Читать книгу: «28 мгновений весны 1945-го», страница 4
Именно в апреле, рассказывал заместитель начальника Генерального штаба Сергей Матвеевич Штеменко, начали планировать кампанию против Японии: «В апреле 1945 года на Дальний Восток потянулись войска и штабы… В апреле же развернулось обновление материальной части дальневосточных танковых соединений. А Генеральный штаб тем временем получил указание – окончательно разработать план войны с Японией. Первоначально задача формулировалась в самом общем виде, с одной лишь принципиальной установкой, особо подчеркнутой Верховным главнокомандующим: войну провести в самый короткий срок. Это была задача со многими неизвестными».
Япония меж тем успешно продолжала войну с Китаем, который активно поддерживали и Советский Союз, и Соединенные Штаты. Причем и Москва, и Вашингтон выступали за членство Китая в будущем Совете Безопасности ООН и формально признавали центральной властью в Китае гоминьдановское правительство Чан Кайши. Но при этом у Кремля была и дополнительная игра, связанная с Компартией Китая во главе с Мао Цзэдуном, у которой были собственные вооруженные силы. При этом Мао и Чан не могли договориться. Вооруженные столкновения между войсками КПК Китая и Гоминьдана случались даже в тылу армий микадо, несмотря на формально существовавший в те годы единый фронт.
Сталин и Молотов темнили в отношении своих планов в Китае. Сталин говорил Гарриману в 1944 году:
– Большой ошибкой Чана является то, что он отказывается использовать китайских коммунистов против врага. Это глупая политика. Китайские коммунисты – не настоящие коммунисты, они «маргариновые» коммунисты.
Молотов убеждал эмиссаров Рузвельта:
– Некоторые из этих людей называют себя «коммунистами», но они не имеют никакого отношения к коммунизму… Советское правительство никоим образом не связано с этими «коммунистическими элементами».
Осенью 1944 года советская сторона даже предлагала организовать встречу Сталина с Чан Кайши для того, чтобы продемонстрировать ориентацию Москвы именно на Гоминьдан. Мао в Москву не приглашали.
Сталин 13 апреля, как и почти всегда в те годы, провел день, встречаясь с руководителями Генштаба и членами ГКО. Оценивали ситуацию на фронтах и строили планы на будущее. Новости с фронтов были хорошие.
Наши войска взяли Вену. «К середине дня 13 апреля вражеский гарнизон был почти полностью уничтожен. Недобитые части бежали на левый берег Дуная по мосту, но он тут же был захвачен», – напишет начштаба 3-го Украинского фронта Иванов.
Его коллега Матвей Васильевич Захаров, возглавлявший штаб 2-го Украинского фронта, которым командовал Родион Яковлевич Малиновский, рассказывал: «13 апреля соединения 3-го и 2-го Украинских фронтов штурмом овладели столицей Австрии. Вместе с нашими войсками в Венской операции участвовали воины Болгарии. Вскоре после этого события Родион Яковлевич, взглянув на мою оперативную карту, испещренную разными пометками, шутливо заметил:
– Удивительное совпадение, Матвей Васильевич! Над Будапештом ты поставил дату 13 февраля, а над Веной – 13 апреля. Видно, невезучие для Гитлера цифры. Нам же и чертова дюжина впрок».
Вечером в честь освобождения Вены Москва салютовала войскам 3-го и 2-го Украинских фронтов 24 залпами из 324 орудий. В результате Венской операции была разгромлена немецкая группа армий «Юг». Только пленными противник потерял более 130 тысяч солдат и офицеров. Советские войска захватили и уничтожили 1345 танков и штурмовых орудий, более 2550 полевых орудий.
А маршал Василевский и его 3-й Белорусский не позволяли вздохнуть немецким соединениям в Восточной Пруссии и Прибалтике. Как писал Типпельскирх, «русские дали защитникам Земландского полуострова весьма немного времени. После того как высвободились соединения под Кёнигсбергом, они были брошены на разгром последней немецкой позиции на Земландском полуострове, где оборонялись несколько потрепанных немецких дивизий».
Под утро Василевский издал приказ: «Атаковать и уничтожить противника». Сам он напишет: «Утром 13 апреля наши войска возобновили наступление. Сосредоточив вдвое превосходящие силы, фронт наносил главный удар в центре, в общем направлении на Фишгаузен… С севера на юг стояли 2-я и 11-я гвардейские, 5, 39 и 43-я армии. В первый же день наступления оборона противника была прорвана». Но потребовались еще четыре дня упорных боев, чтобы овладеть Фишгаузеном.
Но, конечно, в центре внимания Сталина был ход подготовки к главной – Берлинской операции. О ней мы еще узнаем.
Мысли Сталина – не только о фронтах. Его мысли были и об Америке. Он хорошо представлял, что означает смерть Рузвельта для отношений с Соединенными Штатами.
Теперь ему предстояло начать переписку с новым для него человеком – президентом Трумэном.
Регулярная переписка между лидерами трех держав – Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем, – ставшая своего рода стержнем, вокруг которого вращалась дипломатия в годы войны, началась после нападения Германии на СССР. Треугольник не был равнобедренным: Черчилль и Рузвельт находились друг с другом в гораздо более доверительных отношениях, чем со Сталиным, и постоянно обменивались информацией о содержании посланий советского лидера, тогда как он не был осведомлен об их переписке. При этом у британского премьера и американского президента было гораздо больше соавторов, чем у Сталина. С американской стороны в подготовке посланий Рузвельта участвовало 17 помощников. В Англии заготовки писем делались в Форин офисе и Комитете начальников штабов, затем они обсуждались на заседаниях кабинета, где давались поручения Министерству иностранных дел подготовить ответ, а копии рассылались королю и ключевым министрам. Сталину почти все заготовки писал Молотов, а генсек с ними соглашался или сам их правил. Содержание посланий лишь иногда доводилось до сведения отдельных старших членов Политбюро по вопросам их компетенции.
Сталин еще утром 13-го направил Трумэну подготовленное Молотовым послание с соболезнованиями, где говорилось: «Правительство Советского Союза выражает свое искреннее сочувствие американскому народу в его тяжелой утрате и свою уверенность, что политика сотрудничества между великими державами, взявшими на себя основное бремя войны против общего врага, будет укрепляться и впредь».
Сталин, по всей видимости, был действительно потрясен кончиной Рузвельта. Конечно, не доверявший даже своим, он не доверял до конца и Рузвельту. Тем более что благодаря разведке отчетливо видел его двойную игру, прежде всего с разработкой ядерного оружия и затягиванием открытия второго фронта. Но Сталин осознавал, что Рузвельт – это наилучший из всех возможных для Москвы вариантов американского руководства.
Все правительственные учреждения в Москве получили указание вывесить траурные флаги на своих зданиях. Такого еще никогда не делалось в честь лидера капиталистической страны. Дочь Гарримана Кэттлин писала своей подруге Памеле Черчилль: «Господи, это было поразительно. Красные флаги с черной каймой вывесили сегодня на всех домах, по всей Москве – такого я никогда не предполагала».
Черной каймой были обрамлены и первые страницы всех советских газет с известием о смерти президента США. Соболезнование Элеоноре Рузвельт от Сталина характеризовало покойного президента как «великого организатора борьбы свободолюбивых наций против общего врага и как руководителя дела обеспечения безопасности во всем мире». Послание было срочно, уже 13 апреля, напечатано на первой полосе «Известий». Элеонора ответит: «Мы все потрясены этой неожиданной потерей, но думаем, что Господь в его бесконечной мудрости позвал моего мужа к себе, когда тот сделал все, что только мог сделать человек на его месте». На той же первой полосе «Известий» было опубликовано и послание Сталина президенту Трумэну. «Правда», кроме того, посвятит свои страницы описанию подробностей похорон Рузвельта и даже напечатает выдержки из оставшейся лишь на бумаге речи Рузвельта по случаю Дня памяти Джефферсона.
Гарри Гопкинс направил Сталину телеграмму, первая же фраза которой содержала недвусмысленное предупреждение: «Я хочу, чтобы Вы знали: я чувствую, что Россия потеряла своего величайшего друга в Америке». Это было чистой правдой. «Оптимисты» потеряли своего безоговорочного лидера и безусловного архитектора американо-советского альянса. 15 апреля Сталин напишет в необычном для себя прочувствованном тоне: «Совершенно согласен с Вами в оценке роли и значения Рузвельта для Советского Союза. Лично я глубоко опечален потерей испытанного друга – человека великой души».
Сьюзан Батлер справедливо замечала: «Рузвельт являлся для союзников скрепляющим началом. Без него, без его железной руки в бархатной перчатке отношения между союзниками стали быстро разрушаться». Впрочем, в тот вечер это еще в Кремле не ощущалось.
Сталин принял Гарримана в восемь часов вечера.
«Он приветствовал меня молча, – напишет посол, – стоя пожал мне руку и не выпускал ее полминуты, прежде чем попросил меня присесть». Затем Сталин сказал:
– Президент Рузвельт умер, но его дело должно жить. Мы будем поддерживать президента Трумэна всеми нашими силами и всей нашей волей.
В ответ Гарриман проявил личную инициативу и предложил для продолжения диалога прислать в США Молотова, который мог бы встретиться с новым президентом и принять участие в учредительной конференции ООН в Сан-Франциско. «Молотов засмущался и зашептал Сталину на ухо что-то, чего я не мог услышать. Сталин, однако, прервал его и сказал, что Молотов поедет».
Информация к размышлению
Молотов (Скрябин) Вячеслав Михайлович. 55 лет. Заместитель Председателя Государственного комитета обороны, заместитель Председателя Совнаркома, народный комиссар иностранных дел. Член ВКП(б) с 1906 года. Профессиональный революционер. Не успел закончить экономическое отделение Санкт-Петербургского политехнического института. Шесть раз арестовывался, бежал из сибирской ссылки. Член Русского бюро ЦК большевиков в 1917 году.
Работал председателем Совнархоза Северо-Западной области, Нижегородского исполкома, секретарем ЦК Компартии Украины. С 1921 года – секретарь ЦК, с 1926 года – член Политбюро ЦК ВКП(б). Один из основных творцов партийного аппарата, правая рука Сталина. Председатель Совета народных комиссаров СССР с 1930 по 1940 год, за это десятилетие ВПК страны вырос, по официальным данным, на 850 %. Обвинялся в причастности к репрессиям.
Женат на Полине Семеновне Жемчужиной, которая работала наркомом рыбной промышленности, когда в 1939 году оказалась в опале за связи с врагами народа. У них одна дочь.
С мая 1939 года – нарком иностранных дел. Вел переговоры о создании коалиции с западными державами, неудача которых привела к заключению Пакта о ненападении с гитлеровской Германией. 22 июня 1941 года объявил о нападении Германии на СССР, закончив словами: «Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!» В 1942 году летал на бомбардировщике Пе-8 в Лондон и Вашингтон для переговоров с Черчиллем и Рузвельтом. Подписи Молотова стоят под всеми документами о создании антигитлеровской коалиции, итоговыми соглашениями Тегеранской и Ялтинской конференций.
Гарриман тут же любезно пригласил Молотова полететь вместе с ним на посольском самолете по краткому маршруту через Европу и в шутку предложил нарисовать на нем красную звезду (нос его четырехмоторного «либерейтора» уже украшала надпись «Америка» на русском языке).
– Лучше зеленую, – отшутился Сталин.
И всерьез поинтересовался, чье приглашение – свое или официальное – передавал посол. Гарриман признался в импровизации, но заверил, что официальное приглашение не заставит себя ждать. Для Гарримана ход был беспроигрышным. Он сразу подвиг русских сделать жест доброй воли в отношении Трумэна, а сам получил замечательный повод слетать в Вашингтон, куда его не пускал Рузвельт, и заодно почувствовать настроение нового президента.
В конце беседы, при прощании, Сталин ободряюще сказал Гарриману:
– Наша политика в отношении Японии, как было решено на Крымской конференции, остается неизменной.
Уже на следующий день Госдепартамент подтвердил, что приезд Молотова «будет приветствоваться как свидетельство искреннего сотрудничества с президентом Трумэном».
Уинстон Черчилль утром 13 апреля чувствовал себя так, «словно мне нанесли физический удар… Я был подавлен сознанием большой, непоправимой утраты. Я отправился в палату общин, которая собралась в 11 часов, и в нескольких словах предложил почтить память нашего великого друга, немедленно отложив заседание. Этот беспрецедентный шаг, предпринятый по случаю смерти главы иностранного государства, соответствовал единодушному желанию членов палаты. Медленно покидали они парламент после заседания, продолжавшегося всего восемь минут».
Черчилль собирался вылететь на похороны в Вашингтон в 8.30 вечера. Все было готово к отлету, но еще в 7.45 он не мог решить, лететь или нет. Премьер сказал, что определится на аэродроме. В последний момент Черчилль отказался от полета. Сам он в мемуарах объяснит это тем, что «на меня оказали большое давление, требуя, чтобы я не выезжал из страны в этот критический и трудный момент, и я уступил желаниям своих коллег. Президенту я направил следующее сообщение: “Я очень сожалею, что не могу в данный момент изменить свои планы, одобренные сегодня утром королем и кабинетом. Планы предусматривают дебаты в парламенте на следующей неделе, а также мое выступление во вторник с целью воздать должное покойному президенту, и мое присутствие при короле на церковной службе в соборе Св. Павла в связи с похоронами. Я искренне надеюсь встретиться с Вами в ближайшее время. Тем временем учтите, что наш министр иностранных дел в курсе всех наших совместных дел”».
Какова была реальная причина, по которой столь легкий на подъем Черчилль остался в Лондоне, мы не знаем. «Вероятно, – полагает историк Лоуренс Рис, – таким образом британский премьер решил выразить свое разочарование президентом США – мелочный жест в отместку за то, что Рузвельт не поддержал его во время недавних протестов в адрес Сталина».
В тот день Черчилль провел заседание кабинета министров. Как вы думаете, о чем? «Премьер-министр… считает, что теперь, ввиду смерти Президента Рузвельта, он должен возглавить дальнейшую переписку с Маршалом Сталиным, но крайне важно, чтобы Правительства Соединенного Королевства и Соединенных Штатов действовали сообща в своих сношениях с Советским правительством по Польше». Премьер предложил подготовить текст совместного с Трумэном послания Сталину по польскому вопросу, который Иден лично обсудит с президентом в Вашингтоне. Черчилль также поставил задачу попытаться сдвинуть главу польского эмигрантского правительства Станислава Миколайчика с его железобетонной позиции непризнания решений Ялтинской конференции, чтобы сделать его приемлемой стороной переговоров для Москвы.
Черчилль, не теряя ни дня, начал обработку нового американского президента в антироссийском ключе, надеясь быстро избавить американскую внешнюю политику от рузвельтовского оптимизма в отношении Москвы.
Свой первый рабочий день на посту президента Трумэн начал рано. «Я встал в шесть тридцать и в 9 часов после прогулки и завтрака отправился в Белый дом с Хью Фултоном, который работал моим советником в Комитете Трумэна и который ждал вместе людьми из Секрет Сервис, пока я соберусь».
Когда утром Трумэн вышел на улицу, дом был окружен репортерами. Увидев среди них знакомого корреспондента «Ассошейтед пресс» Тони Ваккаро, Трумэн пригласил его в свой автомобиль и по дороге дал свое первое президентское интервью.
«Я вошел в овальный президентский кабинет. Повсюду в комнате было множество вещей Рузвельта. Модели кораблей и изображения кораблей особенно бросались в глаза, весь стол был заставлен памятными фотографиями. Повсюду были следы человека, который здесь работал так долго. У меня не было желания менять что-то в комнате, но я был вынужден использовать стол, и поэтому я попросил помощника убрать вещи бывшего президента». Быстро менялись не только декорации.
Трумэн подписал первую свою бумагу – президентское сообщение о смерти Франклина Делано Рузвельта.
И приступил к решению внешнеполитических вопросов, в которых он, мягко говоря, был не очень сведущ. «Моим первым официальным делом была встреча с государственным секретарем Эдвардом Р. Стеттиниусом-младшим, который сделал мне доклад о текущих дипломатических делах и обсудил некоторые планы на предстоявшую конференцию Объединенных Наций в Сан-Франциско… Я попросил его представлять мне в тот же день общий обзор текущего статуса принципиальных проблем, с которыми сталкивается это правительство в отношениях с другими странами». Отчет появился на столе президента после полудня. О Советском Союзе там говорилось: «Со времени Ялтинской конференции Советское правительство заняло жесткую и бескомпромиссную позицию почти по каждому основному вопросу, которые возникали в наших отношениях. Наиболее важные из них – польский вопрос, выполнение крымской договоренности по освобожденным территориям, соглашение об освобождаемых военнопленных и гражданских лицах и конференция в Сан-Франциско».
Знакомые и незнакомые люди потекли в Белый дом, чтобы пожать руку новому главе государства. «В течение дня друзья и знакомые заходили время от времени, и, если удавалось, я с ними виделся. День, конечно, был не организован. Официальные обязанности были многочисленными, но не было еще никакого расписания и было множество перерывов.
Прошло немало времени после того, как ушел госсекретарь Стеттиниус, когда я впервые встретился с военными руководителями. Это было в одиннадцать, когда военный министр Стимсон и военно-морской министр Форрестол пришли вместе с генералом Джорджем Маршаллом – начальником штаба армии, адмиралом Эрнстом Кингом – командующим военно-морскими операциями, генерал-лейтенантом Барни Джилсом из ВВС и адмиралом Уильямом Леги, руководителем аппарата президента…
Их доклад мне был коротким и по делу. Германия, сказали они мне, не будет полностью повержена, по крайней мере на протяжении шести месяцев. Япония не будет завоевана еще полтора года». Как видим, руководство американских вооруженных сил было настроено на долгую войну.
С другим настроением пришел в кабинет президента друживший с ним Джеймс Бирнс, бывший сенатор, а тогда директор Управления военной мобилизации. Он уже назывался многими как основной кандидат на пост следующего государственного секретаря. Именно Бирнс поведал Трумэну о деталях «Манхэттенского проекта» и о том, какие военные и дипломатические преимущества сулит его успех. По словам Трумэна, Бирнс рассказал ему, что «Соединенные Штаты завершают работу над взрывчатым веществом такой огромной силы, что оно в состоянии уничтожить весь земной шар». Бирнс в отличие от Трумэна неплохо ориентировался в международных делах. Он был участником Ялтинской конференции и даже вел ее стенограмму. И его взгляды сильно отличались от рузвельтовских по многим из обсуждавшихся в Крыму вопросов. Ободряющая информация о скором появлении «победоносного оружия» существенно упрощала для Трумэна восприятие международных и военно-политических проблем. Он был согласен с Бирнсом: атомная бомба создается для того, чтобы ее использовать.
Гроб с телом Рузвельта в это время поезд медленно вез из Джорджии в Вашингтон, останавливаясь для прощания почти на каждой станции. У гроба – Элеонора. «Я сижу в купе спального вагона всю ночь с открытым окном, глядя на поля, которые он любил, и всматриваясь в лица людей, выходящих на станциях и даже полустанках, которые пришли отдать последнюю дань и которые стояли всю ночь».
Мгновение 3
14 апреля. Суббота
Сверхдержава Америка
В яркое субботнее утро Рузвельт в последний раз проделал путь по Пенсильвания-авеню в Вашингтоне мимо огромного скопления людей, склонивших головы и погруженных в молчание и молитву. На лужайке у Белого дома по просьбе вдовы президента были повторены слова о том, что не следует ничего бояться, кроме самого страха. Элеонора хотела высечь эти слова на его памятнике. Однако, когда вскрыли завещание, выяснилось, что волей Рузвельта было высечь на стеле только его имя.
После прощания процессия отправилась в штат Нью-Йорк, где на следующий день прошло захоронение в рузвельтовском имении Гайд-парк. Во всех траурных мероприятиях участвовал и новый президент Гарри Трумэн.
Трумэн был во многом случайным президентом. И едва ли не прямой противоположностью Рузвельту. Киссинджер на этот счет замечал: «Социальное происхождение Гарри С. Трумэна, как небо от земли, отличалось от происхождения его великого предшественника. Рузвельт был признанным членом космополитического северо-восточного истеблишмента; Трумэн происходил из среднезападного деревенского среднего класса. Рузвельт получал образование в лучших приготовительных школах и университетах; Трумэн так и не поднялся выше уровня неполной средней школы… Вся жизнь Рузвельта была посвящена подготовке к занятию высшей государственной должности в стране; Трумэн был продуктом политической машины Канзас-Сити… Гарри Трумэн своей прошлой политической карьерой не давал даже намека на то, что из него выйдет недюжинный президент».
Информация к размышлению
Трумэн Гарри С. 60 лет. Демократ. 33-й президент Соединенных Штатов. Родился в семье фермеров в Ламаре, штат Миссури. В детстве увлекался игрой на фортепиано и историей. Бросил колледж после первого семестра. Работал на железной дороге, в редакции газеты, банковским клерком, сельскохозяйственным рабочим. Служил в национальной гвардии штата Миссури. Участвовал в Первой мировой войне, воевал во Франции, командуя артиллерийской батареей, майор.
Демобилизовавшись, Трумэн начал политическую карьеру, которой был полностью обязан Томасу Пендергасту – боссу демократической партийной машины в Миссури, имевшей заслуженную репутацию самой коррумпированной в США и тесно связанной с мафией. При его поддержке Трумэн, не имевший юридического образования, был избран судьей округа Джексон (образование получил потом – в Университете Миссури в Канзас-Сити). Масон. Супруга Бесс, дочь Маргарет.
В 1934 году был избран от штата в сенат США, где у него было устойчивое прозвище «сенатор от Пендергаста». Но своей неистощимой энергией и целеустремленностью Трумэн добивался все большего авторитета среди коллег.
Национальную известность обрел в годы Второй мировой войны, когда стал председателем сенатского комитета по расследованию выполнения Национальной программы обороны – в сенате было не так много военных. Комитет Трумэна выявил немало фактов неэффективного использования государственных средств и коррупции при заключении военных контрактов.
На предвыборном съезде Демократической партии в 1944 году был выдвинут на пост вице-президента США. За 82 дня вице-президентства встречался с Рузвельтом два раза.
Почему именно на Трумэне Рузвельт остановил свой выбор? Объяснений давалось несколько.
Генри Уоллес, действовавший вице-президент, представлялся руководству партии фигурой чрезмерно либеральной (впрочем, как и сам Рузвельт), чего нельзя было сказать о Трумэне. Сам он определял себя «как джефферсоновского республиканца, живущего в современные времена». За Трумэна ратовали крупные профсоюзы, которые играли большую роль в коалиции Демократической партии и поддержкой которых Трумэн сумел заручиться. Помогло и то обстоятельство, что сменивший Пендергаста у руля партийной машины в Миссури Ханниган с начала 1944 года возглавлял Национальный комитет Демократической партии.
Кроме того, Рузвельту предстояли законодательные бои в сенате по поводу Организации Объединенных Наций, и ему был нужен в напарники влиятельный представитель верхней палаты конгресса, который поддерживал бы идею создания такого международного органа. Рузвельт опасался повторить судьбу Вудро Вильсона, который так и не смог после Первой мировой войны добиться ратификации Версальского договора, поскольку не нашел взаимопонимания с сенаторами.
При этом Рузвельт так и не ввел вице-президента в узкий круг доверенных лиц и никогда не посвящал его в свои планы. Трумэн даже не имел доступа в штабную комнату Белого дома. Правда, президент и вице-президент встречались еще и в официальной обстановке, в частности, на заседании обеих палат конгресса 1 марта, на котором Трумэн председательствовал вместе с Сэмом Рэйберном.
Черчиллю казалось крайне странным, что «Рузвельт не ознакомил детально своего заместителя и потенциального преемника со всеми делами и не ввел его в курс тех решений, которые принимались».
Британский посол в Вашингтоне лорд Галифакс уверял, что «смерть президента создала совершенно новую обстановку… Методы Трумэна будут совершенно отличаться от методов Ф.Д.Р. Возможно, представляет интерес тот факт, что любимым занятием Трумэна является история военного искусства». Если уж в Лондоне ожидали непростых времен в отношениях с США, то что говорить о советско-американских отношениях.
Гарри Трумэн представлял ту часть американского истеблишмента, которая изначально скептически относилась к Советскому Союзу. Когда Гитлер напал на СССР, Трумэн отметился характерным заявлением:
– Если мы увидим, что побеждает Германия, мы должны оказывать помощь России, а если будет побеждать Россия, мы должны помочь Германии, и таким образом пусть они убивают как можно больше, хотя я не хочу увидеть, что побеждает Гитлер, ни при каких обстоятельствах.
Собственно, эта цитата – единственное, что о Трумэне в момент вступления его на пост президента знала в СССР широкая публика, да и руководство тоже. «Став президентом, Трумэн ощущал гораздо в меньшей степени, чем Рузвельт, эмоциональную обязанность хранить единство союзников; для выходца из изоляционистского Среднего Запада единство между союзниками было скорее предпочтительным с практической точки зрения, чем эмоционально или морально необходимым. Не испытывал Трумэн и преувеличенного восторга по поводу военного партнерства с Советами, на которые он всегда взирал с величайшей осторожностью», – замечал Киссинджер.
«В Вашингтоне же смена политических ветров ощутилась в первые же дни, – пишет Печатнов. – Уход Рузвельта открыл шлюзы копившегося давления в пользу ужесточения советской политики. Малоопытный и прямолинейный Трумэн, чуждый виртуозной рузвельтовской стратегии “приручения”, быстро дал понять, что предпочитает более откровенный и жесткий тон в отношении СССР и будет больше полагаться на мнение своих военных и дипломатических советников». Добавлю – и на мнение британского премьера.
Это изменение в политике имело под собой и серьезную материальную основу.
Главным результатом Второй мировой войны для Соединенных Штатов стало то, что экономический гигант со слабой армией, до этого предпочитавший изоляционизм и невмешательство в дела остального «порочного» мира, превратился в сверхдержаву по всем параметрам силы – с интересами практически в любой точке земного шара и претензиями на мировое доминирование.
«Было понятно, что глобальное равновесие сил после Второй мировой войны станет совсем иным. Бывшие великие державы Франция и Италия уже ушли в тень. Надежды Германии на господство в Европе рухнули, равно как и аналогичные надежды Японии в отношении Дальнего Востока и Тихого океана. Британия, несмотря на все старания Черчилля, слабела… Теперь, судя по всему, первые роли играли лишь Соединенные Штаты и СССР, причем из этих двух “сверхдержав” первая имела значительное превосходство. Просто потому, что почти весь остальной мир оказался истощен войной или все еще страдал от колониальной отсталости, мощь Америки в 1945 году была, за неимением лучшего слова, неестественно высокой», – пишет Пол Кеннеди.
В подборе эпитетов для определения возросшей мощи Америки с Кеннеди соревнуются бывший глава Федеральной резервной системы (ФРС) Соединенных Штатов Алан Гринспэн и известный экономист Адриан Вулдридж: «Из Второй мировой войны США вышли гигантом среди пигмеев. Страна, где проживало всего 7 % населения мира, производила 42 % промышленных товаров планеты, 43 % электричества, 57 % стали, 62 % нефти и 80 % автомобилей».
На американской территории не было никаких разрушений, на нее не упала ни одна бомба или снаряд (Перл-Харбор находится на Гавайях, которые тогда были де-факто колонией США, а не штатом).
ВВП страны подскочил с 88,6 млрд долл. в 1939 году до 135 млрд в 1945-м. К окончанию войны золотой запас США превысил 33 млрд долл. Америке все были должны: ленд-лиз не был благотворительностью. Рост промышленности шел быстрее (свыше 15 % в год), чем когда-либо прежде. Свыше половины всего мирового промышленного производства приходилось на США. Это сделало их и крупнейшим экспортером в мире. Взрывное развитие судостроения позволило США владеть уже половиной всех судов на планете. «С экономической точки зрения мир был у них в кармане», – пишет Кеннеди.
В основном рост был обусловлен военным производством, доля которого в общем выпуске промышленной продукции увеличилась с 2 % в 1939 году до 40 % в 1943-м. Военные расходы США взлетели с довоенных 1,4 млрд долл., или 1,5 % ВВП, до 86 млрд долл., или более 36 % ВВП, в 1945 году. Но США были точно единственной из основных воевавших стран, где во время войны росло и мирное производство.
Военные ассигнования, которые достигали 30 % ВВП в период с 1942 по 1945 год, стали мощнейшим стимулом для всей экономики. Безработица, главный бич 1930-х годов, сошла на нет. Война дала людям работу на оборонных, да и других предприятиях. Более того, нашлись рабочие места и для женщин, когда мужчины отправились на фронт. Занятость в гражданских секторах поднялась на 20 %, значительно выросли и прибыли корпораций, и зарплаты работников. Стимулом подъема стало и принятие в 1944 году «Солдатского билля о правах», в соответствии с которым выделялось 13 млрд долл. демобилизующимся военнослужащим на оплату учебы в колледжах, участие в программах профессиональной подготовки или открытие собственного дела. Результатом стал крупнейший бум в американской истории.
Потребительские расходы населения с 1940 по 1944 год в реальном выражении выросли на 10,5 %. Простые американцы тратили деньги на косметику, одежду и кино. За время войны в Америке открыли 11 тысяч новых супермаркетов. Любители скачек в 1944 году потратили на ставки в 2,5 раза больше денег, чем в 1940-м. Американский уровень жизни был теперь намного выше, чем в любой другой стране. Не случайно, что у Рузвельта не было проблем с переизбранием на четвертый срок.