«Как же ты, бедненькая, замуж выйдешь?» – эти бабушкины слова Нина помнила с детских лет, они запали в душу и отзывались болью каждый раз, когда она слышала высказывания по поводу собственной внешности. В детстве боль была терпимой, девочка не до конца понимала, что значат эти слова, но интонации бабушки Кати и её жалостливый взгляд запали в сердце. И если б только бабушкины… Мамы других девочек в детском саду поспешно отводили от неё взгляд, но исподтишка всё же разглядывали и качали головами. Соседки в подъезде вздыхали при виде девочки, а мамины подружки откровенно жалели Алёну, Нинину маму. Её никогда не называли Леной, Ленкой, Еленой, только Алёной, Алёнушкой, в крайнем случае – Алёнкой.

Красивая, высокая, тоненькая, как тростиночка, даже после рождения двух детей, Алёна Соловьёва приковывала взгляды мужчин, заставляя женщин завистливо вздыхать. Ей не нужна была никакая косметика: тёмные брови вразлёт, сияющие карие глаза, открытая улыбка, шикарные тёмно-русые волосы, – казалось, ей достались от матушки-природы все возможные дары. Алёне с детства стоило только взмахнуть длиннющими ресницами, и её желания исполнялись.

Алёна была абсолютно уверена, что красота откроет перед ней все двери, мужчины должны лежать у её ног и обеспечивать безбедную жизнь. А она при этом никому ничего не должна. Семью (во всяком случае – в обычном её проявлении) Алёна создавать не собиралась.

– Ещё я носки чьи-то не стирала? Никогда в жизни! Пусть радуются, что я позволяю себя любить!

– Эх, тебе б ещё Бог ума вместе с красотой отсыпал. Если б не характер твой упёртый, – вздыхала Алёнина мать, Катерина Степановна, – ты б как сыр в масле каталась, а не мыкалась с двумя детьми одна.

– И зависела бы от какого-нибудь мужика, исполняла бы его прихоти! – парировала Алёна. – Нет уж, дудки, жить я ни с кем не хочу. Свободу у меня никто не отнимет.

– Дура ты, дура, Алёнка! А детей твоих кто кормить будет?

– Как-нибудь прокормлю, с голоду не умрём, найдутся добрые люди, – говорила Алёна после расставания с очередным кавалером, которые сменяли друг друга, как картинки в калейдоскопе.

Она ненавидела родную Истру, где родилась и выросла, и всю юность стремилась вырваться из «этого болота», но судьба, будто в насмешку, снова и снова возвращала её в нелюбимый город.

Дети у Алёны появились почти случайно. Отца Нины никто не знал. Алёна, увлечённая очередным толстосумом, уехала из городка на всё лето. А осенью неожиданно вернулась, такая же красивая, но с небольшим животиком. На резонные вопросы матери: «кто отец?», «где он?» – ответила равнодушно:

– Этот мерзавец меня бросил. Я-то думала, что ребёнком его привяжу, сразу залетела, денег-то у него куры не клюют. Хотя, конечно, в постель с ним только с закрытыми глазами можно ложиться: очень уж некрасивый.

– Как же ты забеременеть от него, такого страшного, не побоялась?

– Я уверена, что мой ребёнок будет на меня похож, – заявила Алёна и прогадала.

Всю беременность будущая мамаша проходила легко, никакого намёка на токсикоз, она даже в весе прибавила всего пять килограммов. Нина родилась в срок, почти не доставив матери боли и неудобств.

– Какая скромная дочка у тебя, – заметила грубоватая акушерка, принимая девочку. – Тихонько выродилась, еле слышно крякнула, спокойненько лежит себе, не требует внимания. Иные ишь как орут, а эта молчит и глазёнками хлопает.

– А что она красная такая и страшненькая? – недовольно протянула Алёна, взяв малышку на руки.

– Так они все, маленькие, не красавцы, – улыбнулась акушерка. – Зато ладненькая какая, аккуратненькая. А потом, глядишь, и на тебя станет похожа.

Но, видимо, кто-то сверху решил, что не быть девочке Ниночке не только красивой, но даже хорошенькой. С раннего детства малышка была откровенно некрасивой. Серенькие маленькие глазки, оттопыренные ушки, большой лягушачий ротик. Ничего общего с привлекательной матерью и вполне симпатичной бабушкой.

– Ох, девонька, трудно тебе в жизни придётся, – вздыхала бабушка Катя. – Кто ж тебя такую полюбит?

– Почему трудно? – маленькая Нина поначалу не придавала значения словам любимой бабули, тем более что именно с ней девочка проводила почти всё время, пока мать устраивала свою личную жизнь. – Ты же меня любишь! – обхватывала она ручонками бабушкину голову и заглядывала ей в глаза.

– Люблю, внученька, потому и жалею.

– Это сейчас, пока я маленькая. А вырасту и стану тебя жалеть, когда ты старенькая будешь.

Алёна появлялась на горизонте дочери редко. Поначалу она наряжала девочку в яркие платьица, повязывала нарядные банты, но, когда стало очевидно, что дочка на неё абсолютно не похожа («лицом не вышла»), сразу потеряла к ребёнку всякий интерес и спихнула Ниночку на бабушку. Алёна откровенно стеснялась, что у неё растёт такая некрасивая дочка, и говорила об этом, не боясь травмировать ребёнка:

– Мам, ну как я могу с ней гулять? Люди ведь смотрят, сочувственно вздыхают. Хочется сквозь землю провалиться. Как я могла такую уродину родить?

– Тише ты, глупая, Ниночка услышит, – шикала на неё мать, но Алёна лишь пожимала плечами.

– А, да ладно, всё равно узнает, пусть заранее готовится к реальной жизни.

Нина слушала эти разговоры, не всегда понимая, что они означают, но то, что мама её не любит, знала точно. И очень страдала от этого. Совсем маленькая, она пыталась завладеть вниманием Алёны. Специально падала и разбивала в кровь коленки, громко плакала и звала маму. Мать страшно раздражалась, хватала Нину под мышки и тащила подальше от людей. Потом и вовсе перестала брать дочку с собой, даже в садик её отводила бабушка. Алёна однажды решила сдать девочку в круглосуточные ясельки, но бабушка воспротивилась:

– При живых родственниках ребёнок не будет ночевать в казённой постели, и думать не смей! Я так сказала!

Алёна фыркнула, но спорить не посмела. Катерину Степановну она побаивалась, та за словом в карман не лезла и на непутёвую дочь влияние имела.

Когда Ниночке исполнилось три года, Алёна родила сына, Никитку. И тоже без отца. Заезжий командировочный наплёл с три короба, обещал горы золотые, а в итоге тихо уехал, не оставив ни денег, ни своих контактов. Ничего нового, обычная банальная история. Алёна пропустила срок аборта, и ей ничего не оставалось, как рожать. Сына женщина носила тяжело, отекала, покрылась пигментными пятнами и не могла дождаться, когда уже «этот гадкий ребёнок» появится на свет.

Мальчишечка родился славный, очень похожий на саму Алёну, с длинными тёмными волосиками и большими карими глазками. Алёна влюбилась в сына сразу и безоговорочно. Она не отходила от него ни на шаг, вскакивала по любому его писку, отгоняла Нину, которая пыталась разглядеть братика. И без того ненужная дочка стала раздражать своей некрасивостью ещё больше.

– Мам, ну посмотри, какой Никитка красавец, а Нинка?.. Ну зачем я только её родила? Сделала бы аборт, и дело с концом! – не стесняясь дочери, возмущалась Алёна.

– Как только язык у тебя не отсохнет такое говорить? Ты ж мать, а не мачеха. За что ребёнка обижаешь? Её, что ли, вина, что мать-дура на деньги повелась да родила бог знает от кого?

Алёна только отмахивалась, не в силах справиться со своей нелюбовью и равнодушием к дочке. Сыном она гордилась, таскала его с собой к подружкам, демонстрировала знакомым, даже в поликлинику с ним ходила сама. У Никитки всегда были яркие шапочки и курточки, а Нине покупалась одежда неброских цветов, чтобы «не привлекать внимания» и «не ловить на себе сочувственные взгляды», как говорила Алёна.

Маленькая, худенькая, с острыми коленками и лопатками, торчащими ушками, неровными зубами, лет с шести Нина всегда старалась съёжиться и стать незаметной, чтобы не раздражать мамочку, которую девочка одновременно и любила, и боялась, – неизвестно, что больше. «Не лезь», «не тронь», «отстань», «не мешай» – этими окриками, как правило, сопровождались любые Нинины попытки стать ближе к матери. И девочка, осознав к первому классу, что мама её стыдится, перестала требовать внимания, но, как ни странно, не замкнулась и не превратилась в угрюмого, нелюдимого ребёнка. Она словно нарастила невидимую броню, защитившись от жестокости окружающего мира. Нина придумала, что прячется в стеклянный кокон, в котором можно затаиться, заслышав насмешки или колкости. «Я в стеклянном домике, он очень-очень крепкий и непрозрачный изнутри, – фантазировала девочка, – я всех вижу, а меня никто не видит, всё плохое разбивается о мой домик и отлетает назад, в тех, кто меня обижает». Такую своеобразную мантру Нина повторяла в минуты отчаяния.

Она скоро поняла, что именно дети могут обидеть больнее, чем взрослые, они бьют так, что душевные раны долго не затягиваются. Нина не озлобилась, она просто перестала пускать в душу тех, кто пытался её обидеть. Чего ей это стоило, не знал никто, кроме любимой бабули. Только с бабушкой Нина делилась переживаниями, обидами, у неё на коленях прятала залитое слезами лицо и рыдала взахлёб после очередного унижения. И лишь с бабой Катей Нина становилась самой собой: ласковой девочкой, доброй и открытой, всегда готовой помочь и поделиться всем, что у неё есть.

Во втором классе у Нины появилась подруга Аня. Девочка осталась на второй год из-за болезни. Первого сентября её привела в Нинин класс чужая учительница, поставила у доски и отвлеклась разговором с классной руководительницей. Новенькая стояла посреди класса, худенькая, стриженная под мальчишку, с нелепо огромным для её тщедушного тельца портфелем, а новоиспечённые второклашки уже нашли для себя жертву и, показывая на неё пальцем, хихикали исподтишка. На глазах новенькой появились слёзы, и Нина, сама от себя не ожидая такой решимости, встала с места и потянула девочку за руку. В это время учительница, которая и привела новенькую, спохватилась, услышав звонок на урок, скомкано представила девочку:

– Это Аня Симакина, она осталась на второй год, потому что долго болела. Теперь она будет учиться с вами, – и убежала.

– Второгодница!

– Больная!

– Вшивая, – детские выкрики заглушали голос учительницы, пытавшейся перекричать своих подопечных.

Новенькая девочка съёжилась на своём стуле, пытаясь сделаться незаметной, пряча глаза с готовыми пролиться слезами.

– Тихо! Ребята, замолчите! – учительнице удалось, наконец, восстановить тишину. – Ане сделали операцию, удалили опухоль. Ей нужно помочь, а вы ведёте себя как дикари, попавшие в приличное общество. Вам должно быть совестно за своё поведение!

Дети пристыженно замолчали, а Нина погладила новенькую по спине и громко сказала:

– Я буду помогать Ане и никому не разрешу её обижать!

Новенькая удивлённо подняла голову, повернулась к Нине и робко, сквозь слёзы улыбнулась. С того самого дня у Нины появилась подружка, настоящая и верная. А Нина перестала прятаться, смущаться и бояться, что её обидят, обзовут или посмеются над её внешностью. Их стало двое, а это уже сила.

Аня, несмотря на кажущуюся хрупкость и беззащитность, оказалась бойцом. Она перенесла две тяжёлые операции, химиотерапию и облучение. Болезнь отступила, прогноз врачей был благоприятный, но девочке предстояла долгая реабилитация. Из-за болезни она пропустила почти весь школьный год и вынуждена была прийти учиться в Нинин класс. Физически она была ещё слаба, но силы духа, как выяснилось, девочке было не занимать. Враждебность, проявленная ребятами в первый день, быстро прошла. Задетые словами учительницы и удивлённые тем фактом, что маленькая непопулярная Нина встала на защиту незнакомой девчонки, одноклассники приняли новенькую и даже немного зауважали тихую, незаметную Нину.

С тех пор Нина и Аня больше не расставались. Вплоть до девятого класса они просидели за одной партой, вместе ходили в школу. Аня жила в соседнем доме, и чаще всего Нина заходила за вечно опаздывающей подружкой по утрам. Вдвоём они возвращались домой, иногда делали уроки у Ани дома. У Нины им мешал Никита, он жил с матерью, но частенько оставался у бабы Кати и не давал покоя подружкам: вертелся под ногами, подслушивал девичьи тайны, влезал в разговоры. У Ани же было спокойно: мама целый день на работе, младших братьев или сестёр у неё не было, и девчонки были предоставлены сами себе.

Анина мама, Наталья, очень обрадовалась, что у дочки появилась подружка. После болезни Анюта замкнулась и только в больнице, в детском отделении, где у всех были схожие проблемы, становилась сама собой – бойкой и открытой, фонтанирующей идеями. С остальными же детьми превращалась в ёжика, легкоранимого и скрытного. После химиотерапии у Анюты плохо росли волосы, а рыженькие ресницы и редкие бровки, только-только появившиеся на худеньком личике, заставляли девочку смущаться и съёживаться в ожидании насмешки. Нина научила новую подружку не обращать на издёвки внимания. Ей и только ей рассказала Нина о тайном стеклянном коконе, в который она пряталась всякий раз от жестокости одноклассников. Кому как не Нине было знать, каково это – слышать гадости в адрес собственной внешности, идти сквозь строй измывающихся мальчишек и девчонок. И как с честью выходить из подобных ситуаций, не расплакавшись на людях. Оказалось, правда, что вдвоём уже не нужно так часто прятаться, – можно обороняться, отвечать на гадкие выпады и иногда побеждать!

Аня, в свою очередь, научила подружку заплетать сложные косички, подбирать подходящую причёску, ходить не сутулясь. Да что там! Она научила Нину жить по-другому – в мире, где есть подружка, к которой можно прийти с любой радостью или бедой. Нине, лишённой материнской любви, казалось, что она заново родилась на свет. Ведь рядом теперь был человечек, любящий её. А ведь, кроме бабули (ну и немного Никитки), она никому никогда не была нужна. У Анютки дома Нина оттаивала, мама подружки, тётя Наташа, приняла её как родную. Папы у Анютки так же, как и у Нины, не было. Вернее, как, задорно смеясь, говорила сама Аня, «он, конечно, теоретически был, вон я какая рыжая да конопатая в него уродилась, мама-то у меня тёмненькая, смуглая. Но я его никогда не видела. Да он мне и ни к чему. Раз бросил маму, значит, и мне не нужен».

В доме у Анюты царила совсем другая атмосфера, нежели у Нины. Дочка с мамой жили дружно, много шутили, старались не говорить об Аниной болезни. И к Нине тётя Наташа сразу отнеслась с симпатией, никто не говорил гостье, что она не так ест, не так разговаривает, что она некрасивая и неловкая, как это постоянно практиковала Алёна по отношению к дочери. Тётя Наташа, или, как её почти сразу стала называть Нина, «тётя Ташенька», радовалась каждому приходу Нины, относилась к ней, как к своей племяннице, усаживала обедать или ужинать, подсовывая вкусности, так же как и Анютке.

Именно тётя Наташа отвела Нину к хорошему стоматологу-ортодонту и почти силой заставила девочку надеть брекеты. Нина плакала, говорила, что с этими железками она и вовсе уродиной будет, на что невозмутимая Анина мама неизменно отвечала: «Зато зубки будут ровненькие. Потом радоваться станешь». И только тот факт, что Анюте тоже поставили пластину на передние зубы, немного успокаивала. Вдвоём отбиваться от вредных мальчишек, тут же нашедших ещё один повод дразниться, было чуточку легче.

Тётя Наташа работала бухгалтером, часто приносила работу домой. Анюта, не дружившая с математикой, делала круглые глаза и говорила: «Нинок, я боюсь подходить к маме, когда она на своём компьютере работает. Там данные в табличках мелькают, как в калейдоскопе. У меня глаза разбегаются, а она хмурится, что-то пересчитывает, и цифры снова мелькают. Жуть прямо!» В такие моменты девочки старались не шуметь, чтобы не мешать тёте Наташе. Когда она делала перерыв в работе, то обязательно заглядывала в комнату и звала Аню с Ниной выпить чайку и поболтать.

– Так, девчоночки, пойдёмте-ка чего-нибудь вкусненького съедим и посекретничаем, – говорила она, обнимая подружек за плечи. – Я пирожные купила.

Так обычно начинались замечательные посиделки в уютной кухне у Симакиных. В этой крохотной пятиметровой кухоньке можно было сидеть часами: занавески в красный горох, вышитые салфеточки под яркими чайными чашками, оранжевый абажур, бросающий тёплый рассеянный свет на стол, обитые тканью старенькие стулья, доставшиеся «тёте Ташеньке» от её мамы, – атмосфера доверия и любви, в которой так нуждалась Нина. Неспешные разговоры, ненавязчивые советы, вовремя сказанные слова падали на благодатную почву. Болтать с Аниной мамой можно было обо всем на свете. Нина и не подозревала, что со взрослой тётей можно так просто общаться.

– Мам, а расскажи про спортивный лагерь, где вы с ребятами на лодке перевернулись, или про то, как ты в лесу заблудилась в детстве, – просила иногда Аня.

– Да вы уж слушали сто раз, не надоело?

– Ну, пожалуйста, тёть Ташенька, нам интересно, вы каждый раз по-новому рассказываете.

– Ладно, хитрюшки, слушайте, – начинала Наталья свой рассказ, а девчонки слушали, открыв рты, вновь и вновь переживая историю девочки Наташи, попадавшей в разные увлекательные и неожиданные ситуации.

Анютина мама научила Нину вышивать крестиком. У Ани не хватало терпения, а усидчивая Нина увлеклась рукоделием и очень старалась, чтобы тётя Наташа её похвалила. А та и не скупилась на комплименты в адрес дочкиной подружки. Тем обидней становилось девочке, когда она натыкалась на равнодушие и отчуждённость собственной матери, которая только и делала, что шпыняла дочку по разным поводам.

– Посмотри, какую картину я вышила, – первое время Нина пыталась похвастаться маме, – правда, красиво?

– Да фигня всё это: картинки, вышивки, вязания… ни к чему они. Зря время тратишь, толку никакого, – отмахивалась Алёна.

Маленькой Нина плакала от такого отношения, забивалась в уголок, утыкалась носом в любимого игрушечного медвежонка, однажды подаренного матерью (редкий случай внимания к дочке!), и горько рыдала, пытаясь понять своим детским умом, почему мама её не любит. Годам к пятнадцати Нина научилась не обижаться на мать, тем более что виделись они всё реже. Алёна жила отдельно, в маленькой квартире, купленной очередным богатым любовником. В своей «конуре», как она говорила, женщина зализывала раны, оставленные мужчинами, здесь же пряталась от едких замечаний матери о беспутном образе жизни. Квартира была неухоженной, неуютной, Алёне и в голову не приходило обустроить её так, чтобы детям в ней было удобно. Нина иногда, лёжа по ночам, спрятавшись под одеяло с головой, мечтала, что когда-нибудь мама захочет жить вместе с дочкой, у них будет такая же уютная кухня, как у Ани с тётей Ташенькой. И они будут по вечерам разговаривать обо всем на свете, и мама будет готовить вкусный ужин. Мечты, мечты…

Никитка до третьего класса жил с Алёной, а потом перебрался к бабуле и Нине, поскольку мать в очередной раз стала активно устраивать личную жизнь, и повзрослевший сын стал мешать. Алёна изредка забегала к родственникам, тискала Никитку, поучала Нину и, съев что-нибудь вкусненькое, убегала обратно. Красивая и беспечная, она не занималась ничьими проблемами, кроме своих. «Как мотылёк… Болтает её по жизни, всё никак не успокоится, чай не девочка совсем», – ворчала бабуля, но беззлобно, понимая, что дочь уже не переделаешь. Алёна не любила родной городок, при любой возможности уезжала с кавалером или просто в поисках лучшей доли кочевала по подмосковным городам.

В Истре все были друг у друга на виду. Соседки только головами качали, глядя на Алёну, но открыто критиковать не решались, зная острый язык бабы Кати и то, как она бросалась на защиту непутёвой дочери, – впрочем, она точно так же защищала и внуков.

Если на Алёну ехидные соседки косились, осуждая и обсуждая её за спиной, то Нину и вовсе жалели, как сироту (при живой-то матери!), либо смотрели на неё как на чудачку «не от мира сего». Девочка, скрытная по натуре, старалась мышкой проскочить мимо досужих соседок, пытаясь не замечать косых взглядов.

Нина, в отличие от матери, любила свой город, чувствовала его тепло. Ей нравилось возвращаться домой из школьных поездок или летнего лагеря на Волге, куда её часто отправляли на месяц, а то и два.

Городок, расположенный на реке Истре, в сорока километрах к северо-западу от Москвы, в живописной местности южного склона Клинско-Дмитровской гряды, в отличие от столицы, привлекал своим спокойствием и размеренностью. Когда-то он был заштатным городком Воскресенском, после войны оказался полуразрушенным, а теперь славился одним из самых крупных в Подмосковье краеведческих музеев.

Бабуля по музеям, как она выражалась, не шаталась, а вот Нину и Никиту частенько отправляла «окультуриться». Никитка, как всякий мальчишка, пытался отлынивать, придумывая каждый раз причины, а Нина, наоборот, увлекалась историей родного края, любила бродить по территории храмов и музеев. «Умная ты, внучка, аж страшно, – частенько, качая головой, говорила баба Катя, то ли осуждая внучку, то ли радуясь за неё. – Что ты только со своим умом делать будешь? Вот если б чуть-чуть красоты добавить», – вздыхала она украдкой.

Нина научилась делать вид, что не слышит этих слов, понимая, что бабуля её любит и просто очень хочет внучке счастья. А счастье для неё было в замужестве, которое не сложилось ни у неё самой, ни у непутёвой Алёнки.

После девятого класса Нина поступила в Истринский педагогический колледж на отделение «Преподавание в начальных классах».

Выбор не был случайным. Когда-то Нина, ещё будучи школьницей, сделала замечание мальчику. Она ехала в автобусе, мальчишка, по виду младшеклассник, ловко обошёл старенькую бабушку и плюхнулся на единственное свободное место. А бабулька с палочкой осталась стоять. Мать мальчика вошла вслед за сыном. Нина не выдержала и сказала мальчишке, что нужно уступать пожилым людям и уж точно не стоило занимать место перед носом у старушки. На своё замечание тотчас же получила от матери мальчишки исчерпывающий по своему содержанию и злой для самой Нины ответ:

– Что, самая умная? Своих рожай и воспитывай. Закрой свой поганый рот и не лезь к моему ребёнку. Ишь, развыступалась.

Обычный ответ самой обычной невоспитанной женщины, но какой болью он отозвался в сердце Нины, которая всегда ощущала, что из-за её некрасивости люди относятся к ней предвзято! Она глубоко прятала переживания о своей внешности, а в такие моменты боль поднималась и доходила до самого горла, становилась плотным вязким комком, так что едва получалось дышать.

На следующей неделе в таком же городском автобусе Нина ехала на рынок. Людей набилось много, и Нина стояла у самой двери, выпуская пассажиров. Постепенно народу стало меньше. На предпоследней остановке вышла одна женщина, и ещё сбоку топтался мальчишка с рюкзаком лет двенадцати. Двери закрылись, автобус тронулся, и мальчик вдруг рванулся к двери, недовольно бурча что-то себе под нос. В это время на весь автобус раздался раздражённый голос:

– Ты почему не вышел, ирод?

– Передо мной никто не выходил, – стал оправдываться в ответ мальчишка.

– Ты что, отпихнуть не мог? Всему тебя учить надо, бестолочь! Толкнул бы и вышел, а теперь пешком пойдёшь, – кульминацией прозвучал визгливый комментарий «любящей» бабки.

Нина открыла было рот, чтобы вмешаться в диалог, но вовремя прикусила язык, вспомнив, чем может закончиться подобная инициатива. Спокойный голос стоящего рядом молодого мужчины ввёл бабку в ступор:

– Чему вы учите ребёнка? По жизни идти, распихивая окружающих? Оскорблять и обижать? Может быть, проще научить его вежливо спрашивать, если что-то нужно?

Пассажиры автобуса заулыбались, а недовольная бабка, не найдя, что ответить, сердито замолчала.

«Вот как нужно говорить, – подумала Нина и с благодарностью посмотрела на случайного попутчика. – Их просто не научили, детей этих, как вести себя, быть вежливыми, правильно общаться, уважать других людей. Они живут рядом с такими ужасными бабками, отсюда вся их невоспитанность. Вот я и буду их учить. У меня получится, я смогу!»

С детьми Нина, действительно, легко находила общий язык. На детской площадке возле дома, где она любила проводить время с книжкой, к ней тянулась детвора разного возраста, начиная от совсем маленьких неваляшек, которым она помогала скатываться с горки, до «солидных» четвероклашек, подсаживающихся к ней с просьбой помочь с уроками. Именно на детской площадке Нина нашла первую свою подработку. Женщина с тремя детьми, малышами-погодками и девочкой-второклассницей, симпатичной Маришкой, разрывалась между ними и никак не успевала проводить дочку в школу и встретить её. Она-то, присмотревшись, как к Нине тянутся дети, и предложила за небольшую плату отводить старшую дочку в школу, а после продлёнки забирать её. Позже, когда женщина родила четвёртого малыша, Нина стала помогать своей подопечной Маришке с уроками.

Когда девушка принесла первые честно заработанные деньги, бабуля только удивлённо ахнула:

– Ну, ты, внученька, обскакала даже бабку. Я за кусок хлеба в детстве работала в поле, а ты вон деньги принесла. С тобой, Нинок, мы точно не пропадём! Прокормишь бабку на старости лет.

Поступив в колледж, Нина уже в полную силу начала работать. Она стала заниматься с малышами, готовить их в первый класс, подтягивать отстающих. Её передавали по цепочке, девушка нравилась и детям, и их родителям. Детки обожали свою юную учительницу, у которой хватало терпения в пятый раз объяснять непонятную тему, не срываясь на крик, как это зачастую делали школьные учителя, а молодые мамы не опасались, что на несимпатичную репетиторшу положит глаз какой-нибудь любвеобильный папаша.

Учёба давалась Нине легко, коллектив на курсе сложился дружный. Группа была девчоночья, разноликая и яркая, шумная и активная. Они участвовали в художественной самодеятельности, вместе отмечали дни рождения, а на последнем курсе в праздник иногда приносили запрещённую бутылочку шампанского и тортик прямо в аудиторию. На большом перерыве, закрыв дверь и хихикая, разливали вино в пластиковые стаканчики и чувствовали себя невозможно взрослыми. В основном в группе собрались такие же, как Нина, девчонки из малообеспеченных семей. Некоторые по призванию пришли в педагогику, а другие – их оказалось гораздо больше – от безысходности.

– Надо же где-то учиться. Школа достала уже, предки талдычат: «Иди, зарабатывай, хватит уже на шее сидеть».

Вот и выбираем из того, что есть. А что у нас в Истре есть? Выбирать особо не из чего: с математикой я не дружу, с информатикой тоже. А здесь тепло, светло, и мухи не кусают. Опять же, на работу обещали устроить, – разоткровенничалась как-то Нинина одногруппница Инка.

– А детей ты любишь? К ним же подход нужен индивидуальный, к маленьким особенно.

– Да не смеши ты мои тапки, Нинка. Какая там любовь? Главное – не сразу их поубивать. Да шучу я, шучу, не смотри ты на меня так. Нормально я к мелким отношусь. У меня две сестры младшие есть, они по струнке ходят, когда я дома. Вот и весь подход индивидуальный: в кулаке держать, за провинности и подзатыльник можно дать, а за хорошее поведение – конфетку. И когда мы учились, в школе всё так же было, вспомни сама.

– А я так не хочу, как у нас было. Каждый ребёнок – личность, и её нужно уважать.

– Вот ты и будешь уважать эту личность распрекрасную, а я её жизни учить буду, и вырастут отличные дети! Не дрейфь, Нинка, не пропадём. Главное – отстреляться уже с этой учёбой, и на волю!

В колледже Нина нашла подруг, неожиданно для себя начала заниматься художественной самодеятельностью. У неё оказался неплохой голос, и девушка пела на всех студенческих концертах. Она даже изредка появлялась в колледже почти без косметики, и никто не падал в обморок. Постепенно гадкий утёнок немного расправил крылышки, и у Нины забрезжила пусть слабенькая, но надежда на то, что когда-то и она встретит свою судьбу, несмотря на то, что зеркало по-прежнему было если не злейшим врагом, то уж точно не лучшим другом.

Окончив колледж, Нина поступила на заочное отделение в педагогический институт в Москве. Об учёбе на очной форме обучения она не мечтала: на стипендию, даже повышенную, не проживёшь. К тому же бабулю не хотелось бросать одну, она прихварывала, а из Москвы каждый день не наездишься: далеко, да и дорого. Девушка втайне от всех мечтала о журналистике, но конкурс был такой, что шансов у провинциальной девочки без денег и нужных связей было маловато. Поэтому Нина выбрала филологический факультет, она любила читать, писала неплохие сочинения и, как прагматично просчитывала девушка, «репетиторы по русскому нужны всегда, на хлеб с маслом точно заработаю. А журналистика… Что ж, пусть останется мечтой».

Никита же, в отличие от сестры, совсем не хотел учиться, в школе переползал из класса в класс благодаря тому, что учителям нравился воспитанный симпатичный паренёк с шоколадными глазищами и длинными девчоночьими ресницами. Он не грубил старшим, не вступал в конфликты с одноклассниками, прилежно сидел на уроках, но учёба ему совсем не давалась. И только на уроках труда мальчишка оживал: тут ему не было равных! Он бы так и проводил в мастерской весь день, вместо того чтобы с пустым взглядом сидеть на ненавистном русском и совершенно непонятной математике или физике. Он мечтал поскорей окончить школу и начать работать, благо руки у него росли из нужного места. Он мог закрытыми глазами с одинаковым успехом собрать и разобрать старенький бабушкин пылесос, дышащий на ладан радиоприёмник или новую модель телефона.

Окончив девять классов, он выдохнул с облегчением, но не тут-то было. Нина не могла позволить любимому брату остаться без образования и всеми правдами и неправдами убедила его поступить в техникум.

– Нинок, отстань от меня со своей учёбой! – вопил младший брат. – Я по уши сыт твоей школой. И что – опять в эту петлю лезть? Ни за что! Не хочу! И не уговаривай! Я работать пойду, руки так и чешутся чего-нибудь полезное делать, а ты мне тетрадки да книжки суёшь!

– Да пойми ты, Никитка, получишь корочку – и делай своё полезное сколько влезет! Я ж для тебя стараюсь, ты с образованием зарабатывать больше сможешь! Это всего лишь два года. И всё, больше я тебя трогать не буду.

– Это ж опять книжки читать? – ужаснулся Никита, – учить всякую лабуду. Не хочу! Не буду! – сопротивлялся он Нининому напору, но по опыту знал, что в итоге согласится со старшей сестрой, как всегда.

– Никит, я тебе помогу и поступить, и учиться, буду за тебя курсовики писать, ты только не брыкайся.