Читать книгу: «Игры, в которые играют боги», страница 2

– Наверное. – А потом я действительно обдумываю его слова, потому что мой мозг не может иначе. – Ну, фактически ты не бог теней и даже не богиня ночи. – Вот теперь меня понесло. – А если фигня про огонь и серу – правда, то, похоже, там должно быть неплохое освещение.

Его глаза вспыхивают, словно блики на отточенном лезвии.

Не могу понять, оскорбляет или удивляет его мое наблюдение.

К несчастью для нас обоих, у меня хорошее воображение – и куча бесценных комментариев:

– Если так подумать, у тебя проблема с восприятием.

– У меня проблема с восприятием, – повторяет Аид.

– Да, естественно. Смертные поверят тому, что им говорят, если не увидят это собственными глазами. Мне всегда говорили, что Аид окутан тьмой, пахнет огнем и покрыт татуировками, которые оживают по его воле.

Его взгляд скользит вниз по моему телу с такой взвешенной медлительностью, что давешний жар ползет выше по моей шее и переходит на щеки.

– Но все же это ты одета во все черное и носишь татуировки, звезда моя, – указывает Аид.

Я следую за его взглядом на мою облегающую черную водолазку и джинсы: я не во всем черном. Один рукав слегка задрался и обнажает бледную кожу запястья, откуда выглядывает чернильная татуировка. Две звезды. Третья звезда на втором запястье, а когда я свожу руки вместе, получается Пояс Ориона.

Одно из немногих моих воспоминаний до того, как меня забрали в Орден: я смотрела из окна спальни на то, как по небу движется Орион. Это созвездие – неизменная, закрепленная навеки отметина в ночи.

Так вот почему он уже дважды назвал меня звездой? Я натягиваю рукав пониже.

– Что ж…

Аид подходит ближе, оставив небрежность позы. Настолько близко, что я чувствую его запах – и именно тогда понимаю, что бог смерти пахнет самым темным, грешным и горьким шоколадом.

– Как тебя зовут? – спрашивает он.

Я определенно не хочу, чтобы бог знал мое имя.

– Феликс Аргос.

Аид не ловит меня на лжи. Просто смотрит оценивающим взглядом, как будто что-то обдумывает. Возможно – новое креативное наказание для меня.

– Что ж… – Я попугайничаю, повторяя его фразу, и бросаю взгляд на стену храма и спуск с горы. Выход так близко. Только до него не дотянуться: это как открытая дверца в птичьей клетке, снаружи которой сидит кошка. – Что теперь будет?

– Что ты имела в виду, говоря, что ты проклята?

Ох. Я не хочу говорить об этом. И пытаюсь юлить:

– А ты не знаешь?

– Расскажи, как будто не знаю.

– А если я не хочу?

Аид поднимает бровь, и я улавливаю смысл послания. Пытаясь не стискивать зубы, я отказываюсь думать о том, что Аид – второе существо, с которым я когда-либо делилась этой историей.

Сделав глубокий вдох, я торопливо говорю:

– Двадцать три года назад, когда я была у матери в утробе, они с моим отцом пришли сюда принести жертву и помолиться о благословении для родов. У нее отошли воды, а твой брат, похоже, оскорбился, ведь она осквернила его святилище. В качестве наказания он проклял ее ребенка – получается, меня, – чтобы никто никогда его не полюбил. Всё. Вот и сказке конец.

Взгляд Аида холодеет и становится таким расчетливым, что я делаю шаг назад.

– Он сделал тебя недостойной любви? – спрашивает бог, как будто не до конца верит мне.

Я резко киваю.

Это из-за проклятья родители отказались от меня. Они говорили, что из-за долга, но я-то знаю. Из-за него я оказалась в Ордене воров в три годика. Из-за него у меня нет преданных друзей. Из-за него Бун…

До сегодняшнего вечера я пыталась убедить себя в том, что могло быть и хуже. Я ведь могла пойти на корм кракену или получить змей вместо волос и каменные статуи в качестве друзей.

Но проклятье привело меня к этому моменту. К другому богу. А он еще хуже.

Этот бог явно считает мое проклятье интересным. Почему? Потому что меня проклял Зевс? Нынешний царь богов – козел. В этом мы с Аидом тоже согласны. Вопрос в другом: что он теперь будет со мной делать?

Аид машет мне рукой почти апатично:

– Можешь идти.

Могу…

Стоп… Что?!

5

Не спрашивай бога о причине

– Я могу… идти? Серьезно…

Аид медленно поднимает брови:

– Желаешь поспорить?

– Нет. – Никогда не смотри в зубы дареному коню… или дареной лазейке.

– Сюда, – говорит бог.

Он поворачивается к тропинке, которая ведет нас к другому спуску с горы. Видимо, мне стоит следовать за ним? Аид идет легким стелющимся шагом. Я сосредоточиваюсь на его ботинках, потому что таращиться на его спину – те кожаные полоски встречаются у него между лопаток – или на его идеальную задницу, если уж на то пошло, просто не вариант.

Я задерживаю дыхание; каждый сантиметр моей кожи пощипывает от неуютного ощущения, которое лишь растет, пока я тороплюсь за Аидом. Это вся эта тема с «сырой силой богов». Я говорю себе, что пощипывание только из-за этого.

Я не уверена, что верю самой себе.

Мы молчим, пока не показывается тротуар, идущий параллельно центральной улице. Вместе с толпами. Я останавливаюсь. Аид тоже – и оборачивается.

– Проблемы?

– Э-э… – Я таращусь за его спину, и он прослеживает мой взгляд. Еще метр – и все смогут увидеть нас вместе. Увидят меня… с богом гребаной смерти.

– Не волнуйся из-за них, – говорит Аид, как будто прочитав мои мысли. – Только ты видишь, кто я на самом деле такой. Все остальные видят обычного смертного мужчину.

Ясно. Шикарно. Разве что заложники, которые еще крутятся рядом, могут заметить меня со странным мужиком и начать задавать вопросы. Я смогу выкрутиться?

– Идем.

Кажется, не смогу.

Мы выходим на многолюдный тротуар, и я приостанавливаюсь. Мне попрощаться, прежде чем мы разойдемся… или еще что?

Я коротко салютую:

– Спасибо, что не покарал меня.

Я думаю, что все проблемы позади, когда поворачиваюсь, чтобы уйти, но Аид разворачивает меня к себе, крепко схватив за плечи. Внезапно я смотрю в глаза цвета расплавленного металла. Они мерцают, словно горящий уголь.

– Будь осторожнее со словами, звезда моя, – говорит он уже не таким ровным голосом, как раньше: сейчас это уже шелк-сырец. – Тебе не угадать, когда боги могут поднять брошенную тобой перчатку… В любой другой день я мог бы сделать это.

Струны нервов натягиваются так туго, что я могу лопнуть в любую секунду; адреналин в жилах такой горячий, что сжимается кожа. Но проблема не в этом. В этот момент я чувствую себя более… живой. Как будто каждая оставшаяся мне секунда бесценна, потому что секунды эти сочтены.

– Кара – это быстрая смерть, – шепчу я. – Есть вещи и похуже.

Глаза Аида вспыхивают, когда он исследует выражение моего лица, и я задерживаю дыхание в ожидании вспышки боли перед пустотой смерти. Так я себе это представляю.

Она не приходит.

Вместо этого его лицо меняется. Эта перемена настолько тонкая, настолько медленная, что сперва я даже не уверена, что вижу ее, но предупреждающее пламя становится… мягче. Совсем другим видом жара.

Аид поднимает руку, чтобы провести кончиком пальца от моего виска к челюсти; прикосновение к коже совсем легкое, опьяняющее меня. Бог смотрит на меня, а я таращусь на него и знаю, что должна отвести взгляд. Из нас двоих смертная я, так что это я должна ломаться, сдаваться, признавать поражение.

Не могу. Не буду.

– Ты права, звезда моя, – тихо рокочет он. Его взгляд спускается ниже и задерживается на моих губах. – Есть вещи и похуже.

Потом его взгляд в мгновение ока становится из пламенного ледяным. Аид внезапно выпрямляется, разворачивает меня и слегка подталкивает в толпу, как будто выпуская слишком мелкую рыбешку обратно в океан.

Каким-то образом, хотя все остальное во мне полностью отключилось, ноги умудряются унести меня прочь. Я отхожу на десяток метров, прежде чем он окликает меня:

– Не нарывайся на неприятности, Лайра Керес.

Я столбенею, но не оборачиваюсь. Это не то имя, которое я ему назвала.

Я бы с удовольствием поинтересовалась, откуда он его знает или зачем спрашивал, поскольку очевидно, что знал его заранее, но наконец во мне включается инстинкт самосохранения – хоть и поздновато, – а я уже почти ушла.

Так что я поднимаю руку в знак того, что слышала… и иду дальше, считая шаги так, будто они могут быть последними.

6

Горстка избранных

Присутствовать на ритуале открытия Тигля – хуже, чем скататься на прогулку по реке Стикс.

У Феликса срывает крышу. Я это знаю, потому что каждый раз, когда замечаю его в толпе, он скрежещет зубами и дико оглядывается. Как мило, что он появился наконец-то. У меня хотя бы получилось воссоединиться с остальными на городском конце моста, не попавшись ему на глаза.

Это простое крохотное чудо.

Бун и Шанс меня тоже не заметили. Я планирую продолжать в том же духе. Как только тут все начнется, я тихой сапой вернусь в логово. Не только затем, чтобы избежать различных столкновений, но и чтобы переварить все, что я пережила сегодня. Особенно встречу с конкретным богом.

Феликс кидает взгляд в моем направлении, и я пригибаюсь, пытаясь стать как можно меньше. Может, он и не знает, что я бросила свои обязанности, но сейчас не время выяснять. Когда он отворачивается, не заметив меня, я испускаю тихий вздох облегчения – и не могу слегка не улыбнуться про себя. Раздражение не очень-то идет неровным чертам лица Феликса.

Не то чтобы я могла его винить. Это рай для воров. Карманы так и просятся быть обчищенными, а у всех его заложников связаны руки, поскольку полночь уже миновала и празднество официально началось. Собравшиеся люди сбились в плотную толпу.

Такое ощущение, что сюда пришли все до одной живые души в радиусе полутора тысяч километров от Сан-Франциско – даже те, кто не поклоняется этому пантеону богов.

Если подумать, все логично.

Большинство смертных лично заинтересованы в назначении следующего царственного правителя олимпийских богов по нескольким причинам: это может быть бог или богиня, которых больше всех любят, ненавидят или боятся, – или определенный бог-покровитель (это мой случай). На других же избрание одного из богов оказывает более сильное влияние. Я так понимаю, многие фермеры хотят, чтобы победила Деметра, благословила их посевы и урожай. Солдаты предпочитают Ареса. Ученым и учителям нужна Афина. И так далее.

Любопытно даже смертным, которые поклоняются другим богам, ведь зрелище красочное. Или, возможно, им не нравится собственный бог с похожими или противоборствующими силами. Или, что куда проще, они элементарно не хотят оскорбить упомянутых богов.

Но как ни посмотри, а мир наблюдает с интересом.

И несмотря на это, все до единой ценности в безопасности.

Неудивительно, что мой старый наставник так издерган. Ни единого свиста. По крайней мере, из тех, какими общаются наши заложники, обсуждая потенциальную цель.

И так будет целый месяц.

Я покачиваюсь на носочках, разглядывая храм Зевса, а там не видно ничего, кроме обычных молний.

В этом храме смертные служители богов сжигают приношения, шепчут молитвы и проводят ритуалы, которые считают необходимыми. Поскольку это случается всего лишь раз в сотню лет, держу пари, что их выдумывают на ходу.

Не то чтобы отсюда я могла хоть что-нибудь разглядеть. В храмах запрещены записывающие устройства (еще один эдикт богов). Но это значит, что я застряла вместе с миллионами людей, пялящихся на здание с белыми колоннами на вершине горы на той стороне моста так, как будто оно может внезапно превратиться в дракона и извергнуть пламя.

Пока все, что было, – это одинокое облако белого дыма, вознесшегося к небу, возможно, от жертвоприношения.

Люди заполонили улицу вдоль залива до границ самого города, задним рядам приходится втискиваться между домами. Там стою и я.

Остальные заложники разбились по группкам, обсуждая, выберет ли Гермес вора. Такое случалось и раньше. После первого круга усмешек и взглядов в мою сторону меня снова игнорируют, и это хорошо для моего плана побега.

Несколько человек вокруг пялятся в телефоны, смотря разные варианты «прямых трансляций», где еще больше людей по всему земному шару стоят на улицах в других городах, глядя на различные храмы этих богов. Там и сям я ловлю пару комментариев, но пока никто не сообщает ничего нового.

– Легенды гласят, что боги и богини так устали от Зевса в качестве царя, что стали сражаться меж собой за право его свергнуть, что привело к Анаксианским войнам, – говорит ведущий новостей из девайса рядом со мной. – Все стало настолько скверно, что они изуродовали чудеса, сбив с ног Колосса Родосского и превратив сотни воинов в терракоту.

Я фыркаю от смеха. Очевидно, это разозлило совершенно другой пантеон богов.

Ведущий продолжает:

– Они уничтожали города вроде Атлантиды и Помпей, а в итоге обрушили собственный дом, Олимп, который позже восстановили.

Все знают эту историю. После этого боги заключили пакт о том, что больше никогда не будут сражаться друг с другом, и тогда создан был Тигель – состязание, в котором они позволяли нам, смертным, выяснять отношения от их имени.

По толпе вокруг меня проносится аханье.

– Зевс! – кричит кто-то. – Зевс выбирает!

– Где? – громко спрашивает еще пара человек.

После этого голоса поднимаются пестрой звуковой волной. Я подбираюсь ближе к мужчине слева от меня, который с жадным интересом смотрит в свой телефон.

И мне видно, как у простого храма, который я не опознаю, расположенного непонятно где, с ясного синего неба срывается огромная молния и поражает его с таким грохотом, что кажется, будто содрогается сама земля. И раздается оглушительный глубокий голос – возможно, из самого строения, потому что я нигде не вижу бога:

– Я Зевс, первый царь богов, бог небес, грома и молнии, бог погоды, закона и порядка, правления, судьбы и предназначения.

Я закатываю глаза. Судьба и предназначение – это одно и то же. Разве нет? Напыщенный болван.

И кстати, надо говорить «царь олимпийских богов». Но все боги в моем пантеоне настолько эгоистичны, что претендуют на все целиком. Ну что же, пусть будет царь богов.

– И ныне, в первый день Тигля, я буду выбирать первым.

Бог делает паузу, как будто ждет аплодисментов. Учитывая, что мы все толком не знаем, как это работает и что означает, и, я так понимаю, толпам, собравшимся вокруг того храма, сейчас плохо слышно из-за звона в ушах после грома, все они хранят молчание и внимают.

– Я выбираю…

7

Прочь с дороги

Тишина как будто выползает из видео и повисает над нами, пока мы вместе стоим и смотрим, затаив дыхание от любопытства, и никто не смеет даже кашлянуть. Кого он выберет?

Бьет еще один разряд молнии, на этот раз возле храма, на самом верху лестницы, между двумя колоннами главного входа. Несколько человек вскрикивает от грохота. И там, где ударила молния, из ниоткуда появляется явно ничего не понимающий человек.

Голос Зевса гремит вновь:

– Сэмюэл Себина.

Я таращусь в телефон. Избранный Зевсом смертный оказался еще выше и мускулистее Буна, с черной как смоль кожей и короткими черными волосами. Он явно оглушен и может только озираться вокруг. И пропадает так же быстро, как появился. Кто знает куда?

Снова поднимается крик.

– Гера! – орет кто-то. – Гера выбирает!

Люди смотрят, не поднимая головы от телефонов.

– Я Гера, богиня брака, женщин и звезд на небесах. – Из ближайшего телефона я слышу сладострастный женский голос, скорее подходящий Афродите: он раздается из одного из храмов Геры, тоже находящегося непонятно где. – Я выбираю…

Остального я не слышу, потому что справа ко мне проталкивается Шанс. Внутри зудящей волной поднимается тревога. Опять позорище, наказание или привлечение внимания Феликса к тому, что я оставила свой пост, – все это вполне может случиться, если он меня найдет. Пора убираться отсюда.

Я ныряю вбок, в узкий переулок между зданиями. Когда я оглядываюсь, Шанс тянет шею. Да. Он определенно ищет меня. Я провожу пару маневров уклонения, но наконец сворачиваю за угол и почти врезаюсь в широкую мужскую грудь.

– Эй, эй, эй! – восклицает Бун преувеличенно веселым голосом. – Помедленнее, Лайра-Лу… – Он так внезапно обрывает прозвище, которое сам дал мне в детстве, что оно режет уши.

«О боги. Он знает. Про Шанса. Про мою влюбленность. Про все».

Не то чтобы я удивлена.

– Ты снова напевала, – замечает он с ухмылкой. – Я думал, Феликс вытравил это из тебя.

Я прижимаю руку к губам, как будто могу загнать звуки обратно. Эта привычка появилась у меня, когда я была еще маленькой заложницей. Я даже не заметила, как снова начала мычать что-то. Но дни моего обучения давно закончились, так что, видимо, привычка вернулась.

– Прости, – бормочу я и протискиваюсь мимо него.

Бун сдвигается, перекрывая мне путь:

– Куда это ты так торопишься?

Я абсолютно уверена, что за всю историю нашего знакомства он никогда не удосуживался спрашивать меня о подобном. Я сдаю назад и заставляю себя посмотреть ему в глаза. Темно-карие глаза. Мне они всегда нравились.

Тут остается только истерически хихикать. Столько лет ожидания, что он обратит на меня внимание, – и он выбрал сегодняшний вечер. Единственный раз, когда я этого не хочу. Я бросаю взгляд назад, но не вижу Шанса. Пока.

– Никуда, – говорю я.

Я делаю шаг. Бун тоже, снова преграждая мне путь.

– Извини. – Я снова делаю шаг.

Он снова мешает мне пройти.

– Что? – огрызаюсь я.

Он удивленно моргает – скорее всего, потому, что я никогда на него не огрызалась. Затем его лицо пятнами заливает краска, и Бун неловко потирает заднюю сторону шеи.

О… нет. Он ведь не хочет говорить об этом, верно? Я бы очень, очень, очень не хотела. Особенно здесь и сейчас.

У Буна в глазах вспыхивает странный огонек, и он открывает рот, только чтобы снова его закрыть. Ну конечно.

– Лайра…

В толпах на улицах по обеим сторонам переулка поднимается громкий гул.

– Я не хочу пропустить. – Я умудряюсь обогнуть его, в кои-то веки застав врасплох.

– Стой.

Он перехватывает меня за руку и разворачивает обратно, напоминая другого мужчину, который поступил так со мной сегодня. Я начинаю чувствовать себя тряпичной куклой и собираюсь сказать об этом, но Бун настолько близко, что я ощущаю характерный аромат мыла, которое в логове лежит в умывальных. На секунду я застываю, потом встряхиваю головой. Я должна выбраться отсюда, пока меня не догнал Шанс и не стало еще хуже. Я пристально смотрю на руку Буна.

Он следит за моим взглядом, потом торопливо отпускает меня.

– Послушай. Я… Сука… Прости. Шанс – ублюдок. И, будь я рядом, я бы что-нибудь с этим сделал.

Все становится хуже с каждой секундой. Я не хочу, чтобы он жалел меня. А дело именно в этом.

– Ничего страшного, Бун, – говорю я. – Я справилась.

– Я слышал. – Он снова корчит гримасу. – Ты уверена…

– Да. Это все мелочи. И по-любому не твоя проблема. – В этот раз, когда я огибаю его, он меня не останавливает.

Я отхожу достаточно далеко и уже думаю, что Бун оставил меня в покое, но он неожиданно возникает рядом, не пытаясь меня остановить, но сопровождая.

– Ты не пытаешься смотреть. – Утверждение, не вопрос. Теперь в его голосе сквозит любопытство. – Так куда ты идешь?

Я искоса бросаю на него взгляд:

– Мне не нужна твоя дружба из жалости, Бун. Все в порядке. Серьезно.

– Это не жалость. – Он выдавливает кривую, полную раскаяния улыбку.

Я хотела бы не понимать. Но он не виноват.

– Я думал, у нас все путем, – говорит он.

Ясно. Раньше я бы бросила ему жизнерадостное саркастическое замечание. Просто сейчас меня на это не хватает. Так что я пробую другой подход и говорю ему правду:

– Я собираюсь вернуться в логово.

– Ты возвращаешься сейчас? – В его голосе появляется сомнение, и он оглядывается на толпу, которую мы оставили позади. – А как же праздник? Боги выбирают.

– Потом посмотрю нарезку с лучшими моментами. – Если Зевс снова не станет царем, мне откровенно наплевать на результаты. Но если победит Гермес, это будет полезно для Ордена.

Я указываю на храм:

– Феликсу не понравится, что мы оба это пропускаем. Высшее начальство сказало, что мы все должны почтить Гермеса.

Бун становится серьезным:

– От Шанса непросто прятаться так долго. Давай я тебя провожу.

Стоило догадаться, что он сообразит.

– А ты не хочешь посмотреть?

От этой нахальной ухмылки меня каждый раз пробирает. Бун достает смартфон.

– Все схвачено. И все равно вид с того места, где мы стояли, был отстойный.

Прицепившись ко мне, как репей, Бун одним глазом смотрит на меня, а другим на трансляцию выбора богов, пока мы идем по почти пустым городским улицам. Наш путь – самый короткий – ведет нас мимо башни Атланта.

Стиль жизни сверхбогатых и сомнительно могущественных. Несмотря на все богатства, которые скрывают квартиры в этом небоскребе, он неприкосновенен для всех заложников. У его обитателей достаточно времени, денег и злобы, чтобы обеспечить ужасающий финал любому нарушителю, если он будет пойман. А еще все знают, что пентхаусом владеет Аид.

Когда я задумываюсь, там ли он, волосы на загривке встают дыбом.

Почему я думаю о нем сейчас? Вот о ком волноваться надо в последнюю очередь. Я живу с ублюдком по имени Шанс, и, сколько бы я ни пряталась от него сегодня, я точно знаю: когда он снесет мою жизнь, словно старый дом, – это вопрос времени.

Я бросаю еще один быстрый взгляд на Буна и испускаю долгий вздох. Как бы ни было ужасно раньше, я уверена, что тайная влюбленность в парня будет бесконечно менее болезненной, чем та, над которой сможет издеваться заклятый враг.

Когда мы добираемся до забора из проволочной сетки, который перекрывает вход в тоннели, ведущие под городские улицы, Бун отпирает ворота и снова запирает их за нашими спинами. Сразу за входом в тоннель мы вытаскиваем резиновые сапоги из тайника за кучами мусора. Работа заложников – следить, чтобы на разных точках входа в наше подземное логово были такие сапоги и фонарики.

Я натягиваю их и выпрямляюсь, и тут Бун говорит:

– Судя по всему, готов еще один. Кажется, Артемида.

Я морщу нос. Если они придерживаются иерархии, то первые десять смертных уже выбраны. Это было быстро. После Артемиды останется выбрать только одному богу. Я снова вздыхаю. Я думала, у меня будет больше времени до того, как все вернутся.

Я беру фонарик и прохожу в цементные, раскрашенные граффити катакомбы.

Бун держит телефон перед нами, чтобы обоим было хорошо видно.

Без лишней помпы и фанфар из ниоткуда прилетает одна из знаменитых золотых стрел Артемиды и втыкается в землю, а затем на экране в клубах дыма появляется смертный.

В толпе поднимается гвалт, а Бун бормочет:

– Ну ты посмотри-ка. Артемида выбрала мужчину.

– Ха, – говорю я и продолжаю хлюпать по воде глубиной до щиколоток, лишь бросив быстрый взгляд на экран, чтобы посмотреть, как не очень спортивный парень со светлой кожей и темными волосами хлопает глазами перед камерой.

Исторически богиня отдает предпочтение женщинам.

Бун, не сбиваясь с шага, только пожимает плечами.

С легкостью, достигнутой долгой практикой, мы добираемся до места нашего назначения – кажущейся незыблемой стены с героическим изображением Гермеса со шлемом, зажатым под одной рукой, и в талариях – крылатых сандалиях. Конечно, в стиле граффити, чтобы не отличаться от других местных художеств.

Я делаю паузу, чтобы повести фонариком из стороны в сторону, проверяя, не следили ли за нами, но вижу только свечение крысиных глаз, после чего выключаю свет. Бун тоже выключает телефон. В кромешной темноте я прижимаю ладонь к цементной стене, ощупывая знакомую тайнопись; это маленькие скрытые неровности, система букв, незаметная для смертного взгляда, но мы, воры, знаем, как находить их и читать прикосновением. Способ оставлять подсказки друг другу: каких зданий избегать, где есть дыры в системе видеонаблюдения и так далее.

Эту надпись я даже не тружусь прочесть, поскольку и так знаю, что там написано. Но после букв есть кнопка, также скрытая от глаз, которую я нажимаю, заставляя толстую цементную дверь распахнуться с легким порывом ветра. Мы поспешно заходим внутрь, прежде чем дверь так же быстро захлопывается за нами. Каждые год-два новичок-заложник не успевает сделать это достаточно быстро, и получается кровавое месиво, которое мне приходится убирать, – и каждый раз очень жалко очередного бедолагу.

Как только мы оказываемся внутри, созданные богом тайные комнаты, из которых состоит наше логово, немедленно освещаются светом синего неугасающего огня. Говорят, сам Гермес даровал Ордену этот огонь, чтобы тот освещал логова по всему миру.

Бун снова включает телефон.

– У тебя есть здесь сигнал? – спрашиваю я.

– Я спер у Феликса пароль от вайфая. – Он кладет телефон на пол, и мы оба останавливаемся, чтобы снять сапоги.

Закончив, я убираю свои сапоги и фонарик на полку, открытую для всех заложников на входе и выходе. Бун все еще ковыряется, а я разглядываю его склоненную голову. Он не был обязан помогать мне прятаться от Шанса.

Бун смотрит в телефон:

– Похоже, Гермес сделал выбор.

Я сглатываю и спрашиваю:

– Вор?

Бун щурится на экран и качает головой.

– Зэй Аридам?

Я делаю паузу.

– Где я раньше слышала это имя?

Бун переворачивает телефон, чтобы показать мне, и, естественно, имя проезжает на фоне картинки, а я наконец соображаю, почему оно мне знакомо. На прошлом Тигле, сто лет назад, человек по имени Матиас Аридам был выбором Зевса. Он так и не вернулся. Вообще, тогда не вернулся ни один смертный. Но и семьи получили благословения сверх меры.

Аридам. Та семья получила благословение и переехала подальше от всех, кто был с ними знаком. Совпадение? Не думаю.

– Вот все и выбрали, – говорит Бун. – Надеюсь, в итоге все смертные вернутся домой.

Он сейчас явно в меньшинстве, поскольку мы все еще наслаждаемся результатами кучи благословений, потому что из последнего Тигля никто не вернулся. Я не говорю этого вслух.

– Готова? – Бун поднимается на ноги.

Я глубоко вздыхаю:

– Конечно. Почему нет?

Мой желудок падает в яму, когда я вижу, что Бун собирается ответить на мой совершенно риторический вопрос, но из динамиков телефона раздаются шокированные вопли, и мы оба переводим взгляд вниз.

– Какого…

Мы таращимся на экран.

– Милосердные преисподние, – бормочу я.

Перед входом в храм Зевса воздвиглась огромная клубящаяся колонна красного пламени, выбрасывающая в небеса столб черного дыма. Только один бог оформляет свой выход именно так.

Аид.

Держу пари, он и правда осматривал храм тогда именно для этого. Ну конечно, мне так повезло. В тот единственный раз в моей жизни, когда я решила подойти к этому месту, я наткнулась на него.

– Что он-то задумал? – бормочу я, игнорируя брошенный на меня вопросительный взгляд Буна.

– Приветствую, живущие смертные. – Голос Аида не гремит. Он течет. Желудок сводит от острого узнавания этого характерного, непостижимо текучего голоса.

– Как вы все знаете, недавно я потерял любимую – мою милую Персефону.

Я плотно зажмуриваюсь.

Персефона. Его мрачно и страстно любимая царица – Персефона.

Его мертвая царица.

Я вздрагиваю.

– В ее честь… я тоже выберу себе поборника, – объявляет он.

Твою мать. Аид не участвует в Тигле. Фактически он даже не входит в число главных олимпийцев. Здесь, в Верхнем мире, бродят слухи, что это потому, что он и так царь мира Нижнего и остальные в пантеоне не хотят давать ему еще больше власти, так что ему не позволено становиться еще и царем богов Олимпа.

Волна ропота от толпы вокруг храма становится достаточно громкой, чтобы ее было слышно в прямом эфире.

И смертный, которого он выберет. Быть избранным богом смерти… фу. Мне в целом плевать, чем боги заставляют заниматься тех, кого выбрали в поборники, – но этому конкретному смертному будет просто полный атас.

Аид дарит толпе ленивую улыбку:

– И мой выбор…

Внезапно густой черный дым закручивается у моих ног, наполняет помещение, и мгновенное ужасное понимание начинает прогрызать дыру у меня в животе. Я вскидываю голову, чтобы уставиться на Буна, который пялится на меня в ответ, и глаза его расширяются от ужаса.

– Лайра?

О боги.

– Да вы издеваетесь, чтоб…

Дым полностью скрывает меня, и перед глазами чернеет. Всего на секунду. Как будто я медленно моргнула, а когда зрение возвращается, то я уже не в логове и не смотрю на все это на крошечном экране.

Вместо этого я стою у входа в храм Зевса в рассеивающемся облаке черного дыма, пахнущего пламенем и серой, а рядом со мной стоит Аид.

Этот ублюдок вытащил меня сюда в самый неподходящий момент, посреди фразы, и мои губы завершают то, что я уже начала говорить:

– …меня.

Эти два слова падают в шокированную тишину, которая царит над храмом и всем Сан-Франциско. Возможно, над всем миром, мать его.

Аид улыбается мне хитро и крайне довольно, как будто я ничем не могла порадовать его больше, чем этими идиотски непристойными словами. Потом он берет меня за руку, поднимает ее и поворачивается к толпе.

– Лайра Керес!