Воспитание дикости. Как животные создают свою культуру, растят потомство, учат и учатся

Семьи
Глава пятая

Остается лишь недоумевать, отчего повадки столь занимательного, а с точки зрения торговли и столь важного животного до сих пор оставались так мало известны и пробуждали так мало любопытства.

ТОМАС БИЛ, 1839

Ничто не могло подготовить людей к осознанию поразительной способности кашалотов охотиться в полной темноте, используя только звук. Собственно, осознание этого появилось лишь очень недавно.

Не имея гидрофонов, которыми мы вооружены сегодня, китобои прежних времен и не догадывались, что кашалоты вообще издают какие-либо звуки. Бил писал в 1839 году: «Кашалот – одно из самых бесшумных морских животных».

Но китобои все же понимали, что они способны слышать, причем очень хорошо. Хотя кашалотов считали немыми, промысловики знали, что эти киты каким-то образом могут мгновенно передавать друг другу сообщения даже на большие расстояния.

Тот же Бил осведомляет нас, что «китобою надобно приближаться к ним с крайней осторожностью… ибо у них есть некое средство оповещать друг друга, причем все стадо сразу и за немыслимо краткий промежуток времени».

Герман Мелвилл тоже подхватил идею, что у кашалотов есть «некий инстинкт», объединяющий их для совместного противостояния опасности. В своем романе он, бросая на стадо кашалотов три китобойных судна, пишет так: «Как только киты по какому-то удивительному инстинкту, присущему, как полагают, кашалотам, учуяли приближение трех лодок – хотя еще добрые полтора километра разделяли их, – они тотчас же вновь сплотили свои ряды, выстроившись шеренгами и батальонами, так что фонтаны их казались сверкающими на солнце примкнутыми штыками, и с удвоенной скоростью устремились вперед»^[49].

Жак-Ив Кусто в книге «В мире безмолвия» (кажется, так и не осознав всей иронии ее названия) высказывает догадку, что дельфины могут использовать для навигации звук^[50]. В начале 1960-х годов существование эхолокации у дельфинов было окончательно подтверждено: новаторские эксперименты Кена Норриса показали, что прирученные дельфины, временно ослепленные специальными присасывающимися «очками» на глазах, без малейших затруднений подбирают брошенные в воду игрушки, хватают рыбу и обходят прозрачные препятствия.

Эхолокация работает следующим образом: животное генерирует волновую энергию, то есть звук, а затем улавливает и распознает эхо звуковых волн, отражающихся от объектов. Принцип, как мы видим, довольно прост. Но у любого ум заходит за разум, стоит только представить себе, что животные, ориентирующиеся с помощью сонара, способны одновременно генерировать звуковые сигналы, анализировать эхо от них, преследовать на большой скорости быструю и юркую добычу и хватать ее челюстями.

Разумеется, наземные животные в ходе эволюции приобрели изощренные, высокоспециализированные структуры для дыхания и управления токами воздуха. Киты, а также настоящие и ушастые тюлени унесли эти сформировавшиеся на суше устройства для воздушной генерации звуков с собой в море. Контролируемые потоки воздуха прекрасно годятся для звукопродукции под водой. Скажем, некоторые рыбы с помощью наполненного газом плавательного пузыря тоже могут посылать друг другу сигналы (рыбы из семейства ворчунов получили свое название как раз за способность общаться звуками, напоминающими рокот тамтама).

Примерно 35 миллионов лет назад предок нынешних китов начал использовать звуки и эхо от них для охоты в море^[51]. (Эхолокационный аппарат летучих мышей эволюционировал отдельно.) По всей вероятности, этот зачаточный сонар помогал им промышлять в ночное время мелкую рыбу, полагавшуюся в основном на зрение и особенно активную днем. Тот древний кит наверняка удивился, обнаружив, какое множество кальмаров всплывает ночью на поверхность из глубины моря. Когда же система эхолокации усовершенствовалась настолько, что киты могли свободно охотиться по ночам в подповерхностных слоях морской толщи, они постепенно научились следовать за кальмарами в темные глубины, где те прятались днем от солнечного света. И на мелководье, и в глубине океана эхолокация оказалась необычайно выгодным приобретением. Обладавшие ею существа эволюционировали, становясь все разнообразнее. Так в результате получились известные нам сегодня дельфины и наделенные сонаром зубатые киты.

Порой кальмары скрываются очень, очень глубоко. Чтобы добраться до них, одно существо – кашалот – со временем приобрело единственный в своем роде биологический эхолот, не имеющий себе равных по совершенству. Способность Левиафана охотиться в темноте морских глубин на слух исключительно эффективна – Томас Бил в свое время писал, что кашалот вполне в силах прокормить себя, даже если он слеп. Крайне развитые акустические способности Левиафана делают его самым странным на вид крупным хищником на планете. Взгляните сами на его гигантскую голову. Ее вес достигает 10 тонн, а длина, на которую приходится около трети всей длины тела, у крупных самцов может составлять порядка 6 метров от ноздри до глаза. Исполинская голова кашалота, несомненно, самый причудливый, самый удивительный и самый прекрасный генератор звука в живой природе. Кашалота знают все: он популярен и как литературный герой, и как игрушка для ванны, и как карикатурный кит, и как элемент декора. Необычная голова делает его безошибочно узнаваемым. Попросите ребенка нарисовать кита – и вы почти наверняка по голове узнаете в нем кашалота. Она настолько необычна, что ее назначение не одно десятилетие служило основанием для всяческих спекуляций. Каких только догадок о ней не высказывали! Может, она служит для управления плавучестью. А может, она возникла как «признак специализации к агрессивному взаимодействию самцов… для нанесения травм сопернику»^[52]. Это цитата из публикации 2002 года, хотя к тому времени ученые уже могли бы заметить, что у самок голова ничуть не меньше.

Сейчас-то мы знаем, что столь высокая «носовая часть» головы кашалота на самом деле представляет собой величайшее в животном мире акустическое устройство – своего рода живой бумбокс. Практически вся голова кашалота – это генератор колебаний и усилитель. Отчасти он напоминает эхолокационное «оборудование» дельфинов, только в исполинском масштабе. Даже в пересчете на массу тела он примерно в 20 раз больше, чем сравнительно скромное оснащение дельфина в его выпуклом лбу, занятом специальной жировой подушкой^[53].

В отличие от нашего черепа, передняя часть которого выпукла и округла, у зубатых китов эта часть чашеобразно вогнута и образует звукоотражатель. Эта костная чаша расположена сразу над глазами кашалота – точно так же у нас лобные кости находятся выше глаз. Но самая большая часть головы кашалота, тот самый высокий рострум, рассекающий океанскую толщу, выступает далеко за пределы черепа и вообще не содержит костей. Голова кашалота, как сообщает нам Мелвилл, «настолько плотна, что в это трудно поверить, не убедившись на опыте. Самый твердый и закаленный стальной гарпун, самая острая острога, запущенные самой могучей рукой, бессильно отскакивают от нее, будто кашалотова голова вымощена спереди лошадиными копытами».

Издавая локационные сигналы, кашалоты с силой прогоняют воздух через особые структуры под названием «фонические губы», расположенные внутри дыхала^[54]. Дыхало кашалота – это причудливым образом трансформированная левая ноздря. Вот почему фонтан, который они выпускают из конца морды, всегда заметно наклонен влево. Правый носовой проход не имеет наружного отверстия, его единственное назначение – проталкивать воздух через фонические губы. Возникающая при этом вибрация и есть то, из чего рождается эхолокационный щелчок.

Затем колебательные волны попадают в жировой орган, который придает владеющим эхолокацией китам и дельфинам характерный облик – узнаваемый высокий лоб. Этот орган содержит в себе липиды разной плотности, которые работают как акустические линзы. Энергия пропускается через жировой «спермацетовый орган», занимающий больший объем верхней части головы кашалота. Она отражается от воздушного мешка, расположенного непосредственно перед большой костной чашей в переднем отделе черепа кита. Затем звук проходит через последовательность акустических линз в нижней половине головы – гигантский звукоусилитель. Каскадное отражение и фокусирование колебательной энергии усиливает щелчок и делает его более резким. (Китобои, не имевшие обо всем этом ни малейшего понятия, не видели особой пользы в системе линз, усиливающей звуковую вибрацию, и называли ее просто «мусор»^[55]). Итоговая звуковая волна, направляемая через кожу головы кашалота вперед, представляет собой настоящее акустическое оружие. Это резкие щелчки с широким диапазоном частот от 5 до 25 килогерц.

Выкрик Ахава: «Лоб в лоб встречаю я тебя сегодня… Моби Дик!» – безусловно, утратил бы свою символическую симметрию и звучность, если бы Мелвилл выразился с большей анатомической точностью: «лбом к концу рыла». Морской биолог и писатель Ричард Эллис выразился так: «Если бы Мелвилл хоть немного представлял себе, что происходит внутри этой грандиозной морды, "Моби Дик" был бы совсем другим романом – более бурным и, возможно, более глубоким, но уж точно куда более шумным»^[56]. Киты обменивались бы паническими сообщениями, детеныши кричали бы от боли, приводя в неистовство матерей, а раненые кашалоты обстреливали бы китобоев своим подобным рентгену сонаром. Все это так и было на самом деле. Только не в романе Мелвилла, а в реальности – всякий раз, когда шла охота на китов.

Звук отражается эхом от потенциальной добычи кашалота и любых других исследуемых им предметов. Но звук он издает отнюдь не ртом, и эхо доходит до уха не через слуховой проход. Вместо этого он улавливает отраженную волну своей нижней челюстью. Ее кости устроены у кашалотов особым образом: они заполнены жировой тканью, чуткой к малейшим вибрациям. Можно сказать, эта челюсть играет роль чувствительной антенны. Отраженные колебания проходят через так называемую «акустическую воронку»^[57], которая действительно представляет собой подобие воронки – конической формы костную структуру, непосредственно контактирующую со специальными жировыми образованиями в полости челюсти. Воронки проводят звуковые колебания к заполненному жидкостью внутреннему уху.

Я говорю, что киты издают звук, но это не совсем верно. Киты испускают сфокусированный, направленный пучок колебаний; часть их отражается от объектов, и некоторые из этих отраженных колебаний улавливаются нижней челюстью. Нейроны преобразуют колебания в нервные импульсы, поступающие в головной мозг. Так что звук скорее не явление, а восприятие. Иначе говоря, это то, как мозг интерпретирует нервные импульсы. Подобным же образом аудиоколонка или монитор компьютера создают музыку и изображение на основе цифровых или аналоговых импульсов. (В сущности, для субъективных ощущений мозгу даже не всегда нужны новые импульсы – именно поэтому вы иногда «слышите» в голове свои любимые мелодии или не можете избавиться от привязавшейся назойливой песни.) Собственно говоря, точно так же мозг порождает и прочие виды чувственного опыта, например цвета или зрительные образы.

Глаза и уши воспринимают свою часть волн и колебаний. Связанные с ними нервы преобразуют их в импульсы. Мозг расшифровывает и анализирует их. До сих пор процесс этот можно считать более или менее механическим: технические устройства вроде камер или эхолотов способны делать то же самое. Чудо происходит, когда мозг предъявляет итог своего анализа, и мы испытываем осознанные ощущения от видения мира или – как я в данный момент, пока пишу эти строки, – от слушания Седьмой симфонии Бетховена на компьютере, без труда различая звучание струнных, духовых и ударных инструментов и наслаждаясь психологическим воздействием величественной музыки. Никто не понимает, каким образом нейронные процессы в нашем мозгу преобразуются в чувственный опыт, то есть в наши реальные ощущения.

Обширная голова, в которой спрятан могучий локатор кашалота, таит в себе и еще кое-что – крупнейший в мире мозг. Его вес 9 килограммов (для сравнения, братья-человеки: вес нашего составляет в среднем 1,5 килограмма). То есть он весит больше, чем мозг любого другого кита, даже того, чье тело в два раза крупнее. Возможно, мозг кашалота так велик даже для китообразных, потому что этому в высшей степени социальному животному он нужен, чтобы отслеживать множество своих сородичей. Или же мозг так велик потому, что в нем происходит обработка большого числа слабых отраженных сигналов, поступающих из холодной черноты океанских глубин. И все это подводит нас к весьма интересному вопросу: могут ли киты (а также летучие мыши) с помощью эхолокации видеть? Подумайте вот о чем: и слух, и зрение основаны на улавливании отраженных волн. То, что мы видим, – это, по сути, эхо света, отраженного от предметов. Так почему же нельзя видеть эхо звука? Эхолоты, которые можно купить в любом рыболовном или лодочном магазине, посылают сигнал и улавливают отразившееся от подводных объектов эхо в виде электрических импульсов; эти импульсы они передают на дисплей, где отраженный «звук» преобразуется в цветную картинку. Тот факт, что человеческий мозг интерпретирует эхо электромагнитных волн определенного диапазона (так называемого видимого света) как зрительные образы, а другие колебания – как звуки, можно считать, скорее, частным случаем. Что запрещает мозгу визуализировать и то и другое? Некоторые незрячие люди, по-видимому, приобретают исключительное умение использовать эхо от собственных постукиваний тростью для ориентации с помощью той же эхолокации; при этом, по их словам, звук позволяет им формировать зрительные образы^[58]. Новые научные данные показывают, что та часть мозга, которую раньше полагали ответственной за зрение, на самом деле отвечает за пространственное восприятие и для нее не имеет принципиального значения, откуда поступают данные – от глаз или от ушей. Ученые все чаще приходят к убеждению, что «в основе организации мозга лежат скорее выполняемые задачи, а не сенсорная модальность… у людей, лишенных зрения, первичная "зрительная" кора может адаптироваться к отображению пространственного распределения звуков», и что «у хорошо владеющих эхолокацией слепых карты звуковой стимуляции вполне сопоставимы с картами зрительной стимуляции у зрячих».

Могут ли обладающие сонаром киты, дельфины и летучие мыши преобразовывать уловленное эхо в зрительные образы? Едва ли для нас постижимо, каким образом воспринимает мир, скажем, дельфин, мчащийся по ночному морю в погоне за рыбой, или выписывающая петли в воздухе летучая мышь во время охоты за мотыльком, или кашалот, выискивающий кальмара в непроницаемой глубоководной тьме. Но что нам известно наверняка, так это то, что они поразительно хорошо находят искомое – с абсолютной точностью, причем на большой скорости.

Кашалоты определенно нуждаются в самом совершенном эхолокационном «приборе», какой только существует в животном мире. В противном случае эволюция едва ли выделила бы на его создание такую массу, разработала бы такие сложные структуры и пошла бы ради всего этого на такие ограничения подвижности, а также пожертвовала бы на его работу столько энергии, нервных сплетений, поведенческого инстинкта, способности к обучению и времени. Примерно 80 % своей жизни кашалоты проводят, используя это свое приобретение в морской глубине, то есть каждые полсекунды посылая в холодную темноту щелчки, более миллиарда щелчков за всю жизнь^[59].

В «Питере Пэне» приближающегося коварного крокодила выдает тиканье часов, которые он проглотил вместе с рукой капитана Крюка. В реальном мире куда более крупное существо «тикает» во мраке без всяких шуток. Что бы мы ни делали в нашей жизни – любили и расставались, печалились или радовались, работали или наслаждались досугом, – тысячи кашалотов в это время ощупывают своими щелчками безграничный мрак скрытого от нас глубоководного мира, странствуя в нем вместе с сородичами.

Я уже упоминал, что кашалоты-самцы покидают семьи в подростковом возрасте. Самцы и самки очень различаются и образом жизни, и размерами. Взрослые самцы нередко превосходят взрослых же самок в два раза по длине и в три раза – по массе. Для самок эти максимальные параметры составляют соответственно около 11–12 метров и примерно 15 тонн. Самцы намного крупнее – около 20 метров в длину и весят порядка 45 тонн. Впрочем, море видело особей и крупнее. Кит, протаранивший корпус «Эссекса», имел, по сохранившимся свидетельствам, длину около 24 метров. Самым крупным из когда-либо измеренных кашалотов был убитый в начале XIX века у берегов Японии самец длиной 25,6 метра. О нем есть упоминание у Томаса Била (я чуть поправил его пунктуацию для большей ясности):

Для крупнейших экземпляров длиной около восьмидесяти четырех футов можно привести и другие измерения: высота головы от восьми до девяти футов; ширина от пяти до шести футов; высота тела редко превышает двенадцать – четырнадцать футов, так что длина окружности крупнейшего кита общей протяженностью в восемьдесят – восемьдесят четыре фута редко оказывается больше тридцати шести футов. Грудные ласты, они же плавники, около шести футов в длину и трех в ширину… Хвост: у самых крупных самцов от шести до восьми футов в длину и от двенадцати до четырнадцати в ширину… Если же мы задумаемся, каково при этом кровообращение в такой туше, и вообразим себе десять, а то и пятнадцать бочонков крови, несущейся с колоссальной скоростью по трубам диаметром в добрый фут, наш разум неизбежно преисполнится оторопи и изумления.

Самцы живут со своими матерями около 10 лет. Как и у слонов, отлучение от семьи, в которой родился кашалот-самец, происходит постепенно, и обычно проходит еще не меньше полудюжины лет, прежде чем молодой кит окончательно скроется в морской синеве.

По словам Шейна, раньше ученые полагали, что самцы-подростки расстаются с семьями из-за возрастающего при половом созревании уровня тестостерона, который побуждает их переходить к самостоятельной жизни. «Но на самом деле все оказалось немного печальнее», – говорит Шейн. Когда у матери снова появляется новорожденный, она больше не хочет видеть рядом подросшего сына. Другие самки тоже не желают больше общаться со своим внуком или племянником. В возрасте 10–14 лет молодые самцы оказываются в полной социальной изоляции в собственной семье.

Шейн и его команда оказались первыми, кто вел индивидуальные наблюдения за кашалотами достаточно долго, чтобы проследить весь этот процесс. «У Пинчи был молодой сын, Скар. Но после того, как Пинчи родила Твик, никто из взрослых больше не проявлял к Скару интереса. Маленькая Твик оказалась единственным членом семьи, который еще хотел общаться со Скаром. Но, когда Пинчи замечала, что Твик играет с ним, она тут же уводила ее прочь».

Бывает, что самцы-подростки еще пару лет держатся возле родной семьи, прежде чем приходят к окончательному решению: «Что ж, если никто больше не хочет иметь со мной дела, наверное, мне лучше попрощаться».

Возможно, окончательный разрыв происходит, когда самок в семье посещает взрослый самец и подросток решает уйти вместе с ним. Группы самцов, куда бы они ни направлялись, преодолевают действительно большие расстояния. Иногда они даже переходят из одного океана в другой. В водах умеренных широт подростки объединятся с другими самцами, образуя нечто вроде кочевых холостяцких общежитий. Со временем возмужавшие самцы отказываются от всякой компании и удаляются от прежних спутников, отдавая предпочтение все более и более высоким широтам, все более и более холодному одиночеству. Вероятно, они не приступают к размножению еще 10–15 лет после расставания с семьей, то есть пока им не исполнится 30, и это опять же сближает их со слонами. Почувствовав же тягу к спариванию, они покидают холодные края и отправляются на поиски невест в более теплые воды.

Так и получается, что самки и молодняк держатся в тропических и субтропических морях, а взрослые самцы, особенно до того, как они приступят к размножению, проводят время по большей части в холодноводных районах океана.

Когда же самцы, ищущие любви, являются в тропики, они тут же становятся магнитами для самок. Самцы способны издавать громкие лязгающие сигналы, которые, по-видимому, играют роль любовного призыва. Эти сигналы намного громче обычных щелчков и резонируют заметно сильнее; брачный зов самцы повторяют каждые 5–8 секунд. Ученые полагают, что кашалоты способны слышать их на расстоянии вплоть до 60 километров^[60]. Самцы привлекают к себе десятки самок. И, в отличие от самок, строго соблюдающих клановое разделение, они свободно взаимодействуют с любыми представительницами своего племени, невзирая на их клановую принадлежность. Таким образом странствующие самцы непрестанно перемешивают генофонд.

Джонатан Гордон так описал свои первые впечатления от наблюдения за взаимодействиями самцов и самок: «Я ожидал, что эти огромные самцы будут навязывать внимание не расположенным к ним самкам; но то, что я увидел, не имело ничего общего с моими ожиданиями. Напротив, самец сам оказался в центре пристального внимания со стороны всех членов группы». Зрелые самки, молодые киты и совсем детеныши норовили прикоснуться к телу самца и потереться о него. «Складывалось впечатление, что его присутствие доставляет им большое удовольствие, – продолжает Гордон. – Самец же, со своей стороны, оставался воплощением невозмутимого спокойствия и добросердечной мягкости»^[61]. Так, наблюдатели не раз видели, как самец мягко удерживает детеныша своей пастью, как бы с любовью лаская его.

Инициаторами спаривания, по-видимому, выступают самки. Пока нам ничего не известно о том, что именно кашалоты находят сексуально привлекательным. При появлении нескольких самцов самки могут проявлять интерес лишь к одному из них, причем не обязательно к самому крупному. Иногда даже при появлении очень большого самца самки не обращают на него внимания.

После спаривания самцы продолжают странствия, растворяясь в темно-синей морской бесконечности. «Ибо… милорд Кит, при всем своем пристрастии к будуару, к детской комнате совершенно равнодушен и, будучи великим любителем странствовать, оставляет за собой по всему свету своих безымянных отпрысков», как сказано у Мелвилла.

Значение этого с точки зрения культуры кашалотов совершенно однозначно. Постоянное перемешивание ДНК подтверждает, что разделение кашалотов на кланы, а также их самоопределение в принадлежности к тому или иному из них не имеют под собой генетической базы. И то и другое – результат исключительно научения. Кланы формируются из-за усвоенного взаимного притяжения между одними семьями и такого же усвоенного отторжения между другими. С точки зрения генофонда все кашалоты, по сути дела, одно племя. Но с точки зрения культуры это племя представляет собой понятную лишь самим китам пеструю мозаику усвоенных традиций. И каждый клан – отдельная частица этой мозаики.