Читать книгу: «Иерусалим», страница 6
Адская охота
Почти все были уверены: Элиас Элуф Эрссон вел такую неправедную жизнь, так скверно поступил с Карин Ингмарссон и ее младшим братом, что покоя в могиле ему не видать как своих ушей.
Намеренно растратил все деньги, и свои, и Карин, – все сделал, чтобы после его смерти ей пришлось туго. Столько долгов, что Карин подумывала расстаться с хутором, отдать его кредиторам. Так оно и было бы, если бы не Хальвор Хальворссон. Хальвор был достаточно богат, чтобы выкупить хутор и расплатиться с долгами. А вот что Элиас Элуф сделал с двадцатью тысячами крон, которые Большой Ингмар оставил маленькому Ингмару, неизвестно. Пропил, проиграл, спрятал – так и осталось тайной. Некоторые утверждали, что взял с собой в могилу. Так или эдак – от двадцати тысяч не осталось и следа. Собственно, никто и не знал, что они пропали; выяснилось только при описи имущества покойного. Искали несколько дней, но так и не нашли.
Когда Ингмару сообщили, что он беден как церковная крыса, он посоветовался с Карин: что делать? Что до него, охотнее всего он стал бы учителем. Попросил, чтобы она разрешила ему продолжать жить в школе, а потом, когда выйдет возраст, поступить в семинарию.
– Там, в селе, – сказал Ингмар, – я могу брать книги и у учителя, и у пастора. И к тому же помогать Сторму учить читать самых маленьких. Это полезная практика, – добавил он важно. Очевидно, повторил запомнившееся выражение учителя.
Карин задумалась.
– Ты, наверное, не хочешь появляться на хуторе, пока не стал хозяином…
Гертруд, дочь учителя, узнав, что Ингмар опять будет жить в школе, скорчила недовольную гримасу. Если уж приглашать в дом мальчишку, пусть это будет красавчик Бертиль, сын исправника, или веселый Габриель, сын Хёка Матса Эрикссона.
Эти двое, и Бертиль и Габриель, очень ей нравились, а что касается Ингмара… Если бы ее спросили, как она к нему относится, вряд ли она смогла бы дать связный ответ. Нет, нельзя сказать, чтобы он ей не нравился: помогал с уроками, выполнял любую ее просьбу. Слушался во всем, будто раб. Но при этом был настолько робок и неуклюж, что она быстро от него уставала. Компаньон для игр – никакой. Конечно, можно им даже восхищаться, это как посмотреть: упорный, трудолюбивый, учится едва ли не лучше всех. А можно и презирать: если ты такой уж умный, так покажи им, где раки зимуют!
У Гертруд голова всегда полна странных фантазий, она охотно делится ими с Ингмаром. Если он исчезает хотя бы на пару дней, начинает беспокоиться – не с кем поговорить. А как появится, тут же пожимает плечами: с чего бы это я по нему скучала?
Девочке было совершенно все равно, богат Ингмар или беден. Ее совершенно не волновало, что он принадлежит к едва ли не самому уважаемому роду не только в приходе, но и во всем уезде. Она обращалась с ним немного свысока. Но вот что удивительно: когда Гертруд узнала, что Ингмар не собирается предпринимать никаких усилий, чтобы вернуть украденное богатство, и хочет стать школьным учителем, она страшно разозлилась.
Что она предполагала, какие планы для него строила – нам не узнать никогда.
Надо сказать еще вот что: дети учителя получили очень строгое воспитание. Они постоянно работали, никакие развлечения не поощрялись. Но ранней весной, когда Сторм перестал читать проповеди в миссии, матушка Стина глянула на него и сказала:
– Слушай-ка, Сторм, хватит. Пусть молодые побудут молодыми. Не стыдно тебе? Вспомни нас с тобой, когда нам было по семнадцать! Танцевали с заката до рассвета.
И повторяла чуть не каждый день: с заката до рассвета.
Как-то в субботу вечером в гости явились Хёк Габриель и Гунхильд, дочь присяжного заседателя.
Еще год… какое там год, даже месяц назад и представить такое было невозможно: в зале миссии устроили танцы!
Гертруд чуть не прыгала от радости – подумать только, танцы! А Ингмар идти не захотел. Взял книгу и присел на решетчатую кушетку у окна. Все попытки Гертруд вырвать у него книгу ни к чему не привели: Ингмар покраснел, помрачнел, но книгу не отдал.
– Сразу видно, древнего рода, – вздохнула матушка Стина. – Говорят, такие никогда и не бывают детьми.
А Гунхильд, Габриель и Гертруд были в восторге. Тут же начали собираться на танцы куда-нибудь еще. Гертруд спросила разрешения у отца, но первой ответила матушка Стина.
– Если пойдете к Дюжему Ингмару – разрешаю, – сказала она. – Я буду спокойна. У Ингмара собираются только известные и достойные люди. Там домик для игр и для танцев. Ты, Сторм, называешь его «бельведер», – почему-то она произнесла это слово с некоторым презрением, выпятив нижнюю губу и выговаривая «е» как «э»: бэлвэдэр. – Какой там бэлвэдэр! Сарай и есть сарай.
– При одном условии, – прервал ее учитель. – Гертруд без Ингмара ни на какие танцы не пойдет. Только с Ингмаром. Он за ней присмотрит.
Все трое упорхнули искать Ингмара.
– Никуда я не пойду, – твердо сказал юноша, не отрывая глаз от книги.
– Никакого смысла его просить, – сказала Гертруд таким странным тоном, что Ингмар невольно на нее посмотрел.
До чего ж Гертруд красива, просто ужас! Особенно после танцев. А сейчас глянула гневно, поджала губы и отвернулась. Как она, наверное, его презирает! Скучный, надутый, некрасивый. И глупый – даже не соображает, как хорошо быть молодым.
Что еще оставалось Ингмару, как не согласиться?
Пару дней спустя Гертруд с матерью сидели вечером в кухне и ткали. Внезапно Гертруд заметила: мать забеспокоилась. Остановила станок и прислушалась.
– Не понимаю, что за звуки. Ты разве не слышишь, Гертруд?
– Почему ж не слышу? Там кто-то есть. В классе над нами.
– И кто же это может быть? В такое-то время! Нет, ты только послушай, что там творится!
И в самом деле: топот, прыжки, беготня.
Им стало не по себе – и Гертруд, и матушке Стине.
– Никого там нет… – прошептала мать.
– Но кто-то все же есть!
– Никого не может быть! – повторила матушка Стина с нажимом. – А я слышу эту возню каждый вечер. После ваших танцев.
Гертруд сообразила: мать боится привидений. А не дай Бог уверится – прощай, танцы. Кому понравится, когда у тебя над головой пляшут привидения?
Она решительно встала из-за станка.
– Пойду погляжу.
Но матушка Стина успела ухватить ее за юбку.
– С ума сошла! Не позволю.
– Мамочка, надо же узнать, как и что? Не дрожать же каждый вечер от страха!
– Так… хорошо. Пожалуй, ты права. Пойдем вместе.
Тихо, стараясь не топать, поднялись по лестнице. Дверь открыть не решились. Матушка Стина присела на корточки и заглянула в замочную скважину. И смотрела довольно долго, время от времени давясь от смеха.
– Кто там, мамочка? – Гертруд несколько раз легонько подтолкнула мать. – Кто там? Что там?
– Сама посмотри! – Мать сделала страшные глаза. – Но чтоб ни звука!
Гертруд нагнулась и заглянула в скважину. Учительский стол и парты сдвинуты в стороны, поднялись тучи пыли – никто не двигал мебель уже много лет. И в облаке мерцающих в закатном солнце пылинок, сжимая в объятиях стул, кружится Ингмар.
– Он что, спятил? – вырвалось у Гертруд.
Мать приложила палец к губам, взяла Гертруд за руку и потащила вниз по лестнице. И только там расхохоталась, да так, что никак не могла остановиться.
– Он… учится… танцевать! – сказала она сквозь смех. – Раз уж обещал пойти с вами в бэлвэдэр, хочет научиться танцевать. Напугал до смерти. Слава Богу, мальчику тоже хочется быть молодым. А как же еще? – Матушка Стина внезапно сделалась серьезной. – Что ж он, не человек, что ли! Но смотри, Гертруд! Никому ни слова!
И вот наступила суббота. Молодежь собралась на крыльце школы. Стина придирчиво всех оглядела. Как же хороши, прямо сияют. Мальчики в желтых кожаных брючках и зеленых домотканых жилетах поверх ярко-красных рубах. А Гертруд и Гунхильд надели кофты с широкими белыми рукавами, шали в цветочек и клетчатые юбки, подбитые снизу красным сутажом. И, конечно, фартучки – тоже с цветочным рисунком.
Наконец матушка Стина закончила смотрины, одобрительно кивнула, и четверка двинулась в путь.
Стоял прекрасный весенний вечер. Поначалу шли молча. Гертруд украдкой поглядывала на Ингмара, каждый раз вспоминала, как тот танцевал со стулом, и еле сдерживалась, чтобы не прыснуть. То ли от этого воспоминания, то ли от предвкушения танцев в павильоне Дюжего Ингмара – на душе почему-то стало очень хорошо. Думалось так легко и приятно, что она даже отстала немного. И начала сочинять сказку. Про деревья – как на них появляются первые листья.
Наверное, им, мирно спящим всю зиму, тоже не дают покоя смутные мечты. Им снится, будто уже настало лето. Зеленеют луга, буйно цветут кусты шиповника, в пруду белеют кувшинки, валуны покрыты ползучей линнеей. А из прошлогодних листьев прямо на корнях выглядывают белые мордашки седмичника. И деревья думают во сне: как же они сами-то выглядят среди всей этой роскоши? Голые и некрасивые. Им становится стыдно. В точности как людям, когда им снится, что они ни с того ни с сего появились на улице голышом. Ни прикрыться, ни убежать – ноги как ватные.
У всех бывают такие сны.
Им, деревьям, кажется: все над ними смеются. Жужжат шмели – ясное дело, дразнятся. Сороки хохочут, у них это получается особенно обидно. Дрозды распевают насмешливые песенки.
Боже мой, как же нам приодеться? Как скрыть наготу? – в отчаянии думают деревья. Но нечем, нечем, ни один листочек даже не собирается проклюнуться. И в мыслях такого нет. И деревьям становится так страшно, что они просыпаются.
Просыпаются, смотрят вокруг – ба! Да это же сон! Всего лишь сон! Никакого лета и в помине нет! Летом даже не пахнет! Слава богу, не проспали.
Ан нет… может, еще и не проспали, но самое время проснуться.
Гляньте-ка: лед-то уже сошел, тут и там выглядывают подснежники, пробивается молодая трава. И не от стыда мы проснулись, а от щекотки: под корой уже бурлят горячие весенние соки. Спасибо, спасибо, как раз вовремя. Пора. Хватит спать. Пора одеваться и выходить в свет.
И березы поскорее выпускают желто-зеленые клейкие листочки. А ольха лучше бы не торопилась – не листья, а уродцы: маленькие, сморщенные… никакого сравнения с ракитами: у тех, как только почка открывается, сразу появляются изящные зеленые стрелки.
Гертруд шла и улыбалась своим фантазиям. Ей захотелось отвести Ингмара в сторонку и поделиться придуманной историей.
До хутора Дюжего Ингмара не меньше часа ходьбы. Они шли вдоль берега, и Гертруд все время немного отставала. Садилось солнце. Река вдруг сделалась совершенно алой, а на серый ольховый кустарник будто вылили бочку расплавленного золота. Волшебство продолжалось минуту, не больше, – то ли солнце опустилось еще ниже, то ли облачко набежало. А жаль; кусты словно застеснялись неуместной роскоши и после купания в золоте поблекли, стали совсем уж невзрачными.
Ингмар начал что-то говорить, но внезапно прервался на полуслове, остановился и словно онемел.
– Что такое? – спросила Гунхильд.
Он заметно побледнел.
Попытка проследить за его взглядом ни к чему не привела – никто ничего не увидел. Ну, не то чтобы ничего: большой хутор в степи, исчерченной квадратами и прямоугольниками наделов, холмы на горизонте. Как раз в эту секунду солнце добралось и до усадьбы. Окна проделали тот же фокус, что и река: разом вспыхнули, а стены и крыша покраснели.
– Не спрашивайте ни о чем, – шепнула подбежавшая Гертруд. – Это же его родной хутор, хутор Ингмарссонов. Ему наверняка нелегко его видеть. Он уже два года тут не был. С тех пор как пропало его наследство.
Ингмар очнулся и догнал товарищей.
– Пошли по тропинке.
По вьющейся по опушке тропе расстояние было чуть больше, но Ингмару, скорее всего, было больно и обидно идти по земле своих предков.
– Ингмар! Ты же хорошо знаешь Дюжего Ингмара?
– Да… отец с ним очень дружил.
– Говорят, он умеет колдовать, – сказала дочь заседателя Гунхильд. – Это правда?
– Ну нет… Вряд ли, – ответил Ингмар, но не особенно уверенно.
– Я же вижу, ты что-то знаешь, – не унималась Гунхильд. – Расскажи же!
– Учитель сказал – нечего верить в такую чепуху.
– Учитель сказал! Он ничего такого не видел, вот и сказал. Ни один учитель не может запретить видеть то, что видишь, и верить в то, во что веришь.
На Ингмара и в самом деле нахлынули воспоминания детства, и ему очень захотелось поделиться с друзьями.
– Ну что я могу рассказать… разве то, что сам видел. Своими глазами. Зима была, отец с Дюжим Ингмаром в лесу работали, уголь выжигали. Далеко отсюда. Перед Рождеством Дюжий Ингмар и говорит: иди-ка ты, Большой Ингмар, праздновать домой, побудь с родными, а я здесь останусь. Так и решили. В Сочельник мать послала меня в лес: отнеси-ка ты Дюжему Ингмару праздничной еды и возвращайся с отцом.
Вышел я рано и к полудню был на месте. Отец с Дюжим как раз закрывали яму. Выгребли угли, разбросали по снегу – пусть остывают. Дым такой, что неба не видать. Дело небезопасное: где угли тесно лежат, вспыхнуть им – плевое дело. Потому и жгут уголь зимой, пожара боятся. А когда закрывают яму – адова работа. Только и гляди, чтобы лес не загорелся. Там, в яме-то, жар – как в преисподней. Отец только меня увидел, говорит – боюсь, сынок, домой тебе одному придется идти. Не могу я Дюжего Ингмара без помощи оставить.
А Дюжий перешел на другую сторону кучи, его и не видать за дымом, голос только: «Иди, иди, Большой Ингмар. Справлюсь. И хуже бывало».
Постоял он там – и на тебе: дыма все меньше и меньше.
Подходит ко мне, берет у меня узел и говорит:
«Ну, поглядим, что за гостинцы мне Брита прислала. Пойдем, паренек, покажу, какая у нас с отцом горница».
А горница вот какая – большой валун, и к нему три стены пристроены из перевитых еловым лапником жердей. Шалаш, одним словом.
«Ты небось и не думал, что у нас тут с отцом такая роскошь, – сказал Дюжий Ингмар и со смехом просунул руку сквозь лапник. – Ни ветра, ни мороза – ничего не боимся».
Подошел отец и тоже засмеялся. Даже глядеть на них было весело: черные от угольной копоти, насквозь пропахшие дымом. А отец… Я никогда не видел его в таком хорошем настроении, – сказал Ингмар-младший и продолжил рассказ. – В их шалаше только я мог стоять в полный рост. Вместо постелей – наваленный лапник, в середине обложенный камнями пылающий очаг. Вот и вся обстановка, но говорю же: никогда не видел ни отца, ни его тезку такими веселыми… да что там веселыми – счастливыми.
Присели на пол и открыли узел с едой. «Не знаю, стану ли я с тобой делиться, – это Дюжий Ингмар говорит. – Брита же все это мне прислала». – «Уж смилуйся, – отец отвечает. – Сочельник все-таки. Милосердие и все такое». – «Ну да ладно, не помирать же тебе от голода, бедному жигарю».
Вот так оно и было. И перегонного выпили, конечно. А я, помню, думал: «Как могут быть люди такими счастливыми? И главное, с чего? Ну, выпили немного, перекусили – и всех дел.
«А матери скажи, пусть присылает завтра еще. – Дюжий Ингмар устроил свирепую гримасу. – Скажи так: муж ее, обжора этакий, смел все подчистую. Бедняге Дюжему крошки не досталось». Я тоже подыграл: «Да, говорю, да; все так и было. Смел подчистую».
И тут я вздрогнул: треск какой-то снаружи, будто кто-то кинул пригоршню камушков в костер. Не сильно затрещало, отец даже не заметил. А Дюжий Ингмар только плечами пожал. «А, – говорит, – вот оно как», – и отрезал еще кусок ветчины. Потом опять треснуло, на этот раз посильнее. Встал Дюжий Ингмар, прожевал, буркнул что-то вроде: «Вот уж не думал, что такая спешка», вышел из шалаша и крикнул: «Загорелось маленько! Сиди-сиди, Большой Ингмар, лопай мою ветчину, сам управлюсь».
Мы с отцом не вымолвили ни слова, переглянулись только и плечами пожали.
Дюжий Ингмар вернулся очень быстро. Опять начались шутки и смех. И что ты будешь делать – опять затрещало.
«Опять, значит», – буркнул Дюжий Ингмар, вышел из шалаша и так же быстро вернулся.
Тут отец и говорит: «Вижу, вижу, могу спокойно идти домой, друг. У тебя есть кому помочь в случае чего».
И пошли мы домой, отец и я. И вот что я вам скажу: ни до, ни после никто даже не слышал, чтобы у Дюжего Ингмара загорелся уголь, – закончил Ингмар своей рассказ, поджал губы и многозначительно покивал.
Гунхильд рассмеялась, а Гертруд, наоборот, замолчала. Вид такой, будто испугалась чего-то.
Начинало темнеть. Небо поменяло цвет. Золотой расплав на горизонте остыл, сделался синим, и синева эта с каждой минутой становилась все темнее и глубже. Где-то за лесом еще пряталось солнце, и в темнеющих кронах то и дело загорались зловещие красные огоньки, похожие на глаза троллей.
Гертруд не могла прийти в себя от удивления: впервые слышала, чтобы Ингмар так разговорился. Мало того: выпрямился, поднял голову и зашагал легко и уверенно.
Вот что значит – ступить на родную землю, подумала она. Она никак не могла понять, почему эта мысль не доставила ей никакого удовольствия. Даже не похвалила себя за меткое наблюдение. Встряхнулась и начала подшучивать над Ингмаром – неужели он и в самом деле собрался танцевать?
А вот и бэлвэдэр: небольшой серый домик с крошечными окнами, если и впускающими дневной свет, то очень скупо. Из домика доносились звуки скрипки и топот танцующих, но девушки все равно остановились и поглядели друг на друга.
– Мы не ошиблись? Разве тут можно танцевать? Больше одной пары не уместится.
– Перестаньте! – засмеялся Габриель. – Домик не такой маленький, как выглядит.
У открытой двери стояли раскрасневшиеся юноши и девушки. Девушки обмахивались платками, молодые люди поснимали короткие черные куртки и остались в ярко-зеленых жилетах и не менее ярких красных рубахах с длинными широкими рукавами.
Вновь прибывшие протиснулись в дверь. Первый, кого они увидели, был Дюжий Ингмар. Приземистый, с большой головой и длинной, чуть не до пояса, бородой, он со скрипкой в руке стоял на каминной доске, чтобы не мешать танцующим.
«Если он не гном, значит, тролль, – тут же подумала Гертруд. – А если и не гном, и не тролль, наверняка их близкий родственник».
Хижина и в самом деле оказалась больше, чем они думали. Но запущенная: бревна кладки изъедены жучками-древоточцами, потолочные балки почернели от копоти. Заметно, что в доме живет вдовец. Дети давно уехали в Америку, осталась одна радость: собирать по субботам молодежь и смотреть, как юноши и девушки веселятся и танцуют под звуки его древней скрипки.
А скрипач Дюжий Ингмар знатный: ни одной фальшивой ноты, ритм, будто у него часовой механизм внутри. Но тут с ним что-то случилось: увидев Ингмара Ингмарссона, рванул смычком так, что скрипка взвизгнула, как мартовский кот. Танцующие остановились, будто в игре «замри».
– Ничего, ничего, – крикнул старик. – Пляшите, пляшите, ребятки!
Ингмар Ингмарссон положил руку на талию Гертруд. Гертруд удивилась, но не очень – как вы помните, она знала секрет юноши. Но рукой на талии дело и ограничилось: с приходом еще четверых в хижине стало так тесно, что не повернуться. Разумеется, Дюжий Ингмар не мог этого не заметить.
Он вновь прервал игру и постучал смычком по каминной доске.
– Для сына Большого Ингмара в моем доме всегда найдется место.
Все, как по команде, посмотрели на Ингмара и немного расступились. Ингмар настолько растерялся, что застыл как истукан. Пришлось Гертруд взять его за руку и вывести на более или менее свободное место.
Доиграв танец, арендатор подошел к Ингмару и протянул руку. Ингмар хотел было ответить на рукопожатие, но старик в притворном испуге отдернул руку.
– Ой, ой! Осторожнее с учительскими ручками, сломаешь, не приведи Господи… Ты же в учителя собрался или как?
Он подвел всех четверых к шкафчику у стены, бесцеремонно отодвинув пару пришедших посмотреть на танцы крестьянок. Достал хлеб, масло и бутыль с квасом.
– Обычно я не приглашаю на угощение, – сказал Дюжий Ингмар, ни к кому не обращаясь. – Танцуйте сколько хотите, на том и все. Но Ингмар Ингмарссон и его друзья – другое дело. В моем доме Ингмар – желанный гость.
Пока они ели, Дюжий Ингмар пристально смотрел на Ингмара.
– Значит, вот как решил. Учителем будешь.
Ингмар ответил не сразу. Молча закрыл глаза, потом губы его слегка искривились – должно быть, хотел изобразить улыбку.
– Все равно дома от меня никакого проку.
Хотел пошутить, а вышло грустно.
– Никакого проку? – удивился старик. – Откуда тебе знать? Элуф и двух лет не прохозяйничал. И Хальвор тоже не вечный.
– Хальвор сильный и здоровый парень. – Ингмар подумал и добавил: – И непьющий.
– Но ты же знаешь – как только ты сможешь выкупить хутор, Хальвор с Карин тут же съедут.
– С чего бы это? Надо быть совсем дураком, чтобы добровольно оставить хутор Ингмарссонов.
Внезапно раздался треск: угол столешницы, который все время теребил Ингмар, остался у него в руке.
– Если ты надумал стать учителем, точно не оставят, – задумчиво произнес Дюжий Ингмар.
– Вы так думаете?
– Думаю, думаю… ты когда-нибудь стоял за плугом?
– Нет.
– А углежогом работал? А сосны валил? Погоди-ка… – Старик вроде бы только что заметил нанесенный Ингмаром-младшим ущерб и провел пальцем по слому столешницы. – Неплохо, неплохо… пожалуй, не стоит бояться тебе руку пожимать. Ручонка уж никак не учительская. На ярмарке можно показывать. Тоже мне… учитель! – Он хохотнул, хлопнул Ингмара по плечу и вскочил. – Шутник ты, парень, вот что я тебе скажу.
Последние слова он произнес, уже стоя на камине со скрипкой в руке. После разговора с Ингмаром настроение у старика заметно поднялось: он заиграл польку и начал притоптывать ногой в такт – все быстрее и быстрее.
– Эта полька в честь младшего Ингмара! Хо-хей, танцуют все!
Красавицы Гертруд и Гунхильд были нарасхват, не пропустили ни одного танца. А Ингмар почти не танцевал. К нему подходили и подходили люди. Выглядело так, будто они давно не испытывали такого удовольствия – подумать только, поговорить с самим Ингмаром Ингмарссоном!
Гертруд очень огорчилась: ей показалось, Ингмар совсем про нее забыл. Конечно… сообразил, кто он есть – сын самого Ингмара Ингмарссона. А ее отец всего-то школьный учитель. И тут же удивилась: с чего бы ей так горевать?
В перерывах между танцами многие выбегали во двор, хотя весенняя ночь выдалась очень холодной. Потные, разгоряченные, простудиться – пара пустяков. Но уходить никто не хотел.
– Потанцуем еще немного, пусть хоть луна появится, не идти же в такую темень…
Наконец Гертруд улучила момент поговорить с Ингмаром, но тут появился хозяин.
– Пойдем-ка со мной, Ингмар, хочу кое-что тебе показать, – и взял юношу под руку.
Они продрались сквозь густой кустарник за домом.
– Посмотри-ка вниз.
В овраге что-то тускло поблескивало, оттуда доносился смутный рокот.
– Лонгфорсен, – сказал Ингмар. – Знаю я этот порог.
– Еще бы не знал! Конечно, Лонгфорсен. А какая от него польза, тоже знаешь?
– Ну, мало ли… можно мельницу поставить. Или лесопилку.
Старик захохотал, время от времени забавно ухая.
– И кто же, по-твоему, поставит здесь мельницу? – Он подтолкнул Ингмара к самому краю обрыва. – Или, час от часу не легче, лесопилку? Кто заработает на этом деле? А там, глядишь, и выкупит хутор Ингмарссонов?
– И кто же? – Ингмар пожал плечами, а Дюжий Ингмар начал с жаром развивать свой план.
План заключался вот в чем: ты, Ингмар Ингмарссон, должен уговорить Тимса Хальвора поставить на пороге лесопилку и отдать тебе, Ингмару Ингмарссону, в аренду. Старик, оказывается, уже давно обдумывал, как вернуть знаменитый хутор его полноправному владельцу, наследнику Большого Ингмара.
Луна и в самом деле появилась над горизонтом. В ее свете стали заметны белые кружева пены в ущелье. Ингмар, не двигаясь, смотрел вниз.
– Ну ладно, пошли танцевать!
Ингмар не пошевелился. Старик не стал его торопить.
Сразу видно – правильный парень, подумал он. Вот что значит – потомок! Старая школа. Сначала думает, потом говорит.
Оба вздрогнули – настолько внезапно прозвучал хриплый и злобный лай.
– Ты слышал, Ингмар?
– Да. Собака зайца гонит.
– Ночью?
Снова послышался лай, на этот раз ближе. Очевидно, собака бежала прямо на них.
Дюжий Ингмар схватил юношу за руку.
– В дом! Быстро!
– А что это? – Ингмар успел пожать плечами.
Старик дернул его за руку так, что он чуть не упал.
– Шевелись же! И молчи! Ни слова!
Несколько саженей до хижины они почти пробежали. Лай повторился – совсем близко.
– Что это за собака? Скажите же, что это за собака?
– Быстро в дом!
Старик втолкнул Ингмара в сени, вошел сам, но оставил дверь приоткрытой.
– Все в дом! – проревел он таким зычным голосом, что юноша присел. – Все в дом!
Дюжий Ингмар повторил призыв «все в дом» раз десять, переминаясь с ноги на ногу от нетерпения, и тревога его передалась ничего не понимающим танцорам.
Дождавшись последнего, торопливо закрыл дверь, набросил тяжелый крюк и задвинул засов.
– Вы что, спятили? Горный пес на свободе, а вы прогуливаетесь.
По взмокшим спинам побежали мурашки – злобный лай доносился уже со двора.
– А что это за зверь такой? – спросил один из работников. – И вправду пес?
– Хороший вопрос, Нильс Янссон. Можешь выйти и дать ему косточку, если есть желание.
Наступил тишина. Все напряженно вслушивались в хриплый, захлебывающийся яростью, ни на секунду не прекращающийся лай. Пес, судя по всему, несколько раз обежал вокруг хижины. Многие побледнели – было что-то в этом лае дикое и пугающее, никто и никогда ничего подобного не слышал. Ну нет, никакой это не пес, теперь уже все поняли. Жуткое создание, вырвавшееся из самой преисподней.
Все боялись даже пошевелиться. Все, кроме хозяина. Он обошел хижину, закрыл ставни и погасил свечи.
– Нет, не надо! – истерически выкрикнул женский голос. – Пожалуйста! В темноте еще страшнее.
– Ты еще не понимаешь, что страшнее. Знаю, что делаю. Вам же лучше.
Кто-то из девушек схватил его за полу.
– А этот… этот пес… Он опасный?
– Сам-то пес не больно. А вот кто за ним…
– Что значит – за ним? Кто еще за ним?
Старик прислушался. В темноте приложил палец к губам, хотя никто не мог видеть его предупреждающий жест.
– Ш-ш-ш… никто не говорит ни слова. Ни слова!
Пес продолжал нарезать круги вокруг дома, не прекращая свой леденящий душу лай.
Внезапно лай стал тише – горный пес, судя по всему, бежал к порогу.
– Слава Богу, – сказал кто-то рядом с Дюжим Ингмаром и ойкнул – старик чувствительно смазал его по губам.
Наступила полная тишина.
Откуда-то с гор, скорее всего с Клакбергета, послышался короткий необычный звук. Возможно, порыв ветра, хотя больше похоже на охотничий рог. Потом еще раз, и еще, и вслед за этим нарастающий грохот и вой, будто с гор сходит огромная лавина. Или грозовое облако, набитое молниями и громами, сорвалось с колосников, грохнулось оземь и сметает все на своем пути.
Вот оно у подножья горы, вот уже накрыло лес и катится к их убежищу. Все невольно втянули головы в плечи. Я бы удивилась, если бы кому-то из них пришла какая-либо другая мысль, кроме самой простой: «Нам конец». А главное – пугала не сама смерть. Что тут сделаешь – умирают все. Но молодым людям казалось, что за их душами явился сам князь тьмы. Преисподняя вырвалась из бездны – иначе откуда бы, среди грохота и воя, взяться этим отчаянным рыданиям и жалобам? Cтонам, яростным угрозам, зловещему хохоту?
Теперь накрыло и танцевальный бельведер Дюжего Ингмара. В диком шуме ясно различались угрозы, плач, пронзительные вскрики охотничьего рога, горестные и безнадежные вздохи привидений, потрескивание тысяч костров, дьявольский хохот и взмахи огромных крыльев. Хижину закачало, как лодку в бурю. Грохот на крыше, будто по ней скачет табун дикий лошадей, глухие удары – должно быть, совы и летучие мыши, не рассчитав, налетали на высокую, как и у всех в этих краях, дымовую трубу.
На талию Гертруд легла рука.
– На колени, Гертруд, – прошептал Ингмар. – На колени. Молим Господа о помощи.
И вот что интересно: минуту назад Гертруд была уверена, что смерть неизбежна, настолько силен и непреодолим был охвативший ее ужас. И пусть, и пусть, думала она, не смерть страшна, но ведь это же сам ад выпустил охотников за нашими душами! Что с нами будет?
А теперь, когда рука Ингмара легла на талию, оцепенение прошло, сердце вновь начало биться. Она прижалась к нему – только быть с ним рядом, и уже не страшно. Странная история: Ингмар же и сам напуган до полусмерти, но рядом с ним она чувствовала себя в безопасности.
Адский шторм понемногу стихал. Возможно, и не стихал, а удалялся – тем же путем, что и горный пес несколько минут назад: к порогу, через Лонгфорское болото и дальше, к холмам в предгорье Улуфсхеттан.
Наступившую мертвую тишину можно было сравнить разве что с тишиной в танцевальной хижине Дюжего Ингмара. Никто не произнес ни слова, не шевельнулся. В темноте даже можно было подумать, что все поумирали от страха – если бы не слышалось судорожное, с всхлипами, дыхание только что беззаботно веселившихся юношей и девушек.
Так продолжалось довольно долго. Глаза привыкли к темноте, и уже можно было различить фигуры парализованных страхом молодых людей. Кто-то без сил опустился на пол или сел на скамью у стены, другие стояли, прислонившись к стене в очень странных позах: если бы не опора, наверняка рухнули бы на пол.
Так прошло несколько часов. За это время кое-кто успел покопаться в своей душе, а многие пришли к важному решению: пора начинать новую жизнь. Что-то я, должно быть, сделал не то. Иначе не обрушилась бы на нас такая беда. Наверное, именно я согрешил, думал каждый из них. Иначе с чего бы вся эта нечисть выкрикивала мое имя?
А у Гертруд таких мыслей не было. Зато была другая. Она сказала себе вот что: без Ингмара я жить не смогу. Теперь знаю точно. Он всегда должен быть рядом. Кто еще защитит меня и успокоит?
Постепенно начало светать. Маленькие, давно не мытые окна не без труда просеяли скупой утренний свет. Они посмотрели друг на друга – бледные, испуганные лица. Какая разница с тем, что было вечером, пока они танцевали!
Начали щебетать птицы, укоризненным мычанием напомнила о себе корова Дюжего Ингмара: не пора ли задать мне корм? Мяукнул под дверью кот, попросил впустить – когда начинались танцы, он исчезал и прятался в одному ему известных местах.
Но никто не расходился. Только когда над горизонтом появился красный, еще не успевший раскалиться добела шар солнца, гости начали по одному выскальзывать в дверь, не прощаясь и стараясь не привлекать внимания.
Разрушения, принесенные дьявольским ураганом, оказались весьма значительными. Большая ель рядом с крыльцом вырвана с корнем – чудом не упала на домик. Забор повален, планки веером лежат на земле. Трупики разбившихся летучих мышей и сов.
А на горе Клакбергет, на широкой полосе, где прошла загадочная лавина, вообще не осталось ни одного дерева.