Лиана. Хроники затомиса

© Александр Евгеньевич Беляев, 2016

ISBN 978-5-4483-5113-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛАВА 1. Удивительная пациентка

Через два месяца Андрей поправился, и рентген показал, что очаги пневмонии полностью рассосались. Леночка успешно окончила первый курс, а Андрею пришлось взять академический отпуск, чтобы приступить к занятиям второго семестра с февраля следующего года. В августе они на месяц съездили в Палангу на Балтийское море, отпуск провели размеренно и скучно: много ели, мало двигались. Да и с погодой не повезло: примерно через неделю после их приезда похолодало, зарядили дожди, так что покупаться и позагорать удалось только вначале. Андрей снова затосковал о Несбыточном: эти дюны и их полупустынный вид напомнили ему берег у моря Вечности, где он впервые встретился с Единственной, столь непохожей на его Леночку. Правда, само серое штормовое море мало напоминало те голубые хрустально-прозрачные воды, в глубинах которых он плавал безо всякого акваланга и собирал розовые жемчужины для ожерелья в подарок любимой…

Вечерами он бродил по берегу, не замечая Леночку и не слушая ее болтовню, собирал мелкие крупицы янтаря и припоминал все новые и новые детали того удивительного сновидения.

Из-за пассивности и вялости Андрея ребята так и не обзавелись новыми друзьями и уезжали в Москву с каким-то тяжелым чувством: им обоим казалось, что это их первый и последний совместный отдых, хотя ни он, ни она не признались в своих предчувствиях: внешне все выглядело по-прежнему, и даже их захиревшая интимная жизнь несколько оживилась – но кроме секса там было просто нечем заниматься.

Итак, молодые супруги вернулись в Москву, Леночка вновь приступила к занятиям в институте, а Андрей устроился медбратом на подстанцию «Скорой помощи», поскольку даже фельдшером он смог бы числиться только по окончании третьего курса. Он всерьез рассчитывал использовать свои навыки целителя и экстрасенса в нелегкой работе «скоропомощной бригады», но, увы, реальная жизнь разбила его благие намерения вдребезги: короткий визит врача и огромное количество вызовов не оставляли времени для каких-то колдовских манипуляций, поэтому в основные обязанности Андрея входило делать внутримышечные и внутривенные инъекции и заполнять всякие карточки (врачи старались сбрасывать эту рутинную работу на младший медперсонал).

Не будем описывать все любопытные и трагические сцены, которые щедро преподносила «скоропомощная» деятельность новоиспеченному медбрату. Стоит только упомянуть, что ему пришлось побывать на нескольких убийствах и самоубийствах и погрузиться в ночную изнанку жизни с ее бесконечной болью и отчаянием, когда после очередного дежурства он возвращался домой с тяжелым ощущением, что все эти идущие ему навстречу здоровые и благополучные на вид люди – чей-то чудовищный обман и что настоящая реальность – это посиневшие бабули и дедули, выгибающиеся в дугу эпилептики, корчащиеся в гипогликемической коме диабетики и вскрывшие себе вены наркоманы. А самым страшным в этой скрытой ночной жизни являлась ее будничность: это были не отдельные эпизоды, иногда случающиеся в жизни каждого человека, а поток непрекращающегося страдания, к которому со временем у любого медработника вырабатывается привычка, и каждый страждущий для него из отдельной судьбы превращается просто в объект профессиональной деятельности – когда уже ничто не ужасает, а сострадание притупляется.

Однажды в середине ноября, в разгар острых респираторных заболеваний, в одно из дежурств почти половина сотрудников подстанции не вышла на работу: кто только что заболел, кто еще не выздоровел, а вызовов оказалось не меньше, если не больше, чем обычно, и, хоть это было и не положено, большую часть посещений Андрею приходилось выполнять одному, без врача, поскольку он был студентом медвуза и хорошо освоил основные нехитрые приемы первой помощи. Уже ближе к вечеру поступил вызов, и в книге записей диспетчер кратко пометила: «Л. Кремлева. 31 год. Плохо с сердцем». Все врачи были на вызовах, и Андрея в очередной раз отправили одного. Про себя он отметил, что наконец-то молодая пациентка – от немощных, дурно пахнущих бабуль и дедуль из коммуналок его уже просто тошнило. Нужный дом оказался на Староватутинском переулке, не так далеко от места жительства Андрея, двери ему открыл интеллигентного вида и могучего телосложения мужчина лет 30 и пригласил в комнату к больной. Проходя через центральную большую комнату, Андрей встрепенулся: стены были увешаны разной величины картинами в простых рамках, выполненные темперой на листах ватмана, наклеенных на картон. Это были странные красочные фантасмагории, некоторые из них показались Андрею чем-то знакомыми: на этой и вот этой он заметил некоторое сходство с ландшафтами из своих астральных путешествий – тот же колорит, те же цвета, геометрические формы зданий Антимосквы, а вот место, схожее с тем, которое он видел на подходе к Нарову: тот же пустырь, та же роща посередине, те же безрадостные дома, то же черное небо без единого знакомого созвездия… Другие картины не напоминали ничего из его собственного мистического опыта: какие-то планеты с фантастическими пейзажами, звездные протуберанцы, удивительный мир гигантских цветов и множества радуг. Какие-то космические качели. А вот… Нет, это он тоже где-то видел: красный мир, красное небо, красные горы, и этот мир рассекает удивительная комета: два обнаженных тела – мужское и женское, слившиеся в страстном объятии, ноги которых постепенно превращаются в световой поток, уносящийся куда-то вниз. Господи! Да ведь это же Рам с Дургой!

– Нравится? – усмехнулся мужчина. – Это моя жена рисует. Проходите сюда, доктор.

Проглотив наименование «доктор», которое было, очевидно, произнесено с целью польстить – по возрасту Андрей никак не тянул на врача, наш герой проследовал в небольшую комнатку, где на диване в индийском шелковом халате лежала пациентка.

– Ну, что с Вами случилось? – произнес Андрей дежурную фразу, впервые посмотрев в лицо лежащей, и опешил: он совершенно отчетливо вспомнил это красивое лицо в обрамлении пышных, слегка вьющихся темно-каштановых, почти черных волос. Это лицо он видел, когда выходил из общества биоэлектроники на Фурманном после лекции доктора Чаровского, когда пара огромных темных глаз словно бы отпечаталась на его мысленном экране. Запомнил он и необычное имя, которое ему назвал Чечик, Лиана.

Андрей смутился, глянул в сторону стоявшего в дверях мужа пациентки. Женщина, казалось, тоже что-то припомнила и внимательно посмотрела на Андрея.

– Со мной час назад приступ случился, – произнесла она мягким грудным голосом, напоминающим голос Татьяны Дорониной. – Голова закружилась, на некоторое время сознание потеряла, сейчас в области левой лопатки словно бы кол сидит, и нога и рука плохо слушаются.

Андрей проверил черепно-мозговые рефлексы: определялся небольшой нистагм слева, патологических знаков, которые могли свидетельствовать о центральных очагах, вроде бы не было, правда, мышечная сила конечностей справа оказалась снижена и несколько оживлены сухожильные рефлексы.

– Похоже на динамическое нарушение мозгового кровообращения, – озабоченно сказал он, закончив осмотр. – Я бы предложил Вам госпитализацию.

– Не надо, – мягко, но решительно произнесла женщина (Андрей сразу поймал себя на желании подчиняться любым ее просьбам). – Это со мной частенько бывает, случаются приступы и посерьезней. Вы не беспокойтесь, дня через три и следа не останется… до нового приступа. Я своими силами выкарабкиваюсь. Вы не беспокойтесь, напишите в карточке, что больная от госпитализации отказалась.

– Ну, тогда я Вам хотя бы укол сделаю, а то ведь так можно и до инсульта доиграться! – быстро согласился Андрей и, не встретив сопротивления со стороны женщины, сделал ей в вену лезекс с эуфиллином и корглюконом.

– Какая у Вас рука легкая! – сказала женщина, когда Андрей вытаскивал иглу. – А то тут месяц назад медсестра мне всю вену истыкала, никак попасть не могла.

Она как-то резко взглянула на мужа, молча наблюдавшего за манипуляциями Андрея, и тот, словно уличенный в чем-то предосудительном, закрыл дверь и, судя по шагам, ушел на кухню.

– Извините, – продолжила она, – завтра вызову врача из поликлиники, надо взять больничный, полежать несколько дней.

– И часто это с Вами бывает? – задал Андрей дежурный вопрос.

– Да, мелкие приступы частенько, а такие, как сегодня, три или четыре раза, поэтому-то я «Скорую» и вызвала… Ладно, это все лирика, пусть с этим поликлинические эскулапы разбираются. Спасибо вам за помощь, не буду Вас больше задерживать – мне уже гораздо лучше, и сердце вроде как отпускает.

– Послушайте… – почему-то от мысли, что он вот сейчас уйдет и никогда ее больше не увидит, Андрею сделалось тоскливо – и потом, эти картины! Он не знал, как задержать свой визит хоть еще на короткое время. – А Вы из тела перед приступом не выходили? – выпалил он, словно кто-то потянул его за язык.

– Что?! – женщина удивленно вскинула брови. – Как Вы догадались? Да, это мое обычное состояние!

– Так, кое-что заметил, – смутился Андрей. На самом деле он не смотрел женщину на ментале – на это не было времени – и сделал предположение просто по наитию.

– Вы, я вижу, сэнс, из нашей братии, – усмехнулась женщина, глянув куда-то сквозь Андрея. – Анахата, правда, слабенькая, так что в основном Вы на Манипуре работаете – но Вы так молоды, и перспектива, думаю, у Вас неплохая. Каким же ветром Вас на «Скорую» помощь занесло? Вы же свой дар загубите в этой текучке. Вот и сейчас Вы совсем закуклены: тело сопротивляется непривычным отрицательным воздействиям.

– Да я понимаю, – смущенно ответил Андрей. – Я учился в первом меде, сейчас в академке. Решил полгода на «Скорой» поработать, думал – прекрасная почва, чтобы как сэнсу попрактиковаться, а вышло все наоборот – какое там биоэнергетическое целительство, тут на больного и посмотреть некогда:

Лей, братишка, сколько можно

Внутривенно и подкожно,

В мускулюс глютеус и пер ос.

Ну да ладно, в феврале я уже в институт возвращаюсь, а со «Скорой» уволюсь. Кстати… – (Андрей преодолевал последнюю робость.) – Я Вас, кажется, видел на Фурманном, и зовут Вас Лиана, простите, не знаю отчества…

– Просто Лиана, – усмехнулась женщина. – Вас я, к сожалению, не помню, но и не удивительно, там много народу шляется. И как Вы туда попали?

– Я от группы Бориса Саныча Балашова туда попал. Знаете такого?

– Знаю, знаю, – заулыбалась Лиана, – прекрасный целитель, как у него сейчас дела? Увидите, передайте привет от Лианы Кремлевой. – Вот это вряд ли, – мрачно ответил Андрей, – а Вы что, не знаете?

– А что случилось? Лично я давно его не видела, наши пути редко пересекаются.

– В психушке Борис Саныч, – криво усмехнулся Андрей, – КГБ запрятал с якобы вялотекущей шизофренией. Разумеется, никакой шизофрении у него нет, этот диагноз специально кгбэшные медики-халуи выдумали для диссидентов и разных неугодных. Когда его теперь выпустят – одному Богу известно… ох, да что это я о неприятном, Вам же волноваться нельзя!

– Не только не нельзя, но и необходимо, – грустно улыбнулась Лиана. – Если я не буду сопереживать, то вряд ли смогу заниматься тем, чем занимаюсь… очень Вы меня расстроили. А ведь, когда мы последний раз с Балашовым виделись, я чувствовала над ним угрозу. Я еще его предупреждала, чтобы он слишком не высвечивался, опасность идет, да он, как всегда, не внял, понадеялся, видимо, на астральную защиту, но где-то что-то не доглядел, вышел пробой – и вот, пожалуйста… Ладно, мы с Вами заговорились, Вам же, наверное, на очередной вызов надо.

– А Вы свой телефончик не дадите? – Робко попросил Андрей. – Я бы лично хотел убедиться, что с Вами все благополучно… и потом, не сочтите за дерзость, но мне кажется, нам есть что друг другу рассказать.

– Вы думаете? – почти кокетливо посмотрела на него Лиана.

«Быстро же она оклемалась!» – подумал Андрей.

– Ну, если хотите, записывайте, – она продиктовала телефон. – Звоните лучше вечером и не удивляйтесь, если будет по часу-полтора занято. Это не потому, что я такая болтушка, я иногда делаю сеансы по телефону.

– Но Вам же нельзя сейчас лечить!

– Ничего не поделаешь, кому-то может быть хуже, чем мне, – решительно закончила Лиана разговор.

«Господи, какая женщина, какая женщина! – думал Андрей, забираясь в машину, не обращая внимания на недовольство шофера по поводу его долгого отсутствия. – Ей хочется повиноваться, ей хочется служить… а впрочем, нужна ей твоя служба, кто ты и кто она! Нет, конечно, кто она я пока не знаю, но чувствую: что-то огромное, грандиозное, что-то уровня Елены Рерих! Неужели я смогу ее еще увидеть? Даже жутко делается! И такой хрупкий цветок, вдруг с ней еще что-то случится, ведь динамическое же нарушение налицо».

Он почему-то вспомнил круглое простоватое лицо своей супруги, ее рыхловатое, пухлое, правда, когда-то желанное тело и загрустил: «Нет, такая женщина не для тебя, не для мальчишки недоучки, довольствуйся своей пампушкой и не смей думать о Божественном!» – Андрей понял, что окончательно, без памяти влюбился в Лиану, побыв у ее постели всего полчаса.

Ночь дежурства прошла относительно спокойно, был еще один вызов, большую часть времени до конца дежурства Андрей лежал без сна на жестком топчане и сочинял стихотворение, посвященное Лиане. К утру у него получилось вот что:

 
К Бхагавати
 
 
Впервые слова не достойны служить,
И торт восхищенья нелеп и не нужен.
Лиана! Прости нас за то, что мы хуже,
Что ранам любви невозможно зажить.
 
 
Святую вместившая, тает шагрень,
Круг жизни сжимает целящая сила.
Боль каждой слезинки, что ты иссушила
В шипах состраданья на сердце-заре.
 
 
Печальной Мадонны земной аватар…
Склонись же, начетчик, к стопам христианки!
Всю книжную мудрость за каплю из ранки,
Весь мой пониманья беспомощный дар
Сменял бы. Да только мое не вместит
И капельки крови, уроненной Вами!
Там страждущих боль понимают руками,
Там некому личных потерь возместить…
 

(О том, что Лиана именно христианка, несмотря на несколько восточные черты лица и странное имя, Андрей решил, заметив на ее груди маленький золотой крестик, ведь в те годы далеко не все отваживались надеть его на шею.)

Утром, вернувшись с дежурства, он забылся глубоким коротким сном, а проснувшись и наскоро пообедав (Леночка была еще в институте), начал накручивать телефон Лианы, благо повод казался достойным: справиться о ее самочувствии. Как она и предупреждала, телефон был занят около часа, и Андрей весь извелся, боясь, что из института вернется Леночка, и тогда позвонить будет невозможно. Наконец, в трубке раздался мягкий грудной голос.

– Здравствуйте! – волнуясь, забормотал Андрей. – Это вам звонит вчерашний… – он запнулся, не зная, как представиться: «медбрат» звучало несолидно, «доктор» – излишне самонадеянно – какой он доктор на первом курсе… – сотрудник «Скорой помощи», – выдавил он из себя неопределенное наименование. – Вы мне вчера телефон дали, вот решил позвонить, узнать, как Вы себя чувствуете. – А, наш милый доктор! – Раздался в трубке обрадованный голос. (Этого Андрей никак не ожидал) – А я только что о Вас думала, – и Вы позвонили. Долго жить будете… в отличие от меня… – прозвучало в трубке с горьким сарказмом. («Она обо мне думала!» – Пропело в душе Андрея, – «Она рада моему звонку!») – Спасибо, уже гораздо лучше, правда, рука и нога еще немного немеют, но действуют уже вполне прилично. Вы, я чувствую, уже давно пытаетесь пробиться, но, как предупреждала, у меня был сеанс по телефону с одной давней моей пациенткой.

– Что Вы делаете! – Робко упрекнул ее Андрей. – У Вас же только вчера тяжелый приступ был, больные должны понимать, да и приступы, очевидно, из-за перегрузок.

– Больные здесь ни при чем! – уверенно ответила Лиана. – Причина приступов другая… Но я не хочу об этом сейчас говорить. А девочка, с которой я работала, – мой крест, с ней я занимаюсь в определенные дни, в определенное время, и пропуски очень нежелательны.

– А что с ней? – заинтересовался Андрей. – Я ведь сам биоэнергетическим целительством занимаюсь, как вы знаете.

– У нее была злокачественная опухоль мозга – астроцитома – пять лет назад в районе турецкого седла. Опухоль появилась в три года и быстро росла. К тому времени, как Олечка ко мне попала, жить, по расчетам врачей, ей оставалось месяца два-три. Опухоль мне удалось рассосать, и все это подтверждено рентгенологически. К сожалению, зрение, которое девочка потеряла из-за локализации опухоли, так и не вернулось, – увы, чуда не произошло! С этого времени мне приходится периодически с ней работать, никакой гарантии, что опухоль снова не вернется, у меня нет.

– Как же это чуда не произошло?! Вы же рак рассосали! Этого же с точки зрения классической медицины вообще не может быть.

– Мне об этом говорили, – немного осадила его Лиана, – но я очень надеялась, что зрение вернется. К сожалению, я переоценила свои возможности. Да и потом, какое имеет значение точка зрения классической медицины, Вы же биоэнергетик!

– Да нет, я теоретически все допускаю, но практически… За рак даже Балашов не брался.

– Балашов не брался, и я бы не бралась, но когда идет ответ, что я что-то могу сделать, приходится браться. Это, конечно, не означает, что я могу исцелять любой рак. Нет, просто иногда мне удается рассосать опухоль. И, как правило, я заранее знаю, когда это может получиться. Правда, необходимо, чтобы все мои рекомендации исполнялись в точности, какими бы нелепыми они на первый взгляд ни казались. Родители этой девочки беспрекословно исполняют все, что я им говорю…

– А как Вы относитесь к стихам? – несколько не к месту выпалил Андрей.

– Смотря к каким, – раздалось в трубке, – хорошие очень люблю.

– А я мог бы Вам кое-что из своего показать? Хотелось бы Ваше мнение услышать. – («Вот и повод для встречи!» – мелькнуло в голове Андрея).

– Вы пишете стихи? Замечательно! – оживился голос Лианы. – Очень бы хотелось посмотреть.

– Тогда как бы мне с Вами о встрече договориться? – обрадовался Андрей. – Конечно, когда Вы себя хорошо чувствовать будете.

– Позвоните дня через три, думаю, у меня будет свободное время.

«Как прекрасно все складывается! – возбужденно думал Андрей, вешая трубку. – Определенно, она была рада моему звонку – и сразу же согласилась встретиться, хоть она и замужняя и очень занятая женщина. А впрочем, что ты о себе возомнил! У нее, небось, почитателей пруд пруди, и наверняка есть люди подостойнее тебя… Ладно, не буду себе голову забивать, а то эк воображение разыгралось! Кстати, ты ведь тоже не свободен, о Ленке-то забыл?»

Да, действительно, Андрей отметил, что совершенно не думал в связи с новым знакомством о своей жене. Его кольнули угрызения совести, ведь Леночка была ни в чем не виновата и по-своему любила его. А он? А он влюбился без памяти в Лиану и готов броситься за ней хоть в омут, если она его, конечно, туда позовет.

«В конце концов, – начал мысленно оправдываться Андрей, – ничего пока не произошло, совесть моя перед ней чиста, да и что я – виноват, что со мной такое творится? Ленку я никогда по-настоящему не любил, очевидно, сердце ждало достойную… И хватит себя изматывать дурацкими угрызениями совести, скорее всего, ничего такого и не случится, а препятствовать своим чувствам у меня просто нет сил!» И это была правда: какой-то частью своего существа Андрей чувствовал, что его увлекает могучий водоворот и он не только не сопротивляется ему, но готов ринуться в самую пучину, не думая о последствиях.

Три дня Андрей терпеливо ждал права на звонок. С Леночкой он все же, чувствуя вину, был более ласков, чем обычно, и вроде бы не вызвал у нее никаких подозрений. Тщательно скрывая от жены, он написал еще одно стихотворение, которое назвал «К Бхагавати-2».

 
Вас любить – безумная затея,
Вас обнять, – что звездную туманность.
Звать «любимой» лунное сиянье?
Звать женой виденье, светотень?
В ком, увы, в противоречье тело
И вневременная осиянность,
В каждом слове слышится «Осанна»,
Каждый слог в прощенье оперен.
 
 
Вас любить как женщину нелепо,
К Вам припасть иль к праху ваших туфель —
Ритуал бессмысленный и глупый,
След полета чист, неуловим.
Ведь зовет на землю грубый слепок
Все слабей, став боли мрачным склепом
Той, чей дом – небесный светокупол,
Нам, слепым, неведом и незрим.
 
 
В Вас услышать зов иного мира,
Вашу тень ловить в движеньях света,
В поисках потерянного Бога
Обрести уверенность и явь.
Знать: бессильна внешних бед секира
Над душой с космическою метой,
Если слышишь пульс святого слога,
Если слит с Любовью в дивный сплав.
 

Андрей несколько раз удовлетворенно перечитал свое последнее творение, потом перечитал «К Бхагавати-1»: ему показалось, что написано здорово.

«Надо же, – подумал он удовлетворенно, – никогда женщинам стихи не посвящал. Хотя, почему же не посвящал?» Он вспомнил стихотворение «Я и ты» и по своему обыкновению загрустил: так было всегда, когда он вспоминал Единственную. Андрей попытался себя убедить, что Лиана и есть его Единственная, что его давняя странная встреча-сновидение имела аллегорический смысл, но чем больше он сравнивал образ Лианы с образом Ани, которая в его памяти осталась все той же десятилетней девочкой, тем больше понимал, что ни внешне, ни внутренне они не соответствуют друг другу, и уж если Лиана кого-то напоминает, то настоятельницу храма Кали-воительницы Дургу. А впрочем, возможно, это была только его фантазия.

В условленное время Андрей позвонил Лиане, и они договорились встретиться с утра на ВДНХ, поскольку у Андрея был свободный день после дежурства, Лиана еще сидела на больничном, а в будний день в середине ноября на ВДНХ народу всегда прогуливалось немного.

Лиана, как и положено уважающей себя даме, опоздала на полчаса. В ее ушах поблескивали дорогие бриллиантовые сережки, и от волос исходил терпкий горьковатый осенний запах «Маже нуар». Андрей галантно припал к ее ручке, которую Лиана подала ему, скорее всего, для рукопожатия, и они двинулись вдоль павильонов, которые в свое время должны были олицетворять социалистический рай, а теперь изрядно пообветшали и облупились.

– Замечательная погода! – по-английски начал Андрей. – Сухо, не холодно, хотя я люблю эту пору даже в ненастье. Совсем как Александр Сергеевич, – добавил он с некоторой иронией, словно желая провести некую параллель между своим увлечением и именем великого поэта. – Душа поздней осенью, как пруд в парке: вода очищается, муть оседает, этакая холодная, прозрачная, слегка грустная ясность…

– И на дне всякая дрянь становиться видимой… – ему в тон добавила Лиана.

– Да, наверное, вы правы, – засмущался Андрей, – конечно, и дрянь становится видимой, но мне кажется, это все же честнее, чем когда вода мутная и ни черта в ней не разглядеть, по крайней мере, в такой воде нет подвоха. Да и состояние дна зависит от того, кто за этим прудом присматривает, его, в конце концов, можно и почистить.

– Теоретически Вы правы, – улыбнулась Лиана, – а на практике… Я, например, никогда в парковых прудах не видела чистого дна. Но, в конце концов, эта аллегория совсем не обязана во всех деталях соответствовать тому, о чем Вы говорите, мне верится, что Ваше дно гораздо чище, чем у многих, и Вам не страшно глядеть в прозрачную воду своего сознания.

– Иногда страшно, – признался Андрей. – Когда я говорил о поздней осени, я имел в виду несколько другое, поэтическое настроение что ли, а то, на что вы намекнули, у меня ассоциируется скорее с прорывами в свои прежние воплощения, древнюю память. У меня было несколько таких экскурсов, и некоторые вещи, которые я там видел, просто ужаснули меня.

– Вам удавалось видеть сценки из Ваших прежних воплощений? – подняла брови Лиана. – Вы, оказывается, гораздо глубже, чем мне вначале показалось, и у нас много общего. Я подобными просмотрами занимаюсь чуть ли не каждый день. Муж уже Бог знает сколько тетрадей исписал с моими пересказами. Я бы, конечно, могла и сама, – добавила она, видя, что Андрей несколько поник при упоминании о муже, – но я через какое-то время забываю многие существенные детали, а так я ему диктую прямо во время просмотра. Смею Вас уверить, что тоже иногда вижу ужасные вещи, но все это нельзя напрямую относить к себе. Вереницу жизней можно сравнить с бусами: все они нанизаны на ниточку духа, но каждая из них сама-по-себе. Могут встречаться хорошо обработанные бусинки, а другие будут иметь различные дефекты. И уж никак последующая бусинка не несет ответственность за предыдущую – просто их связывает единая нить, которая совсем иной природы.

– Ну, я с этим не согласен! – запротестовал Андрей. – Есть же законы кармы. Каруна шарира впитывает в себя информацию о поступках и грехах, которые человек совершил в одном воплощении, и переносит ее в другое для проработки. Иначе бы не было эволюции, и человек не смог бы достичь Нирваны.

– Вы знаете, – усмехнулась Лиана, – у меня с терминологией плоховато. Я вообще не продвинутая и доверяю только тому, что вижу сама. Что такое эти, как Вы выразились, «шарира», я не знаю, но я много раз наблюдала во время своих экскурсов в прошлое, что одна жизнь может пройти чисто и безгрешно, а другая становится водоворотом греховных поступков – и какой-то целенаправленной эволюции от грешника к праведнику я не заметила. Очень уважаю книжную мудрость, но сама подобной литературы мало читала, а уж термины совсем плохо запоминаю, так что не обессудьте, если мои понятия с Вашими будут несколько расходиться.

– Не буду с Вами спорить, – быстро сдал свои позиции Андрей, – может, Вы и правы, у меня было не так много экскурсов в свои прежние жизни, и я пока что не выстроил какой-то строгой собственной концепции. Хотя все же казалось, что я несу ответственность за то, что совершил раньше.

– Конечно, несете, – уверенно ответила Лиана, – но по-другому, чем Вы себе это представляете, и эта ответственность вместе с новыми поступками составляет причудливый орнамент или танец жизни, и индусы называют его, по-моему, Лилой – игрой, вот этот термин я почему-то запомнила. Тут все зависит от искусства танцора и сложности танца, а его сложность может быть обусловлена разными обстоятельствами… Ладно, что-то мы с Вами в дебри метафизики залезли, а я, заметьте, женщина, и мне хочется говорить о более приземленных, душевных что ли, вещах. Вы, например, грозились показать мне свои стихи. А знаете, лучше почитайте их сами, вон лавочка свободная. Естественно, не все, а достойные.

Они уселись на скамеечку, и Лиана не отодвинулась, когда Андрей сел так, чтобы касаться ногами ее ног. Он достал свой толстый блокнот, куда начисто записывал стихи и долго листал его, не зная, на чем остановиться. Все стихи, кроме последних, ему казались несовершенными, а последние ему было неудобно читать Лиане так сразу: может, когда-нибудь, но не здесь, и не сейчас. «Я и ты»… ведь это что-то вроде признания в любви кому-то другому. Неожиданно на глаза попалось стихотворение, которое он написал под впечатлением от одного из пациентов – дряхлого старика, впавшего в полный маразм, который, словно маленький ребенок, всех спрашивал, где его папа с мамой, и Андрею запомнилось чувство какой-то тоскливой безнадежности в тусклых, покрытых поволокой глазах.

– Вот, пожалуй, – откашлялся Андрей, – сравнительно недавно написал, называется «Безнадежность».

 
Я бы назвал это мукой
Горьких обид в былом.
Бледные тонкие руки,
Мутный окна проем.
 
 
Тихо, в туман заброшенный
Чей-то унылый взгляд
Вынес в событий крошево
Тусклые два угля.
 
 
Или за образ тягостный,
Блеклых картин рассказ,
Словно от моря парусник,
Он отлучен от глаз.
 
 
Сумрак покинутых комнат
Душит песком невзгод.
Только одно и помнит:
Стены из года в год.
 
 
Пыль. Лишь в углу мерцает
Ветхих обложек ряд…
Только одно и знает:
Нету пути назад.
 

Андрей замолчал и перевел взгляд на Лиану, ожидая ее оценки. Лиана смотрела невидящими глазами куда-то вдаль.

– Кому посвящены эти стихи? – спросила она почему-то с некоторой хрипотцой. – Я вижу сценки из чьего-то детства: молодые мужчина и женщина, одетые, как одевались состоятельные люди в начале века. Они сидят в садике на скамеечке, а рядом на качелях качается мальчик лет пяти, в коротеньких штанишках и матросской курточке.

– Вы это видите? – взволнованно заговорил Андрей. – Потрясающе! Я эти стихи написал под впечатлением от одного старика в глубоком склерозе. Он все время спрашивал о своих маме с папой, которым, если бы они были живы, было не меньше ста лет. Наверное, Вы имеете в виду их? Но как вы догадались?

– Я не догадалась, – ответила Лиана, – я настроилась на Ваши стихи, и мне показали. Я никогда не знаю заранее, что мне покажут. Это как кинофильм. Прочтите что-нибудь еще.

Трудно сказать, что руководило Андреем, но наиболее удачными ему сегодня почему-то казались только мрачные стихи.

– Как пусто, лучше б боль была… – начал он читать еще один стон своей души, написанный после встречи с черным магистром.

– Ничего не могу понять, – удивленно посмотрела на него Лиана, когда Андрей закончил. – Вижу какой-то город… Но на земле такого быть не может, это какая-то совсем иная архитектура. Погодите… Я что-то такое раньше видела в астрале. Вы туда спускались?

– Да, – с видом во всем разочарованного Чайлд Гарольда ответил Андрей. – По-моему, это был ад. Дух, с которым я тогда беседовал, называл этот город Антимосквой.

– Да-да, – отозвалась Лиана, глядя вдаль остекленевшими глазами, – есть сходство с Москвой, но все как-то карикатурно, гротескно и жутко… Вы знаете, кто был этот дух?

– Он называл себя Черным магистром, но позже мне удалось выяснить, что это некий прообраз Мефистофеля, – не без тайной гордости скорбно ответил Андрей. – Он испытывал ко мне определенный интерес – это связано с моими прежними воплощениями. Сейчас не хочу об этом говорить, это долгая история. Но как вы… Балашов так не мог! Вы же все насквозь видите, в стихах об этом ни слова нет!

– Мне не нужны слова, – как-то растерянно улыбнулась Лиана. – Тот информационный пласт, который стоит за Вашими стихами, – его можно сравнить с айсбергом – и в этом айсберге есть надводная, маленькая и подводная, большая части. Эта подводная часть провоцирует меня на видения, и я вижу его какие-то грани, правда, не всегда могу понять, что вижу, но вы мне объяснили.

Несмотря на ожидания Андрея, что Лиана начнет говорить о том, как это плохо, что он забрался в нижние астральные ряды и общался с дьяволом, та не дала никакой нравственной оценки этому событию и попросила почитать что-то еще. Окрыленный вниманием и той серьезностью, с какой Лиана воспринимала услышанное, и, главное, теми удивительными комментариями, которыми она сопровождала его стихи, Андрей прочитал еще несколько своих произведений, таких же тоскливых и мрачных, и Лиана каждый раз точно описала скрытые обстоятельства, приведшие к возникновению того или иного стихотворения.