Цитаты из аудиокниги «Комната убийств», страница 2

Если ты боишься любви, ты жив лишь наполовину.

Рассматривая невыразительное лицо Холстеда, Дэлглиш вдруг вспомнил: как-то на обед в приходе один землевладелец, церковный староста, привел с собой мультимиллионера – а в те времена миллион еще кое-что значил. Тот тоже был большим, приветливым и простым в общении. Во время застольной беседы четырнадцатилетний Адам заметил в госте некоторую туповатость, и это сбило его с толку. Тогда-то он и понял, что способность делать большие деньги – это своего рода талант, весьма выгодный обладателю и, возможно, полезный окружающим. Однако ему не сопутствуют ни добродетели, ни мудрость, ни ум – лишь безупречное владение своим несущим процветание ремеслом. Дэлглиш отдавал себе отчет, что подводить под один стереотип всех очень богатых заманчиво, но опасно, и все же те в самом деле обладали некоторыми общими качествами – хотя бы в результате постоянной тренировки самоуверенности.

Тяжело, если кровный брат встает у вас на пути к желанной цели. Сводного брата простить еще тяжелее, а обдумывать необходимые меры против него, наверное, проще.

Богатые не приносят нам ненужные вещи. Вместо этого они посылают с ними свою прислугу в дорогие комиссионные магазины. Именно так богатые и остаются богатыми. Они знают цену тому, чем владеют.

Нет, он никогда не жил в приюте. Мальчик запущенный и все же не такой запущенный, каким бы он был, займись им соответствующие органы.

Перед поглощающей страстью рушится все: этические и юридические ограничения, привилегированное положение, образование, религиозные воззрения. Убийство способно удивить самого убийцу. Ей приходилось видеть на лицах и мужчин, и женщин замешательство: что они такое наделали!

Она всегда считала классовую войну уделом неудачников, слабаков и завистников — Кейт не из таких. Тогда почему же ее чувства столь сильны? У нее ушло немало лет и сил на то, чтобы прошлое осталось позади. Она, незаконнорожденная, никогда не узнает имени своего отца и смирилась с этим. Кейт жила в многоквартирном доме со своей вечно раздраженной бабкой, среди соответствующих запахов, шума и всеобщего чувства безнадеги. Но, сбежав к своей работе, вытащившей ее из этого квартала, не оставила ли она какую-то часть себя там, ту часть, которая заставляла ее сочувствовать бедным и обездоленным? Кейт сменила стиль жизни, друзей; сменила ценой невероятных усилий манеру говорить. Она вошла в средний класс. А теперь, когда перегородки рухнули, не оказалась ли она на стороне своих полузабытых соседей? Не эта ли миссис Фарадей, процветающая, образованная, либеральная — настоящий средний класс, — не она ли в конечном счете контролирует их жизнь? «Они ставят нам в вину нашу нелиберальность, которую им никогда не было нужды испытывать на себе! — думала Кейт. — Им не приходилось жить в муниципальной многоквартирной башне — с ее непотребным лифтом и непрекращающимся бессмысленным насилием. Они не посылают своих детей в школы, в которых классная комната — поле битвы и восемьдесят процентов детей не могут говорить по-английски. Если их детки ведут себя агрессивно, они посылают их к психиатру, а не в суд для несовершеннолетних. Если требуется немедленное вмешательство медиков, они всегда могут себе позволить частный визит. Чему ж тут удивляться? Конечно, эти гады могут себе позволить быть либеральными!»

Детективу, очерствевшему настолько, что он, видя боль и бессмысленность убийства, не испытывает ни жалости, ни гнева, следует поискать другую работу. Но злиться на подозреваемого — баловство, ведущее к опасным искажениям в суждениях.

Мало кто не обрадовался бы, встретив Конрада Акройда. Хорошее настроение, не покидающее его круглый год, интерес к мелочам, любовь к сплетням и, главное, бьющая в глаза независимость от прожитых лет — все это вселяло в людей надежду. Он выглядел так же, как и в их первую встречу, состоявшуюся не одно десятилетие назад. Представить Акройда тяжело заболевшим или переживающим личную трагедию было трудно, а уж известие о его смерти друзья и вовсе сочли бы нарушением естественного порядка вещей. Дэлглиш предполагал, что в этом и заключался секрет популярности Акройда: глядя на него, окружающие могли тешить себя иллюзиями и не ждать от судьбы подвоха.

— Я думаю, что музей — это торжество смерти. Жизни мертвых людей, сделанные ими предметы, вещи, которым они придавали значение, их одежда, дома, повседневные удобства, искусство.— Нет. Музей связан с жизнью. С отдельной жизнью, с тем, как ее прожили. С общей жизнью во все времена, жизнью мужчин и женщин, с созданными ими обществами. С длящейся жизнью вида Homo sapiens. Надо быть напрочь лишенным любопытства, чтобы не любить музеи.— Я люблю, — мягко ответила Талли. — Только я чувствую, что живу в прошлом. Не в собственном прошлом — там нет ничего захватывающего или необычного, — а в прошлом всех людей, обитавших в Лондоне до меня. Я никогда не гуляю там в одиночестве, и никто не может остаться там один.