– Меня больше волнует, откуда ты ее знаешь, эту историю, – вздохнул Суколов, – Двое из участников умерли. Значит, поведать ее тебе могла только третья. Надеюсь, не на исповеди. Да, святой отец?

– Теперь понимаю, почему ты не можешь найти ответы, – выдохнул Круглов, – Ты задаешь неправильные вопросы. Что тебе с того, откуда эта история? Гораздо важнее, о чем она.

– И о чем же?

– Да как раз о ловерстве твоем. На самом деле, «ловер» пусть и связано с «ловить», но не в меньшей степени оно связано и с английским “love”. Это не про миссию «ах, самоотверженно помогать людям». Это все-таки про… Любовь! Вся разница именно в этом слове. Скажи: в этой истории помогла ли Наташа Оле и ее мужу в итоге? Нет. Очевидно, она заблуждалась, что может им помочь. За нее действовала ее гордыня. Там, где гордыня, всегда рядом дьявол. Или наоборот – тут уж как вам больше нравится. А теперь спросим себя: любила ли Наташа своих подопечных? Конечно, нет. Любила она только себя и свое самомнение, что она крутой психолог и способна что-то изменить. Любовь и эгоизм – антонимы, они всегда противоположны. Как Бог и дьявол. В любви нет и не может быть никакого эгоизма. А там, где ты поступаешь вопреки эгоизму, любовь как раз и начинается. Но люди так не могут. Вернее, не хотят. Еще вернее, как ни печально это звучит, у них не получается. Люди разделили этот мир на две половины. Создали такую систему координат, в которой одни постоянно просят помощи, другие постоянно эту помощь предлагают. «Я не знаю, что делать, помогите». «Я знаю, что делать, помогу». Третьего почти не дано. Редко услышишь: «я тоже не знаю, но я люблю тебя, и мы вместе что-нибудь придумаем». И еще реже: «я люблю Бога, и Он нам поможет». Всегда различай: помогать из эгоизма и помогать из любви. Таня хотела тебя спасти, указав путь ловера как путь любви. Ты же все понял, как та Наташа из притчи. Мое призвание – помогать. Я – ваш новый ловер. Нужна помощь – обращайтесь. А полюбить людей? Таню, меня, всех… Это не-е-е, это сложно и непонятно. И главное, меня ведь в свою картину мира тащишь. А я, слава Богу, давно из нее выбрался. Поэтому мой ответ на твой первый вопрос такой: нет, я не буду ловером в твоем понимании этого слова, а ловером в своем понимании я уже для тебя являюсь, потому что люблю тебя.

В чем смысл жизни

Учиться любви. Именно так звучит ответ на твой третий вопрос.

Рождается человек, любить не умея. Ребенок ведет себя эгоистично. Он не любит мать. Когда он хочет есть ночью – он ревет, и ему не важно, что мать хочет спать. Он требует, он не может подождать. Мы все рождаемся эгоистами. Оно и понятно, этот эгоизм – наследственный, приобретенный от Адама и Евы. Они первые повели себя так по отношению к Богу. Усомнились в Его любви, тем самым пошатнули свою любовь к Нему. Это как жена якобы любит мужа, но когда спрашивает «где ты был?», а он отвечает «на работе», звонит на работу и проверяет. Потому что не верит. Значит, сомневается в его любви. А значит, не любит и сама. Так и в случае с первыми людьми. Бог сказал: не ешьте. Надо было просто поверить Его любви: хорошо, не будем есть. Они не поверили: а вдруг все-таки можно? Давай-ка проверим. И отступили от любви в угоду эгоизму.

Начать учиться любви можно и не понимая, откуда она. Но в какой-то момент все равно, чтобы перейти в следующий класс, придется выяснить первопричину любви. Почти как со школьной программой по русскому языку. В школе ведь можно просто зазубрить, что «жи-ши» пишется через «и». Но если захочешь пойти дальше и начнешь изучать историю языка в вузе, то узнаешь, почему именно так надо писать, откуда взялось это правило, и все станет понятно. Любовь – от Бога. Более ничем существование любви не объяснить. Чтобы продолжить учиться любви, надо признать, что есть Бог. Что Бог и есть любовь. Что есть жизнь вечная, и эта вечная жизнь с Богом есть жизнь в вечной любви. Невозможно сразу попасть в царство вечной любви и находиться в нем, не зная его законов и не умея любить, как невозможно сесть на велосипед и сразу поехать, не научившись этого делать. Поэтому земной путь и дан человеку, чтобы научиться любви здесь и попасть в царство вечной любви там, уже умея любить.

Базовому пониманию любви человек учится от родителей. По-хорошему, родители, уже прожив какую-то часть жизни, должны были немного научиться любви и должны это показывать ребенку: на его эгоизм отвечать любовью. Мать говорит мне: не кури. А я покурил. Прихожу – от меня воняет. Мать спрашивает: курил? Я вру: нет. Но мать не начинает меня обнюхивать и проверять карманы. Она говорит: хорошо. То есть верит мне, показывая, что такое настоящая любовь, которой я пока еще не научился. И в следующий раз, даже если снова нарушу запрет, то я уже скорее признаюсь и попрошу прощения, чем буду врать.

Когда ребенок подрастет и будет готов идти дальше, родителям стоит раскрыть перед ним истоки любви, рассказать ребенку про Бога. Потом человек, уже зная, откуда эта любовь, сможет ей учиться самостоятельно, читая нужные книги, а также обращаясь за помощью в церковь. Так на протяжении жизни человек будет учиться любви, все больше отбрасывая свой эгоизм. Тогда на смертном одре, как на выпускном экзамене, человек обратится к Господу: вот, я всю жизнь учился, что-то получалось, что-то нет. Я знаю теперь, что любовь – это когда веришь, прощаешь и ничего не требуешь взамен. Именно такой любовью я сейчас люблю Тебя и всех людей. Тебе решать: если сочтешь, что я научился, возьми меня в Твое царство любви.

И Он скажет: ладно, ты научился, давай зачетку, проходи в царство любви – оно вон там.

Дегустация

Минут пять они молчали.

Обеденный перерыв подходил к концу, люди возвращались в конференц-зал. Отец Борис глянул на часы и встал с диванчика.

– Прости, Алексей, на сегодня все. У меня сейчас очень важный доклад. Спасибо, что помог его отрепетировать.

Он похлопал Суколова по плечу, решив что для прощания этого достаточно. Тот поднял на него взгляд человека, так и не получившего ответов на свои вопросы.

– Кто труп-то подкинул?

Круглов отвернулся и сделал шаг в сторону конференц-зала. На пару секунд он замешкался и проговорил крайне нехотя:

– Можно сказать, что никто. А можно сказать, что ты. Без разницы. Суть от этого не меняется.

Суколова от этих слов словно прибило к диванчику.

– Боря! – очнувшись, Суколов окликнул Круглова, когда тот уже вошел в зал. – Отец Борис!

Круглов услышал и выглянул.

– А второй вопрос из моего письма? Кто этот человек? Дьявол? Серьезно?

Борис с сильно извиняющимся лицом показал на часы на руке. Жест означал, что он торопится. Все участники конференции уже сидели в зале. Сотрудник отеля закрывал дверь, ожидая только Круглова, голова которого все еще торчала снаружи. Отец Борис показал Суколову, что позвонит – приложил к уху воображаемый телефон – и окончательно скрылся за дверью.

Суколов почувствовал резкое головокружение, будто потерялся в пространстве, оказался там, где геометрия отличается от привычной: все наклонено под каким-то углом. Он понял, что как можно скорее нужно выйти на улицу. К тому же пересохло в горле. Не покупать же воду втридорога в баре отеля, в самом деле. Надо дойти до ларька – попить и подышать воздухом. Когда он, как в тумане, двигался к выходу, милая девушка в яркой промо-одежде преградила ему путь со стандартным набором слов: «участвуйте, бла-бла-бла, у нас дегустация, бла-бла-бла» – и протянула бокал с непонятным светло-желтым напитком. У Суколова настолько перехватило горло, что он даже не смог сказать девушке «спасибо, не надо». Вместо этого взял стакан, выпил залпом его содержимое и ощутил приторный, немного жженый вкус.

– Что это? – прохрипел Суколов.

– Вермут, – улыбаясь, ответила девушка мужским голосом.

В тот же момент геометрия пространства вокруг и внутри Суколова совершенно нарушилась: стены поплыли вниз, из глаз почему-то подул ветер, голова стала похожей на прорастающий из земли гвоздь.

Потом темнота и удар от падения.

Белое полотно с красной точкой посередине

Суколов открыл глаза, приподнялся на локтях, огляделся и увидел картину на стене.

Было непонятно, что на ней нарисовано, так как ее частично загораживала девушка, стоящая спиной к нему и, казалось, рассматривающая эту картину. Суколов встал, подошел ближе и немного обошел девушку справа, чтобы тоже взглянуть на картину. На картине ничего не было – просто белое полотно.

«Прекрасное произведение искусства, – подумал он. – Можно представлять себе все что угодно».

Видимо, девушка этим и занималась. Сверху раздался стук, и Суколов повернул голову в его сторону. Повернувшись обратно, он увидел, что девушки уже нет – белая картина смотрела прямо на него. Он заметил маленькую красную точку в центре белого полотна. Когда он находился справа от девушки, точка была незаметна, ее можно было увидеть, только если смотреть на картину прямо. Суколов понял, почему девушка стояла так долго, как завороженная. Это был какой-то оптический эффект. Когда он смотрел на красную точку, она начинала увеличиваться, и все белое полотно постепенно становилось красным. Вдруг он услышал чье-то дыхание. С трудом заставив себя оторвать взгляд от картины, он не повернул головы, а посмотрел в сторону только глазами. Кто-то стоял рядом. Так же, как пять минут назад стоял он. Ждал своей очереди? Означало ли это, что теперь Суколов должен уйти, как та девушка, и освободить место новому незнакомцу? Опять послышался стук, незнакомец отвернулся, Алеша почувствовал, что пора, и сделал шаг во тьму.

В ту же секунду он увидел лестницу. Суколов решил подняться наверх, чтобы узнать, откуда звук. Он зашагал по ступеням, которые были металлические и полые внутри, поэтому стук шагов, как медленно и осторожно он ни ступал, разносился по всему помещению. Пройдя несколько ступеней, он обернулся. Комната, в которой он до этого находился, теперь была видна ему почти полностью. На лестнице не было света, а центр комнаты освещался небольшой лампой, свисающей с потолка на нити провода. Лампа немного покачивалась, отчего круг света под ней постоянно подергивался. В круг света попадал только кусок стены с картиной, которая с этого ракурса снова была просто белым полотном, и человек, неподвижно стоявший перед картиной. Где комната начиналась и где заканчивалась, видно не было. Снова раздался тот же стук, но уже не сверху, как Суколову казалось до этого, а сбоку, с другой стороны комнаты. Суколов предположил, что напротив есть такая же лестница и, пройдя по своей лестнице вверх, понял, что шаги с той лестницы движутся в обратном направлении. Кто-то спускался. Суколов сообразил, что если начнет подниматься выше, то уже не застанет наверху того, кто был источником звука. Ведь он одновременно с ним спустится вниз. Поэтому решил подождать. Наверняка этот кто-то в итоге выйдет из тени в круг света от лампы и встанет справа от человека перед картиной.

Ждал Суколов долго. Однако ничего не менялось: человек перед картиной стоял как стоял, из тени к нему никто не выходил, стук шагов по лестнице больше не раздавался. Только Суколов занес правую ногу над следующей ступенькой, как тут же услышал грохот с противоположной стороны. Явно тот, кто спускался по параллельной лестнице, оступился, упал и покатился вниз. Несколько гулких ударов, и тишина. Человек у картины за все это время не шелохнулся. Суколов увидел черную густую лужу, вытекающую из темноты в круг света в центре комнаты. Чем дальше она растекалась, тем очевиднее становился ее темно-красный оттенок. Сомнений быть не могло – кровь. Кровь того, кто упал с другой лестницы. Суколову показалось странным свое нежелание спуститься. Там, скорее всего, умирал человек, которого еще можно было спасти, но Суколов стоял как вкопанный, не чувствуя ни паники, ни любопытства, ни жалости.

И только занесенная вверх нога подталкивала его идти дальше.