Путь к самоактуализации: как раздвинуть границы своих возможностей. Новое понимание иерархии потребностей

Обретение надежды через интеллектуальное представление об интеллекте

Дети в экстремальных условиях проявляют скрытые качества, на которые можно положиться. Психолог Брюс Эллис с коллегами утверждает, что люди с неудовлетворенной потребностью в безопасности могут отдавать приоритет навыкам и способностям, которые полезны в соответствующем контексте, хотя они и не очень помогают в стандартных тестах для определения успехов в учебе^[156].

В своей теории успешного интеллекта Роберт Стернберг подчеркивает важность привязки интеллекта к контексту^[157]. Виды навыков исполнительного функционирования (такие, как внимание и самоконтроль), которые обеспечивают хорошую успеваемость в школе, не обязательно совпадают с навыками, необходимыми для выживания в местной социальной среде. Стернберг говорит следующее:

Успешный интеллект – это способность принимать решения и добиваться достижения целей в жизни в соответствующем культурном контексте или контекстах… Что меняется, так это характер проблем, возникающих в разных экологических контекстах… Например, один ребенок может целый день ломать голову над тем, как решить алгебраическую задачу, другой – над тем, как проскочить мимо наркодилеров по дороге в школу, а третий – над тем, как наловить рыбы и принести хоть что-нибудь в семью на обед. Умственные процессы могут быть похожими или даже полностью одинаковыми – отличаются виды знания и навыки, к приобретению которых они приводят^[158].

К сожалению, большинство исследований, связанных с неблагополучной молодежью, проводится по «модели дефицита», в соответствии с которой люди считаются сломленными и нуждающимися в исправлении. Однако такой подход в значительной мере оставляет без внимания интеллект. Как отмечают Эллис и его коллеги, «такой дефицитный подход не предусматривает попытки учесть уникальные достоинства и способности, которые появляются в ответ на стрессовую обстановку»^[159]. Фактически они утверждают, что неблагополучные дети и молодежь могут быть «когнитивно приспособленными» для жизни в неблагоприятных, непредсказуемых условиях.

Одно из последних исследований птиц, грызунов и людей показало, что жесткость внешних условий и высокий уровень непредсказуемости могут в действительности приводить к повышению внимательности, чувственного восприятия, обучаемости, способности запоминать и решать характерные для таких условий проблемы^[160]. Приобретаемые навыки варьируют от безошибочного распознавания сердитых и испуганных лиц и хорошей памяти на негативные, эмоционально нагруженные или стрессовые события до повышенной способности к обучению на имплицитном, эмпирическом уровне и гибкому переключению внимания. Переключение внимания в жестких условиях может помогать в отслеживании новой информации, поступающей из внешней среды с большой скоростью.

Другое исследование говорит о том, что люди с низким социоэкономическим статусом имеют преимущество при выполнении социально-когнитивных задач, связанных с контекстуальной информацией, например при распознавании состояния аффекта у окружающих^[161]. В одном из случаев университетские работники со средним образованием превзошли работников, окончивших колледж, в стандартном тесте на точность эмпатической оценки, сумев правильно определить эмоции по выражению лица^[162]. По словам Эллиса и его коллег, «повышенная точность эмпатической оценки может помогать в предсказании поведения, а также в управлении внешними социальными факторами и собственной жизнью».

Поскольку такие навыки способствуют выживанию в небезопасной, враждебной среде, Эллис с коллегами приходит к выводу, что преподавателям необходимо извлекать из них пользу, а не бороться с ними. Он говорит, что содержание учебных программ, методика и практика преподавания должны быть нацелены на использование сильных сторон «адаптированных к стрессу» детей. Такие программы могут предполагать развитие навыков решения проблем, с которыми дети чаще всего сталкиваются в неблагоприятных и непредсказуемых условиях, а также предоставление более широкого выбора и возможностей выполнять как самостоятельные, так и коллективные проекты. Например, многие дети с синдромом дефицита внимания и гиперактивности могут быть лучше других приспособлены к постоянно меняющимся условиям и успешно справляться с ними. И действительно, одно из последних исследований показывает, что у таких детей есть множество творческих способностей, на которые можно опираться^[163].

Одновременно необходимо поддерживать их потенциал обучения и продвижения по образовательной лестнице, поскольку это единственный реальный путь к контролю над жизнью и возможностями. Такой подход к адаптированным к стрессу детям может также предполагать демонстрацию того, что нет большой разницы между уличной и школьной смекалкой. Когда в школе на маргинализированных молодых людей смотрят как на неудачников и акцентируют внимание на их проблемах, им приходится искать альтернативные стратегии успеха. Вот что говорит педагог-психолог Бет Хэтт:

Они по-своему интерпретируют смекалку и идентифицируют себя в установленной иерархии интеллектуальных способностей, где школа в большинстве случаев не позволяет ученикам быть одновременно умными на улице и на занятиях. Совмещение этих двух состояний потребовало бы пересмотра идеи «хорошего» ученика, того, что считается законным знанием, а также расширения определения «успеха в школе» за пределы успеваемости и оценок^[164].

Многим людям, выросшим в неблагоприятных и непредсказуемых условиях, довольно рано дают понять, что у них нет способностей к учебе. В результате – как адаптивный ответ на ситуацию – они бросают школу. Именно поэтому тем, у кого в значительной мере неудовлетворена потребность в безопасности, так необходимы реальные основания надеяться.

Главная цель новой сферы образования, получившей название «развитие возможностей», заключается в том, чтобы помочь молодым людям представить возможности формирования лучшего мира и появления лучшего места для себя и других. По инициативе педагога-психолога Майкла Наккулы эта сфера образования занимается различными аспектами самоидентификации, включая отношение к учебе, сопричастность и выявление «подлинных чаяний», которые учащиеся воспринимают как свой выбор, оказывающий реальное влияние на характер желаемого будущего^[165].

Как и любые другие учащиеся, те, кто живет в неблагоприятных и хаотичных условиях, нуждаются в постоянном напоминании о том, что успех в значительной мере определяется их собственными усилиями и участием в социально значимой деятельности^[166]. Им может потребоваться широкий набор вариантов учебных курсов, профилирующих предметов, возможностей лидерства и участия в общественной жизни – и даже возможность оставить учебу, если это создает условия для их развития (хотя бы на какое-то время).

У учащихся, стартующих в неравных условиях – в чрезвычайно небезопасной среде, – путь к высокой успеваемости может быть непрямолинейным и нетрадиционным. Как отмечает Майкл Наккула, учащиеся, идущие по непрямолинейному пути к школьным достижениям, могут очень сильно отличаться от обычных хороших учеников.

Поддерживать таких учащихся можно разными способами. Исследование подчеркивает важность акцентирования внимания на будущей возможной личности. В одном из экспериментов участники, которые писали письмо воображаемому себе в будущем, с меньшей вероятностью соглашались на гипотетические незаконные действия^[167]. В другом эксперименте, проведенном теми же исследователями, те, у кого была возможность пообщаться со своим цифровым будущим образом в виртуальной реальности, меньше жульничали в последующей викторине.

Еще в одной серии экспериментов учащиеся средней школы, которых просили назвать наиболее важные для них личностные ценности и объяснить, что они означают, получали более высокие оценки в течение семестра; они, кроме того, реже попадали на дополнительные занятия для отстающих и чаще занимались математикой по усложненной программе^[168]. Подобные эффекты проявлялись особенно сильно у учащихся, которых нередко считали трудными.

Известно также исследование, в котором представить себя в будущем просили восьмиклассников из бедных городских районов. Дополнительно им предлагали перечислить препятствия, которые могут встретиться на этом пути, и стратегии их преодоления^[169]. Вероятность того, что эти учащиеся останутся на второй год, была на 60 % ниже, такие дети демонстрировали более высокую инициативность в учебе, лучше справлялись со стандартизированными тестами в девятом классе, реже пропускали занятия и имели более низкую склонность к депрессии. Такие эффекты сохранялись в течение последующих двух лет и объяснялись изменением представлений учащихся о себе в будущем.

Конечно, в жизни существуют не только хорошие оценки. Многие «трудные» учащиеся обладают огромной креативностью и имеют новаторские идеи потому, что видят мир по-другому. По словам организационного психолога Адама Гранта, «превращение в круглого отличника требует следования догмам. А для выдающейся карьеры нужна оригинальность»^[170]. Колин Сил, основатель thinkLaw, организации, которая помогает преподавателям использовать стратегии проблемно-ориентированного обучения для устранения недостатка критического мышления и обеспечения контакта со всеми учащимися независимо от расы, места проживания и материального положения, сам вырос в Бруклине и воспитывался без отца, который сидел в тюрьме. Сил твердо верит в то, что сегодняшние отстающие могут стать завтрашними новаторами, и просит нас «представить себе мир, где в учащихся, постоянно создающих проблемы, видят не “плохое”, а лидерский потенциал и признают необходимость помочь им реализовать этот потенциал»^[171].

Восстановление чувства внутренней устойчивости и надежды в окружающей среде имеет чрезвычайную ценность для тех, у кого неудовлетворена потребность в безопасности. Вместе с тем безопасность всего лишь одна из составляющих безопасного фундамента для личностного роста. Чтобы полностью поднять парус и двинуться вперед на всех парах, в нашей жизни еще должны быть принадлежность и любовь. Именно об этом пойдет речь дальше.

Глава 2
Принадлежность

Осенью 1930 г. 24-летний Гарри Харлоу впервые появился в кампусе Висконсинского университета в Мэдисоне в качестве преподавателя. Ему было непросто ориентироваться в незнакомом месте, и многие принимали его за заблудившегося первокурсника. Когда он наконец добрался до своего кабинета, то увидел за столом студента. Тот сказал: «Привет, не знаешь, куда запропастился доктор Харлоу?» Этим студентом оказался Абрахам Маслоу, которому было всего на три года меньше, чем новому преподавателю. «Знаю», – ответил Харлоу^[172].

Маслоу стал не только студентом Харлоу, но и его лаборантом и близким другом. Они определенно сошлись характерами и оценили друг друга. Маслоу уважал Харлоу за его ум и говорил, что он «замечательный человек… К нему можно прийти пообедать и поговорить о серьезных вещах». Харлоу, со своей стороны, как-то раз с теплотой заметил, что «Эйб никогда не забывал о своем долге перед обезьянами, хотя правильнее было бы говорить об их долге перед ним»^[173].

Именно общение с Харлоу вдохновило Маслоу внести эпохальный вклад в психологию приматов. Изучая «отсроченную реакцию обезьян на миллионы занудных тестов», Маслоу просто влюбился в эти создания. «Они реально очаровали меня, – вспоминал он. – Я привязался к своим обезьянам так, как невозможно было привязаться к крысам»^[174]. Изучение пищевых предпочтений заставило Маслоу впоследствии разграничить понятия «голод» и «аппетит» и повлияло на его представления о потребности во власти и уважении. Теплые отношения с Харлоу, а также наблюдение за ходом его новаторского исследования несомненно сказались на убежденности Маслоу в существовании потребности в любви.

В 1958 г. в своем президентском послании Американской ассоциации психологов Харлоу упрекнул коллег: «Психологи, по крайней мере те, которые пишут учебники, не просто не проявляют интереса к происхождению и развитию любви или душевного расположения, а, похоже, даже не подозревают о его существовании». На протяжении большей части истории психологии любовь и душевное расположение не считались предметом, достойным научного изучения. Те, кто все-таки брался за эту тему, подходили к ней поверхностно или настолько формально, что она становилась неузнаваемой. Один из основоположников бихевиоризма Джон Уотсон описывал любовь как «врожденную эмоцию, вызываемую стимулированием эрогенных зон». Фрейд сводил нежность к «сексуальности с торможением перед целью». Для него любовь была компромиссом, побочным эффектом получения того, чего мы реально хотим, т. е. секса^[175].

Харлоу, которого интересовали последствия недостатка материнской любви и ласки, провел серию теперь широко известных экспериментов с детенышами макак-резусов. Он помещал детенышей в клетку и представлял им двух очень разных матерей. Одна из них была сделана из голой проволоки и могла давать молоко из закрепленной бутылочки. Вторая же из махровой ткани казалась мягкой и привлекательной, но не могла давать молоко.

Реакция детенышей была очень неожиданной. Когда что-то пугало их, они бежали прямо к тканевой обезьяне и вцеплялись в нее в поисках поддержки. Они не только успокаивались рядом с ней, но и становились храбрее. В одной из серий экспериментов Харлоу помещал в клетку металлического робота со сверкающими глазами и большими зубами. Прикоснувшись к тканевой маме, детеныши смелели и даже пытались напугать робота!

Такие результаты были очень показательными и подчеркивали важность физического контакта и утешения в социальном развитии. Дальнейшие исследования Харлоу – в том числе тысячи тщательно контролируемых экспериментов – также очень наглядно продемонстрировали последствия недостатка ласки. Он обнаружил, что, хотя детеныши обезьян теоретически могли выжить без настоящей матери (пока им предоставляли достаточно еды), они не приобретали важнейшие социальные навыки, например способность налаживать отношения с другими обезьянами. У них также наблюдались сексуальные проблемы, когда они вырастали. Самки плохо заботились о собственных детенышах, редко прикасались к ним, успокаивали и поддерживали. Частенько они грубо обращались со своими детенышами, били и кусали их.

Исследование Харлоу показало, что принадлежность принципиально важна для нормального развития. Маслоу предположил, что принадлежность и любовь являются самостоятельными фундаментальными потребностями, которые не сводятся к безопасности или сексу. Эта работа стала основой для научного изучения важности принадлежности. Сейчас, 60 лет спустя, огромное количество исследований твердо говорит о том, что принадлежность и близость принципиально важны не только для выживания отдельного человека и всего человеческого рода, но и для полноценного формирования целостной личности.

Когда физиологические потребности и потребность в безопасности удовлетворяются в достаточной мере, появляются потребности в любви, привязанности и принадлежности, и мотивационная спираль начинает новый виток… Человек хочет найти такое место больше всего на свете и может даже не вспомнить о том, что во времена, когда его мучил голод, он смотрел на любовь как на что-то нереальное и неважное… Теперь же он страдает от одиночества, оторванности, ищет друзей и свои корни.

АБРАХАМ МАСЛОУ,

«Мотивация и личность» (1954 г.)

Сэм остро нуждался в принадлежности. На улице он улыбался всем подряд. Когда ему не отвечали, а особенно когда на него смотрели с подозрением, он обижался и чувствовал себя последним неудачником весь остаток дня. Он записался во множество кружков в колледже, даже в те, которые были не слишком интересными. Но ему нужно было постоянно ощущать свою принадлежность, хотя временами кружок или дело, к которому он подключался, совсем не соответствовали его представлениям о настоящем или важном. Лишь намного позже, когда у него наконец появились значимые, сердечные отношения, он понял, что все эти годы ему требовалась вовсе не куча поверхностных связей, а всего несколько глубоких знакомств, в которых раскрывалась вся его личность (а не отдельные черты характера, признаваемые ценными в том или ином кружке) и в которых ему самому была интересна целая личность другого человека.

Потребность в принадлежности – иначе говоря, в установлении и поддержании хотя бы минимального количества позитивных, стабильных, близких отношений – одна из фундаментальных потребностей, влияющих на наше бытие в целом, пронизывающих всю палитру наших эмоций, мыслей и моделей поведения. Хотя сила этой потребности у всех разная, она никогда не исчезает у людей. В действительности потребность в принадлежности складывается из двух подкатегорий: (а) потребности быть частью группы, быть похожим и быть принятым и (б) потребности в близости, взаимности и связи.

Несмотря на то что в литературе по психологии эти две подкатегории нередко считаются синонимичными, на мой взгляд, их следует рассматривать по отдельности, поскольку у них есть отличия, имеющие серьезное значение для здоровья и личностного роста.

Потребность быть частью группы

Когда человек ощущает себя частью группы, он чувствует, что его принимают и слышат, а когда такого ощущения нет, ему кажется, что его отвергают и не слышат. Эти эмоции уходят корнями в «систему социальной защиты», которая со всей очевидностью выполняла важнейшие функции с точки зрения выживания и продолжения рода в процессе эволюции человечества^[176]. Сильная связь между членами небольшого племени на протяжении нашей истории гарантировала доступ к более значительным ресурсам, информации и сотрудничеству в преодолении стресса и угроз. В силу того, что мы чрезвычайно социальные животные, потребность хотя бы в минимальном принятии обществом и избежании полного игнорирования жизненно важна для получения социальных благ практически во всех ситуациях – от социального влияния до социальной поддержки, членства в группе, знакомств, друзей и даже романтических отношений^[177].

Эволюция не случайно наделила нас высокочувствительной системой социальной защиты, которая чутко следит за нашим уровнем принадлежности, выявляет угрозы принятию и предупреждает нас (через невероятно болезненные эмоции) о том, серьезна ли ситуация и следует ли опасаться исключения и изоляции. Вовсе не удивительно, что даже намек на угрозу отказа вызывает такие острые эмоции, как обида, ревность и огорчение, а также концентрацию внимания на решении проблемы^[178].

Социальная боль, сопровождающая ощущение слабой связанности с группой, практически неотличима от физической боли и влечет серьезные последствия для функционирования личности в целом. «Для социальных существ оказаться на грани социальной изоляции очень опасно», – утверждает психолог Джон Качиоппо^[179][180]. «Мозг входит в состояние самосохранения, которое приносит с собой массу нежелательных эффектов» – от «микропробуждений» посреди ночи из-за того, что мозг находится в повышенной готовности к угрозам, до «социального бегства», депрессии, различных форм нарциссизма (как мы увидим в следующей главе) и таких катастрофических проявлений, как суицид и массовые убийства, два явления, встречающиеся все чаще^[181]. В США уровень самоубийств вырос на 25 % с 1999 г., а число самоубийств среди 15–24-летних стабильно увеличивается с 2007 г.^[182]. За 11 лет после 2005 г. произошло больше массовых убийств, чем за предыдущие 23 года. Не исключено, что обе эти тенденции объясняются деградацией чувства принадлежности к группе и принятия.

В периоды относительной безопасности потребность ощущать себя частью группы может быть не такой острой, как во времена нестабильности и опасности, когда система социальной защиты активируется и приносит эффект. Например, именно в таких ситуациях люди стремятся идентифицировать себя с конкретными группами, нередко отвергая все остальные группы.

Это четко продемонстрировало исследование в летнем лагере в парке Робберс-Кейв. Когда ученые искусственно создавали там угрозу, мальчики особенно сильно привязывались к своей группе^[183]. Аналогичное поведение наблюдается в террористических организациях, которые становятся более сплоченными при возникновении внешней угрозы (или воспринимаемой угрозы)^[184]. Отсутствие ресурсов также может служить сильным мотиватором стремления быть частью группы: в одном из исследований, где поощряли одну случайным образом выбранную группу, сплочение наблюдалось не только в ней, но и в тех, что не получали поощрения^[185].

Сплоченность групп очень трудно поддается изменению, даже когда членство в группе мало что значит. В одном из недавних исследований детей младшего возраста случайным образом распределяли по неизвестным им группам, потом сообщали о принципах этого распределения. Одному потоку говорили, что группы выбирались с учетом склонностей и особенностей ребенка, а другому – что группы выбирались произвольно^[186].

Наше стремление примкнуть к племени имеет глубокие корни и проявляется рано.

Как оказалось, даже когда группы выбирались произвольно и не имели особого значения для распределяемых, внутригрупповая связь у пяти–восьмилетних детей была ничуть не слабее, чем у детей в более ориентированных на них группах! Только когда эксперимент довели до крайности – на глазах детей подбрасывали монетку, чтобы они осознали случайность выбора, и подчеркивали, что распределение произвольно, ничего не значит и никак не связано со склонностями и особенностями ребенка, – удалось заметным образом ослабить сплоченность по некоторым показателям. Но даже после этого дети обоих потоков по-прежнему отдавали больше стикеров членам своих групп. Ясно одно: наше стремление примкнуть к племени имеет глубокие корни и проявляется рано.

Вместе с тем независимо от социальных условий у людей очень разная потребность быть частью группы, которая – как и любая другая потребность, рассматриваемая в этой книге, – является результатом сложного взаимодействия множества генов с личными переживаниями^[187]. Как мы говорили в предыдущей главе, помимо генов к возникновению острой потребности быть частью группы может приводить ненадежная привязанность в раннем детстве, которая влияет на развитие областей мозга, отвечающих за избежание угрозы и чувствительность к ней. Как результат, некоторые люди просто зацикливаются на этой потребности. Свою собственную потребность быть частью группы можно оценить на основе того, в какой мере вы согласны со следующими утверждениями^[188]:

• Я изо всех сил стараюсь не делать того, что может заставить других людей избегать или игнорировать меня.

• Мне необходимо чувствовать, что есть люди, к которым я могу обратиться в случае необходимости.

• Я хочу, чтобы другие принимали меня.

• Я не люблю одиночества.

• Я ужасно тревожусь, когда люди строят свои планы без оглядки на меня.

• Я легко обижаюсь, когда чувствую, что другие не принимают меня.

• Я чувствую острую потребность быть частью группы.

Как и в случае других потребностей, критическим показателем является разрыв между вашей потребностью быть частью группы и тем, насколько эта потребность удовлетворяется в повседневной жизни. Исследование показывает, что люди, говорящие о наивысшем уровне одиночества, являются теми, у кого больше всего не удовлетворена потребность быть частью группы. Чем больше разрыв между потребностью человека быть частью группы и его удовлетворенностью личными отношениями, тем выше уровень одиночества и ниже уровень повседневной удовлетворенности жизнью^[189].

Такой вывод применим и к тем, кто живет один, и к тем, кто живет с другими. Простая жизнь с кем-либо не гарантирует удовлетворения потребности в принадлежности. Что имеет значение для предсказания одиночества, так это качество отношений, а не количество связей и даже не близость связей. Рассмотрим более внимательно этот второй принципиально важный компонент принадлежности.