Тхерагатха («тхера» на языке пали – старейшина, буддийский монах, который принял постриг более десяти лет назад, «гатха» – стих) входит в наиболее древний слой текстов Палийского канона (Tipitaka) – «Кхуддака-никаю». Гатхи представляют собой уникальный памятник древней буддийской литературы, авторство которого приписывается бхиккху – буддийским монахам, жившим в основном во времена самого Будды Сакьямуни. Тхерагатха содержит 264 стиха и 1 291 строфу, при этом стихи скомпонованы по размеру: от кратких к длинным, то есть начинаются с одной строфы, а заканчиваются стихотворением в семьдесят четыре строфы. Каждая гатха названа по имени того или иного бхиккху, однако не во всех стихотворениях названный бхиккху является её автором.

Идея перевода на русский язык этих старинных поэм возникла у меня довольно давно – интерес к раннему буддизму школы Тхеравады («учение старейшин») в России в последние годы всё больше возрастает. Я прошла двухлетний курс обучения пали и получила буддийское образование на острове Шри-Ланка, чтобы в том числе иметь возможность знакомить русскоязычных читателей с оригинальными переводами текстов из Палийского канона.

Гатхи впечатляют своей искренностью: их авторы рассказывают не только о блаженстве Ниббаны, но и о тех препятствиях, которые им встретились на пути. Читая о том, сколько пришлось пережить людям, стремившимся к высшей цели, можно отбросить популярную сейчас идею, что всем первым ученикам Будды освобождение давалось (в отличие от нас!) легко и быстро.

Смысл издания этой книги не только в знакомстве читателей с неким культурным пластом религии Древней Индии и даже не с поэтической эстетикой пали, а в том, чтобы современные люди, которые испытывают доверие к учению Будды, получили бы вдохновение к практике от самых выдающихся его учеников.

Палийское слово «тхера» применительно к авторам стихотворений не всегда относится именно к возрасту бхиккху: согласно буддийским правилам, тхерой является бхиккху с десятилетним стажем, в том числе и вполне молодой человек. Мало того, в Тхерагатхе есть примеры, когда арахантства (Пробуждения) достигали семилетние дети, причём сам факт их упоминания в качестве монахов говорит о том, что ряд стихотворений представляет собой древнейший пласт Типитаки, поскольку они были написаны ещё до введения запрета на полное пострижение в монахи до достижения двадцатилетнего возраста (правило из Винаи, кодекса монашеской дисциплины).

Говоря о дате создания стихотворений, английский профессор Уордер делает предположение, что нельзя приписывать создание Тхерагатхи только одному периоду: какие-то части её действительно очень древние и создавались во время жизни Будды или сразу после его смерти, а какие-то – в эпоху империи Маурьев (317–180 гг. до н. э.). Соответственно весь период составления текстов занял предположительно около трёхсот лет. Примечательно, что в Тхаг. 920–948 говорится о том, что наступила эпоха упадка и нравы современных монахов разительно отличаются от нравов монахов, которые жили при Будде. В Тхераваде считается консенсусом, что первый раскол в монашеской общине (Сангхе) произошёл спустя примерно пятьсот лет после смерти Будды, и он повлёк за собой разногласия и по поводу сути Учения, и по поводу правил поведения. Исходя из этого, можно предположить, что некоторые стихотворения Тхерагатхи были созданы даже позднее, чем принято считать. При этом большинство из авторов-бхиккху всё же жили при Будде; некоторые из них были его знаменитыми учениками – такие как Ананда Тхера и Сарипутта Тхера, а некоторые вообще упоминаются только в Тхерагатхе и нигде более. Читателей может сбивать с толку то, что в некоторых стихотворениях, очевидно, собраны истории, которые происходили в разное время с разными героями: гатха может включать элементы биографий нескольких монахов и их высказывания по тому или иному поводу, вроде бы не относящиеся изначально к данному стихотворению. Скорее всего, это свидетельствует о том, что они создавались в различных условиях и задачей составления гатхи не было описать какую-то одну, монолитную по стилю и содержанию историю (хотя такие тоже есть).

В большинстве гатх бхиккху говорит от первого лица и о себе, в некоторых других послание адресовано широкому кругу лиц или рассказывает о другом бхиккху. Сильно варьируется и стилистика: какие-то гатхи очень поэтичны и представляют ценность не только в плане смыслового содержания, но и в литературном отношении; другие написаны простым языком и не претендуют на поэтическую значимость. Многие строфы из Тхерагатхи можно найти в других сочинениях Типитаки. В стихотворениях много повторов, и из одного в другое «кочуют» целые абзацы. Я не нашла исчерпывающего объяснения этому явлению, но можно предположить, что путь к освобождению является «универсальным» и порождает схожие чувства и размышления у разных людей.

К каждому стихотворению существует комментарий, составленный учёным монахом Дхаммапалой, который написал комментарии к множеству произведений из «Кхуддака-никаи» и другим буддийским текстам. Труд носит название «Комментарии Дхаммапалы к Тхерагатхе, известные как „Обретение высшего смысла“». Предполагается, что Дхаммапала жил в VI в. н. э. и был последователем знаменитого комментатора Аччарии Буддагосы (последний не оставил комментариев к Тхерагатхе и Тхеригатхе).

Я не отношу себя к сторонникам идеи «только Типитака и никаких комментариев», однако после размышлений и переписки с одним из самых уважаемых монахов современности Бхиккху Бодхи, я решила не переводить комментарии Дхаммапалы, но лишь иногда пояснять ими непонятные без этих ремарок стихотворения. Бхиккху Бодхи считает, что если бы русский перевод был адресован профессиональным буддологам, то переводить комментарии было бы необходимым условием, однако широкий круг читателей в этом не нуждается. К. Р. Норман, западный переводчик Тхерагатхи, пишет, что нашёл не один и не два примера несоответствия комментариев содержанию стихов.

При переводе я старалась сохранить поэтическую форму, при этом не охотясь за рифмой в ущерб смыслу и содержанию. Сам язык пали изящен и красив, нередко содержит труднопереводимую игру слов, поэтому моя задача состояла в том, чтобы, с одной стороны, не потерять языковую эстетику, с другой – сохранить пусть не дословную, но всё же точность перевода.

Часть слов я оставляла непереведёнными, такие как Ниббана, бхиккху, арахант, джхана и прочие. Следует помнить, что в России пока не сложилась научная школа палийских переводов, поэтому каждый переводчик использует для тех или иных терминов собственные определения, что нередко может вызвать у читателей непонимание. Самые часто употребляемые термины я по тексту поясняю комментариями.

Некоторые из гатх были переведены на русский язык ещё в советское время Ю. М. Алихановой, кандидатом филологических наук, ведущим научным сотрудником Института восточных культур и античности РГГУ.

На английский язык первый полный перевод Тхерагатхи был сделан более века назад Каролиной Рис Дэвис, британской исследовательницей буддизма. Книга называлась «Псалмы братьев», что уже говорит об аллюзиях к христианству: с одной стороны, переводчик противопоставляет ему ранний буддизм, а с другой – активно использует многие из его терминов. После этого гатхи на английский язык переводились неоднократно, и помимо палийского оригинала я использовала две английские версии, а именно переводы К. Р. Нормана (1969) и Бхиккху Суджато (2014). Перевод Нормана считается наиболее дословным, он сам объясняет это тем, что намеренно отказался от стихотворной формы, потому что авторы-монахи не были поэтами. Перевод Бхиккху Суджато – самый новый из всех доступных (тоже в прозе). Именно доступность своего текста для широкой аудитории он сам выделил важнейшим пунктом, при этом отмечая, что Тхерагатха – наиболее трудная для него часть Типитаки.

Тематика Тхерагатхи

Основная и пронизывающая всю Тхерагатху тема – это поиск пути к освобождению из безначальной круговерти перерождений в различных мирах сансары, которая сравнивается с огненной ямой, с бездной терзаний; и достижение её противоположности – Ниббаны, имеющей свойства успокоения, угасания омрачений и прекращения цикла рождений и смертей. Путь этот состоит в культивировании трёх основ – добродетели (sīla), созерцания или сосредоточения (samādhi) и мудрости (paññā). Добродетель можно вкратце описать так: «Не делать другим ничего, что не желал бы самому себе», то есть развивать доброжелательность, сострадание и соблюдение того, что именуется «благим» в отношении самого себя и других живых существ.

Созерцание в широком смысле включает охрану так называемых дверей чувств (глаза, уха, носа, языка, тела и ума), развитие четырёх основ памятования^[1] (о теле, уме, объектах ума и чувствах) и, наконец, достижение всех четырёх джхан (поглощений ума в глубоком состоянии созерцания или сосредоточения).

Мудрость включает прямое постижение Четырёх благородных истин (о страдании, его причине, прекращении и пути, ведущем к прекращению) и трёх характеристик бытия – непостоянства (anicca), тягостности или страдания (dukkha) и безличности (anatta).

Благородные истины в Типитаке описаны таким образом (типичное описание):

Вот, монахи, Благородная истина о страдании: рождение есть страдание, старение есть страдание, болезнь есть страдание, смерть есть страдание; встреча с неприятным есть страдание, и разлучение с приятным есть страдание; не получать того, чего желаешь, есть страдание; вкратце – пять совокупностей, подверженных цеплянию, есть страдание.

А вот, монахи, Благородная истина о возникновении страдания: это та жажда, что ведёт к перерождению, сопровождающаяся упоением и вожделением, поиск упоения то тут, то там, а именно – жажда чувственных услад, жажда существования, жажда уничтожения.

А вот, монахи, Благородная истина о прекращении страдания: это отбрасывание без остатка, истребление и прекращение этой самой жажды, отказ, освобождение от неё, нецепляние.

А вот, монахи, Благородная истина о пути, ведущем к прекращению страдания, – это Благородный восьмеричный путь: Совершенное воззрение, Совершенное устремление, Совершенная речь, Совершенные деяния, Совершенные средства к существованию, Совершенное усилие, Совершенное памятование, Совершенное сосредоточение.

Ключевым моментом для освобождения является практика укрощения и развития собственного ума.

После достижения Ниббаны араханты с облегчением произносят одну и ту же фразу:

Завершено сансарное блужданье,
и нет рожденья больше для меня!

Тематику поэм Тхерагатхи я разделила (условно, конечно) на десять тем, которые повторяются у разных авторов.

1. Выражение восторга от достижения Ниббаны

В третьей части «Кхуддака-никаи» есть раздел под названием «Удана» (что с пали переводится как «восклицание»), авторство которого приписывается самому Будде. В «Удане» он выражает радость от того, что смог «пробиться» к полному и окончательному Пробуждению. Как и Будда, его ученики радуются освобождению от сансары.

В Тхаг. 16 бхиккху Беллаттхисиса говорит:

Скакун чистокровный с сияющей гривой
По полю гарцует легко, без надрыва;
И я днём и ночью легко практикую;
Я в счастье неплотском живу и ликую.

Здесь не содержится наставлений, но лишь констатируется факт, что все страдания оставлены позади и уже не возникнут вновь.

2. Вдохновление самого себя на практику Дхаммы

Нужно отметить, что не все авторы поэм были арахантами именно в момент написания стихотворения, но каждый из тех, кто ещё не реализовал Ниббану, искренне стремился к ней и испытывал грусть и неудовлетворённость из-за того, что вершина пока оставалась непокорённой. Хотя сама по себе грусть является неблагим качеством ума, в данном случае она служила стимулом и подвигала бхиккху к приложению усилий.

В одном из стихотворений (Тхаг. 1096–1050) бхиккху сначала сокрушается о том, что ему непросто даётся продвижение на пути: он оставил дом и семью, ушёл в отшельничество, но его ум, прежде очарованный перспективой Освобождения, внезапно стал тянуть его назад. Он вопрошает:

О, когда же, заслышав крики сказочного павлина,
Я проснусь в горной пещере,
Направив разум на Неумирающее?^[2]
Когда же, когда это будет?..

После выражения разочарования в своём уме бхиккху вознамеривается решительно усмирить его и не следовать его капризам и мимолётным устремлениям.

3. Личные истории – бхиккху рассказывают отрывки из своей биографии

Так, в Тхаг. 219–221 Аггикабхарадваджа Тхера делится, что прежде он был брахманом по касте и выполнял различные практики, связанные с поклонением огню и самоистязанием. Когда же он познакомился с Дхаммой, он стал «истинным брахманом», то есть тем, кто освободился от всего зла.

В Тхаг. 283–286 бхиккху Джамбука описывает похожую историю: он следовал суровым аскетическим практикам (ел навоз, вырывал волосы на теле) в надежде обрести Ниббану, но этим лишь мучил себя. Известно, что до своего Пробуждения бодхисатта (будущий Будда) Сиддхартха тоже два года истязал своё тело, пока не остановился на Срединном пути.

В Тхерагатхе мы находим истории сына Будды – Рахулы Тхеры (Тхаг. 295–298), серийного убийцы Ангулималы Тхеры, ставшего арахантом (Тхаг. 866–891), великого отшельника Махакассапы (Тхаг. 1055–1094) и других известных учеников Будды.

Многие бхиккху из книги далеко не так известны, как первые ученики Будды, но их истории не становятся от этого менее интересными.

Так, в Тхаг. 557–566 Чулапантхака Тхера рассказывает о своей нелёгкой судьбе: его презирали даже после его посвящения в монашество, а родной брат выгнал из монастыря, потому что он оказался не способен запомнить ни одной строчки из Дхаммы за четыре месяца после своего пострига. Комментарий говорит, что это было следствием плохой каммы (когда-то во времена другого Будды Чулапантхака посмеялся над нерадивым бхиккху, пытавшимся выучить отрывок наизусть). Тем не менее покидать монастырь расстроенный и разочарованный в своих силах бхиккху не хотел и на свою удачу встретил Будду, который вернул его обратно и при помощи искусно выбранного образа в медитации помог ему освободиться. В итоге Чулапантхака не только стал арахантом, но и обрёл различные способности, которые я в книге называю «чудесными» (умение читать умы других людей, вспоминать прошлые жизни, левитировать и т. д.).

Эта и другие биографические истории из Тхерагатхи являют собой образец смелости в самой сложной борьбе – с самим собою – и преодоления всех преград на пути к Ниббане.

4. Выражение почтения трём драгоценностям – Будде как учителю, Дхамме как учению и Сангхе как общине

Три драгоценности (tiratana) и принятие прибежища в них знаменуют готовность ученика следовать Благородному пути, а после его завершения становятся символом победы над сансарой.

Одна из самых известных сутт Канона на эту тему, «Ратана-сутта», говорит: «Под тёплыми лучами зацвели деревья, высоко к небу устремили они свои верхушки, все в цвету: так и учение Будды, ведущее к спокойствию Ниббаны, устремлено к высшему благу. Верное сокровище обрели мы в Будде; истиной, им возвещённою, воцарится блаженство!».

В Тхерагатхе мотив восхищения Тремя драгоценностями звучит очень часто, потому что только освобождённый от всех страданий человек способен оценить, насколько ценно и значимо было то, что сделал для него Будда, открыв Дхамму.

В Тхаг. 47 бхиккху Уджая Тхера восклицает:

Почтение тебе, о Пробуждённый!
Ты полностью избавлен от цепей;
И я живу в твоей обители свободной,
И нет во мне земных страстей.

В Тхаг. 94 другой бхиккху вторит ему:

Хвала тебе, о Бхагаван,
Сын Сакьев славный;
Ты учишь высшему, ты высшее несёшь,
Изречена прекрасно твоя Дхамма!

Многие бхиккху называют себя «сынами Будды», его сородичами, брахманами, «рождёнными из уст Благословенного» (аллюзия к известной метафоре о том, что брахманы, в отличие от представителей других каст, рождаются из уст Брахмы).

В Тхаг. 818–841 описан диалог брахмана Селы с Буддой, где первый сначала предлагает ему стать мирским монархом, но в ходе беседы проникается верой и вместе с ещё несколькими сотнями мужчин становится монахом. Очевидно, им всем за очень короткое время (за одну неделю) удалось реализовать благородные плоды, после чего они обратились к Будде с такими словами:

Наставник Пробуждённый, победитель Мары,
Ты вырвал корень омрачений всех;
И, перебравшись на Тот берег,
Теперь другим ты помогаешь.

5. Наставления другим монахам и мирянам

В Тхерагатхе довольно силён дидактический посыл: авторы стихов дают другим людям советы по тренировке ума и взывают к их усердию, побуждая стремиться к преодолению всех препятствий. Порой эти наставления могут выглядеть скучновато, но, если вспомнить о том, от кого они исходят, следует отнестись к ним внимательно. В основном опытные монахи советуют другим развивать нравственность, помнить о скоротечности жизни и необходимости использовать оставшееся время с пользой, об опасности чувственных наслаждений, об ужасах рождения в низших мирах, о необходимости почитать учителей и следовать их наставлениям, медитировать, правильно выбирать себе друзей.

Так, в Тхаг. 147–148 говорится о важности дружбы с хорошими людьми, без которой «потонешь в лености, пусть даже сам и добродетелен». В Тхаг. 494–501 автор советует не рваться к богатству и славе, но памятовать о непостоянстве и смерти, развивая неустанное усилие. Похожее наставление мы находим в Тхаг. 153–154:

Таится в обретениях великая опасность,
Пусть их страшится он;
Пусть он довольствуется малым,
Живя в скитаниях, в ясном памятовании.

Призывы к развитию умеренности, мягкости, дружелюбия звучат во всей поэме:

Пусть других он не судит, не гонит,
Против них не возводит навет;
Голос свой против тех,
Кто брега иного достиг, не возвысит;
Пусть себя сам он не восхваляет,
Будет мягок в речах и тих.
(Тхаг. 209–219)

6. Восхищение природой, жизнью отшельника

Воплощение раннего буддийского идеала – это бхиккху, который всегда доволен, спокоен и умиротворён, несмотря ни на какие внешние обстоятельства (холод, жару, насекомых, диких зверей, недостаток пищи и т. д.). Это человек, достигший совершенства в обуздании самого себя и неподвластный восьми мирским заботам (обретение и утрата, слава и дурная репутация, похвала и порицание, удовольствие и боль).

Блаженен ум того, кто достигает джханы,
И жизнь в уединенье для него не в тягость;
Блаженен ум познавшего ученье Бхагавана,
Коснувшегося высшего, что ясно и чисто.
(Тхаг. 211–212)

Бхиккху с упоением описывают красоту окружающей природы – великолепие горных вершин и рек, безмятежность просторов, что противоречит распространённому мнению о том, будто арахант становится равнодушен ко всему и теряет способность воспринимать красоту мира.

«Да и как не восхититься яблоневыми деревьями, что растут у реки, подле моей пещеры?» – вопрошает бхиккху в Тхаг. 307–310.

Красноречивое описание счастья жизни араханта содержится в Тхаг. 842–865, где Бхаддия Тхера рассказывает о своём оставлении всего мирского и теперь ликует, одетый в обноски и питающийся остатками пищи.

7. Борьба с искушениями Мары

Мара в буддизме означает пять совокупностей цепляния (pañcupādānakhandha), которые схематично описывают условное живое существо: форму, или тело (rūpa), сознание (viññāṇa), восприятие или распознавание (saññā), чувство (vedanā) и волевые конструкции (saṅkhāra).

Однако Мара – это ещё и могущественный дэва, или божество, который удерживает существ в зоне своего влияния и пытается помешать им освободиться. Можно сказать, что Мара является олицетворением трёх корней неблагого – жажды, злобы и неведения (lobha, dosa, moha), которые удерживают людей в сансаре, а также смерти как таковой.

В Тхаг. 355–359 бхиккху грозит своему собственному уму:

Я крепко свяжу тебя, ум,
Привяжу, как слона к воротному столбу;
Не буду тебя отпускать я
Злу и страстям навстречу.

Пронзительную историю о противостоянии Маре рассказывает нам бхиккху Саппадаса (Тхаг. 405–410), который, несмотря на двадцать пять лет жизни в монашестве, не смог обрести ни покой ума, ни отрешение от жажды. Он пришёл к выводу, что такая жизнь ему хуже смерти, и решил покончить с собой, однако в самый трагический момент смог достичь Ниббаны.

8. Необходимость развития доброжелательности и сострадания к живым существам

Буддийский путь немыслим без культивирования доброго отношения к другим – это полный отказ от причинения вреда, а также практика так называемых Четырёх безмерных, или Брахма-вихар (обителей Брахмы), – доброжелательности, сострадания, равностности (беспристрастности) и радости за других (сорадования) (metta, karuna, upekkha, mudita).

В Тхерагатхе многократно подчёркивается, что очищенный, безмятежный ум араханта не способен омрачиться даже тенью злости или гнева.

В Тхаг. 33 Сопака советует смотреть на всех существ с любовью, подобно матери, желающей добра своему ребёнку (сравните с тем, что говорит Будда в знаменитой сутте «Доброжелательность» (СнП 1:8) о матери, готовой отдать жизнь за своего единственного сына):

Как мать добра своей кровинушке желает,
Своему сыну,
Своему единственному сыну, —
Так каждый пусть на всех существ взирает.

В Тхерагатхе можно легко увидеть, что благожелательность распространялась не только на людей, но и на животных и других существ. Например, в Тхаг. 597–607 Санкичча говорит о том, что проводит дни по соседству с дикими зверями, способными вызвать страх и желание от них избавиться, однако у него не возникает даже мысли о причинении им вреда.

Ананда Тхера, один из великих учеников Будды и верный его помощник, заявляет (Тхаг. 1018–1054), что с тех пор, как он встретился с Дхаммой четверть века назад, в его уме не возникало ни капли злости.

9. Непривлекательность тела и его обманчивая природа

Привязанность к своему телу и к телам других (конечно, речь прежде всего о противоположном поле) – одна из серьёзных помех на пути к Освобождению. Неблагое внимание к красоте оказывается преградой для развития сосредоточения и мудрости, поэтому в гатхах часто говорится о необходимости культивации бесстрастия к телу.

Прежде всего бхиккху должен осознать, что телесная привлекательность – лишь иллюзия, не имеющая никакого основания, потому что по своей природе тело нечисто и непривлекательно.

Нечистое, в болезнях всё, гнилое,
Со всех сторон оно сочится нечистотами;
Любимая глупцов утеха.
(Тхаг. 393–395)

Видеть непривлекательное как красивое – это одно из искажений восприятия, возникающее из-за жажды чувственных удовольствий. В произведении нередко делается акцент на то, что в действительности тело не только лишено красоты, но ещё и пустотно и иллюзорно.

Так, бхиккху Раттхапала в Тхаг. 769–793 приводит живописные сравнения:

Взгляни на эту вычурную куклу —
Нечистое собрание частей,
Что двигаются суматохой мыслей,
Ни в чём не находя опоры твёрдой.
Взгляни на эту вычурную куклу,
Каменьями увешанную и серьгами;
Скелет, что в кожу был обёрнут,
Красив лишь одеянием на нём.

10. Размышления о непостоянстве и бренности жизни

«Сквозным» мотивом через всю Тхерагатху звучит глубокое разочарование в обычной жизни и желание выйти за её пределы.

Сам молодой царевич Готама, осознав неизбежность увядания и смерти, а стало быть, и разлуки со всем, что дорого и любимо, оставил семью и богатый дом ради поисков того, что не подлежит разрушению. Ему вторят и его последователи (Тхаг. 145–146):

Скоротечна юдоль земная,
Век у смертных похож на родник,
Что, журча, так легко высыхает.

Повторяя идею изменчивости и хрупкости любого существования, Сивака (Тхаг. 183–184) восклицает:

Увы, непостоянны все жилища!
Искал я долго их творца.
Так горестно рождаться вновь и вновь.

Страдание (dukkha) становится пусковым механизмом для начала так называемого благородного поиска (ariyapariyesana), когда человек, сам подверженный старению, болезням и смерти, отказывается искать то, что имеет такую же природу, но направляет себя на искание имеющего противоположные свойства (не-старения, не-болезни, не-смерти).

Только Ниббана отвечает этим критериям.

Евгения Евмененко

2021

1. «Памятование» – это перевод палийского слова sati, которое этимологически происходит от глагола sarati, означающего «помнить». Памятование в буддийском контексте – это способность ума сочетать внимательность в каждом моменте с осознанием того, присутствуют в уме омрачения (в основном влечение и отторжение) или нет. Обычно sati переводят как «осознанность», но в свете огромного количества материалов и спекуляций на эту тему в последнее время мне не представляется правильным использовать этот вариант перевода.

2. В языке пали одним из эпитетов Ниббаны является слово amatam, которое обычно переводят на английский язык как deathless, undying, то есть «бессмертный, не смертный». Я предпочитаю слово «неумирающее», потому что в русском языке бессмертие всё-таки больше ассоциируется с вечной загробной жизнью, неким «царствием небесным», в то время как в Ниббане никто не умирает лишь потому, что там никто не рождается.