Забытая девушка

Эмили не осознавала, как душно было в спортзале, пока не вышла на улицу, на свободу. Нардо уже не ошивался у дверей. Блейк скрылся в другой тени. Рики была там же, где и всегда в подобные моменты, – то есть вряд ли занималась чем-то полезным.

– Эмили?

Она обернулась и, к своему удивлению, увидела Клэя. Он шел за ней из спортзала. Клэйтон Морроу никогда ни за кем не шел.

Он спросил:

– Что ты здесь делаешь?

– Ухожу, – сказала она. – Возвращайся внутрь, к своим друзьям.

– К этим неудачникам? – Его губы скривились в ухмылке. Он бросил взгляд за ее плечо, проследив глазами за чем-то слишком быстрым, чтобы быть человеком. Клэй любил наблюдать за птицами. Это была его секретная ботанская сторона. Он читал Генри Джеймса и любил Эдит Уортон, у него были одни пятерки по углубленной математике, и он не смог бы объяснить, что такое штрафной бросок или как закручивать футбольный мяч, но всем было наплевать, потому что он был чертовски неотразим.

– Что тебе нужно, Клэй? – спросила Эмили.

– Это ты заявилась сюда, чтобы найти меня.

Ей показалось странным, что Клэй предположил, будто она пришла сюда ради него. Эмили вообще не ожидала встретить кого-то из них на выпускном. Она хотела шокировать всю остальную школу – за то, что ее подвергли остракизму. Если честно, она надеялась, что мистер Ламперт, директор, вызовет шефа Стилтона и ее арестуют. А потом ее освободят под залог, и ее отец будет в ярости, а мать…

– Вот дерьмо, – пробормотала Эмили. Может, она и правда проделала этот номер из-за своей матери.

– Эмили? – спросил Клэй. – Ну же. Почему ты здесь? Чего ты хочешь от меня?

Он не хотел ответа. Он хотел отпущения грехов.

Эмили не была его пастором.

– Возвращайся внутрь и наслаждайся, Клэй. Подцепи какую-нибудь чирлидершу. Поступи в колледж. Получи отличную работу. Заходи во все двери, всегда открытые перед тобой. Наслаждайся своей жизнью, Клэй.

– Подожди. – Его рука легла ей на плечо, и он, словно нажав на рычаг, развернул ее к себе. – Ты несправедлива.

Она посмотрела в его ясные голубые глаза. Этот момент не имел для него никакого значения – это было неприятное взаимодействие, которое исчезнет из его памяти, как облачко дыма. Через двадцать лет Эмили будет для него не чем иным, как источником ноющего беспокойства, которое он испытает, когда откроет почтовый ящик и увидит там приглашение на встречу выпускников.

– Моя жизнь несправедлива, – сказала она ему. – А у тебя все в порядке, Клэй. У тебя всегда все в порядке. И всегда все будет в порядке.

Он тяжело вздохнул.

– Не превращайся в одну из этих скучных озлобленных женщин, Эмили. Я возненавижу тебя за это.

– Не допусти, чтобы шеф Стилтон узнал, что ты делаешь за прикрытыми дверьми, Клэйтон. – Она поднялась на цыпочки, чтобы увидеть страх в его глазах. – Я возненавижу тебя за это.

Одна его рука взлетела и схватила ее за шею. Другая – замахнулась на нее. Его глаза потемнели от ярости.

– Ты добьешься того, что тебя прикончат, паршивая дрянь.

Эмили зажмурилась, ожидая удара, но услышала лишь нервный смех.

Она приоткрыла глаза.

Клэй отпустил ее. Он был не настолько глуп, чтобы бить ее при свидетелях.

«Этот окажется в Белом доме, – сказал ее отец, когда первый раз встретил Клэя. – Если не окажется в петле».

Эмили уронила сумочку, когда он схватил ее. Клэй поднял ее, отряхнул грязь с атласного клатча. И подал Эмили, строя из себя кавалера.

Она вырвала клатч у него из рук.

На этот раз Клэй не последовал за Эмили, когда она развернулась, чтобы уйти. Она прошла мимо нескольких кучек гостей выпускного бала, одетых в разные оттенки пастели и кринолины. Большинство из них останавливались, чтобы просто поглазеть на нее, но Мелоди Брикел, ее давнишняя подруга по репетициям ансамбля, тепло улыбнулась ей, а это что-то да значило.

Эмили ждала зеленого сигнала светофора, чтобы перейти улицу. Ей больше не свистели вслед, хотя одна машина, полная парней, проехала мимо зловеще медленно.

– Я буду защищать тебя, – шептала она маленькому пассажиру, который рос внутри нее. – Никто никогда не причинит тебе боль. Ты всегда будешь в безопасности.

Наконец загорелся зеленый. Солнце медленно опускалось, и длинные тени ползли к концу пешеходного перехода. Эмили всегда чувствовала себя спокойно одна в городе, но теперь у нее побежали мурашки по коже. Ей было не по себе, оттого что она снова шла через темный переулок между кондитерской и палаткой с хот-догами. Ее ноги ныли от этой изматывающей прогулки. Ее шея болела там, где Клэй схватил ее. Ее запястье все еще пульсировало, как будто было сломано или сильно вывихнуто. Ей не надо было приходить сюда. Ей надо было остаться дома и составить компанию бабушке, пока не прозвенит звонок к ужину.

– Эмми? – Это снова был Блейк, он вышел из тени от палатки с хот-догами, как вампир. – У тебя все нормально?

Она почувствовала, что ее мужество сломлено. Теперь никто не спрашивал, все ли у нее нормально.

– Мне нужно домой.

– Эм… – Он не собирался отпускать ее так легко. – Я просто… у тебя точно все нормально? Потому что это как-то странно, что ты здесь. Странно, что мы все здесь, но особенно, ну, твои туфли. Кажется, они потерялись.

Они оба взглянули на ее босые ноги.

Эмили засмеялась лающим смехом, который отдался во всем ее теле, словно Колокол Свободы. Она смеялась так, что у нее заболел живот. Она смеялась, пока не сложилась вдвое.

– Эмми? – Блейк положил руку ей на плечо. Он думал, что она сошла с ума. – Мне позвонить твоим родителям или…

– Нет. – Она выпрямилась и вытерла глаза. – Извини. Я только что осознала, что я буквально босая и беременная^[3].

Блейк с усилием улыбнулся.

– Это ты специально?

– Нет. Да?

Она честно не знала. Может быть, ее подсознание выкидывало странные фокусы. Может быть, ребенок контролировал ее гормоны. Она легко поверила бы любому из этих объяснений, потому что третий вариант – что у нее окончательно поехала крыша – был бы не самым приятным развитием событий.

– Прости, – сказал Блейк, но его извинения всегда были пустыми, потому что он совершал одни и те же ошибки снова и снова. – За то, что я сказал раньше. Не раньше, а намного раньше. Я не должен был говорить… Я имею в виду, неправильно было говорить…

Она прекрасно знала, о чем он.

– Что я должна спустить его в унитаз?

Он казался почти таким же испуганным, какой была Эмили, когда он предложил это много месяцев назад.

– Это… да, – сказал он. – Мне не стоило это говорить.

– Да, не стоило. – Эми почувствовала, как у нее сжалось горло, потому что правда заключалась в том, что решение никогда не было за ней. Родители приняли его вместо нее. – Мне нужно…

– Давай пойдем куда-нибудь и…

– Черт! – Она выдернула свое поврежденное запястье из его руки. Ее нога неловко опустилась на неровный участок тротуара. Она начала падать, бессмысленно цепляясь за пиджак Блейка, пока не ударилась копчиком об асфальт. Боль была невыносимая. Она перевернулась на бок. Что-то влажное просочилось у нее между ног.

Ребенок.

– Эмили! – Блейк упал на колени рядом с ней. – Ты в порядке?

– Уходи! – взмолилась Эмили, хотя ей нужна была его помощь, чтобы встать. Ее сумочка сломалась при падении. Голубой атлас порвался. – Блейк, пожалуйста, просто уходи. Ты делаешь все только хуже! Почему ты всегда все делаешь хуже?

В его глазах вспыхнула боль, но сейчас она не могла ему посочувствовать. В ее голове крутились мысли о том, как такое сильное падение могло повредить ребенку.

– Я не хотел… – начал он.

– Конечно, ты не хотел! – закричала она. Это он до сих пор распускал слухи. Это он подталкивал Рики к ее жестокостям. – Ты никогда ничего такого не хочешь, правда? Ты никогда ни в чем не виновен, ты никогда не лажаешь, никогда ни за что не ответственен! А знаешь что? Это – твоя вина. Ты получил что хотел. Это все твоя чертова вина.

– Эмили…

Она кое-как поднялась, хватаясь за угол кондитерской. Она слышала, что Блейк говорит что-то, но в ее ушах стоял громкий высокий крик.

Это был ее ребенок? Это был его крик о помощи?

– Эмми?

Она оттолкнула его и, спотыкаясь, пошла дальше по темному переулку. Горячая жидкость стекала по внутренней стороне ее бедер. Она прижала ладонь к грубому кирпичу, пытаясь не упасть на колени. Ее душили рыдания. Она открыла рот и судорожно вдохнула. Соленый воздух обжигал ее легкие. Солнце слепило ее бликами на променаде. Она отступила назад в темноту, облокотившись на стену в конце переулка.

Эмили снова посмотрела на улицу. Блейк слинял. Никто ее не видел.

Она задрала платье, больной рукой придерживая складки атласа. Здоровой рукой она провела у себя между ног. Она ожидала увидеть на своих пальцах кровь, но на них ничего не оказалось. Она наклонилась и понюхала свою руку.

– О, – прошептала она.

Она обмочилась.

Эмили снова рассмеялась, но на этот раз сквозь слезы. От облегчения у нее подогнулись колени. Кирпич цеплялся за ее платье, пока она сползала по нему на землю. У нее болел копчик, но ей было все равно. Она была шокирующе счастлива от того, что описалась. Тьма, окутавшая ее мозг в тот момент, когда она подумала, что у нее между ног хлещет кровь, была куда более поучительна, чем любой снимок с ультразвука, который она могла прикрепить к зеркалу в ванной.

В тот момент Эмили отчаянно хотела, чтобы с ребенком все было в порядке. Не из-за чувства долга. Ребенок стал не только ответственностью. Это была возможность любить кого-то так, как ее никогда не любили.

И впервые за все время, что она находилась в этом позорном, унизительном, беспомощном положении, Эмили Вон осознала, что, несомненно, любит этого ребенка.

– Похоже на девочку, – сказал ей врач во время ее последнего приема.

Тогда Эмили отнеслась к этой новости как к просто еще одному шаге в процессе, но теперь осознание словно прорвало плотину, которая так долго сдерживала ее эмоции.

Ее девочка.

Ее крошечная драгоценная маленькая девочка.

Эмили прижала руку ко рту. Она так ослабла, что упала бы, если бы уже не сидела на холодной земле. Она уронила голову на колени. Большие круглые слезы катились по ее щекам. Она открыла рот, но ее грудь так разрывало от любви, что она не могла проронить ни звука. Она прижала ладонь к животу и представила, как маленькая ручка прижимается к ней в ответ. Ее сердце дрогнуло, когда она подумала, что однажды сможет поцеловать кончики этих драгоценных пальчиков. Бабушка говорила, что у каждого младенца есть свой запах, который знает только его мать. Эмили хотела узнать этот запах. Она хотела просыпаться по ночам и прислушиваться к быстрому дыханию чудесной девочки, которая выросла внутри ее тела.

Она хотела строить планы.

Через две недели Эмили исполнится восемнадцать лет. Еще через два месяца она станет матерью. Она найдет работу. Она уедет из дома своих родителей. Бабушка поймет, а то, что не поймет, забудет. Дин Векслер был прав в одном: Эмили нужно повзрослеть. У нее теперь есть о ком думать помимо себя. Ей нужно вырваться из Лонгбилл-Бич. Ей нужно начать планировать свое будущее вместо того, чтобы позволять другим людям планировать за нее. И, что еще важнее, она должна дать своей малышке все, чего у Эмили никогда не было.

Доброту. Понимание. Защищенность.

Эмили закрыла глаза. Она представила, как ее маленькая девочка радостно плывет у нее внутри. Она сделала глубокий вдох и начала читать свою мантру, но теперь из любви, а не из чувства долга.

– Я буду защищать тебя…

Громкий хлопок заставил ее открыть глаза.

Эмили увидела черные кожаные ботинки, черные носки, края черных брюк. Она посмотрела наверх. Солнце мигнуло, когда в воздух взлетела бита.

Ее сердце сжалось в кулак. Ее с внезапной необратимостью наполнил страх.

Не за себя – за своего ребенка.

Эмили свернулась калачиком, обняла руками живот, высоко поджала колени и упала на бок. Она отчаянно боролась за еще одно мгновение, еще один вдох, чтобы последние слова ее маленькой девочке не были ложью.

Кто-то всегда планировал причинить им боль.

Они никогда не были в безопасности.

Наши дни

1

Андреа Оливер очень хотелось, чтобы ее живот перестал урчать, пока она бежала по грязной тропинке. Солнце обжигало ей плечи. Влажная земля засасывала обувь. Пот превратил ее футболку в пищевую пленку. Подколенные сухожилия натянулись, как стальные струны банджо, и жалобно звенели при каждом ударе пятки о землю. Позади она слышала кряхтенье отстающих, которые с трудом заставляли себя двигаться дальше. Впереди были самые целеустремленные бойцы категории «А», каждый из них перешел бы вброд реку с пираньями, если бы был хоть однопроцентный шанс, что он придет первым.

Она довольствовалась своим положением в середине отряда – не слабачка, но и не экстремал, – что само по себе было достижением. Два года назад Андреа была бы далеко в хвосте или, что более вероятно, все еще спала бы в своей постели, пока ее будильник звонил бы в пятый или шестой раз. Ее одежда была бы разбросана по маленькой квартирке над гаражом ее матери. Каждое неоткрытое письмо на кухонном столе было бы с пометкой «ПРОСРОЧЕНО» на конверте. Когда она наконец вылезла бы из кровати, она обнаружила бы три сообщения от отца с просьбой перезвонить, шесть – от матери с вопросом, не похитил ли ее серийный убийца, и один пропущенный звонок с работы – о том, что это последнее предупреждение, а потом ее уволят.

– Черт, – пробормотала Пэйсли.

Андреа оглянулась и увидела, что Пэйсли Спенсер отделилась от отряда. Кто-то из отстающих споткнулся. Том Хамфри лежал, распластавшись на спине, и смотрел на деревья. Над лесом поднялся коллективный стон. По правилам, если один из них не финиширует, все должны начинать все заново.

– Вставай! Вставай! – орала Пэйсли, возвращаясь к нему, чтобы то ли подбодрить его, то ли пинками заставить его встать. – Ты можешь! Ну же, Том!

– Побежали, Том! – кричали остальные.

Андреа что-то промычала, но побоялась открывать рот. В ее животе творился хаос, как на палубе тонущего «Титаника». Месяцами она бегала спринты, подтягивалась, прыгала на месте, лазила по канату, делала упор-присед и пробегала примерно одиннадцать миллионов миль в день, но по-прежнему оставалась в легком весе. К ее горлу подступила желчь. Она уже стерла все задние зубы. Она сжала кулаки, огибая последний поворот тропы. Финишная прямая. Еще пять минут, и ей никогда больше не придется пробегать эту изнурительную адскую дистанцию.

Пэйсли пролетела мимо, разогнавшись до максимальной скорости перед финишем. Том вернулся на дистанцию. Они бежали плотным строем. На пределе сил.

Андреа больше неоткуда было брать силы. Она чувствовала, что ее желудок, скорее всего, просто вылезет у нее из глотки, если она поднажмет еще хоть чуть-чуть. Она разомкнула губы, чтобы вдохнуть немного воздуха, но в итоге проглотила стаю мошек. Андреа закашлялась, ругая себя последними словами, потому что ей стоило подумать головой. Она провела двадцать недель, убиваясь в Федеральном тренировочном центре правоохранительных органов в округе Глинн, Джорджия. Учитывая местных москитов, мошек, комаров, жуков размеров с грызунов и грызунов размером с собак и тот факт, что ФТЦПО^[4] Глинко находится чуть ли не посреди болота, ей стоило подумать, прежде чем пытаться вдохнуть.

Грохот вдалеке ударил ей по ушам. Она сосредоточилась на своих шагах, когда тропинка начала резко спускаться. Грохот превратился в характерное стаккато хлопков и воодушевляющих возгласов. Лидеры прорвались через желтую финишную ленту. Их приветствовали члены семей, которые приехали отпраздновать с ними окончание этой чудовищной пытки в духе Данте, которая была создана, чтобы либо убить их, либо сделать сильнее.

– Черт меня подери, – пробормотала Андреа с искренним изумлением в голосе. Она не умерла. Она не соскочила. Месяцы занятий в классе, от пяти до восьми часов рукопашного боя каждый день, техники наблюдения, типы исполнения ордеров, тренировки с огнестрельным оружием и столько физических нагрузок, что она набрала четыре фунта мышечной массы, – и теперь наконец, невероятно, она была всего в двадцати ярдах от того, чтобы стать представителем Службы маршалов США.

Том пронесся слева от нее, что было чертовски в духе Тома. Назло ему у Андреа открылось второе дыхание. От выплеска адреналина у нее закружилась голова. Ноги начали пружинить. Она обогнала Тома и поравнялась с Пэйсли. Они торжествующе улыбнулись друг другу – трое соскочили в первую неделю, еще троих попросили уйти, один исчез после расистской шутки и еще один – после того, как распустил руки. Она и Пэйсли Спенсер были двумя из всего четырех девушек в классе из сорока восьми человек. Еще несколько шагов, и все закончится, нужно будет только подняться на сцену, чтобы получить диплом.

Пэйсли все-таки опередила Андреа прямо перед тем, как они пересекли черту. Они обе торжествующе вскинули руки в воздух. Огромная, многолюдная семья Пэйсли закричала, как стая журавлей, и заключила ее в теплые объятия. Со всех сторон Андреа видела такие же сцены радости. Все лица в толпе улыбались, кроме двух.

Родители Андреа.

Лора Оливер и Гордон Митчелл со скрещенными на груди руками. Они следили за Андреа глазами, пока незнакомцы поздравляли ее и хлопали по спине. Пэйсли шутливо ударила ее в плечо. Андреа ударила в ответ и заметила, что Гордон достает телефон. Она улыбнулась, но ее отец не пытался сделать фотографию самого большого ее достижения в жизни. Он отвернулся, отвечая на звонок.

– Поздравляю! – крикнул кто-то.

– Я так тобой горжусь!

– Отличная работа!

Губы Лоры превратились в тонкую бледную линию, пока она наблюдала, как Андреа движется сквозь толпу. Ее глаза казались влажными, но это были не слезы гордости, как во время первого музыкального выступления Андреа в школе или получения главного приза на художественной выставке.

Ее мать была раздавлена.

Один из старших инспекторов предложил Андреа бутылку «Гаторейда». Она замотала головой, а потом, стиснув зубы, побежала к рядам синих биотуалетов. Но вместо того, чтобы зайти в один из них, она обогнула их, открыла рот, и ее стошнило, по сути, слизистой ее желудка.

– Че-ерт, – Андреа сплюнула. Ее бесило, что она знает, как обезвредить плохого парня, используя только ноги и кулаки, но не может контролировать свой слабый желудок. Она вытерла рот тыльной стороной ладони. У нее поплыло в глазах. Нужно было взять «Гаторейд» с собой. Если она и научилась чему-то в Глинко, так это не забывать о воде. И еще никогда, никогда не позволяй никому увидеть, как тебя тошнит, потому что здесь ты получишь кличку, которая прилипнет к тебе до конца твоей карьеры. Она не хотела быть Блевой Оливер.

– Энди?

Она обернулась и совсем не удивилась, когда увидела, что мать протягивает ей бутылку воды. Если Лора и была в чем-то хороша, так это в том, чтобы спешить на помощь даже до того, как ее об этом попросят.

– Андреа, – поправила ее Андреа.

Лора закатила глаза, потому что последние двадцать лет Андреа просила называть ее Энди.

– Андреа. Ты в порядке?

– Да, мам. Я в порядке. – Вода в бутылке была ледяная. Андреа прижала ее к затылку. – Ты могла бы хоть притвориться, что рада за меня.

– Могла бы, – согласилась Лора. – А каков порядок действий, когда тебя тошнит? Преступник обязан подождать, пока тебя вырвет, прежде чем изнасиловать и убить?

– Не говори таких гадостей. Они делают это до. – Андреа открутила крышку бутылки. – Помнишь, что ты сказала мне два года назад?

Лора ничего не ответила.

– На мой день рождения?

Лора снова ничего не ответила, хотя ни одна из них никогда не забудет ее тридцать первый день рождения.

– Мам, ты сказала мне подобрать сопли, свалить из твоего гаража и начать жить собственной жизнью. – Андреа развела руками. – Вот как это выглядит.

Лора наконец сломалась.

– Но я не говорила тебе присоединяться к хренову врагу.

Андреа ткнула языком в щеку. Из-за того, как она стиснула зубы, на щеке с внутренней стороны появилось что-то вроде хребта. Ее ни при ком здесь не стошнило. Ни разу. Она была предпоследней в классе по росту, обгоняя Пэйсли всего на дюйм со своими пятью футами шестью дюймами. Они обе были на пятьдесят фунтов легче любого парня, но вошли в лучшие десять процентов выпускников и только что обогнали половину своего класса.

– Дорогая, все это маршальское дерьмо – это такая форма мести, да? – спросила Лора. – За то, что я не держала тебя в курсе?

«Не держала в курсе» было серьезным преуменьшением, ведь Лора в течение тридцати одного года скрывала от Андреа, что ее биологический отец – сумасшедший лидер культа, помешанный на массовых убийствах. Ее мать зашла настолько далеко, что придумала воображаемого биологического отца, который трагически погиб в автокатастрофе. Андреа, возможно, до сих пор бы верила в ее ложь, если бы два года назад Лору не загнали в угол и не заставили сказать правду.

– Ну так что? – настаивала Лора.

За последние два года Андреа выучила очень суровый урок: даже ничего не сказав, можно ранить так же сильно.

Лора тяжело вздохнула. Она не привыкла быть по другую сторону манипуляций. Она уперла руки в бока. Оглянулась на толпу, потом подняла глаза на небо и наконец снова взглянула на Андреа.

– Милая, ты ведь так умна.

Андреа открыла бутылку.

Лора продолжила:

– Сила воли и драйв, благодаря которым ты оказалась здесь, говорят мне, что ты могла бы получить любую работу, какую только захотела. И мне это нравится. Я восхищаюсь твоей хваткой и целеустремленностью. Я хочу, чтобы ты занималась тем, чем горишь. Но это не может быть вот это.

Андреа прополоскала рот водой, прежде чем выплюнуть.

– В школе клоунов сказали, что у меня недостаточно большие ноги.

– Энди, – Лора даже притопнула ногой от раздражения, – ты могла бы вернуться в художественное училище, стать учителем или даже вернуться в кол-центр 9-1-1.

Андреа сделала большой глоток воды. В тридцать лет она приняла бы за чистую монету все, что говорит ее мать. Сейчас она видела только, как ее вводят в заблуждение.

– Значит, либо залезть в еще большие долги, либо сидеть в окружении непослушных детей, либо за девять долларов в час выслушивать жалобы пенсионеров на то, что у них вовремя не вывезли мусор?

Ее мать сохраняла невозмутимость.

– А как же твое искусство?

– О, это золотая жила.

– Ты же любишь рисовать.

– А банк любит, когда я выплачиваю свой студенческий кредит.

– Мы с отцом могли бы помочь…

– С каким отцом?

Тишина между ними превратилась в сухой лед.

Андреа допила воду, пока ее мать меняла тактику. Ей стало паршиво из-за этого последнего выпада. Гордон всегда был – и оставался – потрясающим отцом. До недавнего времени он был единственным отцом, которого знала Андреа.

– Ну, – сказала Лора, повернув часы у себя на запястье, – тебе нужно умыться. Вручение дипломов через час.

– Впечатлена, что ты знаешь расписание.

– Энди… – Лора спохватилась, – Андреа. У меня ощущение, что ты бежишь от самой себя. Как будто считаешь, что если будешь жить в чужом городе и делать эту безумную, опасную работу, то станешь другим человеком.

Андреа отчаянно хотелось, чтобы эта лекция закончилась. Из всех людей ее мать должна была понимать, что иногда надо просто сжечь старую жизнь дотла и построить на пепелище что-то более осмысленное. Лора стремилась стать частью жестокой секты в двадцать один год явно не потому, что ее жизнь находилась в идеальном балансе. И она сдала полиции биологического отца Андреа не потому, что на нее снизошло озарение. И это не говоря уже о событиях двухлетней давности, когда она пришла в дикую ярость от одной мысли, что жизни ее дочери угрожает опасность.

– Мам, – сказала Андреа, – ты должна радоваться, что я внутри.

– Внутри чего? – Лора казалась искренне озадаченной.

– Системы, – ответила Андреа, не найдя более подходящего слова. – Если он когда-нибудь выйдет из тюрьмы, если он когда-нибудь снова вмешается в нашу жизнь, за мной будет стоять вся Служба маршалов США.

– Он не выйдет из тюрьмы, – Лора замотала головой прежде, чем Андреа закончила говорить. – А даже если и выйдет, мы сможем постоять за себя.

Ты сможешь, подумала Андреа. В этом и была проблема. Когда все летело в тартарары, у Лоры падало забрало и она лезла в самое пекло, а Андреа съеживалась в уголке, как ребенок, играющий в прятки. Она не хотела чувствовать себя такой беспомощной, если – когда – ее отец снова обратит на них свое смертоносное внимание.

– Милая, – предприняла очередную попытку Лора – мне нравится то, какой ты человек сейчас. Я люблю свою чувствительную, тонкую, добрую девочку.

Андреа закусила губу. Она услышала новые возгласы, которыми встретили последних отставших, пришедших к финишу. Студентов, с которыми тренировалась Андреа. Студентов, которых она обошла почти на десять минут.

– Андреа, позволь мне дать тебе тот же непрошеный совет, который мне дала моя мать. – Лора никогда не говорила о своей семье, а о прошлом и подавно. Так что ей не пришлось добиваться безраздельного внимания Андреа. – Я была моложе, но именно такой, какая ты сейчас. Я подходила к каждому испытанию в жизни, словно это обрыв, с которого мне обязательно надо прыгнуть вниз.

Андреа не хотела признавать, что это звучит знакомо.

– Я считала, что я такая храбрая, такая отчаянная, – продолжала Лора. – Мне понадобилось много лет, чтобы понять, что, когда ты падаешь, ты полностью теряешь контроль. Ты просто подчиняешься силам гравитации.

Андреа заставила себя пожать плечами:

– Я никогда не боялась высоты.

– Почти то же самое я сказала своей матери, – Лора улыбнулась своим тайным воспоминаниям. – Она знала, что я не бегу навстречу чему-то. Я бежала от всего – и в первую очередь от себя. И знаешь, что она мне сказала?

– Полагаю, ты сейчас сообщишь мне.

Лора, все еще улыбаясь, нежно взяла лицо Андреа в свои ладони.

– Она сказала: «Куда бы ты ни шла, ты будешь там».

Андреа видела тревогу в глазах матери. Лора боялась. Она пыталась защитить Андреа. Или, может быть, она пыталась манипулировать ею, как всегда.

– Боже, мам, – Андреа сделала шаг назад. – Кажется, из нее вышла бы отличная бабушка. Жаль, у меня не было возможности познакомиться с ней.

Судя по тому, как исказилось лицо Лоры, Андреа ранила ее слишком глубоко. Это было для них в новинку – словесные перепалки, во время которых их языки превращались в острые лезвия.

Андреа слегка сжала руку матери. Они больше не могли мириться с помощью слов. Они просто лепили пластырь и оставляли рану гноиться до следующего раза.

– Мне нужно найти папу.

– Ага. – В голосе Лоры звучали сдерживаемые слезы.

Андреа мысленно ругала себя, пока возвращалась к толпе. А потом начала ругать себя за то, что ругала себя, потому что какой в этом на хрен был смысл?

Она бросила пустую бутылку в мусорный контейнер, принимая новые поздравления и похлопывания по спине от совершенно незнакомых людей. Взгляд Андреа долго блуждал в океане преимущественно белых лиц, пока она не заметила отца, стоявшего в одиночестве поодаль. Он был выше большинства отцов, и его худощавое тело и небольшая борода придавали ему неуловимое сходство с Идрисом Эльбой, если бы Идрис Эльба был нудноватым юристом по сделкам с недвижимостью и трастам, президентом местного астрономического клуба и слишком много говорил о джазе.

Андреа вся взмокла от пота, а на Гордоне был один из его итальянских костюмов от Эрменеджильдо Дзенья, но тем не менее он крепко обнял ее и поцеловал в макушку.

– Пап, я грязная.

– Для этого и нужны химчистки. – Он снова поцеловал ее в голову, прежде чем отпустить. – Я так горжусь тем, чего ты здесь добилась, милая.

Она обратила внимание на его очень точный выбор слов. Он не гордился тем, что она стала федеральным агентом. Он гордился тем, что она выполнила поставленную задачу, точно так же как гордился, когда она смогла аккуратно обвести свою руку по контуру, чтобы нарисовать индейку в детском саду.

– Пап, я… – попыталась она.

Он покачал головой. Он улыбался, но Андреа разбиралась в улыбках своего отца.

– Давай лучше поговорим о том, насколько некомфортно чувствует себя твоя мать. Думаю, мы оба находим в этом что-то забавное.

Андреа обернулась и увидела, как ее мать нервно пробирается сквозь строй вооруженных мужчин. Старшие инспекторы были одеты в темно-синие поло с нашивками Службы маршалов на карманах. На ремнях бежевых брюк сверкали бляхи с «серебряной звездой» СМ США. К бедру каждого инспектора был пристегнут «глок».

Один из самых дружелюбных инспекторов заговорил с Лорой. Гордон усмехнулся, увидев ее лихорадочные попытки взять себя в руки, но Андреа слишком дерьмово повела себя с матерью, чтобы наслаждаться, наблюдая, как она извивается.

– Я не знаю, – сказала Андреа.

Гордон внимательно посмотрел на нее сверху вниз.

– Если тебя интересует, зачем я делаю это, то ответ такой: я не знаю. – Она почувствовала, что после этого признания у нее словно гора с плеч свалилась. До сих пор она не позволяла себе произносить это вслух. Возможно, непрошеный совет Лоры развязал ей язык. – На сознательном уровне, у себя в голове, я цеплялась за объяснения вроде того, что звание маршала даст мне какую-то цель в жизни или что я должна попробовать возместить весь тот ущерб, который пытались причинить мои биологические родители, но, если честно, все, что я делала, – это просто поочередно переставляла ноги, убеждая себя, что лучше бежать вперед, чем падать.

Как всегда, Гордон тщательно обдумал свои слова, прежде чем заговорить.

– Сначала я думал, что ты хочешь позлить свою мать, и ты молодец, потому что этого ты точно добилась, но четыре месяца физической дисциплины и интенсивной учебы обычно не относят к классическим признакам бунта.

В его рассуждениях был смысл.

– Ну, перспектива нюхать фентанил или залететь от банды байкеров меня не сильно привлекала.

Судя по выражению лица Гордона, он не оценил шутку.

– Имеет смысл предположить, что ты хочешь получить ответы о первых годах своей жизни.

– Наверное, – ответила Андреа, хотя это возможное объяснение было только одним из многих.

Служба маршалов США, частью которой теперь была Андреа, контролировала программу безопасности свидетелей, более известную как «защита свидетелей». Согласие Лоры свидетельствовать против отца Андреа привело их обеих в эту программу, хотя Андреа еще даже не родилась, когда ее мать подписала документы. В обмен на показания против отца Андреа Лора получила возможность придумать трагическую историю о своем вдовстве в прибрежном городке в Джорджии. Вместо того чтобы прослыть хладнокровной преступницей, она создала легенду о том, что она специалист по нарушениям речи из маленького городка и ее антиправительственные настроения идеально подходят для работы с разочаровавшимися ветеранами войны, которые лечились в специализированных госпиталях.