Путь к самоактуализации: как раздвинуть границы своих возможностей. Новое понимание иерархии потребностей

Глава 1
Безопасность

Каждый нормальный ребенок и, что не так очевидно, взрослый в нашем обществе хочет жить в безопасном, стабильном, предсказуемом, организованном мире, где он знает, чего ожидать, где не бывает непредвиденных, неподконтрольных и опасных ситуаций и где всегда есть сильные родители или защитники, оберегающие его от опасности.

АБРАХАМ МАСЛОУ,

«Мотивация и личность» (1954 г.)

Хотя в целом мир стал намного более комфортным для жизни – люди живут дольше, имеют более крепкое здоровье, чувствуют себя более свободными и защищенными^[81], – многие в первой четверти XXI в. по-прежнему существуют в непредсказуемых, хаотично меняющихся условиях и зачастую страдают от того, что хаос вторгается в их личную среду. В одних только Соединенных Штатах порядка 10 млн американцев работают с утра до ночи и при этом живут за чертой бедности. Удовлетворение базовых потребностей, например в жилье и медицинском обслуживании, остается недоступным для значительной части населения, и это при потрясающем росте доходов 1 % богатейших граждан. Так, более 33 млн американцев не имеют медицинской страховки, а у более чем половины граждан нет в запасе даже $400 на случай неожиданных расходов^[82].

По словам Рут Виппман, мы создали социальный стереотип в сфере здравоохранения и благополучия, который переворачивает иерархию потребностей Маслоу, представляя самоактуализацию как некую альтернативу базовым потребностям вместо того, чтобы видеть в ней нечто покоящееся на прочном фундаменте безопасности и защищенности. В своей статье «Где мы были, когда рушилась пирамида? На занятиях по йоге» Виппман пишет: «Мы фокусируем внимание на вершине пирамиды Маслоу, забывая о ее основании»^[83].

Хотя Маслоу никогда не использовал образ пирамиды для представления своей теории (см. Введение), он постоянно подчеркивал необходимость удовлетворения фундаментальных потребностей человека для создания возможности полной реализации его потенциала. Маслоу, будучи выходцем из рабочего класса (он был старшим сыном в семье еврейских эмигрантов из России и в детстве постоянно терпел антисемитские издевательства), всю жизнь фокусировал внимание на социальных преобразованиях. Один из студентов, слушавших его курс в 1960-х гг., вспоминал, что Маслоу горячо ратовал за обеды по льготным ценам в школах и видел в них способ устранения препятствий для здорового роста и развития детей из бедных семей^[84].

Современная наука показывает со всей определенностью, что непредсказуемость имеет далеко идущие последствия для жизни, о которой мы можем мечтать и обеспечивать себе. Потребность в безопасности в сочетании с потребностями в стабильности, определенности, предсказуемости, непротиворечивости, непрерывности и доверии к окружающему миру является основой, от которой зависит удовлетворение всех остальных потребностей. Потребность в безопасности связана со стремлением осмыслить происходящее и найти мотивацию для обретения контроля над несбывшимися ожиданиями. Безопасная база помогает человеку принимать риски и исследовать новые идеи и формы бытия и одновременно создает возможность для превращения в того, кем он действительно хочет стать. Отсутствие этой базы делает людей чрезмерно зависимыми от защиты, любви, обожания и уважения со стороны других, а это может поставить под угрозу личностный рост, развитие и смысл жизни.

Потребность в безопасности связана с конкретной формой смысла жизни. Психологи выделяют три формы смысла: внутренняя устойчивость, цель и значимость^[85]. Цель служит мотивацией для реализации ориентированных на будущее и ценных жизненных задач. Значимость определяется тем, в какой мере люди чувствуют, что их существование и деятельность в мире содержательны, важны и ценны.

Потребность во внутренней устойчивости является той формой смысла, которая сильнее всего связана с потребностью в безопасности. Логична ли ситуация в моем непосредственном окружении? Предсказуема ли и постижима моя жизнь? Внутренняя устойчивость необходима для получения возможности достичь более масштабной цели или выбирать пути, которые интересны человеку в этом мире^[86]. Как утверждают исследователи смысла жизни Франк Мартела и Майкл Стегер, «нам требуется что-то способное служить основой для наших ценностей, а когда жизнь кажется бессмысленной, отыскать то, что сделает ее достойной, может быть очень сложно или вообще невозможно»^[87].

Существуют конструктивные пути достижения внутренней устойчивости. Так, исследователи выяснили, что внутренняя устойчивость сочетается с глубокой религиозностью, духовностью и способностью оправляться после тяжелого заболевания, например рака^[88]. Известны и деструктивные пути обретения внутренней устойчивости, а потребность в восстановлении чувства безопасности может приводить к агрессии и антагонизму. Избыток хаоса и непредсказуемости подталкивает нас к состоянию, которое психологи называют «психологической энтропией»^[89].

Психологическая энтропия

Мозг человека – предсказательная машина^[90]. Мы непрерывно обрабатываем входящую информацию и определяем, насколько она соответствует нашим ожиданиям. В соответствии с заложенной в генах программой (не абсолютно жесткой) мозг пытается помочь нам удовлетворить базовые потребности, воздействуя соответствующим образом на наше поведение, мышление и эмоции так, чтобы приблизиться к целям. Имейте в виду, что понятие «цели» используется здесь в очень широком смысле – от приземленного, например добывания пищи, обеспечения принадлежности, обретения статуса и второй половинки, до более высокого, вроде превращения в спортсмена мирового уровня или помощи бедным в развивающихся странах. Как уже говорилось, люди уникальны с точки зрения гибкости их целей.

Понятие энтропии первоначально использовалось в сфере функционирования физических систем в качестве меры беспорядка. Однако принципы, определяющие поведение энтропии в термодинамических системах, применимы и ко всем системам обработки информации, включая мозг, нервную систему и психологические процессы у людей^[91]. Все биологические организмы – включая людей – выживают лишь в той мере, в какой они эффективно управляют внутренней энтропией^[92].

В состоянии психологической энтропии мы испытываем неприятные ощущения вроде тревоги и стресса. Стресс вызывает выброс целого букета гормонов (в том числе кортизола), которые распространяются по организму и готовят его к активным действиям^[93]. Кроме того, активируются определенные области мозга, отвечающие за внимание, эмоции, память и обучение, как, впрочем, и гены, которые контролируют раздражение и продолжительность жизни на клеточном уровне^[94].

Понятно, что в нашей жизни всегда есть место для психологической энтропии: мы никогда полностью не контролируем свое внешнее окружение, а вещи, которые мы вроде бы можем предсказать, все время меняются. Определенная доза стресса и непредсказуемости полезна и вполне нормальна. Как заметил британский философ Алан Уотс, «в желании быть идеально защищенным в мире, который по своей природе быстротечен и изменчив, есть явное противоречие»^[95]. Или, как выразился математик Джон Аллен Паулос, «неопределенность – единственная определенная вещь, которая существует, а понимание, как жить в условиях незащищенности, – единственный способ защиты»^[96].

Некоторые – те, у кого высокий уровень нейротизма, патологическая потребность в завершенности и обсессивно-компульсивное расстройство, – считают неопределенность особенно отвратительной. Нейротизм – это черта характера, при которой для человека характерны негативный аффект, тревожность, страх и зацикливание. Когда люди с высоким уровнем нейротизма получают неопределенную обратную связь в отличие от отрицательной, их нервная система дает чрезмерно эмоциональный отклик^[97]. По словам психологов Джейкоба Хирша и Майкла Инцлихта, люди с высоким уровнем нейротизма «предпочитают знакомого дьявола дьяволу, которого они не знают». Влияние нейротизма на психическое здоровье огромно, некоторые исследователи даже считают, что нейротизм – общая причина всех форм психопатологии!^[98]

Хотя существуют гиперчувствительные к признакам угрозы люди, большинство чувствует лишь некоторый дискомфорт при соприкосновении с неизвестным. При этом у каждого имеется своя доля страхов, например страх неудачи, страх отказа, страх потери контроля, страх утраты эмоциональной связи и страх потери репутации^[99]. Способность снижать, управлять и даже сживаться с неопределенностью важна для любого, кто хочет стать целостной личностью. Она необходима не только для сохранения здоровья и благополучия, но и для выживания.

Постоянный страх и тревога могут оказывать серьезное влияние на обучение, поведение и здоровье^[100]. Последствия дискриминации, насилия, пренебрежения или оскорбления могут чувствоваться на протяжении всей жизни, они изменяют связи в областях развивающегося мозга, которые особенно чувствительны к стрессу.

Хотя многие изменения мозга являются результатом адаптации к внешним условиям – т. е. оправданны с точки зрения обнаружения угрозы, – они сказываются на состоянии организма в целом. В самом деле, генам абсолютно «все равно», насколько мы счастливы и даже насколько психически здоровы. Если бы они могли говорить, то рассказали бы о том, что их заботит только передача самих себя следующему поколению. Если это означает достижение биологических целей за счет принесения в жертву целей более высокого порядка (например, ваших устремлений), то так и будет. Даже если вы до глубины души хотите отдать все силы сочинению новой симфонии или поиску доказательства сложной теоремы, то система не сможет выполнять работу с полной отдачей – иначе говоря, использовать всю свою энергию – при слишком значительной психологической энтропии.

На разных уровнях биологического функционирования наш организм постоянно пытается свести к минимуму все неожиданное – энтропию и непредсказуемость, – подстраивая реакцию к сигналам из внешнего мира. Когда уровень внутренней энтропии слишком высок, нам приходится искать альтернативные стратегии минимизации энтропии и удовлетворения базовых потребностей. Если ничто не дает результата, то со временем система перестает адаптироваться и в конечном итоге деградирует.

Это очень сильно сказывается не только на нашей физиологии, но и на психике. Мы тратим изрядное количество физической энергии на поддержание работы мозга, который позволяет нам обеспечивать приемлемый уровень предсказуемости и внутренней устойчивости с тем, чтобы определять, какие действия приближают нас к целям. Чем большую неопределенность мы ощущаем в жизни, тем больше метаболических ресурсов тратим впустую и больше подвергаемся стрессу. Когда внутреннее расстройство становится слишком сильным, мы можем прибегать к стратегиям, разрушительным для других, не говоря уже о целостности собственной личности. Мы теряем чувство возможности и оказываемся во власти узкого набора эмоций, мыслей, моделей поведения, который уменьшает наш потенциал превращения в ту личность, какой действительно хотим стать. Когда переживания из-за неоднозначности результатов анализа крови не дают вам уснуть всю ночь, сочинение симфонии на следующий день может быть проблематичным.

Исследования ясно показывают, что наши психологические процессы тесно переплетаются с физиологией. По этой причине я со спокойной душой объединяю физиологические потребности с потребностью в безопасности, как предлагал Маслоу. Когда у людей нет возможности удовлетворить потребность в безопасности, они реагируют на это совершенно определенным образом, стремясь восстановить баланс, или гомеостаз. Восприятие поведения людей под таким углом позволяет нам терпимо относиться к его неадекватности и при этом хорошо понимать других.

Потребность в безопасности может выйти у каждого человека на первый план в любой момент, и он будет, скорее всего, действовать предсказуемым образом в соответствии с фундаментальными принципами человеческой природы. Когда нет возможности удовлетворить потребность в безопасности, мы перестаем доверять другим и начинаем относиться к людям с подозрением. В таком состоянии очень легко скатиться на деструктивный путь ради обретения безопасности, например стать членом какой-либо компании или преступной группировки. По словам Маслоу, «у человека, который чувствует себя в безопасности, и того, кто живет словно шпион на вражеской территории, очень разные характеры»^[101].

Начнем с примера, который каждый из нас может понять: чувство голода.

Чувство голода

Вряд ли у кого возникнет желание сочинять музыку, доказывать теоремы, заниматься декорированием дома или наряжаться, если желудок постоянно пуст и мучает жажда, если невозможно избавиться от ощущения надвигающейся катастрофы или чувства ненависти со стороны окружающих… Чтобы наверняка задвинуть высшие мотивы на задний план и получить искаженное представление о способностях и природе человека, заставьте организм хронически страдать от голода или жажды.

АБРАХАМ МАСЛОУ, «Мотивация и личность» (1954 г.)

Дурное расположение духа у голодного человека нередко служит предметом шуток. Однако миллиардам людей по всему миру, регулярно страдающих от нехватки продовольствия, не до смеха.

Последствия голода и для людей, и для животных очень серьезны. Отсутствие надежных источников продуктов питания порождает пищевую незащищенность, которая приводит к появлению конкретного набора негативных моделей поведения: повышенной импульсивности и гиперактивности, повышенной раздражимости и агрессии, повышенной тревожности и склонности к потреблению наркотиков^[102]. Свидетельства того, что пищевая неопределенность ведет к появлению этого набора моделей поведения, убедительны и многочисленны. К ним относятся исследования последствий пищевой депривации у насекомых, птиц и млекопитающих (включая человека); исследования людей, которые сидят на жесткой диете и занимаются лечебным голоданием; исследования людей с расстройством пищевого поведения.

Этот набор моделей поведения обусловлен именно крайним голодом, а не изначальными личностными различиями. В одном классическом исследовании ученые заметили, что пациенты, которые в начале процесса лечебного голодания были неупрямыми, благодушными и оптимистичными, потом становились все более импульсивными и обозленными вплоть до склонности к рукоприкладству^[103]. В одном из случаев «человек обратился за помощью после выписки из-за того, что очень злился при поездках на автомобиле и боялся передавить раздражавших его пешеходов»^[104].

Голод повышает мотивацию работать за еду или платить за нее и одновременно снижает мотивацию работать или платить за все несъедобное^[105]. Набор моделей поведения, связанных с голодом, лучше всего рассматривать не как отказ системы, а как адаптацию, ответ, состоящий из альтернативных стратегий улучшения поиска, захвата и защиты пищевых ресурсов даже за счет принесения в жертву других целей^[106].

Если альтернативные стратегии не обеспечивают достижения цели, то тревога и гиперактивность могут в конечном итоге привести к депрессии и апатии. Данный момент является ключевым: именно длительная пищевая неопределенность вызывает этот набор моделей поведения, а не полная депривация. Длительная пищевая неопределенность производит так много психологической энтропии, что чувство беспомощности в конечном итоге берет верх, а другие системы начинают деградировать. По мнению британского психолога Дэниела Неттла, некоторые модели поведения – такие как импульсивность, агрессия и тревога – широко распространены среди экономически неблагополучных слоев населения в большей мере из-за того, что они регулярно страдают от голода, а не из-за исходных различий социальных классов^[107].

Поразительнее всего то, что многие модели поведения, обусловленные голодом, обычно пропадают после получения пищи^[108]. Мы голодны лишь до того момента, когда перестаем быть голодными. А в отсутствие голода мы забываем о том, что это такое, быть голодным. До следующего раза.

Теперь, когда мы рассмотрели понятный для всех нас пример, попробуем разобраться с более сложными психологическими формами незащищенности, начиная с привязанности.

Потребность в надежной привязанности

Жизнь в идеале должна представлять собой ряд дерзких вылазок с безопасной базы.

ДЖОН БОУЛБИ

Человеческое дитя появляется на свет как совершенно беспомощное создание и в удовлетворении базовых физиологических потребностей полностью зависит от того, кто ухаживает за ним. Чувствуя ответственность и надежность ухаживающего, младенец обретает уверенность в том, что его потребности будут удовлетворены. Одновременно у младенца возникает эмоциональная привязанность к ухаживающему, и эта связь создает безопасную базу и надежное убежище, позволяющее растущему ребенку выживать, удовлетворять любопытство и исследовать окружающий мир.

Опираясь на теорию Фрейда в сочетании с молодой наукой этологией (изучение поведения животных через призму эволюции), кибернетической теорией, теорией систем управления и психологией развития, британский психолог Джон Боулби предположил существование «поведенческой системы привязанности», которая появилась на заре истории человечества и была нацелена на формирование близости между ухаживающими и уязвимыми младенцами, детьми и взрослыми^[109]. Поведение, нацеленное на формирование близости, по словам Боулби, выполняет функцию уменьшения чувства страха и тревоги и проявляется, когда ребенок чего-то боится или чувствует угрозу.

При описании этой системы Боулби использовал ключевые принципы теории управления, в основе которой лежат логические операции «если/то». В самом деле в нашей системе закодировано множество подсознательных механизмов в стиле «если/то», и, как мы увидим далее в этой книге, понимание этого позволяет нам осознанно отключать систему и брать под контроль бессознательные привычки. В детском возрасте, однако, у нас еще нет когнитивного тормоза самоанализа, который позволяет блокировать поведенческую систему привязанности.

Боулби утверждал, что система привязанности дает нам ответ на целый ряд «если/то»-вопросов, начиная с такого: «Рядом ли ухаживающий человек, внимателен ли он и отзывчив?»^[110] Если ребенок понимает, что ответ «да», то он чувствует, что его любят и что он в безопасности, ощущает уверенность и с большей вероятностью изучает мир, играет и общается с другими. В случае ответа «нет» ребенок испытывает тревогу и, скорее всего, ведет себя так, чтобы привлечь к себе ухаживающего человека, не спит и подает голос (плачет). По теоретическому предположению Боулби, такое поведение будет продолжаться до тех пор, пока ребенок не ощутит приемлемый уровень близости с человеком, к которому он испытывает привязанность. Если же этот человек не реагирует, то ребенок должен полностью отдалиться от него, что часто случается при длительной разлуке.

Очень чувствительная к тому, как к нам относятся в моменты стресса, система привязанности постоянно следит за тем, насколько успешно мы получаем близость и поддержку со стороны объекта привязанности – сначала родителей, а потом друзей и возлюбленных. Как говорит Боулби, на основе физического присутствия ухаживающего человека мы постепенно формируем ментальные образы, или «внутренние рабочие модели», других и самих себя, которые позволяют нам предвидеть поведение других на основе прошлого опыта. В результате взаимодействия с различными объектами привязанности на протяжении жизни мы создаем модели полезности и отзывчивости других к нашим потребностям, а также собственные представления о доброте и ценности любви и поддержки. Эти внутренние рабочие модели влияют на ожидания и принципы, которыми мы зачастую неявно руководствуемся в отношениях в более широком смысле.

Идеи Боулби были проверены Мэри Эйнсворт, американо-канадским специалистом по психологии развития, которая убедилась в том, что младенцы предсказуемо демонстрируют один из нескольких характерных «паттернов привязанности»^[111]. Она проводила «эксперимент с незнакомой ситуацией», когда детей в возрасте 9–12 месяцев приносили в лабораторию и после того, как они успокаивались, ненадолго разлучали с родителем, оставляя их наедине с незнакомцем.

Предсказание Боулби оказалось правильным: присутствие незнакомца вызывает у детей тревогу, заставляет их смотреть на родителей в поисках поддержки. А когда родители оставляют детей наедине с незнакомцем, они испытывают дополнительный стресс: перестают интересоваться своими игрушками или начинают плакать. После возвращения матери большинство детей (примерно 62 %) ползут ей навстречу, стремясь восстановить утраченную близость со знакомым ухаживающим человеком.

Сказанное относится к большинству детей. По наблюдениям Эйнсворт, у части детей (примерно 15 %) разлука вызывает чрезвычайно сильный стресс, а после возвращения ухаживающего они ползут к нему, но сопротивляются контакту – отстраняются, вырываются или иным образом показывают, что им не нравится происходящее^[112]. Эйнсворт расценила это как проявление ненадежной формы привязанности. Ребенок не может в полной мере регулировать и восстанавливать эмоциональное равновесие после того, как его оставляют незащищенным. Она назвала такое состояние «тревожно-амбивалентной привязанностью».

Эйнсворт выявила у 25 % детей еще одну форму ненадежной привязанности, которую она назвала «избегающей». Эти дети испытывают явный стресс при разлучении, однако после возвращения матери они ведут себя так, как будто им не нужна ее защита, контакт или поддержка. Они словно говорят: «Как бы там ни было, а ты мне не нужна».

Новаторская работа Эйнсворт, посвященная привязанности детей, впоследствии была расширена и к ней добавилось исследование отношений взрослых^[113]. Ниже представлены четыре основных типа привязанности, выявленных у взрослых.

– Мне легко эмоционально сближаться с другими. Я чувствую себя комфортно, когда полагаюсь на них, и позволяю им полагаться на меня. Я не боюсь оставаться в одиночестве или видеть, что другие не принимают меня. (Надежная привязанность)

– Я испытываю дискомфорт, когда сближаюсь с другими. Я хочу эмоционально сблизиться, однако мне трудно полностью доверять другим или полагаться на них. Я опасаюсь, что могу пострадать, если слишком сближусь с другими. (Тревожная, или избегающая, привязанность)

– Я хочу быть эмоционально близким с другими, однако нередко оказывается, что они не хотят сближаться настолько, насколько мне хотелось бы. Мне плохо без близких отношений, но порой беспокоит то, что другие не ценят меня в такой же мере, в какой ценю их я. (Избегающе-отвергающая привязанность)

– Мне вполне комфортно без близкой эмоциональной связи. Для меня очень важно чувствовать независимость и самодостаточность, и я предпочитаю не полагаться на других и не позволяю им полагаться на меня. (Тревожно-избегающая привязанность)

Подходит ли вам какой-либо из этих профилей? Если да, то превосходно! Вы начинаете процесс самоосознания, который реально может принести пользу вашим отношениям. Большинство людей, однако, не вписывается точно в какую-то одну категорию или определяет для себя несколько категорий. В действительности эта типология слишком примитивна и статична. Крис Фрейли с коллегами выяснил, что различия людей на самом деле довольно размыты и не имеют четких границ^[114]. У нас есть в той или иной мере признаки всех стилей привязанности, варьирующие от «это не про меня» до «это действительно мое», а большинство людей попадает в промежуток между экстремумами.

На деле четыре стиля привязанности взрослых – надежный, тревожный, избегающе-отвергающий и тревожно-избегающий – можно представить как комбинацию всего двух измерений: тревожности и избегания. Тревожная привязанность отражает страх быть отвергнутым или покинутым и является продуктом представлений о том, готовы ли другие прийти на помощь в случае необходимости. Избегающая привязанность не так связана с чувством безопасности, она имеет больше отношения к тому, как вы регулируете свои эмоции в ответ на стресс – используете ли вы других в качестве безопасной базы или отстраняетесь от них и прекращаете отношения.

Исследования показывают, что эти два измерения слабо коррелируют друг с другом, а значит, люди могут получать высокую оценку и там и там. Еще один вывод заключается в том, что «надежная привязанность» не существует как самостоятельная категория. Она представляет собой комбинацию низкой степени тревожности и низкой степени избегания. Одно из современных исследований дает основание предполагать, что такого явления, как абсолютно надежно привязанный человек, не существует (встречали ли вы когда-нибудь такого?); все мы испытываем хотя бы чуточку тревоги и отстраненности, когда в наших отношениях возникает стресс.

Такого явления, как абсолютно надежно привязанный человек, не существует; все мы испытываем хотя бы чуточку тревоги и отстраненности, когда в наших отношениях возникает стресс.

Ваше расположение в координатах «тревожная привязанность – избегающая привязанность» имеет важное значение. Те, у кого более низкая оценка в этих измерениях, обычно конструктивнее подходят к управлению и регулированию своих эмоций, мыслей и поведения. У них выше уровень удовлетворенности взаимоотношениями, психологической приспособленности, здорового чувства собственного достоинства, они отличаются повышенной склонностью к альтруизму, волонтерской деятельности и эмпатии, а также более высокой толерантностью к людям из других социальных групп^[115]. Очевидно, что надежная привязанность создает основу не только для более удовлетворительных отношений, но и для многих других аспектов роста.

В отличие от этого, ненадежная привязанность – особенно тревожная – сочетается с депрессией, тревогой, одиночеством, нейротизмом, импульсивностью, расстройством личности, педантизмом, обсессивно-компульсивными расстройствами, злоупотреблением психоактивными веществами, посттравматическим стрессовым расстройством и общей неуверенностью в своей способности справляться со стрессовыми событиями и проблемами^[116]. Что касается физического здоровья, то ненадежная привязанность сопровождает сердечно-сосудистые заболевания, изжогу, плохой иммунитет и нейроэндокринную активацию стрессовой реакции^[117]. Поскольку надежная привязанность имеет отношение к очень многим сферам нашей жизни, рассмотрим поближе, как те, кто обладает более надежной привязанностью, взаимодействуют с миром.