Путь к самоактуализации: как раздвинуть границы своих возможностей. Новое понимание иерархии потребностей

Выбор собственного стиля привязанности

Что характерно для бытия людей с надежной привязанностью? В одном из фундаментальных исследований социальный психолог Нэнси Коллинз просила участников описать, что они чувствовали бы и как себя вели бы при различных сценариях, представляющих базовые стили привязанности, в том числе эмоциональную доступность в случае необходимости и отношение к партнеру как к безопасной базе^[118]. По сравнению со взрослыми, имеющими надежную привязанность, участники с тревожной привязанностью характеризовали события в более негативном ключе и испытывали более сильные переживания в ситуациях типа «не реагирует, когда вы пытаетесь его обнять» и «хотел побыть вечером в одиночестве», в которых вероятность конфликта выше.

В более глубоком варианте подобных исследований Аманда Викари и Крис Фрейли просили людей представить, что у них есть любовные отношения с кем-либо, и «выбрать собственный вариант развития событий», который соответствовал бы этим отношениям на протяжении какого-то времени^[119]. Взрослые с ненадежной привязанностью чаще выбирали деструктивный для отношений вариант (например, не скрывали, что встречались с бывшей или бывшим, и давали партнеру повод для ревности), и такой выбор напрямую сказывался на их удовлетворенности отношениями. Попробуем принять участие в таком испытании.

Итак, вы проводите вечер дома у своего партнера. В какой-то момент партнеру звонят, и он уходит в другую комнату, чтобы ответить. Спустя 20 минут ваш партнер возвращается и говорит, что это его бывшая захотела поболтать. Вы знаете, что они сохранили дружеские отношения и время от времени перезваниваются. Ваш партнер спрашивает, как вы смотрите на подобные разговоры.

Что вы ответите:

(а) «Да, я рада, что ты не теряешь связь с той, с которой когда-то встречался».

(б) «Не очень одобрительно, меня немного беспокоит возможность того, что между вами все еще что-то есть».

Ваш партнер продолжает говорить о своей бывшей, и вы начинаете немного ревновать. Неделю назад вам звонил один знакомый, к которому вы раньше испытывали симпатию, и предлагал встретиться, но вы не сказали об этом партнеру, поскольку не считали те отношения важными и более-менее забыли о них. Когда ваш партнер рассказывает о своей бывшей, вы вдруг вспоминаете об этом случае и понимаете, что он, скорее всего, приревновал бы вас, заикнись вы о том звонке.

Что вы сделаете:

(а) Не скажете о том случае, поскольку не хотите спровоцировать ревность.

(б) Как бы невзначай упомянете тот случай, надеясь, что партнер будет ревновать не слишком сильно.

На следующей неделе ваш партнер приходит к вам домой. Вы только что вернулись из хорошей компании, где чудесно провели время, а тут начинается разговор о ваших отношениях. Ваш партнер говорит, что, по его мнению, ситуация серьезна, и вам нужно обсудить, чем все это может закончиться.

Что вы ответите:

(а) «Отличная идея», – понимая, что тем, кто на одной волне, легче сохранить отношения.

(б) «Возможно, нам нужно сделать перерыв», – понимая, что он сожалеет о ваших отношениях, и вам необходимо завершить их прежде него.

Примечание: если вам интересно, то знайте, что те, у кого более надежная привязанность, чаще выбирают вариант «а».

Как бы то ни было, имеющие ненадежную привязанность небезнадежны. Хотя они и выбирали деструктивные варианты поначалу, постепенно их решения улучшались (впрочем, такое улучшение у них происходило не так быстро, как у имеющих более надежную привязанность). Стоит отметить, что при взаимодействии с добросердечным, неравнодушным партнером они выбирали больше благоприятных для отношений вариантов. Это же самое происходило и с участниками, имеющими подлинно надежную привязанность.

Таким образом, люди с ненадежной привязанностью действительно склонны выбирать варианты поведения в своих отношениях, приводящие к негативным исходам, которых они опасаются больше всего, а бывает, и ожидают. Однако результаты исследований также указывают на то, что чуткость партнера значит очень много. Такая форма семейной терапии, как эмоционально фокусированная терапия для пар, помогает улучшить общую удовлетворенность близкими отношениями через укрепление надежной привязанности^[120]. Партнеры учатся воспринимать свои отношения как надежную гавань, безопасную базу и источник жизнестойкости во времена эмоциональных перегрузок и напастей.

Парам предлагают обрисовать глубоко укоренившиеся страхи, связанные с привязанностью, и потребности, которые привели к деструктивной модели поведения в отношениях. Открытое высказывание связанных с привязанностью опасений и обсуждение их с чутким, внимательным партнером может оказаться очень полезным для обоих партнеров, помочь им сблизиться и повысить удовлетворенность отношениями.

Уязвимость людей с высокой степенью избегания и тревожности проявляется несмотря ни на что, только когда эти люди оказываются в определенных стрессовых ситуациях^[121]. По данным Джеффри Симпсона и Стивена Роулза, людей с высокой степенью избегания провоцирует очень узкий набор стрессовых ситуаций, в частности необходимость оказать или получить поддержку, стать эмоционально ближе или разделить глубоко личные переживания. Точно так же людей с высокой степенью тревожности провоцируют ситуации, связанные с конкретной угрозой стабильности или качеству существующих отношений^[122].

Хотя подобное реагирование на конкретные триггеры в отношениях может быть адаптивным или «разумным» в узком смысле, защитная реакция на кризисы привязанности абсолютно деструктивна для отношений и для личности в целом. К счастью, Симпсон и Роулз обнаружили, что даже при наступлении событий-триггеров люди с ненадежной привязанностью в силах отказаться от своих внутренних рабочих моделей, особенно когда у них есть преданный партнер, который чутко относится к их конкретным потребностям и опасениям, сопутствующим привязанности^[123].

Помимо прочего, паттерны привязанности взрослых считаются фиксированными, неменяющимися и заданными навсегда нетактичным воспитанием. Однако большинство комплексных исследований преемственности стилей привязанности говорит о том, что у паттернов привязанности маленьких детей и взрослых очень мало сходства^[124]. Внутренние рабочие модели могут меняться со временем в ответ на новый опыт или события. Даже краткий предварительный инструктаж, во время которого участники получали текстовые сообщения, способствующие появлению чувства безопасности, заметно понижал уровень тревожности!^[125]

Конечно, чуткость и отзывчивость к потребностям в детстве имеет большое значение. Обучение родителей чуткому отношению к потребностям ребенка приводит к повышению надежности привязанности у их чада^[126]. У некоторых особенно восприимчивых детей адекватная чуткость родителей способна привести к формированию высокой степени любопытства и склонности к исследованию вместо страха и тревоги^[127].

Дети особенно страдают от угроз их целостности и гармонии, когда им дают задания, которые они не в состоянии выполнить, или в случаях, когда родители вынуждают их принимать важные семейные решения, выходящие за их возможности, например относительно удовлетворения потребностей родителей. Чуткое отношение к потребностям ребенка вовсе не означает, что его балуют. Альфред Адлер, психиатр из Вены, утверждает, что баловство детей может серьезно мешать социальному и эмоциональному развитию^[128]. Маслоу под впечатлением от идей Адлера написал: «Детям нужны сильные, твердые, решительные, независимые и обладающие чувством собственного достоинства родители – в противном случае дети вырастают запуганными. Подросткам необходим справедливый, упорядоченный и предсказуемый мир. Только сильные родители способны обеспечить такие важные качества»^[129].

Попробуйте взглянуть на это так: взаимодействие с объектом привязанности в раннем детстве служит фундаментом, на который опираются более поздние переживания^[130]. Внутренняя рабочая модель, которая говорит, что на других нельзя полагаться и что вас не любят, влияет на жизнь ребенка и его будущие отношения с другими и неуловимым, и довольно явным образом. Однако детские паттерны привязанности – это далеко не конец. Вот что сказал мне специалист по вопросам привязанности Крис Фрейли:

Представьте себе, что развитие – это процесс строительства, где вы сначала закладываете фундамент, а потом устанавливаете леса и начинаете возводить каркас. Именно так это работает. Развитие начинается с нулевого уровня, который ограничивает то, что вы можете сделать дальше, но не определяет конечную высоту возводимого здания – она зависит от того, что вы делаете, когда забираетесь на леса и кладете кирпич на кирпич^[131].

На нынешние паттерны привязанности влияет вся история наших отношений и социальных взаимодействий. Впечатления раннего детства не обязательно долговечны, ответная реакция может меняться к лучшему со временем. Внутренние рабочие модели могут развиваться и меняться в ответ на наш личностный рост, а также чуткость и доступность партнеров. И хотя определенная динамика отношений способна активировать давно укоренившиеся стратегии реагирования, нас нельзя считать рабами этих паттернов. Чем больше пара узнает о характере старых паттернов и работает сообща над повышением чуткости к взаимным потребностям, тем больше вероятность укрепления отношений.

Если ненадежность привязанности так важна для понимания роста, то что можно сказать о ее более жестких и устойчивых формах? Каковы последствия дурного обращения, издевательства, насилия и других представляющих опасность проявлений? Давайте рассмотрим их.

Реконфигурирование мозга

Забота о создании для маленьких детей безопасной, защищенной среды, необходимой для развития здоровой психики и тела, не только идет на пользу самим детям, но и служит прочной основой для процветающего, справедливого и устойчивого общества.

НАТАН ФОКС и ДЖЕК ШОНКОФФ,

«Как постоянный страх и тревога могут влиять на обучение, поведение и здоровье маленьких детей» (2011 г.)

Хотя чуткая забота в раннем детстве и помогает создать безопасную, надежную базу для будущего исследования мира, социального взаимодействия и близких отношений, последние исследования показывают, что не всякая небезопасная среда обеспечивает устойчивый эффект. Большинство стилей воспитания не оставляют неизгладимого следа на личности ребенка, когда он вырастает^[132]. Вместе с тем некоторые жесткие факторы стресса в раннем детстве оказывают устойчивые, долгосрочные эффекты.

Вопреки широко распространенным представлениям теория Боулби касается не только беспомощных младенцев – она опирается на более общую теорию человеческой природы. Теория привязанности Боулби основывается на его личном опыте общения с подростками, пережившими тяжелые времена в раннем детстве. Среди них были приемные дети, некоторые из которых неоднократно меняли приемных родителей, те, кто потерял родителей, и даже малолетние преступники^[133]. Работая с ними, Боулби заметил общую закономерность: большинству подростков было очень трудно установить тесную эмоциональную связь с кем-либо.

Почти половина детей, живущих в бедности в Соединенных Штатах сегодня, являются свидетелями насилия, более 130 млн детей наблюдали насилие со стороны близкого партнера дома, а более 200 млн детей подвергались сексуальным домогательствам в той или иной форме^[134]. Еще многие миллионы ежедневно испытывают психологическое насилие, например когда кто-то из родителей намеренно заставляет ребенка чувствовать вину, стыд или страх из-за удовлетворения его собственных эмоциональных потребностей или принижает и разрушает вещи, которые ребенок ценит.

Пренебрежение может быть таким же разрушительным, как и насилие, например когда родитель стабильно не обращает внимания на стрессовое состояние ребенка и его социальные потребности, ожидая, что тот сам справится с небезопасными или выходящими за пределы его возможностей ситуациями, или забывает удовлетворять такие базовые потребности ребенка, как потребность в пище, чистой одежде, крове, стоматологическом и медицинском обслуживании.

Разными путями отношение ухаживающего лица и представление о неблагоприятных условиях закрепляются в развивающемся мозге ребенка. В соответствии с теорией прогностического адаптивного ответа суровая обстановка в раннем детстве служит предиктором условий, в которых будет происходить взросление, и помогает человеку выработать стратегии поведения, настроенные на ожидаемое будущее^[135]. Одно из исследований в сфере когнитивной нейробиологии показало, что мозг самореконфигурируется в соответствии с предсказаниями, которые он делает, опираясь на предыдущий опыт^[136]. Ясное представление о том, как мозг реконфигурирует себя, чтобы справиться с ожидаемой стрессовой ситуацией, имеет ключевое значение для понимания того устойчивого видоизменения когнитивной деятельности, регуляции эмоций и социального поведения, которое наблюдается у тех, кто испытывает постоянную тревогу и страх в детстве и растет в условиях непредсказуемости.

Хотя потенциал для восстановления не теряется полностью – мозг остается открытым для будущих изменений, т. е. обладает определенной нейронной пластичностью, – стресс, пережитый в раннем детстве, накладывает ограничения на развитие. Это происходит в результате того, что он активирует гены, которые вызывают завершение критических периодов развития^[137]. По словам Мартина Тейчера и его коллег, «развитие мозга управляется генами, но обретает форму под влиянием переживаний».

В число областей мозга, особенно чувствительных к стрессам в раннем детстве, входят гиппокамп, который участвует в формировании и извлечении воспоминаний и представлений; миндалевидное тело, отвечающее за поддержание внимания и оценку эмоциональной значимости; передняя поясная кора, участвующая в обнаружении ошибок, самоконтроле и распределении ментальных ресурсов; мозолистое тело, которое связывает левое и правое полушария мозга; префронтальная кора, особенно медиальная и орбитальная области, отвечающая за принятие долгосрочных решений, оценку ситуации и эмоциональное саморегулирование^[138]. Каждая область мозга имеет свой сенситивный период, когда стресс может нанести наибольший вред.

Неблагоприятные условия в раннем детстве изменяют мозг узконаправленно так, чтобы преодолеть насилие и пренебрежение^[139]. В частности, изменения происходят в первую очередь в сенсорных системах и способах, которыми мозг фильтрует информацию из внешнего мира. Так, словесные оскорбления со стороны родителей изменяют пути поступления информации в слуховую зону коры головного мозга. Наблюдение за проявлениями домашнего насилия изменяет связи между зрительным отделом головного мозга и областями, отвечающими за возникновение страха и сильных эмоций. Сексуальное насилие затрагивает области мозга, связанные с гениталиями и распознаванием лиц. А психологическое насилие влияет на области, отвечающие за самоосознание и самооценку.

Помимо прочего, дети, подвергающиеся плохому обращению в любой форме, более активно реагируют на угрожающее выражение лица и обладают пониженной устойчивостью нейронных связей, ассоциируемых с осознанным восприятием угрозы и активацией воспоминаний о соответствующем событии. Подобный общий паттерн указывает на то, что мозг самомодифицируется таким образом, чтобы выключить осознанное восприятие связанных с насилием переживаний и одновременно избежать будущих ситуаций, которые могут создавать похожую угрозу. Это аналогично тому, что некоторые психиатры называют «расщеплением».

Адаптация при этом вовсе не обязательно означает нечто социально желательное, здоровое или хотя бы способствующее счастью. Эгоизм и агрессивность – вот что может развиваться в стремлении «разрешить адаптивные проблемы жизни при столкновении с непредсказуемым и безжалостным миром»^[140]. Однако адаптация людей в ответ на плохое обращение необязательно приводит и к психопатологии. Когда Мартин Тейчер начал изучать неврологию насилия и пренебрежения, он рассчитывал обнаружить явные различия между стрессоустойчивым и видоизмененным из-за плохого обращения мозгом. Однако полученные результаты оказались неожиданными. Хотя у многих из тех, кто постоянно испытывал насилие и пренебрежение, состояние мозга было сходно со страдающими психическими отклонениями, мало у кого из них можно было реально диагностировать психопатологию.

В действительности связанные с плохим обращением изменения мозга характеризуются четкими клиническими, нейробиологическими и генетическими особенностями, которые отличают их от психопатологии^[141]. Одно из возможных объяснений подобных результатов заключается в том, что многие из имеющих соответствующие адаптации мозга являются очень жизнестойкими людьми, которые способны использовать другие психологические и внешние ресурсы (например, упорство, социальную поддержку или общественные системы), позволяющие сопротивляться стрессу.

К сожалению, далеко не у всех детей, растущих в неблагоприятных и непредсказуемых условиях, есть дополнительные ресурсы, которые помогают справиться со стрессом, – и эта реальность имеет большое значение для долгосрочных последствий тяжелых условий жизни в раннем детстве. Обычно когда люди постоянно испытывают страх и тревогу, миндалевидное тело и гиппокамп, действуя совместно, связывают этот страх с контекстом, который вызывает такую реакцию. И у детей, и у взрослых результатом является «рефлекторное закрепление чувства страха», которое может сохраняться очень долго.

Подвергающийся физическому насилию ребенок начинает бояться и человека, и контекста, в котором происходило это насилие. Со временем признаки контекста могут обобщаться, а чувство страха может провоцироваться людьми и местами, имеющими минимальное сходство с исходным контекстом^[142]. Этот процесс происходит автоматически, на подсознательном уровне, размышляющий ум не участвует в этом и даже не обязательно понимает, что происходит. В результате младенческое представление о том, что мир опасен, может влиять на социальные взаимодействия, которые случаются в жизни позже, причем в значительно менее опасных условиях.

Такое появление чувства страха не пропадает автоматически со временем. Когнитивная психология говорит о том, что обучение условно-рефлекторному замиранию очень сильно отличается от отвыкания от этого условного рефлекса. Как говорят специалисты по детскому развитию Натан Фокс и Джек Шонкофф, «страхи пассивно не забываются со временем, от них нужно активно избавляться»^[143]. Хотя страх может приобретаться довольно рано в жизни и зависеть как от частоты, так и от эмоциональной интенсивности события, забыть его удается только после того, как станут зрелыми определенные области префронтальной коры, когда они обретут достаточно силы для регулирования миндалевидного тела и других подкорковых структур головного мозга, отвечающих за предвкушение награды^[144].

Концепция выученной беспомощности описывает связанный феномен. В процессе своего классического исследования, начавшегося в конце 1960-х гг., психологи Стивен Майер и Мартин Селигман обнаружили, что при достаточно частом повторении ударов электрическим током собаки переставали пытаться убежать, даже когда им предоставляли такую возможность^[145]. Они просто смирялись, очевидно думая, что никакие действия с их стороны не изменят ситуацию. Исследователи назвали такое состояние «выученной беспомощностью» и пришли к выводу, что оно является одной из основных причин депрессии.

Проанализировав не так давно факты, накопившиеся за полвека со времен их поворотного исследования (которое сейчас обобщено и распространено на других животных, включая крыс и людей), Майер и Селигман заключили, что они фактически полностью перевернули его^[146]. Самое свежее исследование говорит о том, что пассивность и чувство беспомощности – это в действительности базовая реакция животных, автоматический, безусловный ответ на продолжение неблагоприятной ситуации. Чему необходимо учиться, так это надежде, т. е. осознанию того, что непредсказуемость окружающей обстановки можно взять под контроль и использовать в своих интересах. Способность надеяться зависит от развития медиальной области префронтальной коры головного мозга, которое не прекращается до старшего подросткового возраста.

Отсутствие надежды может быть истинным источником многих моделей поведения, связанных с суровыми и непредсказуемыми условиями, особенно с теми, что характерны для крайней бедности. Молодые люди, которые демонстрируют чувство беспомощности и не видят перспектив в будущем, более склонны к грубому и агрессивному поведению, употреблению психоактивных веществ и рискованным сексуальным контактам, чем те, у кого нет чувства беспомощности, – даже несмотря на то что такое поведение еще больше снижает шансы на выход из бедности^[147].

Люди, регулярно сталкивающиеся с жестокостью и непредсказуемостью из-за бедности, склонны отдавать приоритет самым неотложным потребностям в ущерб долгосрочным. Зачастую у них практически нет выбора: жизнь в условиях жестокости и непредсказуемости несет с собой целый набор вредных для здоровья и безопасности факторов, включая загрязнение окружающей среды, шум, пассивное курение, преступления против личности и плохое жилье. Отсутствие материальных благ и влияния ограничивает будущие возможности и приводит к смещению приоритетов в сторону базовых потребностей: выживания и продолжения рода^[148].

Постоянное соприкосновение с жестокостью и непредсказуемостью очень сильно сказывается на решениях в отношении здорового образа жизни, например курения. В хорошо продуманной серии исследований Джиллиан Пеппер и Дэниел Неттл в порядке эксперимента изменяли воспринимаемую управляемость риска смерти. По их данным, если просто убедить человека в том, что условия смерти неподконтрольны ему, то он начинает выбирать нездоровое пищевое вознаграждение (шоколад) вместо здорового (фрукты)^[149].

Являясь отражением надежности окружающий обстановки, безопасность строится на доверии. В другом исследовании Неттл с коллегами отвозил британских студентов-волонтеров в экономически неблагополучный район с относительно высоким уровнем преступности^[150]. Студенты обходили там дома и раздавали анкеты. (Поблизости постоянно дежурил микроавтобус, чтобы студенты могли в любой момент убраться оттуда.) Так вот, в пределах 45 минут волонтеры начинали испытывать такой же параноидальный психоз и потерю социального доверия, как и средний житель неблагополучного района.

Если одно лишь короткое «пребывание» в этом месте дает такой эффект, то представьте себе последствия постоянной жизни в подобных трудных и непредсказуемых условиях. Как отмечают исследователи, «это означает, что различия социальных установок отдельных людей и групп населения могут быть более подвижными и зависящими от контекста, чем предполагалось раньше»^[151]. Это очень важный вывод. Вместо того чтобы видеть в «бедных» отдельный класс людей, нам следует признать нашу общность и то, что все мы ведем себя одинаково в одних и тех же условиях^[152].

Возможность устранения враждебности людей, живущих в районах, для которых характерна крайняя бедность и нестабильность, нередко недооценивается. В одном из экспериментов в естественных условиях исследователи задались целью оценить изменения агрессивности репрезентативной выборки детей, живущих в бедности (четверть из них составляли коренные американцы), в течение восьмилетнего периода^[153]. В процессе исследования в индейской резервации было открыто казино, и все мужчины, женщины и дети, живущие там, стали получать отчисления за право работать на их территории.

Последствия того, что людям удалось выбраться из бедности, были очень наглядными. У тех, кто получал отчисления, наблюдалось настолько явное сокращение симптомов психических расстройств, что «к четвертому году уровень отклонений у детей, выбравшихся из бедности, был таким же, как и у детей, которые никогда не жили в бедности»^[154]. У тех же, кто никогда не был бедным, уровень психических отклонений практически не изменился. Самое главное, что выход из бедности сильнее всего отразился на таких поведенческих проявлениях, как агрессия и враждебность.

Хотя жизнь в условиях жестокости и непредсказуемости в раннем детстве оказывает устойчивое влияние на мозг и поведение, это исследование показывает, что мы все же способны реагировать на изменение материального положения родителей и в долгосрочной перспективе находить возможности для роста (см. главу 4). По наблюдениям Маслоу, для здорового роста и развития необходимо не только удовлетворение наших базовых потребностей, но и способность переносить лишения и расти невзирая на них^[155].

Так или иначе, каждый ребенок должен иметь возможность расти с ощущением личного контроля над ситуацией и видеть реальную перспективу для себя и других в своем сообществе. Одним из наиболее эффективных путей подъема по социальной лестнице является образование. Независимо от обстановки дома или в районе, где находится их жилье, у детей, лишенных многого в жизни, вполне можно выработать чувство безопасности, предсказуемости и надежды.