлопнули и стало совсем темно, но и лить перестало. Хотя куда уж более. И сама была насквозь мокрая, да и лохматый бер под ней напился водой до такого состояния, что при малейшем движении чавкал. Зорька лежала на шкуре словно порося в луже, только что не хрюкала.

Девка осторожно подняла голову и оглядела свою западню. Это оказалась небольшая прямоугольная коробка, со всех сторон накрытая шкурами, только в ногах не было стенки, но разглядеть в проёме что-либо было невозможно. Там стояла сплошная стена дождя. И вообще снаружи стало как-то темно и хмуро.

Она позволила себе пошевелиться, даже по извиваться, чтобы хоть как-то размять затёкшее тело. Понять, где находится, что произошло и кто эти мужики, ярица²² естественно не могла.

Зорька вообще ничего не помнила, словно память вырезали или добела вычистили. Помнила только, что после обеда убирала посуду со стола, когда земля задрожала и от соседних землянок послышался визг и тревожные крики.

Все её домашние были в куте. Смятение, нехорошее предчувствие, а затем и откровенный страх как по команде охватил присутствующих, словно морок к ним в землянку заполз и расползся липким ужасом по всем углам. Даже посикухи притихли и прижались к маме. Затем всё стихло. Недобрая такая тишина наступила вокруг, аж в ушах зазвенело.

– Я пойду гляну, – вполголоса предложила Милёшка, сестра Зорьки, на два лета помладше её.

– Цыц, – как отрезала мама.

Милёшка остановилась у самого выхода как вкопанная, к чему-то напряжённо прислушиваясь снаружи.

– Ой маменьки, – давя в себе ужас тихо и сдавлено залепетала она, прижимая руки к груди и пятясь от входа, – сюда кто-то топает!

После этого Зорька не помнила ничего.

Пока шёл дождь, вернее лил ливень, яростно, но в общем-то не долго по времени лупцевавший округу, она валялась на шкуре и мучительно пыталась сообразить, придумать хоть какую-нибудь версию происходящего. Вот только всё придуманное так или иначе упиралось в одно, – это чёрная степная нежить, будь она трижды проклята.

Об этой напасти слухи гуляли давно. Налетает мол это «отродье степное» на баймак, мужиков бьёт, пацанов бьёт, а баб с детьми увозит куда-то в своё подземное логово. Утаскивают с концами и бесследно, словно по воздуху. Никто из тех подземелий ещё ни вертался живым. Поэтому никому было неведомо, что там делают с бабами и девками.

У них в баймаке о том по-разному говорили. Но Зорька до выпученных глаз всем доказывала, что их там заживо съедают. Хотя девки разное про них врали, кто во что горазд, кто дурней придумает, но бабы в бабняке выражали с Зорькой согласие, вернее она с ними соглашалась от скудности собственной фантазии.

К тому же по поводу заживо съедения у неё перед глазами вставала чуть ли не живая картинка, от чего мурашки табунами бегали по щуплой спине, вымораживая холодом внутренности. После того как всё это представила, в другое уже ни в какую не верила, потому что пугаться пуще этого не получалось как ни пробовала.

Ливень кончился, и она вновь отчётливо услышала мужицкие голоса. А может быть это зверь по-человечьи говорит, мелькнула у неё мысль, от которой опять всё внутри похолодело, противно заболел живот и закружилась голова.

Ярица поняла, что сейчас снова потеряет сознание и принялась глубоко дышать, притом даже в голос, с присвистом. По извивавшись вывернулась, уставив лицо в свободный от шкур проём коробки, откуда проникал свежий воздух.

Но тут откуда не возьмись в дыру заглянула страшная чёрная морда большого и лохматого зверя, с которой чернота буквально текла струями, и она опять отключилась от сознания, издав на прощание ни то жалобный стон, ни то скрип со свистом, отлетающей души в мозолистые пятки…

В следующее пробуждение она приходила в себя медленно, частями. Сначала, Зорька никак не могла сообразить, почему её безостановочно трясут, не сильно, как бы ни собираясь будить, но и не желая при этом оставлять в покое.

Глаз открывать не стала. Побоялась. Но поняла даже через закрытые веки, что вокруг светло и благоухает ароматом степного разнотравья. Наконец, к ней вернулся слух, вернее осознание того, что она слышит, и по шороху тележных колёс с фырканьем лошадей, поняла, что её везут в этой коробке как на телеге.

Зорька приоткрыла глаза до узеньких щёлок. Перед носом была всё та же шкура бера. Она лежала лицом к стенке. И тут совсем рядом за спиной, низкий мужской голос кому-то проговорил:

– Чуть правее держи. Пойдём между холмами.

– Хорошо атаман, – ответил другой.

Сердце Зорьки заколотилось как сумасшедшее. Она с силой зажмурилась и даже попыталась вдавиться всем телом в густой ворс подстилки. Они разговаривали по-человечьи! Никогда ещё Зорька не слышала, как потусторонняя сила меж собой общается. И вообще никто никогда не рассказывал, чтобы нежить разговаривала вслух!

Пацаны сказывали, а они слышали от мужиков, будто нежить говорит с человеком не разевая рта. Даже не дёргая губами. Для других не слышная, а для того, к кому обращается, голос вроде как сам собой в его голове звучит. Будто нежить в мозги залазит и там речи изнутри ведёт. Поразило это ярицу до глубины девичьей души. И она ни сколько напугалась, сколь обиделась, поняв, что пацаны и тут её обманули…

Время шло. За спиной молчали. Мерная трясучка успокаивала. Зорька лежала на боку, тупо уставившись в мохнатый бурый ворс и улыбалась. Почему-то эта вонючая шкура напомнила ей прошлогодние Девичьи Дни²³…

Глава третья. Взрослые точно знают, что можно молодёжи, чего пока нельзя, саму молодёжь об этом не спрашивая. Вот и молодняк их не спрашивая берёт и делает.

Ещё загодя Девятка, ватажный атаман, со своими пацанами, облазили здешние леса в поисках пчелиных закладок. Пчёлы к этому времени уже запаковались, готовясь к зимовке, вели себя вяло, из ульев не улетали.

Водил ватагу по сладким местам артельный мужик по кличке Костыль главный медовый знаток. Он во всей земле Нахушинского рода, наверное, каждую пчелиную семью в «лицо» знал, или что там у них, вместо лица, ни морда же.

Костыль не только знал где они живут, но и с кого сколько мёда можно взять. Бабы поговаривали, что он мужик пропащий, с самой Лесной Девой²⁴ в договорах водится, а значит для здешних баб в общем-то как мужик непотребный. Костыль был неказист. Ни ростом не вышел, ни плечами, да и отросток мужицкий так себе, не вырос. Ну в общем ни одна баба по-хорошему не позарится. А вот как стал для них недоступен, так давай ему кости мыть перемывать, и с таким видом чувством да расстановкой, что и прям подумать можно, «эх какого мужика потеряли». Ну, вот что бабы за народ. Сама ни ам, и другим не дам.

Пацаны по указке мужичка гребли мёд от души и всегда чуть больше, чем он велел. Жадность – она мразь ещё та. А как тут не будешь жадным, когда знаешь, что весь собранный мёд на медовуху пойдёт и не для кого-то, а для себя любимого. Натаскают девкам мёда, те наварят пьяного пойла и совместно его же и приговорят.

Гонянье Кумохи особый девичий праздник. Целых три дня сплошной, бесконтрольной пьянки, да ещё с голыми девками в бане. Мечта любого современного представителя мужского пола.

Вообще этот праздник один из немногих, на который девки пацанов сознательно звали-приглашали, не то что на другие, когда парням приходилось с боем прорываться или примазываться хитростью.

А тут ещё ко всему прочему на Девичьи Дни никого из баб для присмотра и старшинства из бабняка не назначалось. На всех девичьих праздниках за главную снаряжалась представительница из баб, поставленная большухой, а на эти дни, никогда.

Старшую выбирали девки из своих. Как уж они это делали. Доходило ли там до склок с драками, ватажные не знали. Почему на эти три дня пьянки и разврата молодняка никакого присмотра не было со стороны старших, пацаны тоже не знали. Хотя врут, знали, но никогда об этом не говорили даже между собой.

Когда весь молодняк буквально выгоняли из баймака на эти три дня, ну, кроме посикух, куда их выгонишь, к бабам мужики артельные наведывались с загона, почти в полном составе. Да не как попадя, а каждый мужик, отмеченный ещё на Положении²⁵ шёл к конкретной бабе или молодухе что обрюхатил на макушке лета.

В реалии только бабы знали от кого понесли, а мужикам так, мозг полоскали, ещё до Положения договорившись между собой кто кого «своим» будет звать, а мужики и рады дураки обманываться.

Бабы особо и не стремились за девками с пацанами приглядывать вовсе ни из-за того, что выбранный мужик притащит в её кут свой вонючий уд, и будет там перед ней им хвастаться во всех его состояниях. По большому счёту мало кто из них мог этим похваляться. Так себе. А ждали бабы этих дней из-за того, что каждый из этих бычков с волосатой грудью подарочек принесёт. И подарочек не простой, а дорогой, особенный.

Для самих мужиков это была ежегодная головная боль. Именно для этого они хаживали в арийские города на их праздник Трикадрук. Именно там искали невиданный подарок украшение «блестючее», от одного вида которого у соседок глаза бы на лоб по выползли, да так там и полопались от зависти.

Хотя, по правде сказать, настроение у беременных значительно улучшилось к этим дням. Мутить прекратило. Еда вроде, как и прежде съедобной стала, да ещё ожидание долгожданного подарка, всё это повышало настроение настолько, что откуда-то мать её, и желание с мужиком по тискаться появлялось.

В общем, подарок подарком, а мужика на три ночи, то же не помешало бы. Какая никакая ласка, какая никакая услада с удовольствием. Пусть вонючего, пусть с огрызком, но на целый год своего. Как от такого бабу от тащить и за девками с пацанами караулить отправить. Да никак. Вот и гулял молодняк эти дни сам по себе. Хотя, конечно, на самом деле было всё не так просто.

Бабы, провожая подрастающее поколение грузили возы посудой, продуктами огородов. Артельные мужики снабжали шкурами и мясом. Нагрузили две телеги, которые молодняк тащил вручную, тягая и толкая повозки с песнями и прибаутками. Тащили это всё ребятки на слияние двух рек, большой и малой, где на песчаной косе из года в год гуляли молодки с размахом и каждый раз как в последний.

Именно в прошлом году Зорька была девками избрана за старшую. Кутырок одногодок что навыдане было четверо, но выбрали именно её, потому что была самая шустрая шебутная и ни раз с пацанами даже дралась, и не всегда проигрывала. А в этот праздник, как раз именно за пацанами и нужен был глаз да глаз. К тому же их следовало строить, ими командовать, а это у Зорьки лучше всех получалось.

Погодка правда подвела, мерзопакостно было. Мелкий противный дождик моросил не переставая. Ветер хоть и не сильный, но лез под шкуры и до дрожи выхолаживал. Поэтому в первую очередь решили запалить костёр для обогрева, а уж потом приниматься за приготовления к празднику.

Девки стали свои костры раскладывать, мёд и еду готовить. Пацаны на косе откопали от песка и мусора большую плоскую каменюку, что как стол стояла на трёх камнях поменьше. Этот банный камень здесь всегда был. Просто по весне при половодье его топило и заносило илом и мусором, а яму под ним, где огонь разводили, сравнивало песком.

Теперь, в первую очередь надо было привести его в рабочее состояние и развести под ним огонь, чтобы начинал греться. После этого пацаны принялись таскать жерди из леса, где всё это было аккуратно сложено ещё с прошлого года. Стали их устанавливать и вязать большой длинный шалаш.

Дальше застелили его ветками ели и ёлки. Осина уже облетела полностью, берёза и клён тоже листья сбрасывали, так что пришлось обходиться только игольчатыми.

Снаружи строение завалили туровыми и кабаньими шкурами, а внутри все стены и песок вдоль них мягкими: заячьими, лисьими, бобровыми. На место старшей постелили шкуру бера. Вот почему Зорька и вспомнила эти дни, навеяла ассоциация.

Командовать особо было некем. Песчаная коса напоминала муравейник, где каждый муравей чётко знал, что ему делать. Девки сами как-то разделились по котлам с вертелами. Никому не надо было объяснять рассказывать подсказывать. Они готовке пищи учились с малолетства, аж чуть ли не с посикух. Поэтому всё знали и умели не хуже Зорьки.

Она, конечно, прохаживаясь туда-сюда по импровизированной кухне с гордым и надменным видом, исключительно для осознания значимости себя любимой и собственной важности. Делала ничего не значащие замечания, на которые остальные плевать хотели, но помалкивали.

Так же ходила и по пацанским работам. В отличие от неё их атаман Девятка, как и все трудился в поте лица, а может быть и больше. Парни тоже знали кому что делать и ходить над ними никакого резона не было.

Атаман с ближним кругом занимался обустройством банного шалаша, самой сложной трудоёмкой и ответственной работой. Ватажное «мясо» таскали из леса берёзовый поваленный сушняк, хотя сушняком его назвать было трудно, так как после затяжных осенних дождей этот сушняк было хоть выжимай.

Один из ближников атамана по кличке Моська, был поставлен на колку этого сушняка-мокряка. Дубиной или топором, выделенным ему лично артелью, который он тем не менее применял крайне редко так как берёг, и буквально трясся над ним, ломал стасканные из леса деревья на мелкие поленья годные в костёр.

Для бани поленья отбирались особо и только берёзовые. Два пацанёнка, следившие за банным костром таскали мокрые чурбаны внутрь и складывали их на плоский камень сушиться. Другая часть пацанят таскала с телег шкуры и шкурки.

Как только Зорька оказывалась возле Девятки так тот бросал работу и принимал важную напыщенную позу, соответствующая как он полагал его положению атамана. И каждый раз между ними происходил примерно один и тот же диалог:

– Ну, чё? – спрашивала она.

– Всё ладно, – отвечал он, – скоро управимся. А у вас?

– То ж ничё. Проголодались чё ль?

– А то.

– Потерпите.

И с этими словами не торопясь уходила на свой очередной круг обхода. Девятка, проводив её слабой ухмылкой, зацепив свой масляный взгляд за девичьей зад, вновь брался за работу.

Наконец, последняя шкура закрепилась на своём месте, входной полог погрузил внутренности шалаша в полумрак и внутри как-то сразу потеплело.

Пацанская малышня, достаточно натаскав валежника, от безделья и голода принялась по мелочи хулиганить, пытаясь украдкой что-нибудь стырить из съестного на кухне. То там, то сям послышались девичьи грозные окрики, гонявшие нерадивых воришек подальше от костров.

К самому большому котлу с мясной кашей пацаны не лезли. Что там стащишь? Не будешь же из варева голыми руками куски вылавливать. Вертела тоже обходили стороной. Ни оторвёшь, ни откусишь. А вот Милёшке, младшей сестре Зорьки не повезло. Она пекла лепёхи на кабаньем жире. Жарились они на стенках большого глиняного котла быстро. Кутырка складывала готовую продукцию в большую плетёную корзину и накрывала их шкурой от дождя и выветривания.

Вот это и было основным предметом воровства мальчишек. Девченюха по кличке Берёзка, лет восьми отроду, поставленная Милёшке в помощницы больше занималась охраной и отгоном мелкого ворья, примерно её же возраста, пытавшихся во что бы то ни стало стащить лепёху из корзины.

Они как мухи вокруг навоза вертелись по кругу, всячески стараясь отвлечь внимание строгой охраны. Кто-то с видом типа просто так прохаживая мимо, как можно ближе пытался обойти со стороны. Кому-то срочно потребовалось с Берёзкой переговорить о чём-то очень важном и срочном. Кто-то пробовал даже заползти по-пластунски с тыла.

Но отважная охранительница сокровенного всегда была на чеку и неприступна для разводных разговоров. Быстра и глазаста для крадущихся. Её визгливый голосок с разухабистостью бывалой бабы, то и дело звенел над общим гулом.

– А ну кыш я сказала, шалупонь голозадая, – голосила девченюха, – а ну ползи обратно, червяк жопный.

Но похоже это только подзадоривало пацанов, и они всё активнее и настойчивей напирали на Берёзку. Наконец, воришки просто её схватили и оттащили от корзины, и пока трое держали, четвёртый схватил пару горячих лепёх сверху и пустился бежать в лес.

Девченюха визжала как порося недорезанная, и только после того, как принялась их с остервенением кусать за что попало, пацаны, завизжав и заголосив с ней в унисон бросили «зверюгу бешену». Отбежали, покричали, обозвали, как сумели и со всех ног рванули в лес, где ждала их желанная добыча.

Этот шум привлёк всеобщее внимание, и Зорька поспешила к его источнику. Милёшка и две девки, жарившие кабанчика по соседству, катались от смеха до истерики, а Берёзка сидела на песке и громко рыдала словно турица не до доенная.

– Чё случилось? – стала пытать Зорька Милёшку, стараясь быть как можно суровей и строже, но у неё это не очень получалось, так как смех девок был заразный, и она, тоже не желая того постепенно расплывалась в улыбке.

Ничего не добившись от истерично заходящейся сестры и вповалку валяющихся и держащихся за животы соседок, Зорька подошла к ревущей Берёзке.

– Чё случилось с тобой Берёзка? Чё ты ревёшь как белуга?

Девка, не прекращая рёв сквозь слёзы проголосила:

– Они… лепёхи… стырили.

– Она их покусала! – сквозь безудержный смех прорезалась Милёшка.

– Она их грызла и чавкала! – прокричала вслед, закатываясь одна из валяющихся на земле соседок.

Последняя фраза вновь повергла их в очередной припадок истерического хохота.

– Вот дуры, – фыркнула Зорька, тем не менее расплываясь в улыбке до ушей, и уже обращаясь с сидевшей на песке Берёзке, грозно велела, – ну-ка, вставай. Неча на холодном сидеть. Ты ж девка, как-никак. Вона сидай на корзину со своими лепёхами, и жопе тепло и лепёхи твои из-под тебя не стырят.

После чего старшая тряхнула за плечи ревущую, подняла и развернув лицом к корзине легонько подтолкнула в спину. Инцидент, как-то сразу затих. Берёзка, забравшись на корзину, размазывая по зарёванному личику сопли и слёзы, злобно посверкивая глазёнками реветь перестала. Девки тоже отошли от смеха утерев слёзы, и демонстративно отмахавшись руками в качестве осушителей сырости под глазами, принялись за свои дела. Всё пошло своим чередом…

А в тёмном промозглом лесу дальше по берегу прячась за лапами раскидистой ёлки, стояла очень странная девка с изуродованным ликом. Стояла, смотрела на всё издали и тихо поскуливала. Грязные лохмотья еле скрывали белое как снег тело, высушенное и корявое.

Сосульки грязных волос прятали лицо на половину, прикрывая впалые глаза и раскисшие губы, разъеденные язвами. Сухие скрюченные пальцы в лихорадочной трясучке цеплялись за мокрые ветки, то и дело спасая болезную от падения.

Но несмотря на своё плачевное состояние она не спешила покидать укрытия и выходить к людям. Уродина скрывалась и ждала, будто какого-то знамения…

Наконец, всё было готово. Как по заказу прекратил накрапывать нудный дождик, и даже кое-где пробилось солнышко. Мутно, блёкло, но показалось. Настроение и так приподнятое, повысилось ещё больше, почти до состояния эйфории.

Все расселись на натасканные брёвна, и девки принялись кормить работников. Сами также расселись, только по привычке отдельно своей кучкой, но в общем-то, так было поначалу каждый раз из года в год.

После того как ватажный атаман Девятка, как старший из пацанов с ковшом медовухи в руках поздравил девок с праздником и предложил выпить за каждую, назвав всех до одной не простецкой кликухой, а полным позывалом, все дружно встали и выпили. Тут же не успев закусить, девки завели песню восхволялку²⁶ о Матери Сырой Земле. Песнь невесёлая, но торжественная. Обо всём бабьим племени людей на свет рожающих. Пока девки пели, пацаны ели.

После второй и третьей среди ватажных пошёл раскованный говор. Языки расплелись, полегчали. Шутки прибаутки, рассказики в виде слухов, да и просто выдумок и не всегда скромных, не при детях сказанных. Девки пацанов нагнали быстро.

Зорька, она же по полной Утренняя Зоря пила мало, ела ещё меньше. Требовалось блюсти статус, следить за правильностью всего происходящего. Только несмотря на это, она всё же упустила одну существенную деталь в окружении. Нежданно-негаданно в их коллективе прибавилось. Появилась из леса та самая страшная, но неприметная девка. Подсела явно под мороком. От того на неё невзрачную никто внимания не обратил, а если и видели, то тут же забывали о её существовании. Она не пила ни ела, а лишь сидела скромницей с поникшим ликом.

Когда разогрев пошёл, Зорька даже не стараясь переорать гомон со смехом что творился вокруг, просто запела песенки. Эдакие короткие четырёх строчные шутейки-прибаутки про злодейку Кумоху. Уже через несколько слов все как один горланили эти незамысловатые, знакомые с детства каждому, рифмованные и не очень, ругательные и матерные четверостишья про Кумоху кривожопу, чтоб ей пёрнув улететь.

Наконец, Зорька встала и звонко скомандовала:

– Айда Кумоху гонять!

Девки завизжали, пацаны заорали, засвистели и с этим оглушительным гомоном, все бегом вприпрыжку, перескакивая через лежавшие под ногами брёвна кинулись в шалаш.

Внутри уже было жарко. Девки устроились своей кучкой в дальний от входа стороне. Пацаны по краям у входа, прихватив с собой ёмкости с медовухой и закуской. Шкуры-куртки скинули сразу. Пацаны даже по пояс оголились, но штанов снимать не стали, так уселись.

Девки разделись до нижних рубах. Зорька высыпала на большой раскалённый камень семена конопли. Те зашипели, запрыгали и от них заклубился ароматный пар, вперемешку с дымом. Веселушки запели по новой, но уже с танцами вокруг банного камня.

Девки резвились все в полном составе от мала до велика. Пацаны вокруг них прыгали только маленькие. Девятка со своим близким кругом сидел, где сидел. Хоть и поглядывал нет-нет искоса на прыгающих вокруг камня дур, но старательно делал вид что его это не волнует. Мол его главная задача напиться с пацанами до поросячьего визга или до собачьей скулёжки, без разницы.

Ватажный атаман, как опытный гуляка на таких праздниках прекрасно знал, что сейчас начнётся и откровенно этого побаивался, поэтому и спешил с опьянением, понимая, что это его единственный шанс спасти свою пацанскую репутацию.

И тут началось. С девок слетели рубахи, что значительно прибавило им весёлости и задора, будто спали последние оковы с их наглой бесстыжести. Девятка с ближниками разом притихли, потупились, скучковались по ближе друг к другу, налили, молча выпили не закусывая. Это было ещё то испытание.

Ну что, казалось бы, особенного в этих сушёных воблах. Ни жоп не откормили, ни сисек не вырастили, а ведь как дряни действуют на суровую пацанскую натуру. А они четырнадцатилетние, без года уже как мужики, авторитеты их пацанского мира могли сейчас опозориться и при том по полной и на всю оставшуюся жизнь. Мало кто перенёс подобного позора. Нормальные пацаны после этого руки на себя накладывали, топились и резались.

Таковы были устои тысячелетий, закон речных людей: баня и до баб желание вещи не совместимые. Возбудиться мужику в бане – позор и вечное осмеяние. А эти гадины, щуплыми жопёнками перед ними виляют, щёлками своими как ножом по глазам режут, а у старших-то эти места и оволосились уже. Тфу ты Вал их изнасилуй! Грудки острые как прыщи опухшие смотреть не на что, а от всего этого в штанах нет-нет да позор зашевелится.

Вот и пьют пацаны, заливают зенки, чтобы не видеть этого разврата, ведущего их молодых и сильных к погибели. И в штанах от того сидят, не снимают и не скачут с голыми дурами. Борются пацаны с соблазном ни на жизнь, а насмерть. И так в бане напарили, а от всего этого внутреннего жара, вообще жизнь нестерпимой становится.

Вот атаман поднялся всем видом показывая мол упрел, запарился. Накинул шкурку на мощные плечи, пошёл неспешно на воздух охладиться. Ближники как один гуськом за предводителем.

Не успели они выйти и отойти в сторонку как полог распахнулся, и вся эта развратная шобла голышом, в клубах пара с визгом и улюлюканьем вылетела из бани и рванула в ледяную реку.

… Вышла со всеми и неприметная девка, что пристроилась из леса, распаренная докрасна, с бешеными глазами как у варёного рака. Вошла в студёную воду, пала туда пластом будто теряя сознание, да и сгинула в той воде словно растаяла. Никто не обратил на этот инцидент внимания и потерю в своих рядах ни заметили за общим сумасшествием.

Беспрестанный визг, смех, ор с плесканием. Вода в мёрзлой реке аж вскипела от такого безобразия. Куда уж там заметить, как какая-то нежить топится. Пусть и зовётся она самой Кумохой пакостной…