Читать книгу: «Лихо ветреное», страница 3
Манька хихикнула, влезла на постель и деловито завозилась, устраиваясь у Зои под боком.
– Ну, не пр-р-росыпайся, – громким шепотом сказала она. – Поспи еще часок-др-р-ругой, р-р-рыба моя золотая.
Зоя совсем проснулась, засмеялась и открыла глаза. Может быть, у мулатов действительно бывают красивые и талантливые дети, но уж наверняка они не идут ни в какое сравнение с ее Манькой. И Аленкой. И Сережей. И конечно, с Федором.
– Мария, ты кр-р-расавица! – Зоя полюбовалась Манькиной круглой рожицей, чмокнула ее в курносый веснушчатый нос и стала выпутываться из простыни, собираясь встать.
– А я? – Аленка просочилась в комнату, как всегда, бесплотной тенью и, похоже, уже давно маячила у кровати, ревниво прислушиваясь и приглядываясь.
– И ты красавица!
Зоя перегнулась через Маньку, подхватила Аленку и тоже уложила ее на постель, с другого бока. Какая все-таки Аленка худенькая. Легче Маньки, а ведь на полтора года старше… Ну, ничего, сейчас уже не страшно, сейчас она уже здоровенькая, а остальное – дело наживное, подкормим, потренируем…
– И ты моя красавица, солнышко Аленушка, и все вы у меня красавицы и красавцы. Кстати, а чем это наши красавцы занимаются? Почему это они нас без присмотра бросили, а? Непор-р-рядок.
– Пор-р-рядок! – рявкнула Манька и, когда Зоя демонстративно вздрогнула, оглушительно захохотала, даже не подумав хотя бы отодвинуться от ее уха. – Федор-р Сер-р-режу мур-р-рыжит.
– Что Федор делает? – изумилась Зоя. – Ты откуда таких слов нахваталась?
– Они зарядку делают, – тихо шепнула Аленка с другого бока и еще тише вздохнула. – Это не Федор Сережу мурыжит, это Сережа Федора мурыжит… Так Федор сказал. Потому что Сережа не хочет заниматься.
Ага, стало быть, опять между ее красавцами назревает конфликт на почве разности представлений о человеческом совершенстве. Федор хотел сделать из Сережи как минимум чемпиона во всех видах спорта, а Сережа считал, что отжаться от пола двадцать пять раз – это подвиг невиданной красоты и силы, и пусть ему спасибо скажут, и отстанут хотя бы до завтра, и не гоняют от компьютера каждые полчаса, и вообще все бицепсы-трицепсы уже не актуальны, главное – извилины, а у него, Сережи, извилины поизвилистей, чем у некоторых, так что утопитесь вы со своими гантелями и скакалками, дайте человеку спокойно полазить по Интернету. Федор топиться со своими гантелями и скакалками не собирался, каждый день придумывал для Сережи новые физические упражнения, а в отместку за «извилистые извилины» время от времени отыскивал какие-нибудь вычурные математические и логические задачи, подсовывал их Сереже, а потом с удовольствием тыкал того носом в ошибки. Сережа жаловался Зое на Федора, Федор жаловался Зое на Сережу, Зоя иногда смеялась над обоими, иногда орала на обоих и всегда страшно обоими гордилась.
– Ну что, девушки, наверное, и нам зарядку надо бы сделать? – Зоя с кряхтеньем поднялась и с сомнением уставилась на двух мелких мошенниц, которые взбаламутили ее еще до будильника, а сами, похоже, собираются задрыхнуть на ее кровати. – Вы как, не против? Или еще поспите немножко?
– Лучше зарядку, – нерешительно сказала Аленка и, не вставая, протянула руки. – Ты меня покружишь?
– Да ну ее, эту зарядку! – энергично заявила Манька, мячиком прыгнула с кровати и потопала из комнаты. – Я лучше вместе с Сережей по стенке полазию.
– «Полазию»! – передразнила Зоя. – Ты бы лучше вместе с Аленкой родной язык подучила. Солнышко Аленушка, как надо правильно говорить?
– Не помню, – виновато сказала Аленка, пытаясь взобраться к Зое на руки. – Потом в словаре посмотрю. Покружи меня, а?
Зоя подхватила невесомое тельце, прижала к груди и закружилась по комнате, во все горло распевая на мотив ламбады:
– У-у-умница моя, ты же раскрасавица моя-а-а!
Аленка обнимала ее за шею тощенькими слабыми ручками, зажмуривалась, тихонько смеялась и повизгивала. Это была ее любимая утренняя зарядка, еще с тех пор, когда она едва держалась на ногах, почти не говорила и совсем не умела смеяться. Зоя старалась не пропускать ни одного утра, даже если работала ночью, даже если спала не больше часа, даже если надо было срочно бежать куда-нибудь ни свет ни заря. Эта утренняя зарядка была и ее любимой тоже. Вон как Аленушка порозовела, рыбка моя золотая.
Потом они еще немножко потанцевали, попрыгали на кровати, хором спели песню «Ах вы, дети мои, дети, распрекрасные мои» на мотив «Ах вы, сени мои, сени» – и пошли наводить порядок в танковых войсках, потому что со стороны кухни уже доносились звуки дежурного утреннего скандала, и если вовремя не навести порядок, дело опять закончится взаимными доносами ее красавцев и судебным разбирательством с участием присяжных – Маньки и Аленушки.
Присяжные всегда были кровожадны до невероятности, требовали высшей меры, но при этом давали понять, что неподкупность и принципиальность – понятия абстрактные и лично им, присяжным, глубоко чуждые. Зоя их позицию горячо одобряла, потому что ее красавицы вымогали в качестве взятки у ее красавцев всегда что-нибудь в высшей степени полезное – внеочередной поход в зоопарк, урок игры на гитаре, предоставление компьютера в полное распоряжение аж на целый час, чтение сказки перед сном… Манька иногда требовала пирожное с кремом, но без всякой надежды на успех – Зоя раз и навсегда запретила подобные взятки, и подсудимые никогда в жизни ее не ослушались бы.
Сегодняшний утренний скандал имел, похоже, какую-то очень серьезную причину. Просто чрезвычайную причину! Потому что Федор и Сережа, только что оравшие друг на друга, при появлении в кухне Зои и Аленки мгновенно заткнулись, отвернулись в разные стороны и дружно сделали вид, что целиком поглощены домашним хозяйством – чай заваривают, чашки вынимают, то, се… Зоя насторожилась.
– Ну, давайте, колитесь уже, – минутку выждав, поторопила она. – Быстро, быстро… Некогда мне тут с вами в партизанов играть.
Ее красавцы изобразили искреннее непонимание, но тут откуда-то из-под стола вынырнула Манька, внимательно посмотрела на обоих, прикинула что-то в уме, расплылась в довольной улыбке и заявила:
– Мы с Сережей в бассейн пойдем. А потом в магазин. В игрушечный. А потом в парк. На карусели кататься. Или даже на чер-р-ртовом колесе.
Это была такая запредельная взятка, что Зоя почти испугалась: что же такое Сережа натворил? Если согласится – дело серьезное…
– Ага, размечталась! – заорал Сережа пронзительным мальчишеским фальцетом, забыв от возмущения, что уже пару месяцев умеет говорить солидным взрослым баритоном. – Сама лезет куда попало, в потом в бассейн ее веди! Маленькая, а наглая, как… Клавдия Степановна!
– Заткнись! – тут же заорал и Федор. – Ты с кем разговариваешь? Мария хоть маленькая – вот и лезет! А ты взрослый, да? А кто в дом всякую дрянь тащит? И оставляет где попало, а?
Манька опять нырнула под стол, затихла и только посверкивала из-под края пластиковой скатерти любопытными бесстрашными глазами.
– Всем молчать, – приказала Зоя, усаживаясь на свое любимое место в уголке за холодильником и устраивая Аленку у себя на коленях. – Всем сесть за стол и немедленно приступить к завтраку. Мария, я кому сказала? Так. Теперь все едят, сохраняют спокойствие и отвечают на мои вопросы. Проводится предварительное следствие.
В ходе предварительного следствия выяснилось, что сегодняшний дежурный утренний скандал начался еще вчера вечером, когда Федор обнаружил спрятанную за монитором пивную бутылку – причем не совсем пустую! В ярости он уже готовил для Сережи физическую расправу, но оказалось, что никакого пива никто и не думал пить, просто Сережа попросил у соседки Елены Васильевны ложку спирта, чтобы почистить клавиатуру и мышку, а то все хватаются грязными руками, а потом пальцы к буквам прилипают. Можно так жить? Ну вот, Елена Васильевна и плеснула пару ложек спирта в единственную тару, которая под рукой оказалась. А Федор, не разобравшись, сразу: что это такое, что это такое! Ничего такого, обыкновенный спирт. Он, Сережа, не такой дебил, как Федору кажется. В общем, вчера немножко покричали – и забыли. А сегодня, пока Федор мучил Сережу этими своими дурацкими гантелями, Манька добралась до бутылки и, кажется, попробовала содержимое. Между прочим, бутылка почему-то на подоконнике оказалась! А он, Сережа, ее за монитором прятал! Некоторые сами переставляют бутылку куда попало, а потом других обвиняют…
– Мария, – строго спросила Зоя, стараясь не засмеяться. – Ты что, правда спирт попробовала?
– Ага, – охотно созналась Манька, тараща невинные глаза. – Но я совсем немножко.
– Немножко – это как?
Манька повертела головой, отыскивая наглядное пособие, ухватила с подоконника мелкий узкогорлый графинчик из-под виноградного уксуса и, скосив глаза к носу, осторожно понюхала и слегка лизнула край пробки. Сморщилась, сделала вид, что плюет, поставила графинчик на прежнее место и опять уставилась на всех с явным интересом и ожиданием.
– Ну и как, понравилось?
Сохранять строгость было уже совсем трудно – Федор с Сережей откровенно ржали, и даже Аленка потихоньку хихикала, прижимаясь личиком к Зонному плечу.
– Ужасная гадость! – выразительно сказала Манька. – Прям как твой яд для ног.
– Господи помилуй! – испугалась Зоя. – Ты что, мой яд для ног тоже пробовала? Когда?
– Ну, когда ты ноги мазала, а я тебе коленку лизнула… – Манька с недоумением оглядела всех по очереди и недовольно засопела. – Чего это вы смеетесь? Сережа, так мы в бассейн не пойдем, да?
Теперь оба ее красавца насыпались на Маньку с упреками, обвинениями и нравоучениями, но Маньке все это было как об стенку горох, и Зоя в воспитательный процесс не вмешивалась. Пусть их. Мальчики таким способом проявляют заботу и ответственность, а до Маньки, может быть, когда-нибудь все-таки дойдет, что она не пуп земли. Хотя, надо признаться, никаких таких маний величия за ребенком не замечено, зря Сережа палку перегибает. У Маньки просто нормальный детский эгоцентризм… Ну, почти нормальный. Она очень самостоятельная и независимая. Решительная и отважная. Сильная девочка.
Вот Аленка – слабенькая, поэтому такая зависимая. Но Аленка редкая умница-разумница, и за нее тоже не страшно. И за Сережу не страшно, и тем более за Федора. Ни за кого из своей большой семьи Зоя давно уже не боялась, и это было самое прекрасное и удивительное, что только могло случиться в жизни. Ах, как хорошо. Как хорошо быть дома. Как хорошо одновременно слушать тихий стук Аленкиного сердечка рядом со своим сердцем, сердитый Сережин баритон, время от времени срывающийся на октаву вверх, Манькины гор-р-рячие пр-р-ротесты и сдержанные реплики Федора. Когда-нибудь она освободит три дня подряд и все эти три дня проведет дома. Целых три дня, с утра до вечера и с вечера до утра, будет возиться с детьми и варить обед, и мыть, и стирать – в общем, целых три дня подряд будет жить в свое удовольствие. Ну, сегодня тоже можно немножко пожить в свое удовольствие, часа два у нее есть, правильно девочки сделали, что ее разбудили…
– Всё, не будем терять времени, – остановила она очередную Сережину воспитательную сентенцию. – Манька и половины не понимает, а ты только расстраиваешься. Зачем? Все равно ты ее любишь.
– Да, – подумав, подтвердил Сережа. – Но это нелегко.
Манька загалдела что-то в том смысле, что если кому-то нелегко, то она всегда готова помочь, Аленка тихо смеялась Зое в шею, Федор позвякивал посудой, убирая со стола, а Зоя сидела и жила в свое удовольствие. Вот еще хорошо бы борщ сварить – и можно будет считать, что жизнь удалась.
Жизнь удалась. Очень, очень. Борщ ей помогала варить вся семья – кроме Сережи, его отправили за хлебом и сметаной, – и борщ получился совершенно необыкновенный, темно-бордовый от свеклы, с тонко шинкованной свежей капустой, со звездочками молодой морковки, душистый от всяких травок, заправленный кисленьким яблочком, густой до невозможности – в пятилитровой кастрюле ложка стояла как вкопанная. Именно такой борщ просто обожала вся ее семья, и Елена Васильевна такой борщ обожала, надо ее обязательно пригласить к обеду, очень жаль, что самой Зое придется уйти до обеда, ну ничего, сегодня она вернется пораньше – тогда и поест, как все нормальные люди.
А пока время еще есть, она успеет и навести порядок в шкафу, и выбросить мусор, и погладить костюмчик – имеет она право раз в жизни выйти из дому в приличном виде? И почему ей никто не сказал, что она до сих пор ходит по дому в ночной рубашке? А Манька вообще без рубашки ходит, сверкает голым пузом. Ну и что такого, что Федор тоже без рубашки? Это совсем другое дело, мальчикам можно. Давайте брать пример не с мальчиков, а с девочек – таких, например, как Аленка. Она с самого утра в платьице и, между прочим, как-то ухитрилась это платьице ничем не заляпать, а ведь тоже борщ варить помогала! Федор джинсы вчера постирал, где они? А, вот. Спасибо, Феденька. И пока она выносит мусор, пусть кто-нибудь разложит гладильную доску и включит утюг.
Жизнь удалась. Она все успела, даже одеться не торопясь, даже слегка уложить волосы феном, даже почитать девочкам про Маленькую Бабу-ягу, потому что позвонила Томка и сказала, чтобы Зоя не торопилась, Серый за ней заедет и сам в клуб отвезет, ему все равно по пути, так что нечего Зое по троллейбусам время терять. И Зоя не стала терять время по троллейбусам, а вышла из дома как раз в тот момент, когда под арку бесшумно вплыл страшненький броневичок Серого. До чего нелепо выглядит, в который раз подивилась Зоя. Просто глюк на колесах. Ночной кошмар. При свете дня этот ночной кошмар выглядел особенно безобразно, и Зоя, подходя к машине, как всегда, не выдержала и захохотала в голос, вспоминая рассказ Томки о том, как Серый регистрировал этот глюк в ГАИ. Там даже какую-то специальную комиссию создавали, и эта специальная комиссия долго решала, как можно классифицировать этот глюк. Наконец решили, что это вездеход, чем подвигли Серого к новым конструктивным изменениям, – через полгода броневичок действительно стал вездеходом, спокойно шлепал через речки и болота, овраги и буераки и даже умел плавать, хоть и не слишком быстро. И все эти нововведения красоты ему, мягко говоря, не прибавили.
Зое машина Серого страшно нравилась. Это была вообще единственная в мире машина, которая ей нравилась.
Глава 3
Павел проснулся от того, что хлопнула входная дверь. С чего бы это его входной двери хлопать в такую рань? Да и в любое другое время ей хлопать совершенно не с чего. К нему никто не приходит и, соответственно, от него некому уходить.
Хотя да, он же не у себя, он вчера у Макарова остался. Тогда и вовсе странно – куда Володьку могло в такую рань понести? По всем приметам, этот паразит должен был валяться пластом до полудня и мечтать об антидоте. Вот если именно за антидотом и погнал?..
Павел встал и пошел в ванную, заранее раздражаясь от того, что сейчас увидит. Макаров был невероятно, просто патологически неряшлив. В ванне у него могло оказаться что угодно – от недоеденного бутерброда до старого грязного ботинка, включая растрепанный каталог отделочных материалов и бриллиантовую запонку. На днях Павел отлепил от подсохшей мыльной лужицы на дне макаровской ванны пачку листов, сшитых толстой ниткой и пропечатанных сургучной печатью. Макаров безумно обрадовался – оказывается, это утвержденный проект, и он этот проект два дня искал. Паразит.
Странно, но сегодня в ванной был относительный порядок. Никаких грязных башмаков, пустых бутылок и утонувших бриллиантов. Так, по мелочи кое-что: полотенце валяется на полу, пара драных носков свисает с полочки перед зеркалом, да вчерашний макаровский пиджак аккуратно надет на корзину с грязным бельем. Паразит.
И кухня сегодня поражала воображение невиданным благолепием: пустая чистенькая мойка, горячий чайник, два куска хлеба и несколько лепестков не слишком черствого сыра, трогательно уложенных на бумажной салфетке посреди до блеска вымытого стола. Гостей этот паразит ждет, что ли? И куда он в такую рань отправился? За угощением для ожидаемых гостей или все-таки себе за опохмелкой? Нет, надо наконец ему рыло начистить. Друзья они или не друзья? Друг Макаров помог Павлу, как не всякий родной сумел бы. Долг платежом красен. Теперь очередь Павла помогать другу Макарову. И он поможет, пусть друг Макаров даже не сомневается. Так поможет – мало не покажется. Сначала рыло начистит, а потом сдаст наркологам. Жаль, что в городе пока мало кого знает. Надо у ребят на работе поспрашивать, кто тут у них лучший нарколог. Или самому заняться? Вот прямо сейчас и заняться, если этот паразит вернется с бутылкой.
Макаров вернулся без бутылки, зато аж с двумя пакетами, полными всякой еды.
– Проснулся? – виновато спросил он, всовывая в кухню румяную, веселую, совершенно не похмельную физиономию. – Это я тебя разбудил? Извини, я старался тихо, честное пионерское… Брось эту гадость, я всего приволок, сейчас чего-нибудь толкового приготовлю. Хочешь салатику? С крабовыми палочками… Я и салатик могу, и все могу. Ты чего будешь – чай, кофе? Я печенья принес, хорошего, с орехами. И шоколадку, тоже с орехами. Погоди, сейчас я разуюсь и быстренько все приготовлю. Я умею, ты не бойся…
Рыло ему, кажется, можно было еще не чистить. Но пока Володька ловко и действительно очень быстро готовил – и салат, и яичницу с ветчиной, и даже спагетти с каким-то рыжим и невозможно острым соусом, – пока они сидели за столом, Павел, слушая несмолкаемый треп этого паразита, все думал о том, как бы поумнее завести разговор о пагубности привычек типа ежедневного пьянства, казино и всякого такого…
– Ты чего молчишь? – вдруг спросил Макаров сердито. – Ты на меня не молчи! Размолчался тут… Ты что думаешь, я не понимаю, да? Ну, алкоголик, так что ж теперь, алкоголик – не человек? На него, значит, молчать как попало можно? Обидно же, честное пионерское.
– А что говорить? – хмуро буркнул Павел. – Сам же сказал, что все понимаешь. Паразит.
– Ну вот, совсем другое дело! – обрадовался Макаров. – Хоть какие-то человеческие чувства! А то сидит, как статуй железобетонный. Я уж подумал, что тебе на меня наплевать.
– А тебе на себя не наплевать?! – совсем обозлился Павел. – Ты знаешь, что я думал, когда ты в магазин ходил? Я думал: придет с бутылкой – изметелю до полусмерти! В кровь изобью! А потом лечить буду! Чтобы не то что пить – нюхать не мог! Володь, ведь не дурак же ты! Ведь сам понимаешь! Смотреть же на тебя невозможно!
– Тихо, тихо, тихо, – заговорил Макаров примирительно. Морда у него была дово-о-ольная. – Чего ты так разволновался-то? Хе! Я думал: стальные мышцы, нейлоновые нервы, а вместо сердца – пламенный мотор… А ты у нас вон какой впечатлительный. На меня даже мама так не орет, честное пионерское. Паш, ты меня это… э-э… ты меня прости. Я ж понимаю, ты целую неделю со мной возишься – кому хочешь надоест. Ты не думай, на самом деле я не алкаш… Не, конечно, не такой трезвенник, как ты! Боже упаси. Бывает иногда – Новый год, Первое мая, День защиты детей, то, се… Да не злись ты, я так, болтаю. Я правда редко пью, да и не люблю я этого дела – у меня поджелудочная сразу реагирует, зараза. Это ты в такой момент попал… э-э-э… неудачный. Бывшая моя замуж собралась и меня на свадьбу пригласила. Ничего себе, да? Ну, я и загулял чего-то. Даже и не знаю с чего. От возмущения, что ли? Мне ж на нее сто лет наплевать. А вот прорезалась – и осатанел… – Макаров глубоко задумался, сложив губы трубочкой, подняв брови и вытаращив глаза, и наконец нерешительно предположил: – А может, еще не наплевать? Паш, ты чего опять молчишь?
– Слушаю. – Павел допил чай, встал и принялся собирать грязную посуду. – У тебя опять горячей воды нет. В чем погреть можно?
– Горячей воды ни у кого нет… – Макаров тоже поднялся, стал хлопать дверцами шкафов, заглядывать под мойку, зачем-то полез на антресоли. – Где-то большая кастрюля была… Да черт с ней, брось, я потом все помою. Давай лучше мы сегодня с твоей хатой разберемся, а? Ты не думай, я не только карандашиком умею, я и руками все умею, честное пионерское… Кафель, линолеум, обои поклеить, покрасить чего… А? Мне это запросто. Я вообще, может, в душе не архитектор, я в душе, может, штукатур-маляр. Плиточник-отделочник. А в четыре руки мы все мухой закончим! Ты какой кафель купил?
– Никакого. Когда мне кафель было покупать? – не удержался от упрека Павел, но Макаров скроил такую виноватую рожу, что Павлу даже жалко его стало. Вон как Володька переживает… Хоть и паразит, конечно. – За кафелем я сегодня собирался. Помнишь, ты о каком-то магазинчике говорил? Нарисуй, как проехать, я там один разберусь. Мне еще на рынок надо бы, и посуду кое-какую посмотреть, и утюга у меня нет… В общем, сегодня помотаться придется. А ты вот что… Конечно, это не мое дело… Но знаешь, Володь, ты бы сегодня к матери забежал, а? Она позавчера так расстроилась, а ты даже не позвонил ни разу.
– Черт, – сказал Макаров с тихим отчаянием. – Черт, черт, черт… Ну вот откуда ты на мою голову, правильный ты наш? Прям застрелиться хочется, честное пионерское!.. От глубокого стыда за собственную низость. В чайнике вода осталась? Нет? Поставь побольше, я хоть из чайника побреюсь, что ли… Пойду, правда, позвоню пока. У меня голос очень хриплый? А-а-а, о-о-о, у-у-у… До-о-о, ре-э-э, ми-и-и, ми-ми-ми!
Макаров, придурковато блея на ходу, ускакал в прихожую, а Павел, наводя порядок на столе и в холодильнике, с интересом прислушивался, как Макаров орет в трубку:
– Ма! Я сволочь! Я соскучился! Чего ты мне говорила? Чего я тебе говорил? О-о-о, какой я мерзавец!.. О-о-о, как ты была права!.. И зачем я на свет появился, и зачем ты меня родила?!
Раздался страшный грохот, что-то стеклянно хрустнуло и мелко рассыпалось по полу, Макаров приглушенно чертыхнулся и опять заорал:
– Ма! Слышишь? Это я лбом в пол бью! Или ты меня немедленно прощаешь – или я немедленно еду к тебе! А?.. Все, еду. Тебе чего привезти? Не, я чего-нибудь придумаю. А не знаю. А чего-нибудь хорошего. Ну все, ну пока, ну целую, ну жди. Привет Антигриппину… то есть как его… ага, Эффералгану, конечно! Да ничего я не издеваюсь! Да ничего я не забыл! И Кысю помню, да, Моисеевну, и ей привет! И Шебутятине привет, и Леди Ди-Ди-Ди! Во, я знаю, чего я привезу! Я рыбки твоим тварям привезу! Они какую рыбку любят? Они белую или красную рыбку любят? А осетра они будут жрать? Ну всё, всё, я бриться пошел, и практически сразу – к тебе… – Макаров бросил трубку, ахнулся на четвереньки и стал собирать с пола какие-то осколки, ручки, карандаши, ключи и вообще что-то неопознаваемое. Наткнулся взглядом на ноги стоящего в дверях Павла, не вставая с четверенек, задрал голову и горестно сообщил: – Опять мобильник разбился. Из чего эти стахановцы их клепают хоть? Чуть что, сразу хрясь – и вдребезги. Э-э-эх, третий мобильник за месяц, даже обидно, честное пионерское… Зато ключи нашел, запасные. Возьми, вечером опять ко мне приедешь, да? Чего тебе в пустой хате делать? А здесь мы чего-нибудь интересненькое затеем. Ты плов любишь? Я сто лет о плове мечтаю. От матери вернусь – и сразу плов… Посидим, поговорим. А, Паш?
Макаров, кряхтя и чертыхаясь, поднялся, протянул Павлу связку ключей и с надеждой уставился на него. Павел подумал и взял ключи. Жить в совершенно пустой, да к тому же еще недоремонтированной квартире действительно неудобно, а тут хоть Макаров у него на глазах будет. К тому же трезвый Макаров ему страшно нравился, слушать его было – одно удовольствие, да и кой-какие вопросы у Павла к Володьке накопились.
– Поезжай уж скорее, – нетерпеливо сказал Макаров, глянув на часы. – И я прям сейчас побегу. Быстрее сядем – быстрее выйдем. А то пропадешь на целый день, а мне, значит, ждать… Давай, давай, нечего резину тянуть…
Павел вышел из подъезда и с удовольствием огляделся. Во дворе макаровского дома он всегда оглядывался с удовольствием. Макаров говорил, что дом этот – бывший обкомовский, его специально для местной партийной элиты строили, со всеми вытекающими из этого последствиями. Где тот обком и где та партийная элита? А последствия до сих пор функционируют: никаких кодовых замков, но в каждом подъезде – по охраннику, причем не просто пятнистые амбалы из подозрительных агентств, а нормальные милиционеры, с нормальным боевым оружием, с нормальной связью, с нормальными, спокойными глазами…
Двор – огромный, густо заросший жасмином и розами – обегала по периметру широкая полоса безупречного асфальта. С одной стороны – въезд в подземную стоянку, рядом – стоянка открытая, небольшая, машин на десять, но тоже с будочкой охраны. С другой стороны – своя котельная. Макаров говорил, что и автономная электростанция есть, только она ни разу не понадобилась, с электроэнергией перебоев сроду не бывало. И все это хозяйство огорожено высоченным забором из замечательно красивого чугунного кружева, впечатление от которого слегка смазывали большие железные ворота, выкрашенные почему-то в защитный цвет. Зато ворота разъезжались в стороны совершенно бесшумно, а рядом с ними торчала еще одна будка с охраной. И даже, кажется, с видеокамерой.
Прямо за воротами – огромный, как колхозное поле, газон, посередине которого – широкая каменная лестница, полого спускающаяся прямо к набережной, к небольшому чистенькому пляжу, открытому ресторанчику и лодочной станции. И это – в самом центре города, в трех минутах ходьбы от транспорта, магазинов, поликлиник, отделений связи, кафешек, детских садов, игровых автоматов, табачных киосков и прочих достижений и безобразий цивилизации. Во в каком доме Макаров жил.
Правда, и тот дом, в котором Володька ему квартиру сосватал, Павлу тоже очень нравился. Построен он был лет пятьдесят назад на высоком берегу, почти над обрывом, где раньше громоздились древние, чуть ли не дореволюционные частные домики, утопающие в старых садах. Домики снесли, дом построили, собирались рядом еще что-то строить, но вовремя спохватились: грунт слабоват. И овраг рядом, мало ли…
И остался стоквартирный кирпичный дом посреди старых брошенных садов в гордом одиночестве. Потом жильцы эти сады постепенно обиходили, почистили, беседок понаставили, скамеечек… Вот странно – никакая шантрапа в этот сад не лезла, никто в беседках бутылками по ночам не звенел, никто скамеечки не ломал, никто в подъездах стены не разрисовывал. Провинция.
И квартира была хорошая – одна комната, зато двадцать шесть метров, и угловая, двухсветная, из нее спокойно две нормальные комнаты можно сделать. И кухня почти пятнадцать метров, и ванная – хоть танцуй, и кладовка, и два балкона… Балкончики, правда, крошечные, но ведь два же! И потолки почти четыре метра. Вот ведь люди строили. Павел до сих пор поверить не мог, что у него такая квартира. Он недавно вообще поверить не мог, что у него будет хоть какая-нибудь квартира. Да если бы не Макаров, у него и не было бы никакой квартиры. Повезло. Просто вот ни с того ни с сего, ни за что ни про что, на ровном месте – повезло неслыханно.
Охранник выглянул из будки на стоянке, внимательно посмотрел, сдержанно кивнул. И тот, который у ворот, тоже посмотрел внимательно, тоже сдержанно кивнул, открыл ворота. От всех этих кивков и взглядов у Павла настроение еще поднялось – узнают, уважают… Вот еще чем хороша провинция.
И еще – компактностью. Уже через семь минут он без труда нашел по нарисованному Макаровым плану очень неплохой магазинчик и целый час с удовольствием бродил от стенда к стенду, рассматривая образцы панелей, кафеля, пленок и всяких прочих обоев. Продавцы под ногами не путались, не пытались ничего ему всучить, на вопросы отвечали толково, а под конец даже посоветовали не торопиться – в понедельник поступит кое-что новое, не хуже этого, но дешевле. Из благодарности Павел купил четыре банки обойного клея и в замечательном расположении духа вышел из магазина.
И увидел Зоин дом. Прямо напротив, на другой стороне площади. Ведь час назад мимо проезжал – и не узнал. Правда, ночью он к нему с другой стороны подъехал, со двора, и темно было… Но сомнений никаких, это Зоин дом. Те же вычурные балкончики, те же колонны, те же карнизы необыкновенной ширины. Павел не видел здесь другого дома с таким количеством архитектурных излишеств. Хотя кто его знает… Надо объехать и посмотреть, если там во двор ведет арка – значит, он.
Арка была та же самая, и двор тот же самый, хотя двор Павел ночью, конечно, не очень рассмотрел. Ну, сейчас-то он его рассмотрит как следует. Абсолютно не задумываясь над тем, зачем ему рассматривать чужой двор, Павел приткнул машину на свободном пятачке возле невысокой кирпичной стеночки, углом огораживающей мусорные баки, и, не выходя из машины, внимательно огляделся. Как в тылу врага. Даже перед собой как-то неудобно, ей-богу. Гимназизм. Теперь не хватало только отправиться в глубокую разведку – в ее подъезд, – и ломиться во все двери с оригинальным вопросом: «Сантехника вызывали?» Или дождаться, когда из ее подъезда выйдет какая-нибудь разговорчивая бабулька, и пристать к этой бабульке с интересной беседой.
Никакие бабульки из ее подъезда не выходили. И из других подъездов бабульки не выходили. Из первого подъезда вышли молодые мужик с бабой, вынесли два таза мокрого белья, стали развешивать свои пододеяльники на веревках, натянутых между стволами старых лип, раздраженно переругиваясь. Нет, эти не собеседники. Из другого подъезда выполз ветеран Первой мировой в выцветших штанах с генеральскими лампасами и в желтой футболке с черной надписью «I’m good girl», полминуты постоял, громко сказал: «А?» – и уполз назад. Этот тем более не собеседник. И что они все по квартирам отсиживаются? Такая хорошая погода, не жарко еще, выходной – чего бы им не погулять во дворе? Наверное, все по дачам разъехались. У каждого здесь по шесть соток за объездной дорогой, в субботу и в воскресенье весь город картошку окучивает. Провинция.
Из Зоиного подъезда выскочила растрепанная девчонка с двумя огромными полиэтиленовыми мешками в руках, роняя на ходу и опять ловко подцепляя босыми ногами пляжные шлепанцы, понеслась в его сторону… А, ну да, это она мусор вынесла, в этом доме нет единственного архитектурного излишества – мусоропровода. Впрочем, в его доме тоже мусоропровода нет, и даже в макаровском нет. Мусоропроводы есть только в девятиэтажках в двух микрорайонах, и их жителей это обстоятельство нисколько не радует… Девчонка проскакала мимо машины Павла, не обратив на нее никакого внимания, пошвыряла свои мешки в контейнер и, пока Павел раздумывал, не поспрашивать ли ее, кто живет в подъезде, со страшной скоростью понеслась назад, опять роняя и подцепляя на бегу шлепанцы. Смешная какая. Вряд ли она что-нибудь знает о соседях. Современные подростки не интересуются жизнью посторонних людей. Хотя в какие времена подростки интересовались кем-нибудь, кроме себя?