Страна
С фонарем обшарьте
Весь подлунный свет!
Той страны на карте —
Нет, в пространстве – нет.
Выпита как с блюдца,—
Донышко блестит.
Можно ли вернуться
В дом, который – срыт?
Заново родися —
В новую страну!
Ну-ка, воротися
На спину коню
Сбросившему! Кости
Целы-то – хотя?
Эдакому гостю
Булочник – ломтя
Ломаного, плотник —
Гроба не продаст!
Той ее – несчетных
Верст, небесных царств,
Той, где на монетах —
Молодость моя,
Той России – нету.
– Как и той меня.
Конец июня 1931
Ода пешему ходу
1
В век сплошных скоропадских,
Роковых скоростей —
Слава стойкому братству
Пешехожих ступней!
Все́утёсно, все́рощно,
Прямиком, без дорог,
Обивающих мощно
Лишь природы – порог,
Дерзко попранный веком.
(В век турбин и динам
Только жить, что калекам!)
…Но и мстящей же вам
За рекламные клейма
На вскормившую грудь.
– Нет, безногое племя,
Даль – ногами добудь!
Слава толстым подметкам,
Сапогам на гвоздях,
Ходокам, скороходкам —
Божествам в сапогах!
Если есть в мире – ода
Богу сил, богу гор —
Это взгляд пешехода
На застрявший мотор.
Сей ухмыл в пол-аршина,
Просто – шире лица:
Пешехода на шину
Взгляд – что лопается!
Поглядите на чванством
Распираемый торс!
Паразиты пространства,
Алкоголики верст —
Что сквозь пыльную тучу
Рукоплещущих толп
Расшибаются.
– Случай?
– Дури собственной – столб.
2
Вот он, грузов наспинных
Бич, мечтателей меч!
Красоту – как насильник
С ног сшибающий: лечь!
Не ответит и ляжет —
Как могила – как пласт,—
Но лица не покажет
И души не отдаст…
Ничего не отдаст вам
Ни апрель, ни июль,—
О безглазый, очкастый
Лакированный нуль!
Между Зюдом и Нордом —
Поставщик суеты!
Ваши форды (рекорды
Быстроты: пустоты),
Ваши Рольсы и Ройсы —
Змея ветхая лесть!
Сыне! Господа бойся,
Ноги давшего – бресть.
Драгоценные куклы
С Опера́ и Мадлэн,
Вам бы тихие туфли
Мертвецовы – взамен
Лакированных лодок.
О, холодная ложь
Манекенных колодок,
Неступивших подошв!
Слава Господу в небе —
Богу сил, Богу царств —
За гранит и за щебень,
И за шпат и за кварц,
Чистоганную сдачу
Под копытом – кремня…
И за то, что – ходячим
Чудом – создал меня!
3
Дармоедством пресытясь,
С шины – спешится внук.
Пешеходы! Держитесь —
Ног, как праотцы – рук.
Где предел для резины —
Там простор для ноги.
Не хватает бензину?
Вздоху – хватит в груди!
Как поток жаждет прага,
Так восторг жаждет – трат.
Ничему, кроме шага,
Не учите ребят!
По ручьям, по моррэнам,
Дальше – нет! Дальше – стой!
Чтобы Альпы – коленом
Знал, саванны – ступней.
Я костьми, други, лягу —
За раскрытие школ!
Чтоб от первого шага
До последнего – шел
Внук мой! отпрыск мой! мускул,
Посрамивший Аид!
Чтобы в царстве моллюсков —
На своих-на двоих!
Медон, 26 августа 1931 – Кламар,
30 марта 1933
Бузина
Бузина цельный сад залила!
Бузина зелена, зелена,
Зеленее, чем плесень на чане!
Зелена, значит, лето в начале!
Синева – до скончания дней!
Бузина моих глаз зеленей!
А потом – через ночь – костром
Ростопчинским! – в очах красно
От бузинной пузырчатой трели.
Красней кори на собственном теле
По всем порам твоим, лазорь,
Рассыпающаяся корь
Бузины – до зимы, до зимы!
Что за краски разведены
В мелкой ягоде слаще яда!
Кумача, сургуча и ада —
Смесь, коралловых мелких бус
Блеск, запекшейся крови вкус.
Бузина казнена, казнена!
Бузина – целый сад залила
Кровью юных и кровью чистых,
Кровью веточек огнекистых —
Веселейшей из всех кровей:
Кровью сердца – твоей, моей…
А потом – водопад зерна,
А потом – бузина черна:
С чем-то сливовым, с чем-то липким.
Над калиткой, стонавшей скрипкой,
Возле дома, который пуст,
Одинокий бузинный куст.
Бузина, без ума, без ума
Я от бус твоих, бузина!
Степь – хунхузу, Кавказ – грузину,
Мне – мой куст под окном бузинный
Дайте. Вместо Дворцов Искусств
Только этот бузинный куст…
Новосёлы моей страны!
Из-за ягоды – бузины,
Детской жажды моей багровой,
Из-за древа и из-за слова:
Бузина (по сей день – ночьми…),
Яда – всосанного очьми…
Бузина багрова, багрова!
Бузина – целый край забрала
В лапы. Детство мое у власти.
Нечто вроде преступной страсти,
Бузина, меж тобой и мной.
Я бы века болезнь – бузиной
Назвала…
11 сентября 1931, Медон – 21 мая 1935, Ванв
«Тоска по родине! Давно…»
Тоска по родине! Давно
Разоблаченная морока!
Мне совершенно все равно —
Где совершенно одинокой
Быть, по каким камням домой
Брести с кошелкою базарной
В дом, и не знающий, что – мой,
Как госпиталь или казарма.
Мне все равно, каких среди
Лиц ощетиниваться пленным
Львом, из какой людской среды
Быть вытесненной – непременно —
В себя, в единоличье чувств.
Камчатским медведём без льдины
Где не ужиться (и не тщусь!),
Где унижаться – мне едино.
Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично – на каком
Непонимаемой быть встречным!
(Читателем, газетных тонн
Глотателем, доильцем сплетен…)
Двадцатого столетья – он,
А я – до всякого столетья!
Остолбеневши, как бревно,
Оставшееся от аллеи,
Мне все – равны, мне всё – равно,
И, может быть, всего равнее —
Роднее бывшее – всего.
Все признаки с меня, все меты,
Все даты – как рукой сняло:
Душа, родившаяся – где-то.
Так край меня не уберег
Мой, что и самый зоркий сыщик
Вдоль всей души, всей – поперек!
Родимого пятна не сыщет!
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И все – равно, и все – едино.
Но если по дороге – куст
Встает, особенно – рябина…
3 мая 1934
«О поэте не подумал…»
О поэте не подумал
Век – и мне не до него.
Бог с ним, с громом. Бог с ним, с шумом
Времени не моего!
Если веку не до предков —
Не до правнуков мне: стад.
Век мой – яд мой, век мой – вред мой,
Век мой – враг мой, век мой – ад.
Сентябрь 1934
«Рябину…»
Рябину
Рубили
Зорькою.
Рябина —
Судьбина
Горькая.
Рябина —
Седыми
Спусками…
Рябина!
Судьбина
Русская.
1934
Отцам
1
В мире, ревущем:
– Слава грядущим!
Что во мне шепчет:
– Слава прошедшим!
Вам, проходящим,
В счет не идущим,
Чад не родящим,
Мне – предыдущим.
С клавишем, с кистью ль
Спорили, с дестью[11] ль
Писчего – чисто
Прожили, с честью.
Белые – краше
Снега сокровищ! —
Волосы – вашей
Совести – повесть.
14–15 сентября 1935
2
Поколенью с сиренью
И с Пасхой в Кремле,
Мой привет поколенью
По колено в земле,
А сединами – в звездах!
Вам, слышней камыша,
– Чуть зазыблется воздух —
Говорящим: ду – ша!
Только душу и спасшим
Из фамильных богатств,
Современникам старшим —
Вам, без равенств и братств,
Руку веры и дружбы,
Как кавказец – кувшин
С виноградным! – врагу же —
Две – протягивавшим!
Не Сиреной – сиренью
Заключенное в грот,
Поколенье – с пареньем!
С тяготением – от
Земли, над землей, прочь от
И червя и зерна!
Поколенье – без почвы,
Но с такою – до дна,
Днища – узренной бездной.
Что из впалых орбит
Ликом девы любезной —
Как живая глядит.
Поколенье, где краше
Был – кто жарче страдал!
Поколенье! Я – ваша!
Продолженье зеркал.
Ваша – сутью и статью,
И почтеньем к уму,
И презрением к платью
Плоти – временному!
Вы – ребенку, поэтом
Обреченному быть,
Кроме звонкой монеты
Всё – внушившие – чтить:
Кроме бога Ваала!
Всех богов – всех времен – и племен…
Поколенью – с провалом —
Мой бессмертный поклон!
Вам, в одном небывалом
Умудрившимся – быть,
Вам, средь шумного бала
Так умевшим – любить!
До последнего часа
Обращенным к звезде —
Уходящая раса,
Спасибо тебе!
16 октября 1935
«Двух станов не боец, а – если гость…»
«Двух станов не боец,
а только гость случайный…»
Двух станов не боец, а – если гость
То гость – как в глотке кость, гость – как в подметке
гвоздь.
Была мне голова дана – по ней стучали
В два молота: одних – корысть и прочих – злость.
Вы с этой головы – к Создателеву чуду
Терпение мое, рабочее, прибавь —
Вы с этой головы – что́ требовали? – Блуда!
Дивяся на ответ упорный: обезглавь.
Вы с этой головы, уравненной – как гряды
Гор, вписанной в вершин божественный чертеж,
Вы с этой головы – что́ требовали? – Ряда.
Дивяся на ответ (безмолвный): обезножь!
Вы с этой головы, настроенной – как лира:
На самый высший лад: лирический… – Нет, стой!
Два строя: Домострой – и Днепрострой – на выбор!
Дивяся на ответ безумный: – Лиры – строй.
И с этой головы, с лба – серого гранита,
Вы требовали: нас – люби! те́х – ненавидь!
Не все ли ей равно – с какого боку битой,
С какого профиля души – глушимой быть?
Бывают времена, когда голов – не надо.
Но слово низводить до свеклы кормовой —
Честнее с головой Орфеевой – менады!
Иродиада с Иоанна головой!
– Ты царь: живи один… (Но у царей – наложниц
Минута.) Бог – один. Тот – в пустоте небес.
Двух станов не боец: судья – истец – заложник —
Двух – противубоец! Дух – противубоец.
25 октября 1935
Читатели газет
Ползет подземный змей,
Ползет, везет людей.
И каждый – со своей
Газетой (со своей
Экземой!) Жвачный тик,
Газетный костоед.
Жеватели мастик,
Читатели газет.
Кто – чтец? Старик? Атлет?
Солдат? – Ни черт, ни лиц,
Ни лет. Скелет – раз нет
Лица: газетный лист!
Которым – весь Париж
С лба до пупа одет.
Брось, девушка!
Родишь —
Читателя газет.
Кача – «живет с сестрой» —
ются – «убил отца!» —
Качаются – тщетой
Накачиваются.
Что́ для таких господ —
Закат или рассвет?
Глотатели пустот,
Читатели газет!
Газет – читай: клевет,
Газет – читай: растрат.
Что ни столбец – навет,
Что ни абзац – отврат…
О, с чем на Страшный суд
Предстанете: на свет!
Хвататели минут,
Читатели газет!
– Пошел! Пропал! Исчез!
Стар материнский страх.
Мать! Гуттенбергов пресс
Страшней, чем Шварцев прах!
Уж лучше на погост,—
Чем в гнойный лазарет
Чесателей корост,
Читателей газет!
Кто наших сыновей
Гноит во цвете лет?
Смесители кровей,
Писатели газет!
Вот, други, – и куда
Сильней, чем в сих строках! —
Что́ думаю, когда
С рукописью в руках
Стою перед лицом
– Пустее места – нет! —
Так значит – нелицом
Редактора газет-
ной нечисти.
Ванв, 1—15 ноября 1935
Стихи сироте
Шел по улице малютка,
Посинел и весь дрожал.
Шла дорогой той старушка,
Пожалела сироту…
1
Ледяная тиара гор —
Только бренному лику – рамка.
Я сегодня плющу – пробор
Провела на граните замка.
Я сегодня сосновый стан
Обгоняла на всех дорогах.
Я сегодня взяла тюльпан —
Как ребенка за подбородок.
16–17 августа 1936
2
Обнимаю тебя кругозором
Гор, гранитной короною скал.
(Занимаю тебя разговором —
Чтобы легче дышал, крепче спал.)
Феодального замка боками,
Меховыми руками плюща —
Знаешь – плющ, обнимающий камень —
В сто четыре руки и ручья?
Но не жимолость я – и не плющ я!
Даже ты, что руки мне родней,
Не расплющен – а вольноотпущен
На все стороны мысли моей!
…Кру́гом клумбы и кру́гом колодца,
Куда камень придет – седым!
Круговою порукой сиротства,—
Одиночеством – круглым моим!
(Так вплелась в мои русые пряди —
Не одна серебристая прядь!)
…И рекой, разошедшейся на две —
Чтобы остров создать – и обнять.
Всей Савойей и всем Пиемонтом,
И – немножко хребет надломя —
Обнимаю тебя горизонтом
Голубым – и руками двумя!
21–24 августа 1936
3
(ПЕЩЕРА)
Могла бы – взяла бы
В утробу пещеры:
В пещеру дракона,
В трущобу пантеры.
В пантерины – лапы —
– Могла бы – взяла бы.
Природы – на лоно, природы – на ложе.
Могла бы – свою же пантерину кожу
Сняла бы…
– Сдала бы трущобе – в учебу!
В кустову, в хвощёву, в ручьёву, в плющёву,—
Туда, где в дремоте, и в смуте, и в мраке,
Сплетаются ветви на вечные браки…
Туда, где в граните, и в лыке, и в млеке,
Сплетаются руки на вечные веки —
Как ветви – и реки…
В пещеру без света, в трущобу без следу.
В листве бы, в плюще бы, в плюще – как в плаще бы…
Ни белого света, ни черного хлеба:
В росе бы, в листве бы, в листве – как в родстве бы…
Чтоб в дверь – не стучалось,
В окно – не кричалось,
Чтоб впредь – не случалось,
Чтоб – ввек не кончалось!
Но мало – пещеры,
И мало – трущобы!
Могла бы – взяла бы
В пещеру – утробы.
Могла бы —
Взяла бы.
Савойя, 27 августа 1936
4
На льдине —
Любимый,
На мине —
Любимый,
На льдине, в Гвиане, в Геенне – любимый.
В коросте – желанный,
С погоста – желанный:
Будь гостем! – лишь зубы да кости – желанный!
Тоской подколенной
До тьмы проваленной
Последнею схваткою чрева – жаленный.
И нет такой ямы, и нет такой бездны —
Любимый! желанный! жаленный! болезный!
5–6 сентября 1936
5
Скороговоркой – ручья водой
Бьющей: – Любимый! больной! родной!
Речитативом – тоски протяжней:
– Хилый! чуть-живый! сквозной! бумажный!
От зева до чрева – продольным разрезом:
– Любимый! желанный! жаленный! болезный!
9 сентября 1936
6
Наконец-то встретила
Надобного – мне:
У кого-то смертная
Надоба – во мне.
Что́ для ока – радуга,
Злаку – чернозем —
Человеку – надоба
Человека – в нем.
Мне дождя, и радуги,
И руки – нужней
Человека надоба
Рук – в руке моей.
Это – шире Ладоги
И горы верней —
Человека надоба
Ран – в руке моей.
И за то, что с язвою
Мне принес ладонь —
Эту руку – сразу бы
За тебя в огонь!
11 сентября 1936
< 7 >
В мыслях об ином, инаком,
И ненайденном, как клад,
Шаг за шагом, мак за маком —
Обезглавила весь сад.
Так, когда-нибудь, в сухое
Лето, поля на краю,
Смерть рассеянной рукою
Снимет голову – мою.
5–6 сентября 1936
«– Пора! Для этого огня…»
– Пора! Для этого огня
Стара!
– Любовь старей меня!
– Пятидесяти январей
Гора!
– Любовь еще старей:
Стара как хвощ, стара как змей,
Старей ливонских янтарей,
Всех привиденских кораблей
Старей! – камней, старей – морей…
Но боль, которая в груди,
Старей любви, старей любви.
23 января 1940
«Всё повторяю первый стих…»
«Я стол накрыл на шестерых…»
Всё повторяю первый стих
И всё переправляю слово:
– «Я стол накрыл на шестерых»…
Ты одного забыл – седьмого.
Невесело вам вшестером.
На лицах – дождевые струи…
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть – седьмую…
Невесело твоим гостям,
Бездействует графин хрустальный.
Печально – им, печален – сам,
Непозванная – всех печальней.
Невесело и несветло.
Ах! не едите и не пьете.
– Как мог ты позабыть число?
Как мог ты ошибиться в счете?
Как мог, как смел ты не понять,
Что шестеро (два брата, третий —
Ты сам – с женой, отец и мать)
Есть семеро – раз я на свете!
Ты стол накрыл на шестерых,
Но шестерыми мир не вымер.
Чем пугалом среди живых —
Быть призраком хочу – с твоими,
(Своими)…
Робкая как вор,
О – ни души не задевая! —
За непоставленный прибор
Сажусь незваная, седьмая.
Раз! – опрокинула стакан!
И всё, что жаждало пролиться,—
Вся соль из глаз, вся кровь из ран —
Со скатерти – на половицы.
И – гроба нет! Разлуки – нет!
Стол расколдован, дом разбужен.
Как смерть – на свадебный обед,
Я – жизнь, пришедшая на ужин.
…Никто: не брат, не сын, не муж,
Не друг – и всё же укоряю:
– Ты, стол накрывший на шесть – душ,
Меня не посадивший – с краю.
6 марта 1941
Комментарии
СТИХОТВОРЕНИЯ
Маме. – Стихи, связанные с воспоминаниями о матери – Марии Александровне Мейн (1868–1906), занимают в раннем творчестве Цветаевой одно из важнейших мест. Ее влияние на поэта было огромным. Цветаева считала, что обязана матери всем самым главным в себе. Ей позже посвятила она и страницы своей прозы «Мать и музыка», «Сказка матери» и т. д.
У гробика. – Обращено к Е. П. Пешковой (1878–1965), жене М. Горького. В 1906 г. семьи Цветаевых и Пешковых жили в Ялте в одном доме. Дочь Е. П. Пешковой, Катя, умерла в возрасте 5 лет.
Даме с камелиями. – Обращено к великой французской актрисе Саре Бернар (1844–1923). В драме Александра Дюма-сына (1824–1895) «Дама с камелиями» она исполняла главную роль. «В 1909 году летом Марина увидела Сару Бернар на сцене в Париже. После одного из спектаклей „Орленка” или „Дамы с камелиями” Марина дождалась ее и передала ей ее фотографии – для подписи на память. Это был ее новый кумир…» (Цветаева А. Воспоминания. М.: Сов. писатель, 1983. С. 305).
В Париже. – Написано во время поездки Цветаевой в Париж летом 1909 г.; она прослушала при Сорбонне летний курс по старофранцузской литературе. Ростан Эдмон (1868–1918) – французский поэт и драматург…мученик Рейхштадтский – единственный сын Наполеона, герцог, получил в 1818 г. во владение от императора Франца небольшой богемский город Рейхштадт. Воспитывался в замке Шенбрунн, где и умер от чахотки в 1832 г. в возрасте 21 года. Герцогу Рейхштадтскому Э. Ростан посвятил пьесу «Орленок». Сара Бернар была исполнительницей главной роли в этой пьесе. В юношеские годы «Орленок» был кумиром Цветаевой. В 1908–1909 гг. она перевела пьесу Ростана на русский язык. Перевод не сохранился (см. также стихотворение «Даме с камелиями» и комментарий к нему).
Книги в красном переплете. – Григ Эдвард (1843–1907) – норвежский композитор, пианист. Шуман Роберт (1810–1856) – немецкий композитор. Кюи Цезарь Антон (1835–1918) – русский композитор. Том… Бэкки… Индеец Джо… Гекк Финн… Принц и Нищий – герои произведений американского писателя Марка Твена (1835–1910).
Правда. – Vitam impendere vero (лат.) – цитата из «Сатир», IV, римского поэта Децима Юния Ювенала (ок. 60 – ок. 127).
Гимназистка. – Бурже Поль Шарль Жозеф (1852–1935) – французский писатель.
Литературным прокурорам. – Стихотворение скрыто обращено к В. Я. Брюсову.
«Идешь, на меня похожий…» – В ранней редакции (Северные записки. Литературно-политический ежемесячник. Петроград, 1915. № 5–6. С. 105) после четвертой строфы шли строки:
Я вечности не приемлю!
Зачем меня погребли?
Я так не хотела в землю
С любимой моей земли!
«Моим стихам, написанным так рано…» – «Формула – наперед – всей моей писательской (и человеческой) судьбы», – сказала в 30-е годы Цветаева о заключительной строфе этого стихотворения (Марина Цветаева. Избранные произведения. М. – Л., 1965. С. 732).
Сергею Эфрон-Дурново (1–2). – Дурново – фамилия матери С. Эфрона Елизаветы Петровны (1855–1910).
1. «Есть такие голоса…» – В рукописи была вычеркнута четвертая строфа:
Девушкой – он мало лун
Встретил бы, садясь за пяльцы…
Кисти, шпаги или струн
Просят пальцы.
«Быть нежной, бешеной и шумной…» – Посылая в числе других это стихотворение писателю В. В. Розанову 7 марта 1914 г., Цветаева писала: «…я совсем не верю в существование Бога и загробной жизни. Отсюда – безнадежность, ужас старости и смерти. Полная неспособность природы – молиться и покоряться. Безумная любовь к жизни, судорожная, лихорадочная жажда жить.
Все, что я сказала, – правда.
Может быть, Вы меня из-за этого оттолкнете. Но ведь я не виновата. Если Бог есть – он ведь создал меня такой! И если есть загробная жизнь, я в ней, конечно, буду счастливой» (ЦГАЛИ).
В посылаемом варианте стихотворения была шестая строфа, которую Цветаева впоследствии опустила:
Забыть все прозвища, все думы,
Все голоса,
Свои старинные костюмы,
Свои глаза…
Але (1–2). – Аля – дочь Цветаевой, Ариадна Сергеевна Эфрон (1912–1975). «Я назвала ее Ариадной, – писала Цветаева в 1913 г., – вопреки Сереже (мужу), который любит русские имена, папе, который любит имена простые, друзьям, которые находят, что это „салонно”»… Назвала от романтизма и высокомерия, которые руководят всей моей жизнью… – Ариадна! Ведь это ответственно! Именно поэтому». Ариадна Сергеевна сохранила архив матери, много работала над ним, занималась публикацией произведений Цветаевой, подготовила к изданию ее книги. Обладала незаурядным литературным дарованием: оставила замечательные воспоминания о Цветаевой (О Марине Цветаевой. М.: Сов. писатель, 1989).
П. Э. – Цикл посвящен брату мужа Цветаевой, Петру Яковлевичу Эфрону (1884–1914), умиравшему от туберкулеза. К нему обращено также незавершенное стихотворение «Я видела Вас три раза..»
Подруга. – Цикл состоит из семнадцати стихотворений. Обращен к поэтессе С. Я. Парнок (1885–1933), с которой Цветаеву связывала пылкая дружба-любовь в 1914–1915 гг.
Их отношения с Софьей Парнок стали темой вышедшей в 1982 г. в США сенсационно-бульварной книжки С. Поляковой «Закатные оны дни: Цветаева и Парнок», где личность Цветаевой дана искаженно, документы, вопреки правде, истолкованы превратно, а отношения с Парнок трактуются как чуть ли не главный эпизод цветаевской биографии.
5. «Сегодня, часу в восьмом…» – Кай – персонаж сказки датского писателя Х.-К. Андерсена «Снежная королева».
«Мне нравится, что Вы больны не мной…» – Обращено к Маврикию Александровичу Минцу (1886–1917), впоследствии мужу А. И. Цветаевой.
«Спят трещотки и псы соседовы…» – Кордова – город в Испании, знаменит своими церквами и монастырями.
Стихи о Москве (1–9). – Цикл был вдохновлен поездкой зимой 1915/16 г. в Петербург, где Цветаева мечтала встретиться с Ахматовой (которой в то время там не было). На литературном вечере, где присутствовали С. Есенин, М. Кузмин и О. Мандельштам, она «от лица Москвы» читала свои юношеские стихи. Много лет спустя Цветаева описала эту поездку в очерке «Нездешний вечер».
1. «Облака – вокруг…» – Первенец – дочь Цветаевой Ариадна. Семихолмие. – По преданию, Москва была заложена на семи холмах. Ваганьково – московское кладбище.
2. «Из рук моих – нерукотворный град…» – Стихотворение, как и следующее, обращено к О. Мандельштаму (1891–1938), которому Цветаева «дарила Москву».
Поэзию Мандельштама Цветаева всегда ценила высоко, видела в ней «магию», «чару», несмотря на «путаность и хаотичность мысли», а также утверждала, что на поэзии Мандельштама лежит след «десницы Державина» (статья «Поэт-альпинист», 1934 г., перевод с сербскохорватского). Мандельштам посвятил Цветаевой в том же 1916 г. стихотворения «В разноголосице девического хора…», «Не веря воскресенья чуду…», «На розвальнях, уложенных соломой…»
Часовня звездная – стоявшая у входа на Красную площадь Иверская часовня с голубым куполом, украшенным золотыми звездами. Пятисоборный… круг – площадь в Кремле с пятью соборами. Нечаянныя Радости – церковь в Кремле.
3. «Мимо ночных башен…» – Иверская – см. комментарий к стихотворению «Из рук моих – нерукотворный град…»
5. «Над городом, отвергнутым Петром…» – Отвергнутым Петром. – В 1712 г. Петр I перенес российскую столицу из Москвы в Петербург.
6. «Над синевою подмосковных рощ…» – Калужскою дорогой. – Цветаева говорит о городке Таруса.
7. «Семь холмов – как семь колоколов!..» – Иоанн Богослов – один из апостолов Христа. День его памяти по церковному календарю приходится на 26 сентября, день рождения Цветаевой.
8. «Москва! – Какой огромный…» – Пантелеймон – имя святого-«исцелителя», изображавшегося на иконах в облике отрока. Иверское сердце // Червонное горит. – В Иверской часовне находилась икона Иверской Божьей Матери в окладе из червонного золота. Аллилуйя – хвала Господу.
9. «Красною кистью…» – Спорили сотни // колоколов. – Об этой строке Цветаева писала в 1934 г.: «…ведь могла: славили, могла: вторили – нет – спорили! Оспаривали мою душу, которую получили все и никто (все боги и ни одна церковь!)». (Марина Цветаева. Избранные произведения. М. – Л., 1965. С. 734).
Бессонница. – Цикл из одиннадцати стихотворений, объединенных этим названием, опубликован в сборнике Цветаевой «Версты: стихи». (Вып. первый. М.: Госиздат, 1922).
Стихи к Блоку. – Цикл содержит семнадцать стихотворений. Цветаева не была знакома с Блоком. Она видела его дважды во время его выступлений в Москве 9 и 14 мая 1920 г. Свое преклонение перед поэтом, которого она называла «сплошной совестью», воплощенным «духом» и считала явлением, вышедшим за пределы литературы, Цветаева пронесла через всю жизнь. Она не раз упоминала Блока в своей прозе. Доклад «Моя встреча с Блоком», прочитанный ею 2 февраля 1935 г., не сохранился.
3. «Ты проходишь на Запад Солнца…» – Первые две строки стихотворения, перефразированные слова молитвы «Свете тихий»: «Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний…». Свете тихий, святыя славы – слова из этой же молитвы.
5. «У меня в Москве – купола горят!..» – В них царицы спят, и цари. – В кремлевском Архангельском соборе находится усыпальница русских царей.
9. «Как слабый луч сквозь черный морок адов…» – Написано после блоковского вечера 9 мая 1920 г. …под рокот рвущихся снарядов. – В этот день в Москве взорвалось несколько артиллерийских складов. Как станешь солнце звать… – Речь идет о стихотворении «Голос из хора», прочитанном Блоком на этом вечере.
Вечер Блока 14 мая записала семилетняя дочь Цветаевой Аля (см.: журнал «Звезда», 1973. № 3. С. 175–176). Тогда же, через Алю, Цветаева передала Блоку свои стихи к нему. Как потом, спустя полтора года, рассказала ей друг Блока Н. А. Нолле, поэт их «прочел – молча, читал – долго и потом такая до-олгая улыбка».
10. «Вот он – гляди – уставший от чужбин…»; 12. «Други его – не тревожьте его!..»; 14. «Не проломанное ребро…» – все эти стихотворения написаны, судя по пометам в тетради, на девятый день после кончины Блока. Было еще одно, незавершенное:
Останешься нам иноком:
Хорошеньким, любименьким,
Требником рукописным,
Ларчиком кипарисным.
Всем – до единой – женщинам,
Им, ласточкам, нам, венчанным,
Нам, злату, тем, сединам —
Всем – до единой – сыном.
Останешься всем – первенцем
Покинувшим, отвергнувшим,
Посохом нашим странным,
Странником нашим ранним.
Всем нам с короткой надписью
Крест на Смоленском кладбище
Искать, всем никнуть в черед,
Всем………… не верить.
Всем – сыном, всем – наследником,
Всем – первеньким, последненьким.
Крест на Смоленском кладбище. – Похороны Блока состоялись на Смоленском кладбище в Петрограде 10 августа. Позже прах поэта был перенесен на Литераторские мостки Волкова кладбища.
В те же дни Цветаева писала Ахматовой: «Удивительно не то, что он умер, а то, что он жил. Мало земных примет, мало платья. Он как-то сразу стал ликом, заживо-посмертным (в нашей любви). Ничего не оборвалось – отделилось. Весь он такое явное торжество духа, такой воочию – дух, что удивительно, как жизнь – вообще – допустила.
Смерть Блока я чувствую как Вознесение.
Человеческую боль свою глотаю. Для него она кончена, не будем и мы думать о ней (отождествлять его с ней). Не хочу его в гробу, хочу его в зорях» (Сборник «В мире Блока». М.: Сов. писатель, 1981. С. 429–430).
15. «Без зова, без слова…» – До трубы – до Страшного суда, на котором Бог, по Библии, после конца света будет судить людей и их дела; ангелы «трубным гласом» созовут всех живых и мертвых. В окончательный текст стихотворения не вошли следующие строки:
Надбровного свода
Все та ж роковая дуга…
Над сальной колодой
Захожая медлит судьба.
Где старец тот Осип
С девицею-свет-наш-явлен?
Звезда-моя-россыпь,
Которая – в град Вифлеем?
См. также цикл «Вифлеем» и комментарии к нему.
16. «Как сонный, как пьяный…» – Не ты ли // Ее шелестящей хламиды // Не вынес – // Обратным ущельем Аида? – Подразумевается эпизод из мифа о древнегреческом певце и музыканте Орфее и его жене Эвридике, за которой он спустился в подземное царство (Аид), чтобы вывести ее оттуда. Но, ведя за собой Эвридику, он не должен был оглядываться, однако не выдержал – и навсегда потерял ее. Гебр – древнее название реки Марицы во Фракии. Голова – Орфея. (См. стихотворение «Так плыли: голова и лира…» и комментарий к нему).
17. «Так, Господи! И мой обол…» – Обол (греч.) – монета. На утвержденье храма. – Имеется в виду евангельская притча о бедной вдове, положившей две лепты (мелкие монеты) в сокровищницу Иерусалимского храма.
Ахматовой (1–12). Цикл в окончательной редакции (беловая тетрадь 1938–1939 гг.) состоит из тринадцати стихотворений. Десятое, незавершенное:
А что, если кудри в плат
Упрячу – что вьются валом,
И в синий вечерний хлад
Побреду себе…………….
– Куда это держишь путь,
Красавица – аль в обитель?
– Нет, милый, хочу взглянуть
На царицу, на царевича, на Питер.
– Ну, дай тебе Бог! – Тебе! —
Стоим, опустив ресницы.
– Поклон от меня Неве,
Коль запомнишь, да царевичу с царицей.
…И вот меж крылец – крыльцо
Горит заревою пылью.
И вот – промеж лиц – лицо
Горбоносое, и волосы как крылья.
На лестницу нам нельзя,—
Следы по ступенькам лягут.
И снизу, глаза в глаза:
– Не потребуется ли, барынька, ягод?
25 июня 1916
С творчеством А. А. Ахматовой (1889–1966) Цветаева познакомилась в 1912 г., когда прочла ее книгу «Вечер». В 1915 г. написала стихотворение «Узкий, нерусский стан…», обращенное к Ахматовой. Цветаева на долгие годы сохранила восторженное отношение к ней. К весне 1917 г. относится запись Цветаевой о стихах Ахматовой:
«Всё о себе, всё о любви. Да, о себе, о любви – и еще – изумительно – о серебряном голосе оленя, о неярких просторах Рязанской губернии, о смуглых главах Херсонесского храма, о красном кленовом листе, заложенном на Песне Песней, о воздухе, «подарке Божьем»… и так без конца… И есть у нее одно 8-стишье о юном Пушкине, которое покрывает все изыскания всех его биографов. Ахматова пишет о себе – о вечном. И Ахматова, не написав ни одной отвлеченно-общественной строчки, глубже всего – через описание пера на шляпе – передаст потомкам свой век… О маленькой книжечке Ахматовой можно написать десять томов – и ничего не прибавишь… Какой трудный и соблазнительный подарок поэтам – Анна Ахматова».
Есть и другие свидетельства ее восторженного отношения к Ахматовой, в частности, уцелевшие письма к ней и черновики их. «Ах, как я Вас люблю, и как я Вам радуюсь, и как мне больно за Вас, и как высоко от Вас!» – писала она Ахматовой в апреле 1921 г.; о своей любви к Ахматовой Цветаева пишет и в 1926 г. из-за границы. Ахматова благосклонно принимала это поклонение, надписывала свои книги, присылаемые ей Цветаевой.
Ахматову Цветаева причисляла к «чистым лирикам», или «поэтам без развития», «чья душа и личность сложилась уже в утробе матери». Но к концу жизни она несправедливо изменила отношение к Ахматовой. В 1940 г. Цветаева пишет об ахматовском сборнике «Из шести книг»: «..прочла, перечла почти всю книгу Ахматовой, и – старо, слабо. Часто… совсем слабые концы, сходящие (и сводящие) на нет… Но что она делала с 1917 по 1940 гг.? Внутри себя… Жаль…»
Единственная двухдневная встреча Цветаевой с Ахматовой состоялась 7–8 июня 1941 г. в Москве и, нужно думать, не привела к взаимопониманию. Ахматова читала свою «Поэму без героя», приведшую Цветаеву в недоумение и вызвавшую ее ироническую реплику. Цветаева подарила Ахматовой свою «Поэму Воздуха», усложненную, трудную для восприятия (Сборник «Встречи с прошлым». М.: Советская Россия, 1978. С. 397, 415).
4. «Имя ребенка – Лев…» – Лев – сын А. А. Ахматовой и Н. С. Гумилева (1886–1921). Родился в 1912 г., умер в 1992 г.
8. «На базаре кричал народ…» – Сергий-Троица – Троице-Сергиева лавра в Сергиевом Посаде (Московская область). Богородицей хлыстовскою. – Хлыстовщина – раскольническое течение на Руси. Хлысты, его апологеты, отвергали святых и церковь, допускали возможность, что каждый человек может сделаться Христом. Впоследствии Цветаева развивает эту тему в своем рассказе «Хлыстовки» (1934).
12. «Руки даны мне…» – Спустя 25 лет Цветаева сделала под этим стихотворением (На экземпляре книги «Версты») следующую запись: «Все стихи отсюда – до конца книги – и много дальше – написаны Никодиму Плуцер-Сарна, о котором – жизнь спустя – могу сказать, что – сумел меня любить, что сумел любить эту трудную вещь – меня. Москва, 3-го мая 1941 г. – м<ожет> б<ыть> в самый день встречи с ним в мае 1916 г.». На самом деле Цветаева познакомилась с Н. А. Плуцер-Сарна (1881–1945) весной 1915 г. Им вдохновлены некоторые стихотворения из цикла «Бессонница», цикл «Даниил», «Бог согнулся от заботы…», «И другу на руку легло…», а также некоторые стихотворения 1917–1918 гг. Однако категорически привязывать их к «адресату» было бы неправомерно. Речь может идти лишь о стихотворениях 1916 г., ибо в отношении последующих мы не располагаем точными свидетельствами самого поэта, а ранние рукописи стихов не сохранились.
Эта и ещё 2 книги за 399 ₽
