Долг ведьмы

На следующее утро он приходит голый по пояс, мокрый, растрёпанный, с блестящими каплями воды на загорелых плечах, свёрнутая жгутом белая рубашка болтается на шее.

– Купался в море, – заявляет он, натужно улыбаясь, уже готовый к моему молчанию. – Сегодня слегка штормит.

– Где я нахожусь? – спрашиваю, а в пальцах возникает зуд, настолько сильно мне хочется дотронуться до кубиков на его животе.

– В сердце острова, – Данила усаживается на бортик соседнего корыта, раскрывает книгу, с деловитостью принимается перелистывать страницы. Чувствую его радость, облегчение от окончания моего молчаливого бунта. – В этом месте происходит привязка к Корхебелю. Маг становится неотъемлемой частью острова, а тот, в свою очередь, питает мага своей силой, хранит от болезней, дарит долголетие, увеличивает магический потенциал. Это должно было произойти с тобой после сдачи экзамена. Вашу группу проводили бы сюда под торжественную музыку и аплодисменты, сказав много всяких напутственных пафосных слов. Но тебе пришлось совершить ритуал раньше остальных.

– Путь на материк для меня закрыт навсегда. И никто даже не поинтересовался, хочу ли я такой судьбы, нужна ли мне эта привязка. Ты просто всё решил за меня, притащил, швырнул в это корыто. Ну да, правильно, что с мусором церемониться? – обречённо шепчу, а перед внутренним взором возникает лицо сестры, бледное, заплаканное, растерянное. Лицо, запомнившееся мне в день ареста матери.

Никто в тот день не кричал, не тянул руки друг к другу, не молил инквизиторов. Трое человек в чёрных плащах вошли в наш двор, один из них зачитал протокол и велел матери собираться. Бабка что-то беззвучно шамкала губами, отец продолжал рубить дрова, так, словно ничего не происходило, и во дворе не стояли трое чужаков, мы же с сестрой молча плакали, глядя на выпрямленную спину матери и потёртую, видавшую виды коричневую сумку на её плече.

– Ты была похожа на кусок сырого мяса, разодранная в клочья, окровавленная. Привязка к острову – единственное, что могло тебя спасти, Мелкая.

Отбрасывает книгу, и она со шлепком падает на сырые камни пещеры. Взгляд цепляется за название, крупно краснеющее на обложке «Толкование сновидений»

Куратор, одним прыжком, преодолевает расстояние между нами, садится рядом, обхватывает моё лицо горячими ладонями, сжимает, впивается в меня взглядом. Застываю, не зная, как реагировать, боясь дышать.

– Мелкая, – едва шевеля губами произносит он. – Я же чувствую, что твоё тело принимает меня. Так не гони, не отталкивай. Иначе, вся моя жизнь потеряет смысл.

Его губы осторожно, мягко, касаются моих. И я понимаю, что больше не могу без него, что готова принять его любым. Ведь со мной он не такой, за мою жизнь он борется, оберегает и спасает меня. А все остальные? Плевать, на целый мир плевать, ибо мир – это он, Данила Молибден! Подаюсь ему навстречу, позволяю чужому языку проникнуть в мой рот и сплестись с моим языком. Поцелуй медленный, тягучий и сладкий, с лёгкой горчинкой, словно рябиновая настойка. Время замедляется, исчезают посторонние звуки и запахи. Нет больше ни зелёных бликов на мокрых камнях, ни капель, срывающихся сверху, ни книги, распластанной на полу возле корыта. Есть лишь штормящее море в распахнутых, глядящих в самую мою душу глазах, горячие, влажные губы, отдающее мятой дыхание и пальцы, гладящие щёки, шею, зарывающиеся в волосы. А ещё ноющая, сладкая, томительная боль во всём теле, завидующему коже лица и губам, так же жаждущем прикосновений.

– Пока нельзя, ритуал ещё не завершён, – Данила грустно улыбается, в последний раз проводит ладонью по моим волосам и отстраняется. Поднимает книгу, садится на бортик соседней ванны.

– Не будем терять время, и начнём занятия. Ты слишком много пропустила, и нужно нагонять.

В груди, колючим ежом ворочается обида. Ну, как он может думать об учёбе, когда я вся пылаю от желания коснуться его? Пытаюсь испепелить вредного препода взглядом, но тот, словно не замечает этого, листает учебник, что-то в нём выискивая.

– Давай повторим пройденный материал. О чём свидетельствует преобладание определённого цвета в сновидении?

– Любой цвет указывает на перегруженность или болезнь определённого внутреннего органа. Если в сновидении преобладают красные цвета и их оттенки, то можно говорить о заболевании сердца, если зелёные – о болезни органов дыхания, а жёлтые – страдает желудочно-кишечный тракт.

– Отлично, – Молибден одобрительно кивает. – Второй вопрос: « На что указывает нагота или появление в неподобающей одежде в сновидении?»

Боже! Как же хорошо даже просто так сидеть с ним рядом! Просто чувствовать его близость, слышать голос, говорить что-то в ответ. Знать, что я ему дорога так же, как и он мне, и не в мечтах, ни в сновидениях, а наяву, в реальной жизни.

– Сон, в котором спящий видит себя голым говорит о его неудовлетворённости положением в обществе, о неуверенности в своих силах и низкой самооценке.

А ведь ещё там, на материке, мне часто снились подобные сны. То я появлялась на педсовете в грязных вонючих лохмотьях, то приходила в гости к Полькиным друзьям в костюме Евы. Эти сны оставляли после себя неприятный осадок, заставляя мучиться неясной тревогой несколько дней подряд.

– Погасли, – будничным тоном произносит Данила, и я с начала не понимаю, о чём он говорит. – Хорош валяться, Мелкая! Поздравляю, ты стала частью острова, пусть и без торжественных клятв и не по своей воле.

Вылезаю из каменного корыта, встаю босыми ступнями на влажный пол пещеры, поджимаю пальцы, застываю в удивлении. Затем делаю шаг, ещё один и ещё. Ни хромоты, ни привычной ноющей боли. Я иду ровно, как ходила когда-то, до дурацкой ссоры с деревенскими детишками.

– Здорово? – спрашивает Молибден, подходя сзади, набрасывая мне на плечи свою рубашку. – Только ради этого стоит остаться на острове, ты согласна?

Ещё бы! Чёрт побери! Да сколько я натерпелась по вине своей хромоты. Сколько насмешек, презрительных взглядов, снисходительных вздохов, ограничений как в труде, так и в развлечениях. Понять мою радость сможет только тот, кто пережил всё это. Для кого гололедица на дорогах не просто неудобство, а настоящее испытание, кто стоял у стены, когда все танцевали в свете празднично-сверкающих огней, кто не имел возможности надеть короткие шорты или юбочку, кто краснел на уроках физкультуры, кто был лишён походов, езды на велосипеде. Для кого, подняться на третий этаж своего дома не обыденное дело, а настоящий подвиг.

– Согласна, – отвечаю сквозь слёзы, быстро оборачиваюсь к своему Крокодилу, утыкаясь носом в голый, пахнущей морем, торс. – И ради тебя.

Данила смеётся, одной рукой вжимает меня в себя, другой, что-то рисует в воздухе. Пространство вокруг нас потрескивает, как от статики, в темноте пещеры вспыхивает розовое кольцо, и мы одновременно шагаем в открывшийся портал.

Глава 22

Ночь дышит душной фруктовой сладостью, горечью морской соли и терпкостью эвкалипта. В распахнутое окно, сквозь тёмные прорехи яблоневых и абрикосовых крон, втекает жидкое серебро луны. Я в крепком, горячем кольце мужских рук, слабая, покорная и безоговорочно, абсолютно счастливая. Кто сказал, что в первый раз всегда больно? Ничего подобного! Было наслаждение, неудержимое желание раствориться, расплавиться в теле любимого человека, были слёзы, вызванные невероятной, сводящей с ума нежности, а вот боли не было. Ни боли, ни страха, ни сомнений. Неужели так бывает? Неужели я в одной постели с куратором Молибденом, Данилой, моим детдомовским дружком Крокодилом? Плыву в мягких облаках истомы, тону в живом тепле родных рук, смотрю на совершенный, самый дорогой на свете профиль, облитый сиянием луны. Провожу пальцами по надбровным дугам, скуле, обвожу контур губ. Данила прикусывает меня за палец, и я шутливо хнычу:

– Крокодил пупырчатый! Откусишь.

Данька рычит и принимается покусывать кончики пальцев рук, ладони, затем, хватает левую ногу, кусая пальцы ног. Визжу, стараясь отползти, как можно дальше. Но куда там? Молибден держит крепко, так что мне остаётся лишь одно – извиваться и хохотать.

Успокаиваемся мы резко, как-то вдруг. Застываем в объятиях друг друга, и каждый думает о чём-то своём. Ловлю себя на том, что вовсе не удивлена тому, что сейчас лежу в одной кровати с куратором, словно так и должно было случиться, словно иначе и быть не может. А ведь никого другого рядом с собой я никогда не видела. И пусть для всех он строгий куратор Молибден, для меня он всё тот же солнечный Данилка, мой Данька- хулиган.

Время становится густым и вязким, и кажется, что в мире больше ничего не осталось, кроме этой южной ночи, комнаты, качающихся за окном деревьев, лунного света и нас двоих.

– Какими способностями нужно обладать, чтобы остаться на кафедре? –спрашиваю, рисуя зигзаги и линии на обнажённой мужской груди.

– Необходимо быть архимагом. одинаково хорошо владеть как материальной, так и нематериальной видами магии. Уметь открывать пространственные порталы и, хотя бы в общих чертах предсказывать будущее, – Данила ловит мою руку, целует в центр ладони. – Плюс ко всему, стараться казаться идеальным студентом. Другими словами, лизать задницы – льстить, угождать, быть полезным в нужное время и в нужном месте. Кстати, это тоже особый талант, не каждый на такое способен.

– И ты лизал задницы? Ты – хулиган авантюрист, такой гордый и независимый? – спрашиваю, а в памяти всплывают слова Анатолия:» Кто-то лижет и входит во вкус, а кто-то лижет, а потом моет язык с мылом. Главное, знать, ради какой цели ты это делаешь и быть уверенным, что эта цель стоит того».

– Всё ради тебя, моё сокровище, – на губах улыбка, но в глазах мелькает какая-то тревога. Мелькает, и пропадает, словно её и не было вовсе.

– А предскажи что-нибудь мне, хотя бы размыто? – прошу и замираю в ожидании.

Данила смеётся, наваливается на меня сверху, закрывая, льющийся из окна лунный свет, сжимает с такой силой, что трудно дышать.

– Твоё будущее рядом с одним очень сильным магом, преподавателем в академии. Он будет тебя оберегать, заботится о тебе, и никуда не отпустит. Теперь ты в полной его власти.

Он покрывает моё лицо, шею и грудь поцелуями, и я чувствую, как в низу живота вновь распускается огненный цветок желания.

– Это не предсказание, – смеюсь и сжимаю в ответ крепкую, массивную шею.

– Ты права, – губы Молибдена спускаются ниже, рёбра, живот, лонный бугорок. – Это неоспоримый факт.

И снова я в сладком плену его одурманивающей нежности, плавлюсь, растворяюсь, снова двигаемся в одном ритме, и снова одно дыхание и одно сердцебиение на двоих.

Просыпаюсь от яркого потока света, втекающего в распахнутое окно. С наслаждением потягиваюсь, блуждаю взглядом по комнате, которую в пылу страсти, так и не успела разглядеть. Светло-зелёные стены, огромная кровать, таких же размеров шкаф, комод, занавески, на два тона темнее стен, и картина, великолепно гармонирующая со скромным убранством комнаты – яблоневая ветка, облитая золотистым светом зари. Похоже, куратор Молибден фанат зелёного. Почему-то этот факт вызывает невольную улыбку. Однако, стоит вспомнить прошедшую ночь, щёки вспыхивают жаром. Чёрт! Стыдоба-то какая! Да, он ничего не сказал, не выказал удивления, но думать-то ему никто не запрещал? Какие выводы он сделал, поняв, что я девственница? И это в двадцать три года? Не счёл ли синим чулком, дурой, берегущей себя для мифического того самого, который увидит в толпе и влюбится без остатка? Не показалась ли я ему слишком вялой, безынициативной? Не отпугнула ли его моя неопытность?

Утро за окном чирикает, шелестит и благоухает. Запах цветов и солнца смешивается с дразнящим ароматом кофе. Звенят чашки, и совсем тихо, словно таясь, беседуют двое – мужчина и женщина, Молибден и Милевская. Твою ж мать! Ей-то что здесь понадобилось?

Встаю, чувствуя прохладу деревянных половиц под ногами, подхожу к окну, слегка отодвигаю тюль, опускаю взгляд в сторону говорящих.

Небольшая беседка, обвитая лозами винограда, окружена фруктовыми деревьями, тут и там разбросаны клумбы с пестреющими мелкими цветочками. Клумбы весьма аккуратны, скорее всего подвергаются ежедневной прополке, газон подстрижен. Вряд ли Данила вручную ухаживает за своим садом, наверняка использует магию. К чему архимагам рученьки в земле пачкать?

Натабелла сидит прямо, словно к её спине привязали палку, пальцы рассеяно гладят край белоснежной чашки, губы сжаты в тонкую, недовольную полоску.

Кольнуло неприятным предчувствием. Она явилась не случайно, да и, как не крути, у них с Молибденом роман. Что я знаю о их отношениях? Поссорились они или расстались окончательно? Любят ли они друг друга, или просто проводят вместе время? Ну и дура же я! Неужели не могла всё заранее выяснить, расставить точки, подложить соломку на случай болезненного падения? Нет! Расползлась, расквасилась, вывернулась на распашку, сомлев от нескольких поцелуев, как какая-то шалава?

– Глупо! – резко швыряет Натабелла, словно огненный снаряд на уроке боевой магии. – Ладно, откинем тот факт, что она страшненькая и без слёз на неё не взглянешь, как говорится, любовь зла… Но её потенциал! Вообще удивляюсь, как инквизиторы её смогли вычислить с такими-то жалкими показателями. Наверняка, девочку кто-то сдал.

В каждом слове физручки, в каждой ноте её спокойного голоса звучит снисхождение и призрение, от чего становится обидно, и почему-то стыдно за себя, свою непривлекательную внешность. Ох, лучше бы она скандалила, била посуду и пинала мебель! Да, я такая, Натабелла права, и сейчас Данька рассмеётся, и скажет, что просто хотел утешить девочку, которая, оказывается, ещё и с мужчиной никогда не была, что не мудрено при её внешних данных и хромоте.

Провожу ладонью по бедру выздоровевшей ноги. Кожа тёплая, гладкая.

– Вот это самое важное, – уговариваю себя мысленно. – Моя нога. А всё остальное – мишура. Если прогонит – уйду, и найду другой способ выбраться с острова.

– Нет, я понимаю, вы знакомы с детства, взыграли былые чувства, – продолжает Натабелла, зачем-то разглядывая дно своей опустевшей чашки. – Но с её показателями, у вас ничего не получится. Она провалится на первом же экзамене. Какого чёрта ты попёрся за ней в джунгли? Если бы она там сдохла, и тебе, и ей стало бы легче.

– Она сдаст, – Молибден кажется расслабленным, однако грозовые тучи в его глазах, готовы разразится молниями. – Позанимайся с ней, Нат ещё и физкультурой, ведь боевую, если я не ошибаюсь, принимать будешь ты. А я натаскаю её по другим предметам.

– Ну ты и нахал, – Милевская хохочет, изображая веселье, на самом же деле, в её смехе я ощущаю едкую обиду и отчаяние. Тихонько отхожу от окна, бреду к шкафу. Собственная нагота стала казаться неприличной. Нужно позаимствовать у куратора хотя бы футболку, а то, чего доброго, заглянет сюда Натабелла. С неё станется. В шкафу, в одном ряду с бежевыми, белыми и светло-зелёными рубашками висят мои сарафаны и студенческая форма, на полке среди туфель сорок пятого размера, красуются мои босоножки. Да уж, преподаватель Молибден подготовился заранее.

Слышу, как физручка сухо прощается, как Данила убирает со стола, звеня чашками и блюдцами. Ясное, многоголосое солнечное утра теряет свою прелесть, радость пробуждения гаснет. Смех Натабеллы осел на дне души неприятным, маслянистым осадком. Она не из тех, кто прощает поражение, а иметь физручку в числе своих врагов мне не хочется.

– Я слышала ваш разговор, – выпаливаю без обиняков, как только Молибден переступает порог комнаты. –Не думаю, что преподавателю Милевской доставит удовольствие заниматься со мной.

Как не крути, а я перешла ей дорогу.

– Какой же ты ещё ребёнок, Мелкая, – смеётся Данька, плюхается на кровать и усаживает к себе на колени.

В глубине серебристых глаз скачут весёлые чёртики, и весь он сам светлый, солнечный, тёплый. Прижимаюсь всем телом, вдыхая, ставший таким родным запах, желая впитаться ему под кожу, стать одной из многочисленных клеток его большого тела, потерять себя.

– Мы с Натабеллой просто коллеги и друзья по сексу. Ну, теперь, разумеется, бывшие друзья, ведь секс у меня отныне будет только с тобой. Ната не пустоголовая девчонка, она- зрелая женщина, и строить козни тебе точно не станет.

– Но ведь ей ничего не стоит завалить меня на экзамене. Тем более, особо и стараться не придётся.

Произношу, и тут же ловлю себя на том, что начинаю бояться. Я самая слабая на курсе, боевая магия – вовсе не мой конёк, поблажек здесь никому не делают. А значит, ждёт меня таинственный подвал. От нахлынувших воспоминаний тело встряхивает, кожа покрывается гадкими холодными и колючими мурашками. Да, я готова принять Даньку таким, какой он есть, закрыть глаза на всё плохое, и любить только хорошее. Но сможет ли он защитить меня, отстоять моё право на жизнь, пойти против правил и Крабича?

– Что ты сделаешь со мной, Данька, если я всё же солью сессию? – спрашиваю прежде, чем успеваю обдумать вопрос.

Реакция преподавателя оказывается непредсказуемой. Он опрокидывает меня на кровать, удерживая одной рукой запястья и принимается покрывать моё лицо поцелуями. Задыхаюсь от такого напора. Внутри возникает странное ощущение падения с высоты. Так бывает на весёлых горках, когда, поднявшись на самую верхнюю точку, обрушиваешься вниз. Тебе и страшно, и весело одновременно.

Дождевые капельки его поцелуев по всему телу и такое же нежное, невесомое касание свободной ладони, от чего я млею, блаженно закрывая глаза, отдаваясь этим мучительным ласкам, желая большего. Однако Молибден не торопится. Гладит пальцами щёки, обводит надбровные дуги и контур губ, слегка прикусывает кончик носа, спускается к шее, затем ниже и ещё ниже. Его язык рисует на мне кружочки и спирали, а по венам устремляется жидкое пламя. Тучи в глазах Данилы сгущаются, и он вдавливает меня в себя, расплавляя в жаре своего тела.

– Никому не отдам, – рычит он. – Если понадобится, спрячу от всех, запру на сотню замков. Я буду беречь тебя, моя Мелкая, моя Илона.

Плавлюсь от каждого прикосновения, теряюсь во времени и пространстве, дрожу, подаваясь навстречу, звенят, натянутые до предела нервы. Всё моё существо жаждет слияния.

Когда он входит в меня, я кричу, но не от боли, а от дикой, какой-то сумасшедшей радости. Перед глазами взрываются разноцветные салюты, внутри всё ярче и ярче разгорается алый цветок. Блики на морской глади, солнечные пятна в изумруде сочной травы, отражения зари в каплях росы, всё это я. Я свет, я – чистая энергия.

Наш день вдвоём мне кажется очень длинным и невероятно прекрасным. С начала, мы пьём кофе в беседке, болтая обо всём и ни о чём конкретном, потом, поливаем цветы, без всякой магии, дурачась и брызгаясь друг в друга из шланга, затем, направляемся на прогулку по острову. Аккуратные одинаковые белые домики с красными крышами, окружённые пёстрыми клумбами и фруктовыми деревьями, швейные, гончарные, деревообрабатывающие мастерские, пасека, птичник, а ещё поля с аккуратными посадками и фруктовая роща. Всё идеально ухоженное, везде командуют маги, и трудятся мупы. Мупы-трактара, мупы- поливалки, мупы-уборщики.

Пару раз, мимо, деловитой походкой проходит инквизиторский патруль в неизменных чёрных плащах, что, разумеется, слегка омрачает картину, правда, ненадолго.

– Здесь всё делается с помощью магии, – поясняет Молибден. – Маги-садоводы заряжают растения своей энергией, что позволяет культурам расти и плодоносить. Танцоры управляют погодными условиями, по тому, на острове никогда нет ни засухи, ни проливных дождей.

– А это что? – указываю на высотное здание из розового камня. Слишком обычное для этих мест, слишком казённое. Жалюзи на окнах, стеклянные двери с дурацкими надписями «Вход» и «выход», крутые ступени и мужчина в форме охранника.

На мгновение возникает ощущение, словно я на материке, и нахожусь в центре города, где вот таких строгих зданий полным- полно.

– Целительская, – отвечает Данила, и я улавливаю в голосе какое-то напряжение, словно ему неприятно говорить. – Здесь лечится императорская семья и приближённые к ней. Ты же знаешь, простой народ магическими штучками не балуют. Помнишь, чем нас в детском доме лечили?

– Ага, зелёнкой, содой и тумаком, – соглашаюсь, заставляя себя улыбнуться, как можно безмятежнее. Тщательно-скрываемая нотка напряжения, продолжает царапать слух. Но ведь не станешь же спрашивать, лезть в душу, если человек всеми силами пытается что-то скрыть? Да и к чему? Захочет – расскажет сам. Не стоит наступать на старые грабли, своей навязчивостью, желанием знать всё-всё, отмечая каждый жест, каждый взгляд, любое изменение в голосе, я умудрилась испортить отношения с сестрой. Необходимо научиться соблюдать чужие границы, если я не хочу, чтобы от меня шарахались, как от чумы.

– Ну вот, а сильные мира сего лечатся с помощью магии, это и быстро, и эффективно.

– А сейчас там кто-то есть, или здание пустует?

– Там сейчас находится его величество. Он очень болен, и прилетает на остров каждые две недели. Но болезнь слишком запущена, и думаю, даже магам-целителям с ней не справиться.

– Так что же наш правитель так поздно спохватился? Ведь у него столько возможностей и обследоваться, и лечиться.

Лицо Данилы искажается, как от болезненной судороги, глазах вспыхивает бессильная ярость, но лишь на одно мгновение, затем, преподаватель берёт себя в руки, словно странной метаморфозы вовсе не было, и спокойно, со всем возможным равнодушием, произносит:

– Есть такие яды, Мелкая, которые будут разрушать твой организм медленно и незаметно. А когда человек начинает чувствовать что-то неладное, уже поздно. И запомни, студентка Жидкова, магия – сильное оружие, и она существует не только в Конгломирате, но и в других, враждебных нам, странах.

Возвращаемся домой за полдень, и принимаемся вместе готовить обед на светлой, просторной кухне. Нет, не с помощью мупов, а сами. Мупов, как оказалось, в доме Молибдена никогда не водилось. Ловлю себя на том, как же весело, легко и тепло на душе вот от этой нехитрой возни на кухне. Шкварчат на сковороде ломтики рыбы, варятся золотистые брусочки картофеля, пестреют, летя в прозрачный салатник, нарезанные кубиками овощи.

– А нельзя было мою ногу вылечить сразу, как я только прибыла на остров? – спрашиваю Данилку, смешно вытирающего луковые слёзы.

Вредный овощ красиво ложится на доску ровными колечками, мужские пальцы держат нож уверено и как-то сексуально. Чёрт! Неужели любое его действие будет теперь вызывать у меня сладкую тягучую боль внизу живота и впрыскивать раскалённую лаву в вены?

– Знаешь, как проходит инициация, Мелкая? – Данька озорно улыбается, откладывает нож в сторону, обнимает за плечи. – Крабич, в присутствии студентов старших курсов и других преподавателей, выстраивает первокурсников в одну шеренгу, произносит всякую пафосную муть, мол какие вы молодцы, как нужны империи и бла-бла- бла. Затем, все отправляются праздновать окончание сессии, а первокурсников ведут в пещеру, укладывают в ванны, и куратор в присутствии Крабича, разумеется, взрезает студентам вены, чтобы камни пропитались их кровью. Остров принимает жертву и даёт свою силу. Ты умираешь и возрождаешься вновь. От одной только мысли, что я сознательно причиню тебе боль, у меня нутро переворачивается.

– Но тебе всё равно пришлось бы это сделать, – с неохотой освобождаюсь от его рук, переворачивая кусочки рыбы. –Как я понимаю, без этого дальнейшее обучение невозможно.

– Да, и я боялся этого момента, – поцелуй в макушку, от которого всё тело пронзает острым, щемящим, прохладным, словно родниковая вода, чувством восторга. – Ведь многие так инициацию не проходят. Впадают в истерику, стараются сбежать, выкрикивают проклятия. И вот таких, остров, почему-то, отказывается принимать, будто слышит, будто понимает. А бывает и так, что люди просто не выходят из пещеры. Кровь впиталась, жертва принята, но человек всё равно умирает.

– Может, если бы вы давали студентам всю информацию, было бы гораздо проще и честнее?

Молибден берёт из моих рук лопаточку, отодвигает меня от плиты, сам накладывает в тарелки рыбу.

– Самая умная, да? – улыбается он. – Раньше предупреждали, чтобы, как раз, всех этих истерик избежать. И знаешь, сколько было тогда самоубийств? Люди боялись и самой инициации, и привязки. Поэтому, до поры до времени, молчим, и заставляем молчать старшекурсников.

А ночью мы купаемся в море, чёрном, тёплом и спокойном, едва шелестящем по гальке. Вода усыпана зеленоватыми крупицами звёзд. Пляж дик и пуст. И мне хочется остановить время, растянуть, чтобы, как можно дольше пребывать в этом чернильном, тёплом безмолвии, где все чувства обострены до предела, где царствуют лишь прикосновения. Прикосновения морских волн, лёгкого игривого ветерка, горячих мужских рук и губ.