Герасим и ми-ми и другие рассказы

© Юджин Блест, 2018

ISBN 978-5-4496-0350-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Герасим и ми-ми и другие рассказы

Герасим и ми-ми

…Карета, отделанная по краям облупленными золотыми позументами, остановилось у трапезной, где, как раз в этот полуденный час, обедали странники.

– А что это сегодня у вас за мужчина двенадцати вершков роста, вон тот, сложенный богатырём?

Поинтересовалась, всунувшись из окна кареты не первой свежести барыня.

– А хз, кто он таков, ваше превосходительство, не иначе как глухонемой, и, по всей видимости – глухонемой от самого рожденья!

Отвечал приказчик, разбитной и вертлявый малый, привозивший из ресторана всяческую слегка подпорченную снедь для благотворительных обедов.

– Глухонемой?? – Голос барыни выражал удивление.

– Осмелюсь доложить – продолжал приказчик – не иначе как беглый, не прикажете ли позвать урядника?

– В глазах у барыни блеснула некая хитрющая и озорная мысль, и она согнутым пальчиком заговорщически поманила приказчика к себе.

– Несколько минут они перешёптывались, и затем голова барыни скрылась в глубине кареты, а взамен головы из окна высунулась трёхрублёвая ассигнация.

Приказчик, кланяясь, и на бегу засовывая трёшку в боковой карман панталон, потрусил в сторону ничего не подозревающего Герасима.

Только что подали горячее, это был борщ, и Герасим, одарённый необычайной силой и выносливостью, работал ложкой за четверых едоков.

Несмотря на сопротивление упирающегося Герасима, приказчик с трудом оттащил его от обеденного стола, и через минуту он уже стоял перед барыней.

– Му-му! – Герасим жестами указывал барыне в сторону стола, как бы давая понять, что сейчас не время, сейчас он должен быть именно там, но барыня была неумолима, и ещё через минуту Герасим покачивался на ухабах, на козлах рядом с кучером, и кони несли его в ту самую сторону откуда он только что пришёл.

И вот Герасима во второй раз привезли в Москву, опять купили ему сапоги, сшили кафтан на лето, дали ему в руки кочергу и совок, так как определили его на этот раз уже не дворником, а истопником.

Занятия Герасима по новой его должности казались ему шуткой после тяжких работ у старой своей барыни.

Но крепко не полюбилось ему сначала его новое житье!

– Ми-ми! – кокетливо манила его к себе пальчиком его новая хозяйка.

– Му-му! – отчаянно возражал Герасим, всем своим видом показывая своё нежелание и неудовольствие и выражая этими нечленораздельными звуками, даже, в некотором роде, резкий протест происходящему.

– Ми-ми! – настаивала хозяйка, кокетливо маня пальчиком, ах ты баловник… баловник…

– Ну хорошо, хорошо, сначала му-му, а потом ми-ми! – немного уступала ему новая барыня, и Герасим, понурив голову шёл в барские покои…

Но ко всему привыкает человек, и Герасим привык, наконец, к новым своим обязанностям.

Горько вздыхая и ухая, как пойманный в капкан зверь, Герасим, понурив голову, шёл, тем не менее, в барские комнаты.

Где вздыхания и уханья продолжались примерно в течение часа, постепенно усиливаясь и нарастая. Затем Герасим возвращался в свою каморку, сжимая в руке подаренный барыней очередной целковый. Но надолго не задерживался он и там, и, попив чаю, к удивлению барыни и всего её дворового люда, шёл на хозяйственный двор, колоть дрова.

Одарённый необычайной силой и выносливостью, он, как всегда, работал за четверых.

И как некие механические рычаги опускались и поднимались продолговатые и твёрдые мышцы его торса.

…Так прошёл почти месяц, по окончании которого у Герасима случилось новая перемена в его существовании.

В гости к барыне, заскочил, буквально на минутку, её давнишний приятель, если интересуют подробности, – пожалуйста, это был граф Мишель Эдинский, впрочем, это имя не имеет ни малейшего отношения к сюжету нашего повествования.

Герасим сразу же сообразил, что речь у барыни с графом идёт именно о нём, так как его, безо всякой особой надобности, вызывали несколько раз принести дров для камина.

И граф как-то странно поглядывал на его, и взгляды эти не предвещали Герасиму ничего хорошего.

– Му-му! – требовательно обратился он за разъяснениями к дворецкому своей новой хозяйки, к добродушному весельчаку Пахому.

Надеясь что он, Пахом, хотя бы жестами прояснит ему, о чём идёт разговор между его хозяйкой и графом.

– А я почём знаю, они ж промеж себя по басурмански балакают! – выражая непонимание разводил руки в стороны Пахом.

– Конфициденциалитэ абсолютэ!

– Му-му-у! – отчаянно взревел Герасим.

– Мон шер ами!

Когда приказали подать шампанского, Герасим рванулся в бега.

Он успел убежать достаточно далеко.

Форейтор Антипка сказывал потом, что поймали его прямо у стен военно-исторического общества.

…И в третий раз привезли Герасима в Москву, опять купили ему сапоги, сшили кафтан на лето, дали ему в руки хлыст, и велели отрастить бороду, так как определили его на этот раз не истопником, а кучером.

Но крепко не полюбилось ему его новое житье!

– Ми-ми! – кокетливо манил его пальчиком граф.

– Му-му! – отчаянно возражал Герасим, всем своим видом показывая своё нежелание и неудовольствие и выражая этими нечленораздельными звуками, совершенно бесспорно, крайне резкий протест происходящему.

– Ми-ми! – настаивал граф, кокетливо маня пальчиком, ах ты баловник… баловник…

– Ну хорошо, хорошо, сначала му-му, а потом ми-ми! – немного уступал ему граф, и Герасим, понурив голову шёл в барские покои…

Но ко всему привыкает человек, и Герасим привык, наконец, к новым своим обязанностям.

Горько вздыхая и ухая, как пойманный в капкан зверь, Герасим, понурив голову, шёл, тем не менее, в барские комнаты.

Где вздыхания и уханья продолжались примерно в течение часа, постепенно усиливаясь и нарастая.

Затем Герасим возвращался в свою каморку, сжимая в руке подаренный графом очередной целковый. Но надолго не задерживался и там, и, попив чаю, к удивлению графа и всего его дворового люда, шёл за хозяйственный двор, окучивать грядки.

Одарённый необычайной силой и выносливостью, он и здесь работал за четверых.

И как некие механические рычаги опускались и поднимались продолговатые и твердые мышцы его торса.

…Так прошёл ещё один месяц, по окончании которого у Герасима случилось новая перемена его существования.

Герасим, как известно из школьной программы…

…Герасим выполняет свой приказ и не представляет, как можно было бы поступить по-другому. Не зря главный герой изображён немым в произведении, этим автор показывает, что нет у крепостных голоса, не могут они возразить помещикам. И мы видим, что это волнует автора…

…Впрочем, не будем пересказывать типичное школьное сочинение.

Заметим только, что Герасим очень любил домашних животных, в особенности собак.

И когда у графа на псарне появился новый пёс, он отнёсся к этому вполне благосклонно.

Но затем стал подмечать, что граф совершенно перестал обращать на него внимания:

– Ни тебе му-му, ни тебе ми-ми!

Зато проклятая псина, которую Герасим уже возненавидел, и она отвечала ему взаимностью, неизменно рыча при его появлении, всё время околачивалась в графских покоях.

Однажды Герасим не выдержал, и самовольно распахнул двери графской комнаты.

– Му-му! – со всей возможной для глухонемого деликатностью промычал он в дверной проём.

Граф взглянут на него, и отвернулся на своём вращающемся кресле к фортепиано.

И, оживлённо и весело принялся наигрывать на нём лёгкую танцевальную мелодию. Лежавший на диване пёс поднял морду, и начал тихонько подвывать в такт этой бравурной музыке:

– Уу-ууу!

– Ми-ми-у! ми-ми-у! – подхватил граф, с энтузиазмом ударяя по клавишам.

– Му-му! – отчаянно взревел Герасим в дверной проём…

– Отстань дружок, не видишь, мы музицируем!..

P. S.

…И завершат эту расширенную интернет-версию классические финальные строки самого Ивана Тургенева:

…Но соседи заметили, что со времени своего возвращения из Москвы он совсем перестал водиться с женщинами, даже не глядит на них, и ни одной собаки у себя не держит. «Впрочем, – толкуют мужики, – его же счастье, что ему ненадобеть бабья; а собака – на что ему собака? к нему на двор вора оселом не затащить!»

Такова ходит молва о богатырской силе немого.

Эвтаназия

Небольшое дополнение к больничным историям.

Больничные истории данного автора, рассказывающего исключительно о своём личном и неповторимом, как впрочем и у любого из живущих на этом свете жизненном опыте, разумеется страдают некоторой неполнотой и однобокостью.

И хотя сам автор и утверждает что показал жизнь в СССР во всей её полноте, но его зарисовки из области медицинского обслуживания, по мнению знатоков и к их глубокому сожалению, касаются исключительно венерических диспансеров, травматологий и наркодиспансеров.

В небольшом сообществе любителей психоавангарда принято считать, что вендиспансеры ― это ранний Юджин Блест, ещё экспрессивный и дерзкий, травматологии ― зрелый, когда мастер уже достиг исключительной выразительной силы, а наркодиспансеры ― уже поздний, загадочный и парадоксальный, но в тоже время исполненный мудрости и всепрощения.

Юджин Блест наркологий ― это Юджин Блест краткий и лаконичный, говорящий только самое существо дела, сдержанно и ёмко.

Блест загадочный как японский коан, и многозначительный как буддийская притча.

Это уже Блест вплотную подводящий нас к тайне, Блест приоткрывающий занавес за которым крутятся шестерёнки движущие самим мирозданьем.

Следующая зарисовка предположительно относится к позднему, завершающему периоду творчества этого непревзойдённого мастера:

– Ну вот, бляха-муха, короче, сижу бля в коридоре, сижу за справкой!

– Всё как обычно, стены окрашены до уровня плеч в зелёный, дальше в белый.

– По стенам кресла откидные.

– Девяностые годы, жизнь идёт под лозунгом «всё что не запрещено ― разрешено».

А народу ― просто не протолкнуться, все ругают советскую медицину, все рассказывают истории, одна страшнее другой.

― Врач только один, второй в отпуске, поэтому обстановка накалена до предела.

Подходит к двери мужичок:

– Мне только спросить!

…Пиздить его не стали, хотя некоторые и порывались, а просто сделали словесное внушение.

Подходит следующий мужичок, и тоже говорит: ― Мне только спросить!

Чтобы оценить происходящее, следует знать, что этот мужичок всё время был рядом, был абсолютно трезв, был средних физических данных, и разумеется, отдавал себе отчёт в крайней опрометчивости такого своего шага.

В воздухе повисла свинцовая тишина и вдруг резко запахло мазью Вишневского.

Присутствующие на несколько секунд просто растерялись от такой неслыханной дерзости. А мужик, пока стоит тишина, объясняет суть своего дела.

Объясняет сбивчиво, видно что очень взволнован:

– Дело в том, что вот вы все ждёте, а мне наоборот, нужно спросить, сколько ждать-то?

― Мне, блядь, час назад эвтаназию сделали!

– Вкололи укол, сказали:

– Сидите, ждите!

Ну, раз такое дело, конечно пропустили его без очереди.

Даже сами дверь перед ним открыли.

…Минуты через две выходит санитарка, перелистывает какие-то бумаги, и с деловым видом идёт по коридору.

Ещё минуты через две возвращается с двумя врачами.

― Один здоровый такой бугай, и блядь, рукава на халате у него по локти закатаны!

– А второй обыкновенного телосложения. ― Но лучше б он тоже был бугаём ― ебало просто зверское.

– Две минуты стоит тишина, потом звук падающего стеллажа, а все в курсе что в кабинете стеллаж с пробирками.

Потом бах!

Изнутри удар в дверь!

― Мужик видимо к двери ломанулся.

– Потом открывается дверь, выводят они этого мужика, руки за спину, и уводят куда-то по коридору.

― Потом открывается дверь, санитарка кричит: ― Следующий!

– А мужичок, который стоял следующим, говорит, мол, вы идите пока вперёд, а я в гардероб сбегаю, номерок поменяю, выпало число несчастливое… …чёт я суеверный стал в последнее время…

– И всё!

– Жизнь течёт своим чередом, как будто бы ничего и небыло…

– В коридоре только немного поредело, некоторые пациенты ретировались.

– Что это было?

Киностудия

Приезжает ко мне Вован из Вышнего Волочка, я раньше в Вышнем жил, а когда бабка умерла, переехал в Москву.

И вот приехал Вован, а в Москве идёт международный кинофестиваль. Я и говорю Вовану:

– Пойдём в кино.

Вован говорит:

– Я чё, голубой что ли, в кино с тобой ходить?

Я говорю, мол дело в том, что идёт фестиваль, а в кинотеатре буфет, и в него теперь открыли вход прямо с улицы, зайдём, пивка возьмём.

Ну вот, взяли мы пива, вышли, осмотрелись, и видим что недалеко проходит трубопровод.

Две небольшие трубы проложены прямо по земле. И деревянная лесенка чтоб переходить через них. Вверху проход заколочен досками, крест-накрест.

Никто по нему не ходит.

Лестница деревянная, сухая, погода хорошая, рядом растёт дерево. Мы сели на ступеньки, в тени этого дерева, сумку с пивом поставили сбоку, в траву, в ней две трёхлитровые банки с пивом, а себе налили в пакеты из-под молока.

Сидим, курим, перед нами площадь, сбоку кинотеатр, по площади гуляют граждане, всё хорошо. Первые деньки лета, женщины наконец-то надели короткие юбки.

Утро, но уже начинает припекать солнышко.

Проходит около часа, и вдруг перед нами останавливается дядька, немного странно одетый, как-то слишком пёстро, и смотрит на нас.

Мы сидим, курим, не реагируем на него. А он прикладывает пальцы к подбородку, второй рукой придерживает локоть, и начинает разглядывать нас уже в упор. Мы сидим, не реагируем.

Подходят ещё двое.

Тоже начинают нас разглядывать. Потом первый, не отрывая пальцы от подбородка говорит, задумчиво так, как бы размышляя с самим собой:

― Мусенька, взгляните, какие колоритные персонажи!

– Вот эти двое!

– Пригласите их к нам, в третий павильон!

И пошёл дальше, а эти двое остались.

А Мусенька кричит ему вдогонку:

– Андрон, а что за типаж?

Андрон оглядывается, и говорит удивлённо:

– Как?

― Разве вы не видите?

– Это же два простых крестьянских парня, из глухой тамбовской деревни, это именно они добровольцами вступили в красную армию, чтобы с оружием в руках отстоять молодую советскую республику!

Я говорю Вовану:

― Вован, прикинь, меня в третий раз в армию забирают!

– А я два раза в армии служил, в военкомате документы перепутали и через год поле дембеля меня снова забрали, хорошо что только на полгода, пока наверху разбирались что к чему.

Второй дядька подходит к нам, жмёт руки, говорит:

– Поздравляю, вы успешно прошли кастинг, и приглашены в массовку, к нам на киностудию!

– Мы говорим, мол, не, не хотим!

Тогда этот дядька вопросительно смотрит на третьего.

Третий расстёгивает пуговицы на плаще, суёт руку в карман брюк, и достаёт пачку сигарет.

Берёт себе сигарету, и протягивает пачку нам, говорит:

– Не желаете?

Мы автоматически берём по сигарете, и нас начинает немного колбасить, так как под плащом у него портупея, на ней кобура с наганом, а выше значок, звезда, а внутри звезды рыцарь мечом отрубает голову змею.

Мужик смотрит куда-то вбок, мимо нас, и говорит совершенно равнодушным голосом:

– Очень рекомендую прислушаться к совету товарища!

Вован говорит:

– Не, я не могу, мне вечером козу доить надо.

Я говорю:

– Мне тоже козу доить надо.

Мужик говорит:

― Не беспокойтесь, наши сотрудники подоят ваших коз!

Я говорю:

– Ни-ни-ни, мою не надо… …дело беспонтовое…

― Её дои – не дои…

Вован говорит:

– Мою тогда тоже не надо!

Тогда Мусик говорит, не беспокойтесь, за съёмочный день вам выдадут по пятьдесят рублей, а обеды у нас очень хорошие, вкусные.

Мы берём сумку с пивом, они подводят нас к автобусу, автобус большой, но совершенно пустой, шофёру говорят, отвезите вот этих в третий павильон.

Приводят нас в третий павильон, подводят к главному, молодой парень, волосы завязаны в пучок сзади.

Он мельком взглянул на Вована, и сразу говорит:

– Так, вот этого побрейте наголо, голову замотайте бинтом, на грудь повесьте две пулемётные ленты, крест-накрест. ― По типажу он будет белогвардейцем только что сбежавшим из тифозного барака. ― А этого, меня то есть, отведите к Изольде Соломоновне!

Ну вот, загримировали нас, Вован лысый, бинт на голове, на лбу пятно крови, штаны галифе, это, если кто не в курсе, когда штанины как опрокинутые бутылки, вверху широкие а снизу узкие.

Вован в то время бухал сильно, удачно получилось.

А мне Изольда Соломоновна намазала голову каким-то гелем, сказала что потом легко смоется, и по вискам приклеила две такие как бы косички, потом надела чёрную шляпу, сюртук, шаровары, в руки дала футляр от скрипки.

И приводят нас на съёмочную площадку.

Девушка-консультант рассказывает нам, что да как:

– Вот смотрите, вот традиционная южно-русская изба восемнадцатого-девятнадцатого веков.

– Называется мазанка. Ударение на первом «а».

Вован говорит:

― Да знаю я…

― Сам живу в такой…

…у меня ещё за это по тридцать копеек штрафа каждый месяц сдирают.

Она говорит:

― Вот и прекрасно, а вот этот забор их сплетённых прутьев называется плетень, на нём традиционно развешивают кувшины и кринки из-под молока.

– Ваша задача состоит в том, чтоб, по моему знаку, вы пробежали от мазанки к плетню, перелезли через плетень, и как бы в панике побежали дальше, до ворот павильона.

― Наш ассистент, тут она оборачивается показывает пальчиком на ассистента, наш ассистент Валентин будет стоять сзади и хлопать двумя дощечками, это будет обозначать выстрелы.

– Когда услышите хлопки, на бегу просто пригибайте немного головы, и всё.

– Обратите внимание, вверху, спереди и сзади, располагаются две камеры, ни в коем случае не смотрите в сторону камер.

― Думаю мы управимся за один дубль, и вы сразу же получите свои деньги!

Вован говорит:

– Чё, просто пробежать и через плетень перелезть и всё?

– За пятьдесят рублей?

– Да я за пятьдесят рублей воробья в поле до смерти загоняю!

Ну вот, сняли мы первый дубль.

Режиссёр доволен.

Особенно Вованом.

А мне говорит, мол, всё прекрасно, вы уже можете идти получать деньги, но давайте, просто для страховки, снимем ещё один дубль, последний, и да, вы скрипочкой на бегу не размахивайте так сильно, это ведь не дубина, помните, что скрипка представляет для вашего персонажа огромную ценность, лучше просто прижимайте её к груди!

Мы с радостью снимаем второй дубль, ещё лучше первого, и намереваемся уже идти в кассу, за деньгами, но тут входит делегация.

Впереди Никита Сергеич, сзади те трое, что были у кинотеатра, и с ними ещё человек десять. Они о чём-то поговорили между собой, и к нам подходит наша девушка-консультант.

– Мы снимаем ещё один дубль!

― Никита Сергеич будет проводить мастер-класс!

Вован немного загрустил, а я наоборот, даже обрадовался.

Ведь мы увидим работу маэстро!

Более того, мы будем в ней участвовать!

Никита Сергеич расположился в кресле и говорит:

– Пожалуйста принесите мне чашечку кофе и телефон.

В это время я начинаю немного беспокоиться.

…Странно, почему нас с Вованом никто не инструктирует, не рассказывает про Станиславского?

Никита Сергеич попил кофе, потом набирает номер и говорит в трубку:

– Але!

– Клуб служебного собаководства?

– Позовите пожалуйста инструктора Володю!

― Володя, за вами уже послали автобус, соберите всех кто у вас есть, и срочно в третий павильон!

…И минут через пять открывается задняя дверь и входят собаководы со своими собаками.

Эта порода, короче, ― собака-убийца, хорошо что она одна такая была.

Никита Сергеич берёт рупор и командует:

Артисты на исходную!

Мы с Вованом встаём на исходную.

– Мотор!

– Камера!

– Спускайте собак!

…Вован бежал впереди, и я обратил внимание, что он не стал перелезать через плетень, как в прошлые разы, а просто перепрыгнул его, я так не смог, и когда перелезал, в жопу мне вцепилась афганская борзая, она оказалась самая быстрая, но я тут же оказался по другую сторону плетня, и когда спасение казалось было уже рядом, мы уже подбежали к воротам павильона, толкнули ворота, они распахнулись, и впереди уже шумела многолюдная улица, третья Мосфильмовская, тут раздались настоящие выстрелы.

Я оглянулся и увидел что Никита Сергеич бежит за нами, и палит по нам из пистолета, Вован упал, ему в жопу вцепился доберман, хозяин добермана подбегает и оттаскивает его за поводок, теперь я бегу впереди всех, прижимаю, как учили, к груди футляр со скрипкой, за мной с диким воем бежит Вован, за ним собаки, за ними собаководы.

Никита Сергеич остановился и перезаряжает, у него заклинил ствол, мы бежим уже по улице, граждане стоящие в очереди у ларька с пивом, бросили пиво и тоже бегут за нами, машины сигналят, включили пожарную сирену, кэгэбэшник в плаще вскочил на подножку трамвая и палит по нам с Вованом из пистолета прямо на ходу…

Я бегу впереди, сзади бежит Вован, а за нами уже целая толпа народу.

Казалось бы уже нет спасения, нет выхода, но вдруг у нас появляется шанс!

Я вижу в переулке старенького дедушку одетого почти также как я.

Очень-очень похоже.

Только у меня в руках скрипка, а у него инвалидный костыль.

Я резко поворачиваю в переулок, надеясь что толпа переключится на дедушку, а пока они разберутся что к чему, мы с Вованом успеем оторваться и убежать переулками.

Я подбегаю к дедушке, на секунду останавливаюсь и смотрю на него.

Дедушка срубает меня костылём и я падаю на асфальт…

…Вот последняя сцена которую я помню:

Лежу на асфальте.

Дедушка наклоняется надо мной, поднимает костыль для

удара, и спрашивает:

― Ну и когда же вы, пидарасы, кино-то снимать научитесь?