Наследники и самозванцы. Книга пятая

© Ирина Костина, 2021

ISBN 978-5-4493-2908-0 (т. 5)

ISBN 978-5-0053-5384-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

автор Ирина Костина

обращение от автора

Дорогой читатель!

Ты держишь в руках пятую книгу исторического романа «Нет цветов у папоротника», состоящего из семи книг.

Роман охватывает период событий в Российском государстве с 1733 года, времени правления Анны Иоанновны, и заканчивается серединой 1740-ых годов, когда корона Российской империи уже венчала голову Елизаветы Петровны.

Исторические события в нём разворачиваются на фоне житейских историй приятелей кадетов первой в России Рыцарской Академии, что позже будет переименована в Кадетский Сухопутный корпус. Они учатся, озорничают, влюбляются, попадают в переделки и, сами того не ведая, зачастую становятся участниками событий, которые впоследствии потомки впишут в учебники.

Такие исторически известные фигуры, как Анна Иоанновна, её фаворит Бирон, племянница Анна Леопольдовна, канцлер Андрей Остерман, фельдмаршал Миних, царевна Елизавета и прочие – тоже предстанут на страницах романа главными героями. Они здесь, как и все обычные люди – радуются и страдают, боятся и рискуют, а бывает, тоже попадают в нелепые ситуации.

Если эта книга тебе понравится, то продолжение ты сможешь найти в следующих:

«Рыцарская академия» – первая книга.

«Польский этюд» – вторая книга.

«Капкан на принцессу» – третья книга.

«Матовая сеть» – четвёртая книга.

«Наследники и самозванцы» – пятая книга.

«Рецепт дворцового переворота» – шестая книга.

«Нет цветов у папоротника» – седьмая книга.

Ирина Костина.

1740 год

Франция

После заключения мира между Россией и Портой через посредничество Франции его величество король Людовик XV отправил к петербургскому двору посла.

Надо напомнить, что отношения между Францией и Россией были запутаны и недружелюбны ещё с польского конфликта 1733 года. При осаждении Данцига, армия Миниха взяла в плен французское войско по неосторожности вместе с французским дипломатом Маньяном. В Версале по этому поводу сочли себя оскорблёнными. И с тех пор вот уже семь лет, как при русском дворе не было представителя Франции.

Но в улаживании русско-турецкого военного конфликта, русская царица (по настоятельному совету Остермана) выразила надежду на посредничество французского короля. И это послужило приглашением к возобновлению дипломатических отношений, от которого Франция не отказалась.

После подписания Белградского мира, от России к Версальскому двору был направлен в качестве посла молодой князь Кантемир, а в ответ король Людовик XV уполномочил к должности французского посланника в Санкт-Петербург маркиза де ля Шетарди.

Французский посланник очень пышно оформил свой приезд; таково было указание его правительства. Версаль, и на берегах Невы, должен блистать.

С Шетарди приехала целая свита: двенадцать секретарей, шесть капелланов, пятьдесят лакеев. Он привез с собой пятьдесят тысяч бутылок шампанского, которое тут же заменило на императорском столе венгерское вино. С ним прибыл известный на весь Париж повар; Шетарди видел в своём визите не только дипломатическую миссию, но и миссию просвещения – учить русских модным французским манерам, искусству одеваться и готовить пищу.

Санкт-Петербург, дом французского посланника Шетарди

Шетарди был не в духе. Губы его вздрагивали, изгибаясь в гримасе недовольства.

Бедный камердинер, наблюдая отражение хозяина в зеркале, в очередной раз поправил маркизу кружевной воротничок. Но Шетарди отмахнулся от него и кликнул секретаря:

– Жак!

Камердинер покорно отступил, а на пороге мгновенно возник секретарь.

– Письма есть? – строго осведомился маркиз.

– Нет, Ваша милость.

– Кто-нибудь собирается нанести мне визит? Или, может, оставил приглашение?

– Никто, Ваша милость, – секретарь с трудом сохранял почтительную мину, так как данная процедура уже повторилась трижды за утро.

– Это просто чёрт знает что! – взорвался тот.

Шетарди мнил себя успешным дипломатом; восемь лет он был посланником в Берлине и снискал себе известность ловкого человека и увлекательного собеседника. И назначение ко двору Российскому считал миссией сложной и ответственной.

Французский парламент был уверен – если, в случае смерти Анны Иоанновны, её племянница наследует трон, то Австрия приобретёт безграничную власть в руководстве русской внешней политикой. А такого величия своему закоренелому врагу Франция позволить не могла! И потому главной миссией Франции было – не допустить на русский престол Анну Леопольдовну.

Преследуя эту цель, кардинал Флери советовал Шетарди осторожно разузнать о настроении умов в России и выявить среди русских вельмож представителей оппозиции.

Шетарди следовало распознать оппозиционеров и войти к ним в доверие, внушив, что французское правительство готово оказать им содействие и стать идейным вдохновителем государственного переворота в России.

Итак, шёл третий месяц пребывания Шетарди в Петербурге. А выполнение его дипломатической миссии не продвинулось ни на йоту. Пытаясь выявить настроение умов при царском дворе, маркиз «сломал голову».

Анна Иоанновна оказывала ему почести в соответствие его статусу, ничем не ущемляя его прав в сравнении с иными послами. Её племянница Анна Леопольдовна, будучи беременной, вела тихий образ жизни; шумным увеселениям она предпочитала уединение на своей половине дворца, проводя время в компании одной лишь фрейлины Менгден. Присутствуя на куртагах, принцесса держалась в тени тётушки и помалкивала. То есть ничем не выдавала стремления к наследованию престола. Равно, как и её супруг, принц Антон-Ульрих. Тот, по наблюдению Шетарди, вовсе не пользовался ни авторитетом среди русской знати, ни доверием императрицы; ему было не позволительно даже присутствие на заседании Кабинета министров. При этом принц вёл себя тихо и непритязательно.

Лишь две исполинские фигуры отчётливо прорисовывались на мозаичном поле внутренней политики: Бирон герцог Курляндский и канцлер Остерман. И, если первый мозолил глаза тем, что всё время был на виду, хоть и старался казаться лишь тенью императрицы; то второй же был не виден вовсе, но был настолько вездесущ, что присутствие его невольно ощущал кожей каждый, даже пребывая в кругу домочадцев.

А царевна Елизавета (которую Флери видел в качестве оппозиции) не оправдывала ожиданий. Дочь Петра вела скромный образ жизни в небольшом дворце с маленьким штатом прислуги. И, хоть была стеснена императрицею в вольности и в денежных средствах, но делала вид, что всем довольна.

Чем живут и что думают, русские вельможи выяснить тоже не удалось по одной простой причине – за три месяца пребывания Шетарди в Петербурге ни один (!) представитель местной элиты не изъявил желания нанести ему визит или же прислать приглашение в свой дом.

Ничего подобного с ним прежде не случалось; в Берлине, он был избалован вниманием немецкой аристократии, там его почта ежедневно изобиловала карточками с приглашениями и просьбами о визитах. Маркиз блистал нарядами и красноречием на балах в лучших домах Европы. И он решительно не понимал, ЧТО происходит с ним здесь, в России?

Что за дикие нравы в этой стране?! Шетарди бесился. Он был уверен: не проявлять интереса к послу – всё одно, что выказывать неуважение его королю. Сделать же самому первым визит в дом какого-нибудь русского князя маркиз считал ниже своего достоинства, а посему сидел дома один, как сыч и срывался на прислугу.

Сегодня чаша терпения переполнилась. И он с твёрдым намерением решил объясниться с Остерманом по поводу своего вынужденного уединения. В конце концов, он готов был от него потребовать, чтобы тот приказал местным вельможам посещать французского посла под угрозой жалобы его своему королю.

Шетарди велел закладывать карету, чтоб ехать на Невскую набережную, к дому канцлера. Вот, кстати, тоже пример чудачества, неподдающийся французскому разуму – русского канцлера невозможно было встретить при дворе; он вёл государственные дела исключительно в домашней обстановке.

дом канцлера А. И. Остермана

Андрей Иванович Остерман, сидя в своём неизменном кресле, без парика, в вытертом алом халате, кутаясь в шерстяной плед, с притворной учтивостью выслушал излияния обиды напыщенного француза. И вежливо пообещал уладить создавшуюся ситуацию.

Когда Шетарди удалился, канцлер криво усмехнулся ему в спину. И велел секретарю проветрить кабинет от душного запаха парфюма, коим французы щедро напитывают тело и одежду, вместо того, чтоб помыться.

Разглядывая своё отражение в висящем напротив зеркале, Остерман лениво поразмышлял о том, не стоит ли побриться? Пришёл к мнению, что не стоит. И, побарабанив пальцами по столешнице, решил: так и быть – отменить «опалу» французскому посланнику.

– Надеюсь, это была для Вас хорошая наука, господин Шетарди? – сам себе произнёс он, усмехаясь.

Дело было в том, что заносчивый француз, явившись ко двору, заявил Анне Иоанновне при вручении верительных грамот, что «он не может передать от своего короля императрице уверения в совершенной дружбе, а может засвидетельствовать лишь удовольствие, которым преисполнен Его величество при возобновлении добрых отношений».

Анна Иоанновна, конечно, не простила Версалю этой «любезной грубости» и велела Остерману устроить Шетарди какую-нибудь каверзу, в наущение. Таким образом, последующие три месяца тщеславный маркиз от всего русского двора наблюдал лишь удовольствие к своей персоне, но без предложений ему совершенной дружбы…

Выпроводив гостя, Андрей Иванович обратился к верному секретарю Семёнову с просьбой сообщить о том, какие складываются суждения у столичной аристократии по поводу Шетарди? А так же доложить о содержании писем, что шлёт французский посол на родину.

– Ваше сиятельство, при дворе сложилось мнение, что маркиз – человек тщеславный, вспыльчивый и помешанный на этикетах и церемониях, – с усердием принялся докладывать Семёнов, раскрыв перед собою папку с донесениями, – Что касается писем… Пишет всякую чепуху; встанет первой парой в танец на балу во дворце, и тут же строчит об этом в Версаль. Отпустит какую-нибудь остроту, расшаркается и считает необходимым, чтоб об этом непременно знали и кардинал Флери, и сам король. По самому ничтожному поводу тут же спрашивает у своего двора, как ему поступить? И не столько в вопросах политики, как всё в тех же церемониях. В подробностях описывает туалеты наших вельмож и их манеры. Перечисляет всех лиц, кто, по его мнению, не исполнил в отношении него всех знаков приличия, требуемых его званию.

– С кем на балах общается? О чём говорит?

Семёнов заглянул в папку:

– Много, с кем общается…

Наблюдая, как секретарь перелистывает страницы, тщетно выискивая что-либо представляющее интерес, Остерман велел:

– Оставь-ка мне папку и ступай. Я сам прочту, – и предупредил, – Никого не принимать! Говори всем просителям, что я занят.

Изучив материалы, Остерман задумчиво поскрёб заросший щетиной подбородок. Из всех сведений его заинтересовали лишь два. Одно – то, что, в прошлую среду на императорском балу маркиз дважды приглашал на танец царевну Елизавету Петровну.

И другое – в разговоре с прусским посланником Мардефельдом выразил соболезнование о недавней смерти герцога Голштинского, поинтересовался судьбой его осиротевшего сына.

На первый взгляд оба факта были не значительными. Но у Остермана зачесался нос, как у кота, почуявшего скребущуюся в подполе мышь.

дом фельдмаршала Б-Х. Миниха

Миних был искренне огорчён результатами турецкой войны. Он не оправдал надежд государыни и не достиг обещанных целей. Почти восемнадцать тысяч жизней русских солдат были на его совести. Да и условия Белградского мира выглядели хлёсткой пощёчиной фельдмаршалу.

Анна Иоанновна больше не питала к Миниху доверия и не привечала его радушно при дворе, как было прежде. Бирон тоже умерил благосклонность и при встрече с фельдмаршалом выказывал холодность и безразличие. Да и в офицерской среде авторитет бравого Миниха значительно пошатнулся.

Однако, Христофор Антонович был по натуре оптимист, и мозг его неустанно фонтанировал идеями. Поэтому, вернувшись к гражданской жизни, он с усердием взялся за новые проекты по наведению порядка во вверенной ему Военной Коллегии.

Чтоб загладить свою вину перед офицерами за кровопролитные турецкие походы, Миних решил облегчить участь старым воинам. Он спроектировал указ, чтоб каждому дворянину, прослужившему двадцать лет, дозволялось просить увольнения из армии.

Императрица дала добро. Но благородная идея фельдмаршала обернулась катастрофой – едва указ публиковали, больше половины всех офицеров подали в отставку, уверяя, что прослужили более двадцати лет!

Ошибкой Миниха было то, что он, будучи немцем, не предусмотрел особенностей, присущих русскому образу жизни. Во-первых, влиятельные вельможи, в погоне за чинами, записывали детей в военный полк семи лет от роду. Вот и вышло, что к тридцати годам двадцать они уже «отслужили».

А, во-вторых, тяга у русского человека к земле всегда была слишком велика. Поэтому офицеры даже без гроша за душою, вместо военной карьеры, с радостью предпочли вернуться в деревню – возделывать поля и налаживать хозяйство.

Такой оборот дела заставил императрицу, спустя несколько месяцев, отменить указ, чтоб не лишиться доброй половины армии. А Миних получил выволочку.

Казалось, фортуна навсегда отвернула свой ясный лик от фельдмаршала. Государыня на него дулась. Бирон нарочито игнорировал. А недруги с удовольствием подвергали фельдмаршала безжалостным выговорам и насмешкам.

Но неутомимый Миних не падал духом. И в скором времени представил государыне новый проект – выстроить большие казармы в окрестностях Петербурга, чтоб объединить всех солдат пехотных гвардейских полков под одну крышу. Доныне солдаты и низшие офицерские чины размещались по домам обывателей, и это создавало неудобство одновременно, как жителям, так и командирам.

Императрица подумала и сочла это предложение полезным. И Миних радостно засучил рукава. Он живо нарисовал проект и выбрал место. А полки так усердно взялись за строительство, что уже на следующий год казармы были готовы.

Анна Иоанновна слегка «оттаяла» к опальному фельдмаршалу и выразила похвалу в виде денежного вознаграждения за вклад в развитие военного дела империи. Но в то время ни она, ни даже сам Миних не могли и предположить, какую недобрую услугу составит его строительство казарм в недалёком будущем принцессе Анне Леопольдовне.

Летний императорский дворец

Расследование по делу Волынского затянулось на два месяца. Измученные допросами и зверскими пытками, арестанты безжалостно оговорили себя и патрона. И признались в несуществующем заговоре, чем обрекли себя на смертный приговор.

Бирон лично похлопотал о том, чтоб поучаствовать в проекте приказа об изощрённых методах казни Волынскому и его соратникам.

Но Анна Иоанновна долго не решалась ставить подпись под этим приказом. Она даже плакала, и несколько раз просила герцога Курляндского пересмотреть материалы допросов, чтоб убедиться, нет ли там ошибки. Умоляла позволить ей заменить для Волынского казнь на ссылку. Но своим жалостным отношением к Артемию Петровичу лишь разжигала ревность Бирона и ненависть его к сопернику. Чем сильнее тот озлоблялся, тем яростнее противился просьбам государыни о снисхождении к осуждённому. Наконец, фаворит, теряя терпение, поставил перед императрицей вопрос ребром:

– Или я?! Или этот проходимец Волынский?!

И государыня сдалась.

27 июня на площади Сытного рынка состоялась казнь Артемия Петровича. Вместе с Волынским пошли на эшафот два его соратника – архитектор Петр Еропкин и советник адмиралтейской конторы Андрей Хрущев. Остальных прилюдно били кнутом и разослали в ссылки. Дочерей Волынского Анну и Марию велено было постричь в монахини и сослать в отдалённые монастыри.

Этим летом императрица отменила свою ежегодную поездку в загородную резиденцию Петергоф. И на это было две причины. Первая – государыня была нездорова; её мучили приступы боли, от которых она порой лишалась чувств. А казнь Волынского, которую Анна Иоанновна пережила, как потерю близкого человека, усугубила частоту этих приступов.

А вторая причина – Анна Леопольдовна была на сносях, и малютка вот-вот должен был появиться на свет. Императрице очень хотелось присутствовать при этом радостном событии.

12 августа 1740 года принцесса благополучно разрешилась мальчиком, на радость царствующей тётушки. Младенцу дали имя Иоанн (в честь деда) и отчество Антонович. Государыня тут же объявила новорожденного законным наследником престола и поместила его в покоях, подле своих.

В летнем императорском дворце по поводу рождения цесаревича вторую неделю шумели балы. Но сама Анна Иоанновна появлялась на них не более, чем на пару часов. Затем в сопровождении фрейлин и статс-дам удалялась в свои покои. Ночи она проводила в окружении лейб-медиков и верных шутов, первые из которых стремились облегчить её нестерпимые боли, а вторые изо всех сил старались рассмешить и позабавить государыню в нелёгкие часы бессонницы.

Из-за того, что гости редко видели на балах императрицу, слухи об её тяжёлой болезни нарастали, как снежный ком. Все были озабочены одним вопросом – кто же будет наследовать престол в случае, если государыня преставится? Вернее, кто удостоится чести регента при младенце-императоре?

дом шведского посланника Нолькена в Санкт-Петербурге

Слухи о болезни русской императрицы просачивались к иностранным посланникам. И заставляли волноваться не только Францию, но и Швецию.

Шведский президент Государственной канцелярии граф Юлленборг срочно направил депешу в Петербург своему посланнику Нолькену, в которой предполагал, что, если русская царица в скором времени умрёт, то это повлечёт новый виток беспорядков в России, связанных с борьбою за власть. Поэтому нацеливал Нолькена уже сейчас активно искать контакта с одной из русских оппозиционных группировок, которая в обмен на шведскую финансовую и военную помощь ещё до своего прихода к власти согласилась бы на территориальные уступки для Швеции.

Проблема войны с Россией неуклонно муссировалась в Стокгольме. Сосредоточенная за зиму многочисленная русская армия на Выборгской стороне, безусловно, сдерживала шведских генералов. Но аристократия во главе с Юлленборгом упорно скандировала в рикстаге лозунги, призывающие к войне!

Из-за невозможности достичь единогласия двух непримиримых партий, выступление шведской армии продолжало отсрочиваться, несмотря на то, что миновала зима, весна, и лето уже подходило к концу. И Юлленборг, возглавляющий партию «шляп», озарился идеей – заручиться поддержкой у оппозиционной русской группировки, с тем, чтобы внести раскол в русскую элиту.

По его мнению, попытать счастья можно было у трёх претендентов: первый – это герцог Курлянский, вторая – Анна Леопольдовна и третья – царевна Елизавета.

Задача, которую Юлленборг поставил перед Нолькеном, – определить, кто из троих будет согласен уступить Швеции финские земли в обмен на оказанное содействие в получении короны. И начать переговоры.

А, поскольку Франция теперь выступала союзником Швеции, Юлленборг посоветовал Нолькену, обсудить поиски оппозиционеров с Шетарди в надежде снискать в нём соратника.

Нолькен пригласил Шетарди к себе в дом под предлогом дружеского визита. И, коротая вечер за партией в шахматы, стал прояснять мнение Версаля о русской обстановке вокруг наследования престола.

Нолькен поставил на шахматную доску рядом двух королей:

– Давайте представим, – сказал он, – что, чёрный король – это Анна Иоанновна, действующая императрица. А белый – её законный наследник, младенец Иоанн.

На клетку позади «императрицы» он поместил чёрного ферзя:

– Это Бирон.

– Очень метко, – согласился Шетарди, – Фаворит и, вправду, всей своей сущностью похож на ферзя.

Нолькен продолжал выставлять фигуры:

– А это родители наследника – Анна Леопольдовна и Антон-Ульрих, – и позади белого короля сосредоточил фигурки двух слонов.

Маркиз Шетарди включился в игру и с другой стороны в двух клетках от чёрного короля установил белого ферзя:

– А это, – сообщил он, – обделённая сестрица государыни, царевна Елизавета.

– Что ж, все претенденты на наследование престола в сборе, – согласился Нолькен, – Допустим, императрица умирает…

Он убрал с доски чёрного короля, обнажив его клетку перед сосредоточенными фигурами. Каждая из них оказалась на расстоянии одного шага к тому, чтоб занять освободившееся место.

– Как Вы полагаете, чей сейчас ход?

– По закону, ход должен сделать белый король, – ответил Шетарди, – Он наследник, утверждённый императорским манифестом.

– Если он занимает трон, то ближайшие к нему, по родственной линии, будут супруги Брауншвейгские. Они и возьмут регентство.

«Значит, вероятность первой очереди, что следует налаживать переговоры с Анной Леопольдовной и её супругом», – подумал Нолькен, – «Принцесса, добра и покладиста; будет не сложно, припугнуть её войной и добиться требуемых уступок».

Но, слава богу, он не произнёс этого вслух, потому что…

– В таком случае, Вы должны понимать, русская внешняя политика будет целиком подчинена интересам австрийского дома! – строго сообщил Шетарди, поджимая губы.

«Ах, вот оно что! Французы противятся изо всех сил усилению влияния Австрии. И Анна Леопольдовна в том для них – главная помеха на русском престоле», – понял Нолькен, – «Вступать в контригру с союзной Францией теперь не резонно; можно накликать беду куда более сильную. Итак, кандидатура Анны Леопольдовны с её супругом на трон Российской империи для нас пока откланяется».

Он послушно положил плашмя на доску обе фигурки слонов:

– Всё верно, – рассудил он в угоду французу, – Слоны – фигуры подневольные. Они ходят лишь по прямым линиям. И возле трона они лишь постольку, поскольку на нём восседает их сын Иоанн. А, если его не станет?

Шетарди обрадовался:

– А ведь и в самом деле! С младенцем всякое может случиться. Ну, вдруг? И тогда Брауншвейгская фамилия отметается от престола одним движением руки.

– Вы правы. Кто остаётся? Бирон и Елизавета. Два ферзя. Две фигуры, вольные двигаться в любом направлении.

– В этой парочке присутствует забавное противоречие! – развеселился Шетарди, – Один из них не имеет никаких законных прав на корону, но источает огромное желание любой ценой водрузить её себе на голову! А другая, напротив, имеет все законные права на престол, но не изъявляет никакого желания, чтоб за него побороться.

После ухода Шетарди, Нолькен долго думал, на кого же сделать ставку – на Бирона или Елизавету? Прикидывал так и этак и, наконец, выбрал Елизавету.

Он просто не смог придумать, чем бы заинтересовать баловня судьбы Бирона, у которого итак есть всё? А Елизавете Нолькен решил просто предложить денег (он был наслышан о том, что она постоянно испытывает в них нужду и имеет массу долгов). А подспудно он намекнёт принцессе на то, что Стокгольм станет и впредь оказывать ей достойное финансовое содействие, если она, в свою очередь, будет не против оказать содействие Швеции в некоторых обоюдных вопросах.

Дабы соблюсти секретность, подобраться к дочери Петра он решил через её преданного друга и лекаря Жана Лестока, передав через него царевне записку с просьбой о встрече.

Царевнин дворец

Весь день столица изнывала от удушающего горячего зноя. К ночи жара спала и, в преддверии грозы, воздух сделался тяжёлым и липким, точно патока.

Елизавета Петровна возвращалась с очередного куртага из императорского Летнего дворца в карете с доброй подругой Маврой, сестрицей Анютой и преданным лекарем Лестоком. Опираясь на руку Лестока, она вышла из кареты и остановилась, обмахиваясь веером:

– Постоим немного.

– Я устала, сестрица, – призналась Анюта, – Хочу спать.

– Ступай, – разрешила царевна и кивнула Маврушке, – Проводи. Что-то не нравится мне её хандра. Как бы не расхворалась.

Они с Лестоком остались одни.

– Душно, – пожаловалась Елизавета.

– Да, уж. Есть от чего задохнуться.

– О чём ты?

– Вы видели, Ваше высочество? Сегодня императрица выглядела особенно плохо! Она едва сидела в кресле! И ушла, не дождавшись танцев, – Лесток перешёл на шёпот, – Я располагаю точными сведениями, что она мочится кровью и страдает ежедневными обмороками из-за сильных приступов боли! Дни её сочтены!!

Царевна продолжала совершать размеренные движения веером и молчала.

– Россия стоит на пороге большой смуты! – не унимался он, – Случись сейчас что с императрицей, на престоле окажется младенец. И тот, кто отвоюет право регентства, будет управлять страной.

– У этого младенца есть родители, – напомнила Елизавета.

– Принцесса Анна Вам не соперница! За те три года, что она провела взаперти после неприятной истории с графом Линаром, да ещё год просидела в своих покоях из-за беременности, она привыкла к затворничеству.

– Ну, и что?

– Принцесса Анна не жаждет завоевать любовь подданных и сплотить вокруг себя единомышленников! – пояснил Лесток, – Вероятно, она полагает, что её будут почитать лишь за то, что она родила России наследника! Все её сподвижники – одна фрейлина Менгден! А её самой будто и нет вовсе!! Это не правительница, а – фантом, пустое место!!

Елизавета лишь мягко улыбнулась в ответ:

– Тем она и будет желанна Кабинету министров! Безвольной натурой легко управлять.

– Да, если бы только её супруг не был Брауншвейгским принцем! – парировал Лесток, – Вы же понимаете; едва он вступит в регентство, назавтра же русский двор наводнят австрийцы. Неужели Вы готовы допустить, чтобы Венский двор заправлял делами России?

– Принцу Антону-Ульриху регентство? – иронично хмыкнула царевна, – Ты забыл про герцога Курляндского!

Лесток нахмурил лоб:

– Про герцога Курляндского?

– Вот уж кто сделает всё, чтоб не допустить к власти Брауншвейгскую фамилию, лишь бы самому остаться у кормушки! – рассмеялась Елизавета, – Ох! И что он только уже ни делал, чтоб закинуть ногу на трон!! Вообрази, уговаривал государыню выдать Анну за его сына Петрушку. А теперь настойчиво сватает его за меня.

– А Вы что же?

– Я? Я взяла время подумать. И, если только я соглашусь на этот брак, то после смерти сестрицы Бирон преподнесёт мне корону на блюдечке.

– Так, может, это хорошее предложение?

– Шутишь?!

– Вы можете стать императрицей!

– Одно только слово, что императрицей. Но править-то Бирон будет сам!!

– Но герцог не любим при дворе, – напомнил Лесток, – За десять лет он снискал себе лишь зависть и ненависть. К тому же русские вельможи никогда не забудут его низкого происхождения.

– Равно, как и моего!

– Ваше высочество! Вы – дочь их любимого царя Петра Великого.

Она осадила его одним строгим взглядом:

– Не будь наивен, мой друг! Я прекрасно знаю, что обо мне говорят при дворе! Они не могут мне простить моей матери, лифляндской простолюдинки. И того, что отец сочетался с ней браком уже после моего рождения, – и посмотрела вверх на сгущающиеся тучи, – Идём в дом, Жан! Сейчас будет дождь.

Лесток не желал отступать:

– Елизавета Петровна, и всё же Вы недооцениваете своё окружение! – и, предусмотрительно оглядевшись вокруг, сообщил, понизив голос, – Шведский посланник Нолькен сегодня на балу пожелал выразить своё намерение поговорить с Вами наедине. Он передал записку.

Елизавета двумя пальцами перехватила из его рук записку и усмехнулась:

– Швеция?! Что, почуяла, что запахло жареным?

Грянул дождь. Царевна, подхватив подол платья, весело хохоча, бросилась к крыльцу. Лесток, поддерживая её под локоть, устремился вслед.

Спустя три дня Нолькен отписал в Стокгольм, что его первая встреча с Елизаветой прошла успешно. Деньги царевна приняла. В ответ же на его условный намёк об оказании содействия Швеции в некоторых обоюдных вопросах, ничего не сказала, но отреагировала приятной улыбкой.

Граф Юлленборг одобрил действия посланника и велел продолжать намеченные действия в отношении дочери Петра Великого, в подробностях сообщая ему незамедлительно обо всех деталях, касающихся этого предприятия.

дом княгини А. И. Гессен-Гомбургской

– Катенька! К тебе гостья, – сообщила Анастасия Ивановна, пропуская к ней в комнату Анну Скавронскую.

Катерина, отложив вышивание, удивлённая поднялась, приглашая гостью присесть:

– Проходи. Я рада тебе.

Та сняла шляпку и расположилась на кушетке.

– Я распоряжусь насчёт чая, – пообещала княгиня и удалилась, оставив девушек наедине.

– Я пришла просто так, по-приятельски, – будто извиняясь, произнесла Анюта.

– Ты очень хорошо сделала, что пришла. Ко мне редко, кто приходит. После того, как Маша…, – Катерина осеклась, – В общем, после того, как случилось это несчастье с Волынскими, я лишилась единственной подруги. И теперь скучаю.

– И у меня всё в точности так же, – подтвердила Анна, – Знаешь, я подумала, раз уж мы обе дружили с Машей и обе в одночасье лишились этой дружбы, то, может быть, ты не станешь возражать против того, чтоб я навещала тебя. А ты – меня.

– Ты предлагаешь дружить?

– Да, – робко подтвердила она и взволнованно прикусила губу, – Что скажешь?

– Я скажу, что очень рада!! – воскликнула Катерина, – Ведь у меня совсем нет подруг.

– У меня – тоже.

– Выходит, мы два сапога пара, – рассмеялась Катя.

– Постой, ты сказала, что у тебя нет подруг. А разве Анастасия Ягужинская тебе не подруга? – настороженно поинтересовалась Анна.

– Что ты! Нет! Я её почти не знаю!

– Но она была у тебя на дне рождения в прошлом году.

– Её Петя Трубецкой пригласил. Они дружат с детства.

– Вот как? – Скавронская облегчённо вздохнула, – Это хорошо.

– Почему это хорошо?

Анюта смущённо поправила ленту на платье и произнесла:

– Видишь ли, если бы ты была её подругой, то мы вряд ли смогли бы дружить.

– Почему?

Она вдруг потупила взгляд и долго не решалась заговорить. Наконец, подняла на Катю большие испуганные глаза:

– Скажи, раз уж мы подруги, то я могу тебе доверить свой секрет?

Она растерялась:

– Мне прежде никто никогда не доверял секретов. Но…, конечно, можешь. Обещаю, сохранить его в тайне.

Анюта доверительно взяла её за руку и выдохнула:

– Мне очень нравится Иван Лопухин.

– Ух…, – только и смогла произнести Катя, потрясённая её искренним признанием, – А он?

– Раньше мне казалось, что и я ему нравлюсь. Но последнее время я склоняюсь к мысли, что он меня обманывает. А началось всё в тот день, у тебя в гостях, когда Ягужинская вдруг при всех рассказала, что Лопухин ухаживает за ней и заваливает дорогими подарками.

– Боже мой, – ахнула Катерина, – Представляю, что тебе пришлось пережить в тот момент!

– А потом я узнала, что он стрелялся из-за неё на дуэли.