Как казак пить бросил

Предисловие

Есть много казацких историй, которые, когда внимание обращается на них, так и просятся к изложению на бумагу. Казацкое прошлое Украины-Руси, что ни говори, кладезь многочисленных событий, в которых лучшие представители казачества проявили сполна всю ширь своей натуры, всю полноту хары (силы) и воли, качеств и свойств, присущих казакам. Одной из таких историй и есть повесть казацкого батьки Василя Галайды о славном казаке Омельяне Верниге, которую он написал вместе с Вернигой, оставив письмена для потомков в информационном поле Земли.

Казаки-характерники, а и Василь, и Омельян относились именно к этой группе казаков, которые еще владели кое-какими знаниями и умениями, продолжая традиции, идущие еще от ариев, позаботились о том, чтобы их не такие и далекие потомки хотя бы отчасти прикоснулись к эпохе казацких войн под руководством Богдана Хмельницкого. При этом всем то суровое время – лишь фон, на котором во всей своей красе и силе раскрываются казацкие характеры, а линии жизни казаков, причудливо переплетаясь между собой, с врагами и друзьями, рождают невообразимый по красоте узор, называемый жизнью. Жизнь на острие сабли – отличительная черта упрямого казацкого характера.

После поражения под Берестечком казацкий спецназ, лучшие казацкие воины, прикрывавшие отход основных сил, полегли в бою. Выжили единицы. Один из них, Омельян Вернига, чудом восстановившись после ранения, получил новую жизнь. И жизнь эта, когда твои побратимы спят в сырой земле, не радовала казака. И как тут не заглядывать в чарку, когда ушли лучшие, а сил воевать не осталось? Без помощи со стороны, чтобы окончательно не сломиться и не опуститься казаку не обойтись, и она неожиданно к нему приходит.

Омельян Вернига после ранения в тридцать пять лет отроду только лишь начинает путь к самому себе – сильному, решительному, умелому и действующему по обстоятельствам казаку, за которым, как за лидером, идут многие товарищи. Способности, которые у него открываются, позволяют Омельяну несколько по-новому посмотреть на себя, на возможность помочь семьям погибших казаков, в целом на происходящее в Украине. Мир, который виделся Верниге в черно-белом свете, после испытаний и жизненных коллизий наполняется сотнями полутонов и оттенков.

Крутится колесо жизни, вьется в пространстве и времени нить казацкой судьбы, сменяются времена года, крепнет хара, острее становится взор, тверже рука казака, чтобы явить самого себя в действиях на огромных территориях от Сечи и Конотопа до Карпат. И с каждым годом падает в копилку казацкого опыта слеза в виде граненого изумруда.

Казацкая жизнь – как узор на ладони, испещрена событиями и испытаниями. Она только лишь являет себя в новых вызовах, которые, как темные тучи, застилают небосвод, окружая казака и его путь мороком. Всплеск силы, ума, разума и сознания, сопровождаемые волей, и тьма рассеивается, а солнце вновь являет себя на небосводе.

Пришло время авторам привести историю Омельяна Верниги и частично самого Василя Галайды, друга и в какой-то мере учителя Омельяна, помогшего ему не уйти преждевременно из жизни.

Что есть жизнь? Только лишь промежуток между рождением и смертью. Сознание каждого из нас сковано рамками жизни, но лишь до определенного момента, пока кто-то из казацких батек или ты сам не откроешь врата в другой мир. Его реалии порой гораздо значимее, чем видимый мир, в котором ты проживаешь.

Есть путь, по которому из жизни в жизнь идет личность. Я, казак Омельян Вернига, смог им пройти так, как видел и понимал. Я видел многое, прозрел так, что мне стали известны прошлые воплощения моего духа на Земле в самых разных странах. Я говорил с ними.

Моя проблема в том, что мне не с кем, кроме единиц, поделиться откровениями, которым я был свидетелем. Только казацкие батьки, одним из которых есть Василь Галайда, еще слышат и понимают меня. Ему я рассказал историю своей жизни. Надеюсь, он перескажет ее потомкам, а я ему в этом помогу…

Омельян Вернига, казак-характерник

Голоса из прошлого

Случилась эта, даже по казацким меркам удивительная история, совсем недавно, уже после того, как прошел победный марш казачества с Сечи на Львов, после казацких побед под Желтыми Водами, под Корсунем и Пилявцями. Поражение под Берестечком положило начало спада в казацкой войне. Все время воевать можно, но тогда, когда у тебя есть силы и надежный тыл. Когда же победы сменяются поражением и неустроенностью, сдают, казалось, самые крепкие и мужественные люди. У каждого это случается по-разному. Одни начинают выходить из себя, срываться и совершать необдуманные поступки, другие ищут успокоение на дне кружки. Льется горилка, пьют казаки, утирая губы длинным усом, вспоминая погибших побратимов. Правильно говорят, что казаков губит не война, а то, что приходит после нее.

Не в силах справиться с разочарованием и опустошением казак Вернига, которого еще Вернигорой кликали, искал успокоение в горилке. Само собой, что на донышке его быть не могло. Только еще больше раны давали о себе знать, когда хмель выходил, и казак трезво смотрел на мир. Омельян, так звали казака, потерял в бою товарищей. Так вышло, что, когда Богдан попал в плен, а войско под Берестечком вынужденно было обороняться, Вернига, будучи сечевиком, прикрывал отход по гати основных казацких сил. Сказать, что тогда было пекло, значит, ничего не сказать. Шансов у Омельяна выжить не было, но его раненого вытащили из боя казаки. Побратимы полегли в бою – Вернига выжил. Случившееся с ним, как он считал, было несправедливым.

Тогда, прикрывая отход, полегло почти четыре сотни лучших казацких воинов, погиб, но дал отойти основным войскам, казацкий спецназ, рыцари без страха и упрека. Что сказать, когда гибнут лучшие? Те, кто выживают, считают, что лучше бы они остались с побратимами. Не исключением был и Омельян. Семьи у него не было. Отроду казаку было тридцать пять лет. Расцвет силы и молодости только еще начинался.

Что тогда было в Украине, можно назвать только одной лишь фразой – кровавая страда. Казацкая война, достигнув апогея, пошла на спад. Минули победы, вместо них постепенно начали приходить усталость и разочарование. Зверела шляхта, опустошались местечка, кровь и бессмысленная жестокость все больше входили в моду и становились нормой поведения.

И куда идти казаку, когда дома нет, а сражаться так, чтобы не пасть в первом бою, нет сил? Прежде всего, необходимо осмыслить, что же произошло и продолжает происходить с тобой. Омельян немного оправился от ран, но события сечи, в которой он выжил, постоянно были с ним, не отпускали. И днем, и ночью видел он время от времени окровавленные лица людей, слышал крики и скрежет оружия, выстрелы и разрывы. Что с этим делать, он не знал. Как-то сам незаметно для себя начал заглядывать в кружку. Шинки, благо, везде были. Наливали – не стеснялись, только плати. Когда выпивал Вернига, ему поначалу казалось, что легче становится. Веселость появлялась, прочь заботы уходили.

После веселья еще большая тяжесть наваливалась на казака, да так, что и жить не хотелось. Был Вернига не простым казаком, а почти что характерником. Многое знал и умел, гопак лучше, чем кто-либо другой танцевал. Учил его батька Семен Куличук, которого на Сечи и возле нее кликали еще Пиддубным. Кличка эта привязалась к батьке потому, что дубы любил и с некоторого времени жил на Хортице в хижине, наблюдая за дубами. Там под дубами его найти можно было, а в балках рядом он казаков самым разным премудростям учил. Считал Семен, что в дубах вся сила, что только здесь, в тиши под их сенью, можно прийти к пониманию жизни и своего места в ней. Вернига был одним из лучших учеников батьки, которому он показал больше, чем остальным.

Может, и не случилось бы ничего с Вернигой, если бы батька был жив, но пока Вернига непрестанно воевал, ушел из жизни Семен Куличук. Вместо него на Хортице также наблюдать за дубами остался помощник – Серез Балуйда. Вскоре и он так «прирос» к здешним местам, что звать его стали не иначе – как Дубко. К нему-то и пришел Вернига, вернувшись на Сечь. Встретились, хлопцев помянули. Для такого дела горилка всегда найдется. Только смотрит Серез, а Вернига кружку за кружкой наворачивает, не останавливаясь. Серез тогда попытался остановить Вернигу, но не остановился казак. Не послушал Вернига Сереза, еще и нагрубил ему, сказал, что пока он тут отсиживается, хлопцы погибают. Серезу тогда было всего-то пятьдесят восемь лет. Для характерника, у которого хара (сила) есть – только лишь время расцвета и возможность беспристрастно посмотреть на мир, увидев в нем себя и свое назначение.

Мог Серез Дубко сделать так, что у Верниги бы после одной кружки горилки она бы больше внутрь не полезла, но поостерегся. К тому же не понравились ему упреки казака. Серез предложил Верниге помочь, но тот наотрез отказался. Тогда Серез сказал, чтобы, как только ему совсем плохо станет, он к нему шел. Иного пути для Верниги Серез тогда не видел, да его и не было.

«Шатать» казака стало, начал на людей, когда неистовство находило, чуть ли не с саблей бросаться. А хару Вернига имел немалую. Когда буйство находило, творил, сам не знал как, вещи, которым даже характерники дивились. Да только недолго так было. И года не прошло, как хара вся вышла у Верниги. Недавно многое умел, а тут – как рукой сняло, как корова языком слизала. Что раньше получалось – теперь не выходило, как ни старайся.

Кто же с тобой хочет иметь дело, когда ты сам себя не понимаешь, когда позволяешь находить приступам и состояниям, которые поглощают тебя и твое сознание? Никто. Был Вернига даже сотником, да куренной атаман прямо ему сказал: «Твои прежние заслуги уважаю, но на Сечи, когда война – не пьют. Сам знаешь, что за нарушение порядков бывает». В общем, вынужден был Вернига до того времени, пока за голову не возьмется, быть вне войска. Тоска его взяла. Подался он из Сечи куда глаза глядят. Мужчина был видный, все умел делать, да только пил… Мог заработать, да все спускал в шинках. Его уже знали все шинкари в местечках. Наливали в долг. Пил Вернига, чем дальше дело шло, тем все нещаднее. Пил и не пьянел, только злее становился. Тогда с ним никто связываться не хотел.

Казак казаком, а буйства селяне не терпели. Несколько раз, вдесятером напав на сечевика, побили его, да так, что Вернига на второй раз еле сам поднялся. Оно через побои, может, и лучше доходит, но зачем казака калечить? Вернига в какой-то момент хотел уйти из жизни, вытворив что-то такое из ряда вон выходящее, но сдержался.

Что еще стало происходить с казаком, так это после похмелья стал он видеть то, что для других скрыто было. Видел Вернига и тонкие оболочки, и дух, и души, и прошлое, сущностей разных, чертей, нечистую силу, даже смерть с косой. Дважды она к нему приходила, а казак, смеясь, предлагал ей себя взять, да только смерть, повертев головой, махала косой в другом месте и уходила без него. Вот тут-то и закралось у Верниги подозрение, что кто-то или что-то нарочно делает так, чтобы он жил. Значит, сделал вывод Вернига, кто-то о нем заботится, но зачем кому-то это делать, казак не знал.

С некоторого времени стал казак замечать, что, когда он идет или работает, за ним в двух десятках шагах сгущается сумрак. Этот сумрак приобретал все более четкий силуэт мужчины. От незнакомца во все стороны исходили темные клубки энергий. Казак, когда присмотрелся, то с удивлением увидел в них чертушек. Рогатые как бы наблюдали за ним, а самые «отважные» в виде вихрей энергий и вовсе близко подбирались, скалились, рожицы строили. Да только не боялся казак чертей. Пообещал им, как только доберется до них, бока намять. Да не тут-то было.

Несколько раз вначале палкой, а потом оглоблей, а потом и саблей казак пытался надоедливых соседей, неизвестно откуда взявшихся, разогнать, но у него ничего не выходило. Простить им оскала и насмешек Вернига не мог и не хотел. Кулаком грозил, а выходило, что мещанам и казацкому люду угрожал. Они-то ведь не видели тонкого плана и этих сущностей, и существ тоже. Окружающим казалось, что это им Вернига грозит. Что касается его действий, то, когда ты оглоблей по сторонам машешь, угрожая забить до смерти, тут даже смельчак испугается, а вид у казака был такой, что ему поневоле поверишь…

Кто знает, чем бы дело закончилось, если бы не однажды, когда казак протрезвел, и долгое время не пил, пытаясь разобраться с собой, уселся он отдыхать в тенечке под деревьями. Конец лета тогда был. Послеполуденная жара уже спала. Наступал вечер. Самое время куда-то к речке сходить, а Днепр-Славута тек недалеко, да лень не то, чтобы идти, даже подняться. Разморило казака от жары и от состояния, когда явь путается со сном. То дремлешь, приложившись щекой к суме, то поднимаешься и осматриваешься, а еще воды хлебнешь, что в баклажке. Тут и не разберешь, где стон, а где звон.

Было тогда для Верниги то хорошо, что сущности рогатые и чертяки разные куда-то подевались. Не видел их с некоторого времени Вернига. Даже их хозяин, черт рогатый, как его прозвал Вернига, и тот куда-то делся. Казаку совсем стало хорошо. Вначале сидел, а потом лежал, да на солнце в теньке щурился. Спешить куда-либо ему не надо было. А тут голос, вначале тихий, как будто издалека, а потом все отчетливее зазвучал, призывая откликнуться.

Вернига – казак смелый и отважный был. Смерти в глаза не раз и не два смотрел, да так, что устал. С восемнадцати лет казаком был, в походах участвовал, даже у батьки не доучился. Все в промежутках между войнами науку наверстывал. Оно и так можно, да только не выходит, как ни старайся, все от начала и до конца освоить. Надобно, никуда не торопясь и обстоятельно, дело делать. А для такой жизни, как считал Вернига, он был не предназначен. Гулять, чего скрывать, любил казак, да знал меру. Вот только после смерти побратимов сорвался, сам не свой стал. Все не мог себе и всем простить, что ушли лучшие. Обидно ему было, что те, которые и вашим, и нашим прислуживают, живут и здравствуют. И неплохо живут себе, а достойные казарлюги, так и не пожив на свете, ушли из жизни.

Казак бы и сам за ними пошел, да с некоторого времени стал видеть, что оболочки и энергии погибших все еще ходят по белу свету, только не видят их люди. Один только Вернига их и замечает. А нет ничего хуже, как считал казак, чем находиться между жизнью и смертью, когда физическое тело гниет в земле сырой, а сознание, ум, разум, тонкие оболочки здравствуют. Ходят по земле, распадаются постепенно, а их энергии служат пищей для разных рогатых сущностей, которые с охотой их переваривают. Вот, что в последнее время на самом деле донимало казака больше, чем что-либо другое.

В голове у казака созревало решение, но ему нужен был совет, и он самым неожиданным образом прозвучал, да так, что сам казак не ожидал. Повидал Вернига в жизни многое, но, оказывается, далеко не все. Он-то думал, что кто-то из людей его кличет, а нет. Встал казак, осмотрелся, даже из лесочка, где сидел, вышел, чтобы посмотреть, нет ли кого – так тишина. Ни души.

Обратно Вернига вернулся, улегся на разложенный кунтуш и снова решил подремать, да не тут-то было. Голос-призыв явно обращен был к нему. И как тут поспишь? Отвечать надобно. Вернига вообще-то казак миролюбивый раньше был, но на такое отношение к себе отреагировал с недовольством, мол, не мешайте отдыхать. И чего тебе, неизвестное лицо, вообще надобно. Я вон вышел, огляделся, никого. А ты все надоедаешь, никак умолкнуть не можешь. И я же давно не пью, а все голоса чудятся. Вот такой вот разговор сам с собой у Верниги вышел, да то, как оказалось, только начало было.

Голос, исходящий от неизвестного лица, в расчет и внимание его доводы не брал, даже больше, Вернига почувствовал, что неизвестное лицо, которому он принадлежит, пытается вразумить и направить его в нужном направлении. Такого «предвзятого» отношения со стороны неизвестного доброжелателя Вернига больше терпеть не мог и напрямую отсек, как он считал, нарушителя спокойствия, обратившись прямо к нему:

– Слышишь, друг. Умолкни. Без тебя тошно. Жарко. Не выводи меня. И вообще убирайся. Надоел.

В ответ пришло:

– Убраться бы рад, да только, как товарищам поможешь? Нуждаются они в тебе. Ты же видишь, ходят по полю, в балках скрываются, а до них никому никого дела нет…

Сразу после этих слов на душе у Верниги потеплело к неизвестному собеседнику. Да и как тут доброте не проявиться, когда нашел единомышленника?

– Ты, стало быть, убиенных казаков видишь?

– Как и ты, отчетливо, – был ответ.

Вот тут Вернига и вовсе заинтересовался. Лежал, развалившись, а после обмена любезностями поднялся на локте, а потом и присел, чувствуя, что разговор будет серьезным. Для начала требовалась по разумению Верниги разобраться, кто же с ним беседует. Поэтому казак спросил шепотом:

– Ты кто?

И сразу же получил мысленный ответ:

«Тот, кто тебе может помочь, и заинтересован в том, чтобы ты дело сделал».

– Какое еще дело? – подозрительно спросил Вернига, глаза закрыл, чтобы лучше услышать мысленный ответ.

Невидимый собеседник не стал задерживаться.

«Мирша я, – прозвучало в голове казака. – Волхв Мирша, Сверзенем меня еще кличут. Будущее я еще иногда вижу. Вот тебя и заприметил…».

«А надобно тебе что?»

«Мне? – слегка удивился Мирша. – Нет, это тебе надобно. Я свое уже пожил, хотя не отказался бы еще, зная то, что в молодости не знал».

«Так я с тобой первым не заговаривал. Чего привязался?»

«Но вопрос-то у тебя есть. Кто тебе на него ответит, если Серезу ты нагрубил?»

«Ты и это знаешь?» – слегка удивился Вернига.

«А какая мне разница за тобой смотреть или за кем-то еще? Хуже, что ты буяном становишься. Не дело это».

«Только жить меня учить не надо. Сам знаю, что делать».

«Казакам хочешь помочь?»

«Что, посоветуешь пойти в церковь и помолиться?» – съязвил Вернига.

«Нет, думать головой. Сам, обладая способностями, можешь им помочь. Только пропил ты все. Нет у тебя ничего, ни хары, ни славы. Сабля одна осталась, да пистоли».

«Так это же основное. Без оружия казак – не казак…».

«Без тямы и без смекалки казак – не казак. Ты же в паутину попал. Сам не выпутаешься, но попробовать можно…».

«А кто паук?»

«Ты жертва. И это все, что пока тебе надо знать. Как жертва ты себя ведешь и себя же теряешь. То, что побратимы твои погибли, такая участь им определена была. Ты жить остался, значит, за всех погибших и жить должен, да так, чтобы твоя жизнь послужила примером другим. Тогда казакам поможешь».

«Нудно мне от моралей и твоих проповедей. Не мних, а речешь, как будто мед по губам стекает. Ты прямо скажи: что от меня хочешь?»

«Чтобы ты собой занялся и себя за казацкий чуб вытащил из месива, в которое попал. Есть для чего жить, о себе заботиться. Побратимам ты не помог, не женился, сына не воспитал, казацкой науке молодежь не научил. Себя дал не единожды побить и лицом в грязь опустить. Негоже, казаче, негоже так жить!»

«Ты там знаешь, что мне делать и как жить», – возмутился для вида казак, но слова волхва побудили его задуматься.

«Глянь, на кого ты стал похож, – продолжал Сверзень. – Посмотри, что от тебя осталось. Еще немного и будешь тенью, от которой ничего не зависит. Ты этого хочешь?»

«Так нечистый отступил. То возле меня ошивался, то куда-то пропал. Нет нигде».

«Он вскоре объявится. Ты для него жертва, овца, которой он вскоре пообедает. А раз так, то вряд ли мы еще с тобой поговорим».

«Тебе какая выгода мне помогать?»

«Прямая. Я – прошлое воплощение духа, который ты сейчас представляешь. Неужели батька, твой учитель, ничего тебе не рассказывал о прошлых жизнях?»

«Почему не рассказывал? Знаю я, что и к чему. Не все, конечно, но мне и этого достаточно».

«А раз так, то слушай, – донеслись до казака мысли Мирши. – Ты сейчас, после того, как со мной поговоришь, к Серезу на Хортицу вернешься, объяснишь ему все и скажешь, чтобы он тебя научил тому, что поможет тебе избавиться от зависимости и от нечистого. Только помни: как бы тебя не уговаривали сыграть, или что-то еще сделать такое, к примеру, на спор дно кружки увидеть, не соглашайся».

«А кто мужчина, который за мной, как тень, следует?» – поинтересовался казак.

«Кто-кто, тот, кто тебя постоянно преследует, где бы ты ни жил и что бы ни делал. Мне он тоже жить не давал».

«Так он тень или реальное лицо? Физическое тело, как кунтуш, носит?»

«Есть и тело, а есть, как видишь, и темные энергии. И они все больше сгущаются. На него очень многие работают. Это Аламирст, черный маг, питающийся энергией других людей. Сотни людей, сами того не подозревая, отдают ему энергию».

«И что, управы на него нет никакой?»

«Средство может найтись. Нужно только думать. А ты к этому непривычен. Все саблей привык махать да из пистоля стрелять. Как с ним хочешь сладить, когда ему должен? Если бы долга у тебя не было, он бы за тобой не шел бы…».

«Надо в церковь пойти, батюшка его испугает, молитву прочитав».

«Сам-то веришь в то, что говоришь? Ты же почти характерник. Разве что не доучился. Так это дело поправимое…».

«Не подействует?»

«А ты думаешь, что у него с батюшкой нет договоренностей? Ошибаешься. Ничего ему он не сделает, только поможет еще сильнее стать. Между ними же обязанности распределены, каждый своим делом занимается. Это они так, для виду ругаются. Все схвачено, казаче, и давно…».

«Так что же делать?» – заволновался Вернига.

Он только сейчас начал понимать, насколько все серьезно.

«Ты, главное, не паникуй. Держись уверенно, что бы ни происходило, – посоветовал Мирша. – Лучше с Аламирстом или с кем-то из его свиты не говори. Пользуйся тем, что не здешний он. Обычаев и нравов не знает. Казацкая смекалка, брат, должна сработать».

Вернига слегка поежился.

«Откуда вообще этот Аламирст взялся?»

«Воплощений рогатых существ из разных родов на Земле все больше становится. Времена такие наступают. На Сечи еще, правда, это поветрие не так распространено. Но, видишь, и сюда добрались рогатые…».

– Слушай! – громко чуть ли не прокричал Вернига. – Можешь сделать так, чтобы я ничего этого не видел. Ты же мне друг?

«Поэтому так и не поступлю, – пришел ему сразу же мысленный ответ. – Слаб я. В нашем времени тоже дела творятся такие, что и говорить не хочется. Если мне поможешь, то потом я, так и быть, тобой займусь. А сейчас только лишь советом могу посодействовать. Да, и еще. Меня не зови. Сам объявлюсь, когда нужно будет. Многое будешь видеть. Не трусь. Сознание твое расширится. Увидишь мир таким, каким он есть, если выживешь. Это – самое большое испытание. Сабля, пистоли и конь – ничто в сравнении с тем, что ты обретешь».

После этих мыслей Вернига, как ни вслушивался, ничего больше не услышал. Пространство перед его внутренним взором сузилось, стало тянуть на сон. Вернига решил отдохнуть, что и сделал. Проснулся он ближе к полуночи от холода. Дрожь пробегала по телу, хотя ночь в это время была очень теплая. Казак завернулся в кунтуш и собрался продолжить сон, да не тут-то было.

Сквозь дремоту он услышал призывный звук. Исходил он от фигуры, маячившей где-то вдалеке. Это сложно словами описать, когда ты, то дремлешь, то просыпаешься. Тогда сон и явь перемешиваются. Можно и картинки самые разные видеть, и голоса слышать. А видел Вернига и слышал очень даже отчетливо. С восприятием у него все в порядке было. Откуда способность эта на него свалилась, Вернига не знал, догадывался только. Впрочем, батька, который его учил, как-то вскользь заметил, что придет время и Вернига многое увидит и услышит, да казак что, шапку чуть вперед сдвинул, почесал затылок и подумал: «Это еще когда будет».

Да видно время то пришло. А все – пить меньше надо и правду на дне кружки искать. А то с некоторого времени, как горилку допивал, стал Вернига видеть то чертика, который от него убегал, а один раз даже дракончика усмотрел. Дракончик этот на него пасть разинул, а Вернига – казак не промах – как даст по кружке кулаком, так глиняная посудина и вдребезги. Все вокруг на него смотрят, чуть ли не глаза проглядывают, а Вернига и говорит, мол, дракончика пришиб. Народ в смех, а казаку не до смеху. Смотрит он, а за одним из сельчан в корчме уже больший дракон вылетает. Тут Вернига понял, что без сабли не обойтись. Саблю выхватил да на сельчанина. Едва казака угомонили.

Вообще Вернига казак не буйный был. Все справедливости добивался, но так почему-то получалось, что чем больше он этой справедливости искал, тем судьба к нему все меньше милостивой становилась. Последней каплей, превысившей терпение Верниги, стала гибель побратимов. Это выбило и основательно казака из колеи. Понял он, что справедливости нет, и не предвидится ее. А когда внутри ты разочаровываешься, то, как любил говаривать батька: «Не казак ты, а все больше слабеешь и хару теряешь. Надо знать, зачем жить и воевать. Все беды от незнания и не понимания, что делать и зачем это делать».

Батька умный был, далеко вперед глядел, кладезем мудрости был. Все присказками, да поговорками молвил. На вопрос Верниги: откуда он все знает, отвечал: «Так меня, сынок, жизнь учила, да так, что я едва выжил. Жизнь – вот лучший учитель. Ты думаешь, я не такой ершистый, как ты был? Ошибаешься. Егозил и гулял напропалую, да все потом так и бросил. И у тебя к этому время придет. Вот тогда мои слова и вспомнишь. Вот только не давай себе сильно упасть. Подниматься потом долго придется».

Эти слова батьки Вернига вспомнил именно в тот момент, когда к нему кто-то обращался. И этот кто-то, как не хотелось признаться в этом себе Верниге, был Аламирст или Алам, как его стал называть Вернига.

Тут бы Верниге совет Мирши вспомнить и не беседовать с Аламом, да не послушал ни себя, ни Миршу Вернига. Интересно ему стало, чего же от него хочет этот мужчина. Страх Вернига к тому моменту совсем потерял. Поэтому сквозь дрему спросил: «Тебе чего от меня надо. Да и кто ты?». И сразу же получил ответ: «Я твое прошлое, преследующее тебя. Ты меня не знаешь, а я о тебе забочусь от рождения».

– Ты бы отстал, – вырвалось у Верниги.

– Только после того, как сделаешь то, что нам обоим нужно.

Такой ответ Вернигу заинтересовал. Он сквозь сон и спрашивает:

– И чего же нам надо?

«Ты моим посыльным будешь, – сразу же получил Вернига ответ. – Меня видишь ты хорошо, как и я тебя. Здесь за многими должки есть. Надобно их взыскать. Как видишь, ничего такого. Душу твою отдать себе я не предлагаю. Она мне не нужна. Завшивела твоя душа, да грязью покрылась. Воплощался много твой дух, только то и делал, что по жизням в переделки попадал. А там, сам знаешь, не щадили».

«А что же ты такой хороший тут появился, если я таким стал и так опустился? Я что за это иметь буду?»

«Ты же запил. Горилку хочешь иметь, когда невмоготу и бесплатно?»

«Ты, что ль, ее разливать будешь?»

«Я тебе укажу на того, кто это будет делать, но в долг».

«А мне долгов не надо. Я в них и так, как в шелках».

«Значит так, – заявил Алам. – Мне тело физическое нужно. Сам я, как видишь, в виде облака энергий нахожусь. Не сподручно мне. Ты будешь выбивать из должников, на которых я укажу, дань, что мне причитается. Платить будут всем: и зерном, и утварью, и звонкой монетой. И тебе хватит на пропитание».

«И что же я, по-твоему, вот так к кому-то войду в дом и скажу: давай деньги, ты задолжал? Кстати, ты так и не назвался, кто ты есть…».

«Зови меня Люцем. Как видишь, из рогатых я. Не последнее место в табели о рангах занимаю. В эти места издалека пришел. Поэтому без помощников не обойтись».

«Не буду я на тебя работать, – поразмыслив, заявил Вернига. – Не нравишься ты мне. Вот сейчас тебя перекрещу, и ты пропадешь».

В ответ Люц только лишь засмеялся и говорит: «Начинай». Вернига для такого случая пробудился, головой повертел, плечами повел, холодно ведь, а потом взял и перекрестил три раза нечистого, а тот только лишь еще больше смеется. Что, говорит, полегче стало? Задело это Вернигу.

«Ах, ты ж чертово отродье. Я тебя сейчас укатаю», – подумал Вернига, но что он не делал, а Люц только лишь его еще больше побуждал к тому, чтобы казак против него выступал. И дошло до казака, что не стоит на него бросаться.

«Это же я сам себя ослабляю, а ему, хоть бы что. Нет, чертяка, так дело не пойдет. Ты хитер, да и я не лыком шит».

«Что же ты остановился?» – донеслись до Верниги мысли Люца.

«Так тебя же просто так не взять. И чего я буду надрываться?»

«Казак, да ты умен! Ты над предложением моим подумай. Все равно, хочешь или нет, мне помогать будешь. Если по своей воле, то нам обоим сподручнее. Я тебя заботой не оставлю. Сыт будешь, да и кров над головой найдется…».

«А ты что уверенный такой? События и жизнь наперед видишь?»

«Так мне положено. Работа у меня такая, оброк и долги взыскивать. Должников развелось, особенно, как война началась. Все готовы за победу и душу, и что угодно отдать».

«Только казаки или ляхи тоже?»

«Так ляхи-то в первую очередь. Вот мне работы хватает на день и ночью. Не справляюсь. Все верчусь, как белка в колесе. Покоя нет…».

«Темнишь и хитришь ты. Насквозь тебя вижу».

«Сроку тебе три дня. Больше ждать не могу».

«Если не соглашусь, что тогда?»

«Лучше точно не будет», – с кривой усмешкой заявил Люц.

«Это мы еще посмотрим, чертяка», – подумал Вернига.

Отпустило его сразу же после того, как мысленный диалог завершился. Вернига дальше спал без «задних ног». Только утром на зорьке проснулся. Солнце только-только вставало. По земле стелился туман. В лесочке, где остановился Вернига, было прохладно, несмотря на лето. Вернига, замотавшийся в кунтуш, слегка пошевелился, хотел, было, продолжить занятие, снилось ему что-то доброе, да не смог. Снова услышал он призыв, обращенный к себе. Вернига даже не захотел присматриваться, кто к нему обращается, повернулся на другой бок, умостился удобно и засопел. Да не тут-то было. Поспать ему не дали. И это возмутило казака. Недовольство так и распирало его. Ругаться Вернига не стал, но недовольно мысленно проговорил:

«Кто бы ты ни был, меня не тормоши. Поспать дай. Чего привязался?»

Ответ, который получил Вернига, побудил его прервать дрему и сесть.

«Если хочешь жить, выслушай меня. Иначе жизнь твоя прервется вскоре. Может, тебе ее и не жаль, но я дал тебе возможность видеть то, что скрыто от других. Ты же не принял того, что проявилось в тебе. Как только видеть перестанешь, смерть твои глаза закроет. Умрешь подлой смертью. Такого хочешь?»

«Вот только пугать меня не надо», – сразу же отреагировал Вернига, окончательно пробуждаясь ото сна.

Подлая смерть его точно не прельщала. И решил он выслушать незнакомца. А тот как будто знал, что казак его послушает и продолжал посылать мысли, которые Вернига четко разбирал, по мере их поступления…