Мария Абкина

Люди всегда говорят плохо о том, кому они завидуют.

только то, что достается нам тяжело, после борьбы, становится дорого по-настоящему

Ты любишь всех, а любить всех - значит не любить никого. Тебе все одинаково безразличны. 

Дэвида вдруг поразила ужасная мысль, что каждый человек в этом мощном стремительном потоке жизни живёт своими собственными интересами, своей личной радостью, личным благополучием. Каждый думает только о себе, и жизнь других людей для него — лишь дополнительные аксессуары его собственного существования, не имеющие значения: важно лишь всё, что касается его самого. Жизнь других людей значила для каждого кое-что лишь постольку, поскольку от неё зависело его счастье, и каждый готов был принести в жертву счастье и жизнь других, готов был надувать, мошенничать, истреблять, уничтожать во имя своего личного блага, личных выгод, во имя себя самого.

Ты любишь всех, а любить всех – значит не любить никого. Тебе все одинаково безразличны.

У природы много способов убедить

человека в его смертности: непрерывное чередование приливов и отливов,

ярость бури, ужасы землетрясения, громовые раскаты небесной артиллерии. Но

всего сильнее, всего сокрушительнее - Белое Безмолвие в его

бесстрастности. Ничто не шелохнется, небо ярко, как отполированная медь,

малейший шепот кажется святотатством, и человек пугается собственного

голоса. Единственная частица живого, передвигающаяся по призрачной пустыне

мертвого мира, он страшится своей дерзости, остро сознавая, что он всего

лишь червь. Сами собой возникают странные мысли, тайна вселенной ищет

своего выражения. И на человека находит страх перед смертью, перед богом,

перед всем миром, а вместе со страхом - надежда на воскресение и жизнь и

тоска по бессмертию - тщетное стремление плененной материи; вот тогда-то

человек остается наедине с богом.

Он не знал, что такое смерть, но, как все жители Северной глуши, боялся её. Она была для него олицетворение самой страшной боли. В ней таилась самая сущность неизвестного, совокупность всех его ужасов. Это была последняя, непоправимая беда, которой он страшился, хоть и не мог представить ее себе до конца.