Юные

Только жаль этих обожжённых, смертельно жаль.

Вижу я комнатку – далеко, в Бежецке либо в Валдае. Вечер. Тишь. Лампа светит сдержанным, робким огоньком. Сверчок скрипит за печкою. Окно ледяным узором затянуто. Старушка у стола сидит, стучит швейною машинкою. Стучит и думает:

– Что-то сын Митя в Питере поделывает? Заучился, небось, родимый… старательный он у меня, тихий… Ну, да авось Бог милостив! Кончит курс, – сам в профессора выйдет… либо в адвокаты… Немного ведь и ждать-то: всего три годочка… Теперь мать сыну помощница, а там – сынок матери помоги! Намедни только пять рубликов Митеньке послала, казначеиха за юбку да кофту отдала… А пора! ох, пора помочь! Голодаем ведь мы в глуши нашей проклятущей… Господи! помоги ему! дай правый суд! Всем то грешна я пред Тобою, старая, всем грешна – одним не виновата: сыну любимому в черноте погибнуть не дала, в люди Митеньку вывела…

Поют полоза за окном. Лает дворовый пёс. Скрипнула дверь. Холодом пахнуло. Оглянулась старуха, – глазам не верит: с нами крёстная сила! Митенька – сам он тут, как тут, позади стоит, и шинелишка на нём истёртая, а худое лицо – бело, как полотно, и тонкие бескровные губы, под тёмным усом, судорога так на сторону и дёргает…

– Митенька! голубчик! да что ж это ты? Да когда же? Да как же?

– Так вот, маменька… приехал…

– А университет-то как же, Митенька?

– Университет?.. Ничего… стоит… на острову… по-прежнему…

И ещё пуще перекосило у Митеньки нижнюю губу, и ползёт по лицу его насильная, жалкая-жалкая улыбка.

– А я, маменька, – храбро начинает он. – я к вам, того…

И голоса не хватило. Шепчет:

– Я… того… уже отучился…

– Митенька?!

Вся белая, опустилась на стул старуха. И валится сын к ногам её и, как ребёнок, прячет голову в материнские колена, и сотрясаются рыданиями придавленные лихим горем юношеские плечи…

– Не для нас с тобой, маменька, университеты… Кормилец-то… на хлеба к тебе приехал… на хлеба!

II

Минут праздники – начнутся университетские годовщины: акты, медали, речи, обеды. Петербург будет кутить в честь своей almae matris 8-го февраля. Москва – 12-го января, в пресловутый Татьянин день. Это не худо, это никому не мешает, и оставим Толстому доказывать обратное. Но…

Ах, это очень серьёзное и обидное «но»!

После «письма в редакцию» пр. Н. И. Кареева, я стал внимательно следить за газетными известиями из университетских городов. Везде одна и та же история: охота учиться смертная, а участь горькая. Там, за невзнос платы, гонят из университета единицы, там десятки студентов, а, в общем, наберутся сотни, а, пожалуй, и перейдёт за тысячу.

 
Не без добрых душ на свете!
Кто-нибудь свезёт в Москву –
Будешь в университете,
Сон совершится на яву…^[8]
 

учили мы в детстве. Часто, читая газетные сообщения о нужде студенческой, я вспоминаю стихи эти, и не без иронии подолгу стоят они предо мною. О, архангельский мужик! Ты, который «по своей и Божьей воле стал разумен и велик»! Вот загадка для детей старшего возраста: если бы ты в наше время пришёл в столицу пешком из своих Холмогор и определился в университет, то через сколько семестров тебя исключили бы, как несостоятельного плательщика?.. И было бы на Руси одним Ломоносовым меньше, а одним разочарованным, озлобленным бедняком-недоучкою, кого никуда не пристроишь, ни к какому месту не определишь, больше. Он не годится в чёрный труд, потому что он образованный, и не годится на интеллигентную работу, потому что спасовал в борьбе с дипломом, до которого не допустила его проклятая нищета.

Исключение из какой бы то ни было корпорации – кара нелёгкая. Но исключённый студент – по особым, специальным условиям русского быта – существо нарочито злополучное. Я сам неоднократно был свидетелем, как – приходит к местодателю бедняк, понравился, показался дельным, подходящим, столковался, сторговался…

– Ваше звание?

– Бывший студент …ского университета!

– Гм… не кончили, стало быть?

– Да, средств не хватило.

– Гм… сейчас я не могу дать окончательного ответа… побывайте завтра!

А на завтра – «окончательный ответ»:

– Очень сожалею, но место уже отдано другому.

И мотивировка ответа в приятельской беседе:

– И рад бы взять, малый-то, кажись, хороший, да – чёрт его знает, исключённый какой-то. Говорит: за невзнос платы. Хорошо, коли так, а ну – вдруг за политику какую-нибудь? Разбирай их там!

Студент – соль столичной земли, пока он связан с университетом и пария столицы, когда университет пресекает эту связь. Достоевский хорошо понимал это. Недаром же Раскольников – бывший студент.