Мое мертвое сердце

1

Я открыла глаза. Сердце колотилось о ребра, тело онемело, скованное страхом. Это было одно из тех пробуждений посреди ночи, когда во сне ты видишь нечто пугающее, чему не можешь найти объяснение. А проснувшись, несколько бесконечных мгновений не можешь понять, что кошмар был всего лишь сном.

Серость и мрак, будто из мира исчезли все краски. Так иногда бывает в предрассветные часы. С трудом я заставила себя повернуть голову – и едва не вскрикнула. Пересушенное горло просило воды, губы слиплись. На краткий миг я даже подумала, что они сшиты или склеены, но эта мысль как-то быстро потускнела на фоне увиденного. Пять каменных саркофагов у стен круглой башни, и я лежу на крышке одного из них.

Я схватилась непослушными заледеневшими пальцами за край – поверхность гроба оказалась до странности гладкой – и неуклюже сползла вниз. Сил хватило лишь на то, чтобы обхватить острые коленки руками и прижаться спиной к холодному камню. Сон ли это? Все кажется таким реальным и одновременно таким странным. Абсолютное безмолвие, в котором единственный источник шума – стук собственного сердца. Это определенно не то место, в котором я засыпала.

И вдруг…

Следующая мысль затмила своей значимостью все остальное: я ничего не помню. Это откровение нагрянуло неожиданно и произвело куда более ошеломляющий эффект, чем то странное окружение, в котором я каким-то образом оказалась.

Кто я? В памяти на месте воспоминаний о моей личности или хотя бы о чем-то до пробуждения я находила лишь тьму, будто моя жизнь началась в тот самый момент, когда я открыла глаза несколько минут назад. Будто меня и не существовало вовсе. Но ведь я знаю откуда-то, что засыпала не здесь. Где? Ничего, кроме мрака, густого, смолянистого мрака.

Шли минуты, а может и часы, пока я пыталась пробиться через толщу тьмы в надежде ухватиться хоть за одно крохотное воспоминаньице, хоть за одну прозрачную ниточку, чтобы та связала меня с моей личностью. Когда это начало причинять почти физическую боль, я прекратила попытки. Глаза наполнились слезами от безнадежности и страха, когда пришлось признаться себе: я никто. Никто и ничто.

Стараясь не давать волю собственной слабости, я смахнула влагу с ресниц и огляделась. Из круглого сегментированного окна в потолке изливался все тот же тусклый свет, превращающий все вокруг в бесцветные тени самих себя. Предрассветный сумрак, казалось, растянулся на часы в этом странном тихом месте. Время будто остановилось, навсегда запечатав склеп в одном моменте. Он тонул в безмолвии, начисто лишенный даже малейшего звука: ни криков птиц за окном, ни шороха паучьих лапок. Не было даже движения воздуха, которое создает ветер, проникая в помещение сквозь невидимые щели. Не было ничего, и только мое присутствие нарушало целостность и покой этого места.

Не знаю, сколько я так просидела в тишине, обнимая коленки. Мысли текли мимо меня, и ни одна не задерживалась. Я просто подмечала детали окружения, но не задумывалась о них. Все вокруг казалось новым, но казалось правильным. Пять одинаковых гладких саркофагов представляли собой не более чем часть склепа, равно как мраморные плиты пола или выпуклые барельефы стен. Для меня они ничего не значили, ведь я не знаю тех, чьи кости покоятся в них.

Может, по той причине, что мертвые не представляли для меня ничего конкретного, или же из-за особой атмосферы склепа, как бы законсервированного в моменте, я вдруг поняла, что все мои изначальные страхи не были связаны с самим этим местом. Меня озадачил лишь сам факт, что я оказалась не там, где, видимо, должна была оказаться. А понимание того, что это место является склепом и я сижу посреди костей, не принесло ничего, кроме легкого удивления.

Единственным, что до сих пор страшило меня, было полное отсутствие воспоминаний. Но и этот страх понемногу отступил. Его вытеснило невероятное умиротворение, навеянное безмолвием и покоем склепа. Здесь хотелось остаться. И пусть сейчас я чувствовала себя не принадлежащей этому месту, слишком подвижной, слишком шумной, слишком живой, но я верила, что, проведя здесь немного больше времени – в том смысле, в котором оно пока имеет значение для меня – смогла бы стать частью этого неподвижного серого мира.

Обрести покой.

Я больше не чувствовала холода. Он остался только в воспоминаниях, как мое первое ощущение после пробуждения, как отголосок сна, который я никак не могла вспомнить. Мраморные плиты пола под босыми ступнями воспринимались как нечто вроде подошвы туфель, которые сами по себе не теплые и не холодные. Эта мысль, как и многие другие, проплыла мимо, совершенно не вызвав никакого интереса. Я просто восприняла это как должное.

Когда мимолетные наблюдения закончились, пронеслись мимо меня, так и не всколыхнув в душе чувств, а в разуме воспоминаний, моему сознанию больше не за что было ухватиться, и оно потихоньку стало затухать. Веки потяжелели, мышцы расслабились. Я знала, что если погружусь в сон, то это навсегда. Что-то подсказывало, что это правильно. Сознание каким-то образом отделилось от воспоминаний и сейчас отчаянно желало вновь воссоединиться с ними. Погрузиться в забвение.

Какое умиротворение. Здесь мне самое место. Безымянное ничто без прошлого среди таких же безымянных останков.

Глаза уже готовы были закрыться навеки, как что-то в сером мире изменилось, что-то нарушило всеобщий покой. Я тут же сосредоточила свое внимание на этом новом.

Серый силуэт на фоне серого склепа. Он в силу своей бесцветности казался почти частью окружения. Почти, потому что от саркофагов и каменных плит его отличала крупица жизни, то, чего не было до этого в моем окружении.

Зато было во мне.

Это наблюдение не проплыло мимо, как прочие, оно захватило мое сознание, вытянуло его из глубин. Ошеломило.

На лице этого человека, видимо, отражалось мое собственное выражение. Передо мной предстал мужчина, довольно молодой, если судить только по внешности, но в его серых глазах будто бы отражалась многовековая усталость и, возможно, смирение. Он замер неподвижно, пытаясь осознать тот факт, что в его безмолвном царстве появилось нечто, чего здесь быть не должно.

– Что… – с его губ сорвался шепот, будто он боялся нарушить незыблемую тишину этого места, но потом нашел в себе силы и произнес чуть громче: – Что ты здесь делаешь?

Звук его голоса растекся в недвижимом пространстве, заставив мое сознание укрепиться в мире. Некоторое время мне понадобилось, чтобы привыкнуть к новому ощущению, и только когда смысл каждого слова был открыт заново, я решилась ответить. Но вместо слов из моей глотки вылетел шорох сухих осенних листьев, как будто я забыла, как пользоваться голосовыми связками. Спустя пару попыток у меня все же получилось хрипло прошептать:

– Я не знаю.

Он так же, как и я недавно, осмысливал ответ, или, скорее, то, что я вообще что-то сказала. Кинул неуверенный взгляд на саркофаг за моей спиной, приблизился и протянул мне руку. Его шаги не имели звука, а кожа почти сливалась с окружением. Это наблюдение, как и многие другие, промелькнуло, не вызвав никакого удивления.

– Идем. Здесь нельзя оставаться.

Я схватилась за его руку своей, точно такой же серой рукой. Пусть она была холодна подобно мрамору, но я чувствовала слабый огонек жизни, то, что выделяло нас обоих в этом сером безжизненном царстве. Я цеплялась за его руку, как будто только она могла вытащить меня из забытья. Теперь я отчаянно хотела остаться в этом мире, пусть даже никем, сущностью без прошлого.

Каждый следующий шаг укреплял меня, прочнее и прочнее соединял тело и сознание. В какой-то момент я сильнее сжала руку, держащую меня, потому что боялась: стоит мне выпустить ее, я снова потеряю себя и уже никогда не смогу вернуться.

2

Мы спускались по крутой винтовой лестнице без перил, и на каждом этаже было ровно то же, что и на предыдущем. Пять одинаковых саркофагов без каких-либо именных табличек, одинаковые абстрактные барельефы на стенах. И тишина, обволакивающая и мягкая, словно пуховое одеяло. Шума собственных шагов я тоже не слышала. Это наблюдение не удостоилось особого внимания, я просто знала: так и должно быть.

Я не отметила количество этажей, засмотревшись на свои босые ступни. Так странно было чувствовать именно само движение, размеренный монотонный шаг. Появилось схожее ощущение, как в тот момент, когда я впервые попробовала заговорить: будто я давно этого не делала, и мое тело вынуждено заново привыкать к совершенно обычным вещам. Может, так сильно на меня повлиял страшный сон, который я никак не могу вспомнить?

Мой спутник смотрел вперед, часто и немного даже поспешно поворачивая голову в мою сторону, будто все никак не мог привыкнуть или поверить в мое присутствие. Да, поверить, пожалуй, это точное определение. На его лице ясно было написано: "я не верю в то, что вижу".

Я же верила всему и без колебаний принимала любое новое наблюдение.

Когда, наконец, ощущение движения стало для меня привычным и я смогла направить внимание на что-то помимо ступней, поняла: мы вцепились друг в друга, вкладывая в этот жест одинаковый смысл. Ему, как и мне, казалось, что если он разожмет пальцы, ослабит хватку, то в следующий миг меня уже не будет. Мы держали друг друга, чтобы чужое присутствие не оказалось видением.

Ступени неожиданно кончились, и на круглой площадке в основании башни вместо пяти саркофагов было пять дверей. Все такое же серое, лишенное красок, и такое же безжизненное. Свет из единственного верхнего окна каким-то образом долетал до самого низа, так что освещение казалось одинаковым. Я взглянула наверх и только сейчас поняла, что это не особый сумеречный свет превращает все вокруг в серость. Серым все было на самом деле, и я, и мой безмолвный спутник. Стены, мраморный пол, деревянные створки дверей и даже тени – все это словно бы потеряло цвет, выцвело, но немного по-разному. И снова это наблюдение не удивило меня.

Мужчина мягко потянул меня к одной из одинаковых дверей. Видимо, я глядела на потолок слишком долго, а он по какой-то причине не хотел задерживаться снаружи. За дверью была небольшая аккуратная комнатка: кровать, письменный стол с несколькими книгами, единственный стул и… ничего больше. Напротив кровати всю стену расчертили неизвестные мне письмена. Краска, которой они были написаны, казалась такой темной посреди всей остальной серости, даже почти черной, что невольно притягивала взгляд. Такая яркая. Значит, написано что-то важное.

Насладившись вдоволь темными пятнами, я снова перевела взгляд на своего спутника. Он рассматривал меня с удивлением, и это выражение мне показалось невероятно забавным. Новое ощущение, которое тоже требовало осмысления. В ответ на какой-то неизвестный порыв мои губы сложились в улыбку.

Мы все еще держались друг за друга, и для меня это стало почти обыденностью. Мой спутник тоже коротко улыбнулся, смущенно опустил глаза и разжал пальцы. На миг я испугалась, что снова начну теряться, и крепче схватилась за холодное серое предплечье.

– Не переживай. Все хорошо.

Звук его голоса успокаивал почти так же, как успокаивала атмосфера склепа, но за него хотелось ухватиться, а не раствориться. Поэтому я медленно и осторожно разжала пальцы обеих рук, готовая в любой момент вцепиться в него снова. Сознание осталось на месте. Похоже, оно уже достаточно прочно приросло к телу, чтобы держаться в мире самостоятельно.

– Вот видишь, – сказал он в ответ на мою слабую улыбку. Указал на кровать: – Садись… пожалуйста.

Сам он опустился на стул напротив меня. Какое-то время мы молчали. Стало как будто немного темнее. Эта перемена заинтересовала меня, и я заново оглядела окружение, чтобы сравнить воспоминания.

– Ночь, – объяснил собеседник, заметив мой интерес. – Ночью мы не выходим наружу.

Под "мы" он, видимо, имел в виду нас с ним, которых стало двое с этого момента. Мысль требовала того, чтобы к ней привыкнуть, но вместо этого родился вопрос:

– Почему?

– Ночь – это их время, более тонкое. Ночью нельзя выходить за дверь. Это правило.

"Они" это, видимо, мертвые. Меня эта мысль не удивила, ведь я ничего не знаю об этом мире. Так что я приняла ее как данность. Он осторожно спросил:

– Как тебя зовут?

Я пожала плечами.

– Ничего не помню. А тебя?

– Я Хранитель.

– Странное имя.

– У Хранителя нет имени, только дело.

– Дело?

– Я ухаживаю за Склепом на Границе. – После небольшой заминки он указал на стену с письменами. – И еще Завет.

Невольно я снова засмотрелась на темные контуры символов, смысл которых мне не был понятен. Повисла пауза, и чем дольше она растягивалась, тем больше хотелось ее заполнить. В отсутствие звуков сильнее ощущалась безжизненность склепа. Хранитель тоже чувствовал что-то подобное.

– Прошу… прощения. Я давно ни с кем не разговаривал. Сотни лет. Хотя время здесь не поддается измерению.

– Давно, – прошептала я, впитывая стоящий за этим словом смысл. – А кто был тогда, до меня?

– Прежний Хранитель. Он обучил меня всему и… перешел. С тех пор я здесь один.

– Где мы?

– Это место называется Склеп на Границе. Здесь покоятся останки Избранных. Они все были выдающимися людьми. Находиться здесь – честь, дарованная самими Святейшими. Тысячи лет назад они сами возвели эту башню на границе мира живых и мира умерших.

Каждая фраза порождала новый вопрос, но я задала тот, что тревожил больше остальных:

– Как в таком случае здесь появилась я?

Хранитель надолго замолчал, приняв выражение задумчивой беспомощности. Его лицо выдало ответ прежде, чем он прозвучал.

– Для меня это загадка, – снова задумался и добавил уже решительно: – Но я уверен, что это произошло не просто так. В Склепе на Границе не может быть никаких случайностей.

Он в это верил, как ребенок верит каждой истине, сказанной взрослым. Я поверила тоже. Но оставалось еще столько неясностей.

– А зачем они здесь? – Я имела в виду, конечно, мертвецов, останки Избранных, как их назвал Хранитель.

– Это место, – начал он издалека, – в смысле пространство, что окружает Склеп, земля, на которой он стоит, все это называют Гранью. Место схождения одного мира с другим, одной энергии с другой. Однако Грань не принадлежит ни к миру живых, ни к миру умерших, потому и законы этих двух миров здесь не действуют. Так. Человек являет собой соединение души и тела. И когда он умирает, он теряет целостность: тело остается в одном мире, душа переходит в другой. Но если тело вдруг попадает в пространство Грани, у души есть возможность однажды вернуться. Ночью Грань почти переходит в мир умерших – Безвременье, а днем она чуть ближе к миру живых.

Его слова впервые заставили меня взглянуть на все увиденное здесь под новым углом. Бесцветности и безмолвности Склепа я ранее не придала особого значения и не задумалась над причинами, по которым здешний мир являл собой тусклый карандашный набросок. Но Хранитель сказал: граница мира живых и… Новая догадка заставила вздрогнуть, внутри все похолодело, к горлу подступил ком. Едва слышно я выдохнула:

– Так я что же, уме…

Глаза готовы были наполниться слезами, а сердце сжалось от горечи и страха, и все это приправлено доброй порцией растерянности.

– Нет-нет. Нет. – На лице Хранителя словно в зеркале отобразились те же эмоции, которые испытала я сама. Он даже привстал, но по велению какого-то внутреннего запрета остался на месте. Взгляд сделался беспомощным: для него подобные ситуации были в новинку. – Ты ведь чувствуешь это. Что отличает тебя от всего прочего. Нас отличает. – Хранитель положил руку на грудь, робко улыбнулся. – Сердце бьется. И оно наполнено жизнью.

Я машинально повторила его жест. Сердце действительно стучало в груди. Глупая, как можно было об этом забыть?

– Когда ты появилась, я просто почувствовал это. Искра жизни среди бесконечного безмолвия. А серая кожа – это влияние Безвременья. На Грани все теряет цвет.

Его мягкий бархатный голос окончательно развеял мои страхи. Все снова показалось правильным, вопросы второстепенными, а сомнения неважными. Важно было только слышать голос и ощущать, как пламя жизни разгорается внутри, делая нас такими похожими друг на друга и такими непохожими на мир.

– Каждый день с тех пор, как я здесь, похож один на другой. Может быть, один и тот же день повторяется сотни тысяч раз, и все, что я могу изменить, это пойти другим маршрутом или прочитать другую книгу. Склеп не меняется, и здесь ничего не происходит. Но появилась ты – и это величайшее событие, исключение из правил. Это определенно должно быть неспроста. Это послание? Знамение? – Он покачал головой. – Это настолько невероятно, что я до сих пор не могу поверить. Загадка, которую надо разгадать.

– А как здесь появился ты?

– Я… – Хранитель нахмурился, словно пытался достать со дна памяти те дни, о которых очень давно не вспоминал. – Можно сказать, почти как ты. В один момент я просто оказался здесь. Меня призвали Святейшие на смену прежнему Хранителю.

– Так может и я?..

– Нет, я бы знал. Да и не время еще искать мне замену, – он усмехнулся. – Прошло всего несколько сотен лет.

– А кем ты был раньше, до того, как тебя призвали?

Хранитель снова нахмурился и с какой-то печалью в голосе проговорил:

– Я ничего не помню. Вполне возможно, меня не существовало вовсе, – и поспешно добавил: – Но это не значит, что в твоем случае так же.

Эта новость поразила меня. Я даже и подумать не могла, что первый человек, которого я встречу в своей новой жизни, окажется настолько похож на меня. Теперь нас связывало не только наличие искры и сознания, но и пережитые эмоции, отсутствие воспоминаний о чем-либо, кроме Склепа на Границе. До боли несправедливой мне казалась судьба Хранителя, когда он сотни лет видит вокруг себя все то же, что я увидела сегодня. Он был пленником Склепа, как и те самые Избранные, что запечатаны в своих гробах.

Все же было что-то, что незримо отличало нас друг от друга. Это выражалось во взгляде, в речах и в мыслях. Это самосознание, цель. Хранитель точно знал, какой смысл несет его жизнь, у него было дело, ради которого он находился здесь. У меня же ничего этого не было. В нем я видела полноценного человека, себя ощущала лишь пустой оболочкой, тенью утонувшего во мгле существа.

– Появится ли когда-нибудь смысл в моей жизни? – тихо спросила я то ли у Хранителя, то ли у Склепа, то ли у самой себя. Вряд ли хоть кто-то знал ответ.

– Со временем ты поймешь, я уверен. Ты появилась здесь, значит, и ответ стоит искать здесь. Просто дай мне немного времени. И самой себе тоже.

Пожалуй, Хранитель был прав. Я связана с этим местом, хоть пока и не знаю как. Если и есть смысл во всем происходящем, рано или поздно он мне откроется. Остается только ждать и надеяться, что либо темная завеса сама спадет с моей памяти, либо Хранителю удастся что-то придумать.

Я опустила взгляд на руки, которые будто бы по своей воле мяли край платья, и только сейчас обратила внимание на свою одежду. Ночью в Склепе все казалось более темным, но это платье явно когда-то могло бы быть белым. Просторное как балахон, оно едва доставало до колен и совершенно не прикрывало руки. Больше похоже на ночнушку, чем на то, в чем можно показаться людям. Эта мысль как будто пришла из прошлой жизни, заставив меня смущенно поднять глаза на собеседника.

– У тебя случайно не найдется… ну, какой-нибудь одежды?

По его смущению, копирующему мое, несложно было предположить, что он тоже только что обратил внимание на мой странный наряд.

– Нет, я… У меня только это.

Хранитель указал на свой темный длинный плащ, чем-то схожий с рясой. Ткань плотно облегала точеную фигуру и крепкие руки и свободно расходилась книзу почти до самого пола. Хранитель потянулся к пуговице на вороте.

– Если хочешь, можешь надеть мою.

– Не стоит, – поспешно ответила я. В конце концов, мое платье тревожило меня не настолько, чтобы отбирать у Хранителя его одежду. – Я все равно не чувствую холода.

– Да, это тоже влияние Безвременья, – Хранитель застегнул пуговицы, которые успел расстегнуть, и сложил руки на коленях. Смущенно улыбнулся. – Как и отсутствие запахов или естественных процессов человеческого организма. Поэтому у меня нет другой одежды. Поэтому ты не чувствуешь голода.

Пока он не обратил на это внимание, я и не задумывалась о таких вещах или о том, что это странно или необычно. Да, ведь я ничего не знаю о мире, только иногда далекие отголоски ощущений выплывают наружу. Может быть, это хороший знак?

Пока мысли бродили в потемках памяти в попытках связать то, что я знаю сейчас, с тем, что знала когда-то, взгляд заскользил по комнате и остановился на лице собеседника. Выражение, с каким он глядел на меня в ответ, показалось невероятно трогательным. В нем можно было уловить и заботу, и тревогу, и смущение. В темных глазах больше не было той обреченности, что я заметила в первые минуты. Мое присутствие имело для него такую же важность, как и его общество для меня.

Чем больше я на него смотрела, тем больше деталей подмечала: острый нос и резко очерченные скулы, короткие темные волосы. А форма бровей придавала лицу постоянное выражение хмурой решительности. Хранитель был довольно симпатичным на мой взгляд, и это внезапное откровение несколько меня смутило.

Интересно, какой он меня видит? В бессознательном порыве я поднесла ладони к лицу, чтобы хоть как-то представить собственные черты, однако тут же все это показалось мне глупостью. У меня есть куда более важное дело, чем гадать о том, что думает обо мне незнакомец.

Внезапно и с каким-то трепетом я поняла, что эта мысль не моя собственная. Мои мысли по большей части были поверхностны, а эта яркой вспышкой отпечаталась в сознании, вырвалась из тьмы прежней жизни. Я замерла в надежде, что глубинный смысл, кроющийся за этой фразой, каким-то образом тоже откроется мне.

– Куда более важное…

– Что? – Хранитель подался вперед, с тревогой оглядывая меня.

– Что-то более важное, – повторила я громче, но смысла в словах не прибавилось. Сокрушенно покачала головой. – Мне кажется, я должна что-то сделать, но не помню, что именно. Мысль постоянно ускользает от меня. Это так… несправедливо.

– Если, – медленно и с осторожностью начал Хранитель, – ты смогла вспомнить это, значит, со временем вспомнишь и остальное. Я уверен.

Мы долго глядели друг на друга, пока в голове крутилась только одна мысль: что-то более важное, куда более важное дело. Это и есть намечающийся смысл моей жизни? Я должна сделать что-то, о чем совершенно не помню, в мире, который совершенно не знаю. Я, маленькая незначительная точка, всего лишь тень той, кем была раньше.

– Ты, наверно, очень устала сегодня? – заботливо предположил Хранитель, и я тут же поняла, что он был прав. – Поспи немного. Так ты восстановишь силы.

– А если я засну и…

– Ничего не случится. Я буду здесь и никуда не уйду до твоего пробуждения.

Почти отеческая забота в голосе и теплая улыбка убедили меня в безопасности этой затеи. К тому же я больше не чувствовала, что, стоит закрыть глаза, мое сознание растворится в пустоте. Поэтому откинулась на подушку и прикрыла тяжелые веки. Темнота схлестнулась перед моим внутренним взором, и на миг показалось, что все произошедшее – сон.

Я снова открыла глаза. Все было как прежде: серость вокруг и неподвижный темный силуэт напротив. Беспокойство улеглось, но снова погружаться в темноту не хотелось. Возникло ощущение, что я пробыла в ней слишком долго.

– Все хорошо. Я буду здесь, – повторил Хранитель. Он опустился на пол у изголовья кровати и сжал мою протянутую руку. Так я точно смогу вернуться, если вдруг во мраке зайду дальше необходимого. Его присутствие подарило, наконец, умиротворение моей терзаемой вопросами душе.

Я – никто, без мыслей и прошлого. Без имени. Но по крайней мере я не одна.