Я вошла за ним в библиотеку и остановилась в дверях: увидела его матушку с иглой и пяльцами на диване у мраморного камина. Ласковые глаза: вот-вот улыбнётся…

– Николай, поди сюда! – послышался голос тайного советника из-за стопки книг на письменном столе.

Николай подошёл.

– Вот, возьми собственные деньги тебе и брату, под твою ответственность. Знаю, что вы не расточительны, но всё же напомню. Если случится война, нам придётся терпеть нужду. А потому прошу вас быть бережливыми. В другой раз я не смогу дать вам денег раньше января.

Придётся терпеть нужду… А я ещё утром собиралась просить хозяйку выдать мне жалованье на месяц вперёд.

Не дождавшись Николая, я вышла из библиотеки в соседнюю маленькую гостиную. Николай выбежал за мной.

– Возьмите книгу.

– Спаси Господи, – ответила я его губам. Выше смотреть я боялась: вдруг он заметил бы в моих глазах…

– Я не решилась просить у вашей матушки двойное жалованье. Хотела послать домой подарки братьям и сёстрам к Рождеству.

Кому же пожаловаться, если не ему?

– Сколько детей у батюшки вашего?

– Семнадцать. Пятнадцать родных и две сиротки приёмные.

– Возьмите, – Николай протянул мне сто рублей ассигнациями. – Мне хватит и пяти червонцев.

– Да не надо…

– Вы боитесь, не побранит ли меня папенька? – Николай вложил деньги под переплёт. – Папенька похвалил бы.

Это было накануне Введения во храм Пресвятой Богородицы. На Праздничной Литургии читали Евангелие от Луки. А у меня в голове вертелось другое: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе…» Как будто о нём....

Николая не было с нами. Он отмечал этот праздник за одним столом с Царём. Первый раз. Но мне он виделся рядом. В правой мужской половине домовой церкви. И свет в алтаре… Как в тот день Крещения Господня, когда мне было шесть лет…

…ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше.¹

О деньгах Николай забыл. А я не осмелилась напомнить. Не узнал он, что батюшка с матушкой купили моим братьям духовные книги, а сёстрам – ткани. В приданое, и так. А малой я сшила платьице сама: чёрное в белую клетку. Длинное, в складочку. Она сохранила его на память – своё первое в жизни платье.

***

В марте 1812-го года гвардия получила приказ отправиться к западной границе.

В день накануне выступления в поход я долго не могла уложить волосы. Руки не слушались меня. Я торопилась. Я должна была вовремя привести девочек к завтраку.

Закрепив узел, я пошла будить моих воспитанниц. Шпильки впивались в затылок. Я остановилась в зале у окна. В стекло косило лучами утреннее солнце. Глядя на своё отражение, я вытащила шпильки и принялась заново закручивать узел.

За открытой дверью загремели шпоры. Это был он – Николай! Он любил модничать в шпорах. Руки мои дрогнули – и длинные волосы распались. Шпильки посыпались, задождили по паркету.

Николай кинулся собирать их. Я хваталась то за виски, то за горячие щёки, стыдясь то тускло-соломенного цвета моих волос, то пульсирующего жара в лице, то лихорадочного испуга в глазах. Я шептала:

– Простите… Простите…

Николай подал мне шпильки:

– Сегодня мы последний раз завтракаем с вами!

– Последний раз… Вы радуетесь! А если будет война? – вырвалось у меня. – Если Вас убьют, я…

– Разве не всё равно, когда мы встретим смерть?

– Мне – не всё равно! Я поэму не успел дописать! – ответил вошедший Константин и оперся на плечо брата.

За ним дверях показалась голова Серёжи:

– Бе-бе-бе!

Его рука махала исписанным листом. Константин кинулся за ним:

– Моя поэма! Злодей! Отдай! Я писал её две ночи! Если она пропадёт – пусть меня разорвёт ядром в первом бою!

Дверь хлопнула. Возня, истошный крик Серёжи, смех – всё растворилось в соседней комнате.

Николай стоял передо мной. Я не могла поднять глаз и смотрела ему в грудь – туда, где бьётся сердце.