Ночи северного мая

Галия Мавлютова
Ночи северного мая

Благословляйте гонителей ваших;

благословляйте, а не проклинайте…

никому не воздавайте злом за зло,

но пекитесь о добром перед всеми человеками.

Если возможно с вашей стороны,

будьте в мире со всеми людьми.

Не мстите за себя, возлюбленные,

но дайте место гневу Божию.

Послание апостола Павла к Римлянам (12, 14–19)

В оформлении обложки использована картина художника Ю.И. Пименов «Работницы Уралмаша дома за чаем»

© Мавлютова Г.С., 2020

© ООО «Издательство «Вече», 2020

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020

Сайт издательства www.veche.ru

От автора

Одна молодая девушка рассказала мне о своём друге. Эта история потрясла меня, и потрясла настолько, что я решилась написать книгу о переходном пути человека в другое состояние. Путь этот мучительный и трудный, но герой романа прошёл через все страдания и обрёл себя, и вместе с ним я прошла через все испытания. Я полюбила эту книгу, моего героя и с большим уважением отношусь к его выбору. Все персонажи выдуманы мной, они продукт моего воображения. Прошу не искать аналогий и совпадений. Это тяжёлый труд искательства самого себя во имя высшей цели.

Часть первая

Воздуха не хватало. В комнате вдруг стало нестерпимо душно, несмотря на открытое окно. «Сейчас задохнусь», – подумал Сергей и потрогал узел галстука. Нормальный узел. Не впивается в шею, не душит. Он торопливо опустил руку. Излишняя нервозность всегда бросается в глаза окружающим. Нужно быть осторожнее. А как хорошо всё начиналось! Но произошло что-то непонятное и откуда-то появился страх. Сергей никогда и ничего не боялся, но сейчас над верхней губой неровно забилась жилка. Она больно и яростно дёргалась, словно хотела пробиться наружу. Сергей положил на неё палец, чтобы успокоить, но быстро отдёрнул. Кожа на лице была горячей, как кипяток, при этом внутри всё заледенело. Лёд и жар окутали Сергея плотным коконом. Откуда появился этот страх, леденящий и сжигающий душу одновременно? Сергей с трудом переносил людей, часто они казались ему призраками, но, хоть и с большим трудом, он научился справляться с житейскими проблемами. Люди ничего не замечали. И ровно до этой минуты всё было нормально. Если не прислушиваться к себе, не копаться во внутренностях, разбирая их острым скальпелем, то кажется, что жизнь течёт нормально.

В свои двадцать шесть Сергей Москвин повидал много всякого, многое и пережил, что другим и не снилось. Окружающие чувствовали его внутреннее напряжение, стараясь не заговаривать с ним, обычно обходились короткими разговорами, обрывочными фразами, лающими приветствиями. Москвина устраивал такой расклад. Жилка на губе упрямо колотилась, словно уже вырвалась на свободу, выплясывая бешеный танец. Казалось, она бьётся во всё лицо, разрывая его изнутри на части, хотя он знал, что это не так. Однажды он провёл у зеркала несколько часов, пытаясь понять природу недомогания. Эксперимент закончился неудачно. Сергей так и не понял причину возникновения невралгии, но для себя уяснил, что окружающие не видят, что творится внутри него. Несмотря на внешнее спокойствие, волнение нарастало. Требовалось найти источник раздражения. В комнате было шумно, но чей-то голос, доносившийся из-за стола, заглушал шум, выделяясь из оглушительного калейдоскопа звуков. В нём было что-то удивительно трогательное. Сергей чувствовал, как чужой голос обволакивает его, приводя в непонятное возбуждение. Казалось, он проникает внутрь Сергея и приводит в движение все сто тысяч нервных окончаний. Организм Москвина вибрировал, как заведённый. Сергей невольно прислушался.

– Жизнь мне неинтересна. Я ведь не боюсь смерти! И мне не страшно умереть. Я чувствую, что прожил уже сто жизней. Мне скучно на этом свете. Ужасно скучно!

Красивый юноша с нимбом светлых волос, с ровной и чистой кожей, опрятный, высокий, заметный – высился над всеми, словно приехал из дальних стран, да так и остался в чужом городе, выдавая себя за своего, но при этом оставаясь чужеземцем.

– А потом, после смерти, произойдёт самое главное. Я хочу, чтобы на мою могилу прилетал голубь! Каждый день. И это будет удивительная птица, белый, чистый, светлый голубь! Я буду ждать его каждую секунду, здороваться с ним, разговаривать. Красиво же, правда, ребята?

Сергей вздрогнул. Его прямой душе претил высокопарный тон. Глупости всё это. Какой голубь? Какая могила? Зачем умирать, когда впереди большие и разумные цели? Этот паренёк совсем больной. И вид у него не от мира сего. Залётный фраер какой-то. С юга, наверное. Сергей потёр пальцем щёку, пытаясь унять дрожь. Страх уже прошёл. Внутри было спокойно. Сергей больше не боялся пришельца из чужого мира. Мало ли в городе чужаков? Ленинград – город приезжих. Уже третье столетие сюда съезжается всякий сброд.

– А мне посылку прислали! И я больше не голодаю!

Проникновенный голос то звенел переливчатыми нотами, то снижался до полушёпота, неуловимые вибрации скользили по воздуху, достигая ушей, затем ещё долго звучали певучими отголосками в комнате с высокими потолками.

– Влад, а откуда ты приехал? Кто это тебя посылками балует? – крикнул кто-то, и красивый паренёк завертелся, отыскивая взглядом, кому ответить.

– А из Белоруссии! – с вызовом бросил он. – Сала прислали, картошки. Мамка постаралась. Большую посылку собрала в этот раз.

Влад порозовел от смущения, словно признался в чём-то личном, что принято скрывать от людей.

– А-а! – с уважением взвизгнули за столом. – А-а-а-а, хорошая у тебя мамка! Вот оно что, Владлен! Ты нам ещё что-нибудь расскажи, что-нибудь эдакое, чтоб за душу взяло, а мы послушаем. Ну, там, про могилки и голубей. Про царство мёртвых.

Наступила тишина, как перед грозой. Присутствующие ждали чего-то мрачного, связанного со смертью и ожиданием загробного мира. Сергей дёрнул щекой и понял, что невралгия окончательно утихла, а раздражение прошло. Паренёк совсем пустой. Красивая оболочка, радостный голосок, а внутри зияет пустота.

– А я потом расскажу, потом, – заворковал Владлен, взмётывая копной волос. Он был похож на жеребёнка, такой же голенастый, с ломаными, но изящными линиями, весь в изломах. Наверное, такими и бывают жеребята. В каждом жесте юноши сквозила грация, несвойственная обычным людям. Ещё Владлен напоминал воздушного змея, такой же юркий и неосязаемый, словно вот-вот взовьётся и улетит к небесам, стоит лишь дёрнуть за верёвочку. Но наличие посылки с белорусской картошкой прочно привязывало воздушного юношу к чужому городу крепкими нитями, похожими на морские канаты. Сергей усмехнулся. Воздушные змеи тоже хотят питаться, как все сознательные граждане. Без сала и бульбы им никак. Романтический паренёк его заинтересовал. Сергей незаметно для окружающих пересел поближе, чтобы послушать, о чём ведёт разговоры этот сизый голубок. Воздушный юноша, переменчивый, как птица. Только что был возбуждённым, говорливым – и вот уже умолк, сидит нахохлившись, как настоящий голубь.

– Влад, Влад, ну, расскажи что-нибудь интересное! – звучали голоса со всех сторон, гости тормошили парня, пытаясь развеселиться чужой радостью.

– А я вам стихи почитаю! Вот послушайте! Это свежее. Бунинское. Вчера принесли.

Влад глубоко вдохнул и, прикрыв глаза, начал читать стихи.

 
Стояли ночи северного мая,
И реял в доме бледный полусвет.
Я лег уснуть, но, тишине внимая,
Все вспоминал о грёзах прежних лет.
Я вновь грустил, как в юности далёкой,
И слышал я, как ты вошла в мой дом, —
Неуловимый призрак, одинокий
В старинном зале, низком и пустом.
Я различал за шелестом одежды
Твои шаги в глубокой тишине —
И сладкие, забытые надежды,
Мгновенные, стеснили сердце мне.
Я уловил из окон свежесть мая,
Глядел во тьму с тревогой прежних лет…
И призрак твой и тишина немая
Сливались в грустный, бледный полусвет.
 

– Где, где ты достал стихи Бунина? Это перепечатка из нового сборника? Из журнала? – вразнобой раздались женские голоса.

Сергей усмехнулся. Это не вечеринка. Это что-то другое. Как на пиру вампиров. Сейчас людоеды припадут к чувствительному юноше и выпьют всю его кровь.

– Ещё-ещё что-нибудь почитай или расскажи!

Голоса звенели и оглушали. Особенно старались девушки. Сладкие стихи, терпкое вино, холодный вечер в тёплой компании…

– Не знаю, сами рассказывайте, вот хоть вы!

Влад ткнул пальцем в сторону Сергея. Тот вздрогнул. Он сидел по правую руку от странного юноши. В небольшой комнатке было тесно и накурено. Гости постоянно дымили, сбрасывая пепел и окурки в консервную банку. На столе стояло скудное угощение, в центре торчали тарелки с кислой капустой, хлебом и шелухой от съеденной колбасы, над ними высились полупустые бутылки, липкие стаканы, закопчённые чайные чашки. В комнате была кровать, стол и платяной шкаф, занимавший почти половину помещения, в углу примостилась раковина. В открытое окно врывался свежий морской ветер. Гости с удовольствием подставляли под сквозняк весёлые разгорячённые лица. Сергей исподволь, но внимательно осмотрел присутствующих: пятеро студентов, среди них три девушки, обычная молодёжь, спрятавшаяся от пронзительного майского ветра в тесной комнатке коммунальной квартиры. Хозяин комнаты – низкорослый, с испитым лицом, с густыми усами, настолько чёрными, будто их покрасили гуталином. В остальном внешность мужчины смазывалась. Блёклые глаза, белёсые брови, весь невыразительный, незапоминающийся. Не понять, сколько ему лет, о чём он думает, чем живёт, о чём мечтает. И мечтает ли?

– Ну, вы, вы, рассказывайте же! – не отставал от Сергея Влад. – Товарищи, давайте попросим его!

– А расскажите-расскажите-расскажите! – понеслось по комнате. В дверь заглянула какая-то встрёпанная голова и исчезла. Сергей покачал головой. В комнате не по времени шумно, уже второй час ночи. В коммунальной квартире живут разные люди. Многим завтра на работу.

– Товарищ, вы уснули?

Сергей мягко улыбнулся. Если бы можно было заснуть в этом шуме. Молодые люди настроены на ночное веселье, а ему завтра на службу.

– Нет, я не уснул. Я не умею рассказывать. Зато умею слушать!

И все замерли, настолько внушительными показались его слова. В комнате собрались люди моложе двадцати пяти лет. Никто из них и не думал, что можно кого-то слушать и слышать, все хотели говорить сами и смеяться так, чтобы проявить себя и чтобы люди и весь мир узнали, кто говорит. И вот появился человек, который умеет слушать и совсем не умеет рассказывать. Своим признанием Сергей выделил себя из всех. Он не был похож на других. Гости как по команде повернули головы к Владу. А тот не отрываясь смотрел на Сергея как заворожённый. В какой-то момент их глаза встретились.

– Вы откуда взялись? Я с вами не знаком! – спросил юноша, и все гости внимательно посмотрели на Москвина. Сергей многозначительно кивнул на белобрысого и черноусого хозяина: мол, вот с кем я знаком. С него и спрашивайте.

– Николай, а кто это у нас в гостях? Мы совсем не знаем этого товарища! – спросил Влад, искоса поглядывая на Сергея.

– Это свой-свой, ребзя, он из наших, – поспешил успокоить гостей хозяин комнаты. Николай уже дважды выпроваживал за дверь беспокойную соседку Варвару, но она, потрясая седыми космами и сбитым набок платком, всё пыталась угомонить развесёлую компанию. Варвара беспокоилась больше всех в многонаселённой квартире – ей скоро вставать, а она ещё не ложилась. Ей было отчего волноваться, она должна успеть на завод к пяти утра. Николай побаивался Варвары. Соседка прославилась на весь район. Её все боялись. Варвара слыла заядлой жалобщицей.

– Может, чайку? – предложил Николай, пытаясь погасить возникшую неловкость.

– Чаю-чаю-чаю! – заорали ненасытные гости, а Сергей посмотрел на часы. На стене висели старые немецкие часы с игривой шишечкой и витыми боками. Часы дважды пробили, после ударов ещё долго и едва слышно звенела пружина. Ровно два часа. Завтра рано на службу.

– Мне пора!

Сергей, не обращая внимания на удивлённые взгляды, не спеша поднялся. Боковым зрением он следил за Владом, а тот исподлобья наблюдал, как Сергей затягивает ремень на брюках. Движения у Москвина точные и выверенные. Точно так все военные поправляют портупею. На столе из ниоткуда возник кипящий чайник. Загремели кружки, стаканы, полилась вода. Гости бросили разглядывать странного гостя и переключились на угощение. Кто-то припал к тарелке с пирожками, кто-то стучал сухой воблой по столешнице, и только Влад внимательно следил за выражением лица Москвина, которое менялось, как стекляшки в игрушечном калейдоскопе. Оно становилось то багровым, то сизым, то фиолетовым.

Сергей не хотел уходить. Если бы не на службу, он бы остался. Ему вдруг стал интересен красивый юноша Влад Карецкий. Сергей почувствовал, как возвращается забытое раздражение. Внутри поселилась двойственность, непонятная и необъяснимая. С одной стороны, он получил всё, что хотел от сегодняшнего вечера, с другой – его раздражало всё, что он видел и слышал. Особенно этот паренёк – светлый, красивый и рассыпчатый, как тульский пряник. Влад Карецкий. Странный он, не как все, и сам не понимает, чего хочет от жизни. Посмотришь на других, и становится ясно, чего им надо: да всё то же самое, что и всем остальным. Обычные люди хотят много денег, вечной жизни, ленивого безделья и безудержного веселья. Они хотят быть счастливыми за счёт других. А этот парень не такой, как остальные. Он другой. А какой – сложно разгадать.

От бессилия и непонимания Сергей разозлился. Москвин не любил загадки. Они его раздражали. Сергей всегда хотел жить в понятном мире, где всё живое подчинено разуму, где всё разложено по полочкам и рядкам, да так, чтобы легко было сосчитать, когда понадобится что-либо взять. А этот светлый и улыбчивый юноша не укладывался в ряды. Он не лежал на полочке, легко сбрасывая своё весёлое тело в воздушное пространство, чтобы иметь возможность взлететь наверх в любое время суток. И не важно, от чего улетать, от счастья ли, от любви или от полноты жизни. Лишь бы была возможность взлететь.

Сергей сердито запахнул полы пальто, словно ему стало холодно. Николай виновато заглянул ему в глаза.

– Заглядывай, Серёга, если что!

– Загляну-загляну! Если что…

Москвин рывком открыл дверь и едва не пришиб Варвару, приникшую ухом к защёлке.

– И-э-эх! – вместо извинения произнёс Сергей и широким шагом пошёл к выходу.

– И чего шляются тут всякие! Я вот в домоуправление пожалуюсь! – злобно прошипела вслед Варвара, потирая ушибленное место.

Сергей уже ничего не слышал. Он шёл по лестнице, полами длинного пальто сметая со ступенек окурки, шелуху от семечек, яблочные огрызки. Иногда он брезгливо обходил какой-то хлам, скопившийся на площадках. «Надо позвонить в домоуправление. Совсем распустились! Кругом чистки, проверки, сами очищаемся, а лестницы у нас грязные!» – подумал Сергей, мысленно возвращаясь в тесную комнатку. Перед его глазами возникло лицо Влада Карецкого, оно стояло, как портрет, как фотографическая карточка. Лицо юноши не менялось, оставаясь статичным. Сергей видел каждый волосок в кудрях, нежный пушок на верхней губе, родинку на левом виске. Память услужливо оставила для себя каждый штрих неповторимого и странного лица, а зачем оставила, Сергей не мог понять. И для чего ему понадобился Влад, он тоже не понимал. Внутри снова появился страх, но не тот, обычный, присущий каждому живому существу, а индивидуальный, вросший в Сергея с детства, с того момента, когда он стал понимать и осознавать себя. Москвин сделал усилие над собой, сдавив страх в комок, затем скатал шар, мягкий, почти пластилиновый. А когда шар окончательно размяк, растёр его в ладони и вылил из кулака на землю. Эти смешные манипуляции иногда помогали Сергею справиться с тоскливым чувством, нападавшим на него время от времени. После того, как он вытер мокрую ладонь, ему стало легче. Сергей резко выдохнул и промокнул платком испарину со лба. Ему нечего бояться. В комнатке Николая Гречина он был на задании. Москвин выполнял поручение по службе. Ничего запрещённого он там не увидел. Ничего не заметил. Никого не выявил. Весь вечер Николай был услужлив и неназойлив. Всё строго по инструкции. Всё как положено. И всё-таки невидимая червоточина томила душу Сергея. Он морщился, чувствуя, как бьётся жилка над верхней губой. Кажется, сегодня она разыгралась не на шутку.

* * *

Бывают в Ленинграде майские дни, обильно сдобренные холодным ветром. В такие дни жители города обречённо бредут по улицам, с трудом удерживая себя на поверхности земли. И никто не может объяснить, откуда, из каких краёв прилетает штормовой ветер, сбивающий с ног всё живое и приносящий с собой арктический холод и стужу. Знающие люди говорят, что с Ладоги, но майский ветер бывает настолько свирепым, словно хочет всех убедить, что он прилетел прямиком с планеты бурь. Такие ветры бывают только на Венере и в Ленинграде. Внезапные и оглушительные. Они несут с собой разрушение и поселяют тоску в человеческих душах.

Инопланетный ветер не утихал уже третий день. В газетах методично предупреждали о наводнении. По телевизору ничего не говорили, сухо выдавая скупые сводки погоды. Сергей почувствовал озноб и сходил за кипятком. Он хотел заварить чай, но передумал. Просто выпил горячую воду, чтобы согреться.

В полумраке тесного кабинета светилась настольная лампа, прикрытая зелёным абажуром. За огромным столом сидел мужчина и что-то писал, прикрывая написанное ладонью. Металлическое перо громко чиркало, бумага яростно шелестела, словно отрыгивая неприятные слова, оставляемые суетливой рукой. «Никого рядом нет, а он прикрывается», – усмехнулся Сергей и уселся за другой стол, стоявший у окна. Середина дня, а в кабинете темно. В Ленинграде штормило. С Невы дул пронзительный ветер, зловеще завывающий в вентиляционных трубах. «Воет, как одинокий волк! Запугать хочет. Это не ветер, это боевая сирена! Ничего, зато у нас море рядом», – усмехнулся Сергей.

– Здорово, товарищ Москвин! Как отдежурил? – Мужчина за столом шумно заворочался, бросил писать и пристально уставился на Сергея.

– Всё по инструкции, товарищ Басов! Как вы приказывали, так и сделал!

– А-а, ладно, щас-щас, допишу и поговорим!

Снова заскрипело перо, снова зашуршала бумага. Товарищ Басов во всём любил основательность, он по старинке пользовался автоматической ручкой со стальным пером. Москвин аккуратно расправил сукно на столе, потрогал стопки документов. Всего месяц на службе, а как будто уже десяток лет отбухал. Хорошо, что товарищ Басов рядом. Он много чего подсказывает, поддерживает, не даёт пропасть на службе. А ведь многие товарищи пропадают почём зря. И всё от незнания жизни.

– Ну, рассказывай, рассказывай, как там наша питерская богема развлекается. Этот Николай Гречин – большой шалун! Не так ли, товарищ Москвин?

Басов прищурился и стал похож на Ильича с портрета на стене. Башкирский разрез глаз, хитрые искринки во взгляде, проникновенная теплота в голосе убаюкивает и усыпляет. Москвин яростно заморгал, чтобы не сморило.

– Нет там никакой богемы, товарищ Басов! Одни студенты, да Николай, да я, вот и вся гоп-компания! А, да, ещё две женщины присутствовали. Тоже студентки, видать.

– Как так? Какие студентки, кто такие? – Басов присел на край стола, потрогал прокуренным жёлтым пальцем стопку документов. Москвин невольно сжался, словно он был виноват в том, что у Николая ночью собрались совсем не те гости, на которых рассчитывал товарищ Басов.

– По моим агентурным сведениям, Николай Гречин открыл по месту жительства притон разврата. По ночам у него собираются сомнительные личности, педерасты, шлюхи, проститутки, разные там поэты и поэтки, балеруны. Так?

– Не так, товарищ Басов! Это всё Варвара!

– Какая Варвара? Кто такая? – Басов спрыгнул со стола и прошёлся по кабинету, разминая плечевые суставы. Позвонки угрожающе затрещали, застрекотали, словно штукатурка посыпалась с потолка. Москвин с опаской взглянул наверх. Лепнина сияла первозданной белизной. Сверху ничего не сыплется. Это трещат кости товарища Басова.

– Жиличка в коммунальной квартире. Соседка Гречина. Она ему постоянно стучит в дверь и стены. Жалуется. Вчера опять ругалась.

– Жиличка Варвара тут ни при чём! Сведения поступили от другого лица, более осведомлённого, чем твоя соседка.

Многозначительный тон товарища Басова привёл Москвина в замешательство. Лицо затвердело, остро выступили скулы и желваки. Сергей заглянул в себя, как в колодец: нет ли внутри страха? Нет. Там всё было спокойно. Он способен ответить за свои слова без сомнений и сожалений. Басов получает сведения от одного осведомлённого лица, а Николай Гречин состоит на связи с другим оперуполномоченным. Получился круговорот осведомителей. Все кругом стучат. Но товарищ Басов не знает об этом. Как сказать ему? Скорее всего, этого делать нельзя. Категорически нельзя.

– Товарищ Басов, никакого притона там нет. Питерская богема развлекается в другом месте. У Николая собирается студенческая молодёжь с целью выпивки и отдыха. Он им водку достаёт, а они ему деньги дают за предоставление крыши над головой. Собираются кооперативом и отдыхают. Пожалуй, я схожу туда ещё раз.

Последнюю фразу Сергей добавил вполголоса, надеясь, что Басов не услышит. Напрасно понадеялся. Товарищ Басов услышал.

– Да-да. Сходи-ка ещё раз! – коротко бросил старший по званию Басов. – Но будь аккуратнее. Нельзя, чтобы они тебя расшифровали. Ты на службе, товарищ Москвин!

– Знаю-знаю, товарищ Басов! Будет исполнено!

– А? – Басов приложил ладонь к правому уху. От товарищей по службе Сергей знал, что Басов воевал в Афганистане, в самом начале конфликта угодил в перестрелку и рядом разорвался снаряд. Басова оглушило. Его комиссовали. С тех пор он плохо слышит на правое ухо, а свой недостаток тщательно скрывает от окружающих. Видать, боится, что тугоухость может повредить по службе.

Сергей ухмыльнулся. Что надо услышать, Басов прекрасно слышит. Ветеран службы хочет быть первым среди первых. Это сложно. На службе все хотят быть первыми. А как достичь первенства, никто не знает. Тут все равны. Должность в органах не располагает к доверительным отношениям, но прочитать человека можно. Лицо и глаза всегда на поверхности. Все недостатки человека вылезают наружу, как их ни прячь. Появляются болезни, открываются старые раны. Как ни ходи павлином, люди всё равно разгадают потаённое, тщательно скрываемое от чужих глаз.

Басов убрал руку от уха, сердито потёр пальцами невидимую пыль. Москвин прикрылся рассеянностью, сделав вид, что не понял вопроса.

– А ты не исполняй. Ты служи! Если не будешь служить, ни хрена у тебя не получится! – отчеканил товарищ Басов монотонным и в то же время жёстким тоном, словно приговор огласил, как старший не только по званию, но и по должности. В глубине души он презирал Сергея. Слишком скрытный этот Москвин. Слова лишнего не скажет, опасаясь за каждый чих. К тому же брезгливый до болезненности. Всё носом дёргает. Чужие запахи ему не нравятся. А иногда застынет, как атлант под Эрмитажем. Только в каждом скрытном можно найти тайные помыслы. Их легко разгадать. Такие белоручки долго на службе не задерживаются.

Они смотрели в упор и тайно ненавидели друг друга. И оба думали, что могут залезть внутрь другого, как к себе в карман.

– Я написал рапорт по факту выхода в адрес к Николаю Гречину. Вот, товарищ Басов, прочитайте!

Оба углубились в бумаги. Басов внимательно вчитывался в текст рапорта. Москвин наблюдал за ним, надеясь прочитать по лицу сослуживца хоть какую-нибудь мысль. Лучше заранее подготовиться к худшему. От товарища Басова можно ожидать чего угодно. Служит рьяно, аж из галифе выскакивает, лишь бы угодить начальству.

– Хорошо написал. Прямо как Горький! Складно, без ошибок, не оторваться. Как будто ты не рапорт писал, а бульварный роман для буржуев.

– Я перепишу, товарищ Басов! – вскочил Москвин, ощущая, как внутри полыхнул костёр. Всего жаром обдало, словно в печку его засунули. Во рту стало горячо, а рукам жарко. Все знали, что Басов не страдает интеллектом. На собраниях выступает, как будто читает учебник по научному коммунизму. Складно и гладко говорит, но писать не любит. Писанина даётся ему с трудом. Басов каждое слово по пять минут обдумывает, прежде чем положить его на бумагу.

– Не надо! – резким жестом остановил его товарищ Басов. – Это документ! Он характеризует тебя, товарищ Москвин, в том виде, в каком ты присутствуешь здесь и сейчас. А если перепишешь, то это будет уже другой Москвин. Не этот. Иной. Не кипятись! Остынь.

Они помолчали, обдумывая сложившееся положение. Сергей почувствовал, как горит сиденье стула. Да не просто горит – огнём полыхает, словно внизу костёр разожгли. Это от внутреннего жара. На все изменения мира тело отвечает повышенной температурой. Так и сгореть недолго.

– Скоро соберётся партхозактив города, – вполголоса обмолвился Басов. Сергей нагнул голову. Жар медленно спадал. Температура выровнялась. Внутри наступил штиль. И ветер за окном утих. Наверное, улетел на родную планету. У всех полное спокойствие духа. Сергей растянул губы в едва приметную улыбку. Басов не так хитёр, каким хочет казаться. Это хорошо. Если знать слабые стороны оппонента, его легко можно загнать в угол. Зачем Басова загонять в угол, Сергей ещё не понимал, но ему очень хотелось взять верх над упрямым сослуживцем, который и во сне и наяву мнит себя великим полководцем.

– Перед активом нам надо почистить город. Негласное указание руководства главка. Чистки будут и у нас, и в партии, и у старшего брата. Пришло время очищаться от всякой нечисти. Понимаешь, товарищ Москвин?

– Понимаю, товарищ Басов! – воскликнул Сергей и поморщился. Слишком выспренним показался ему собственный возглас, но Басов доверительно улыбнулся. Ему как раз понравился непосредственный выпад Сергея.

– Конечно, чистки будут не такие, как при товарище Сталине. Не громогласные. Не кровавые. С площадей орать не будем. Будем очищаться тихо и без лишних движений. Сами очистимся и город подметём. Наша страна заслужила великую честь жить в сплочённом и организованном государстве, без всякого рода сволочей, которых развелось великое множество. Ты же сам видишь, товарищ Москвин, что творится вокруг? Ну, согласись, что сволочей у нас много?

– Очень много! – приглушённым голосом поддакнул Сергей. – Очень. Сам вижу.

– Вот тебе и пистолет в руки! Очистишься сам и тогда заработаешь право чистить других.

И снова они замолчали, нарочито затягивая паузу. Обоим не хотелось говорить. Любое слово в этой беседе имело косвенное значение. Оно не объясняло ситуацию, лишь запутывало положение вещей и понятий. Басов с усилием подавил гремучую отрыжку. Сергей передёрнулся от отвращения и, повернув голову, посмотрел в окно. Темнота закрыла стёкла тугим пологом. Комната отделилась от мира и плотно встала на якорь. Теперь они оба в ловушке, из которой нет выхода. «Вся жизнь – ловушка, – обречённо подумал Москвин, – хоть чем занимайся, всё равно попадёшь в капкан».

Мрачную тишину прервал телефонный звонок. Басов взмахнул рукой, что означало, что он хочет остаться один. Москвин послушно вышел из кабинета.

– Так-так-так! – донеслось из кабинета. – Так-так-так!

Сергей усмехнулся. Говорит, как из пулемёта строчит. Товарищ Басов простой, как правда. Старый коммунист, прямой, бесхитростный, весь на ладони. С ним непросто, зато спокойно. Если с ним поладить, товарищ Басов раскроет все тайны службы. А в ней много головоломок, не каждый разберётся.

Москвин вздёрнул голову и засмеялся. По высокому потолку пробежало гулкое эхо. Сергей прислушался к себе, пытаясь понять, откуда в нём победное настроение. А когда понял, улыбнулся. Впереди грезилась осознанная и толковая жизнь. Все мечты казались близкими и исполненными. Но вдруг Москвин вспомнил о брошенных невзначай словах. Бодрое настроение улетучилось. Сегодня ему предстоит пережить ещё один неприятный вечер в компании бездельников. Что ж, придётся помучиться. Сергей махнул рукой и бодро сбежал по широкой лестнице. Подняв воротник пальто, взглянул наверх. В полуосвещённом окне темнел силуэт товарища Басова. Тот всматривался в тёмную улицу и держал возле уха телефонную трубку.

– А как звать парнишку? – спросил Басов, придерживая трубку ладонью.

– Влад. Влад Карецкий, – неожиданно гулко донеслось из трубки.

– Да тихо ты! – чуть не выругался товарищ Басов. Он оглянулся и посмотрел на дверь. А вдруг там Москвин? Ещё подслушает, а разговор секретный.

– Влад Карецкий. Студент. Педераст. Всем хвастает, что педераст с детства, и гордится этим. Николай его давно знает.

– Вот какие дела, понимаешь! – выдохнул Басов и покачал головой. – Ну что, ты там смотри за порядком-то! Будет что свежее, принесёшь в клюве. А я тут на вахте постою. – Басов осторожно положил трубку на клацнувший рычаг. Потом осторожно, на цыпочках вышел из-за стола и подошёл к двери. Нагнулся, постоял, прислушиваясь, затем резким рывком распахнул, но за дверью никого не было. Басов усмехнулся и вернулся за стол.

– Так-то, товарищ Москвин! – пробормотал Басов и заскрежетал зубами. – Так-то! Педераст он, педераст, твой Влад Карецкий. Педераст! А ты скрыл от меня, гадёныш! В рапорте не указал. Грош цена твоему рапорту!

– Вы что-то сказали, товарищ Басов? – спросил вошедший Москвин. В руках он держал кулёк с пряниками.

– Н-нет, нет, ничего не сказал, товарищ Москвин! Вам показалось.

Басов скривил рот, а Сергей улыбнулся. Он не привык к стремительным переходам товарища Басова обращаться то на «ты», то на «вы» и не научился скалить рот, изображая приветливую улыбку. Он ещё многому не научился. И он это знал. Они углубились в бумаги. Каждый из них двоих думал, что именно он окажется хитрее другого.

* * *

Отшумели первомайские демонстрации, отзвенели праздничные салюты. Город погрузился в трудовую суету, отдыхая после шумных праздников. Прохладная погода не благоприятствовала прогулкам. По вечерам в парках и на улицах города было непривычно тихо. Сергей шёл по вечернему городу и думал, почему так неудачно складываются дела на службе. Всё получается не так, как он хотел. Исполнять чужую волю оказалось неподъёмным делом. Его не радовал предстоящий вечер в компании разудалых молодых людей, не умеющих применить гремучую энергию на полезные дела. Они не умели, да и не хотели учиться жизни. Сергей видел в них не людей, а трутней, тратящих драгоценные часы и дни на пустое провождение времени. Болтаются по городу, меняют адреса, бегут от учёбы и общественно полезной деятельности. Только вот куда бегут, от чего и от кого, не понимают.

Из всех выделялся Влад Карецкий. Сергей много думал о нём. Ему нравилась его редкая красота; она волновала его, но не больше того. Юноша, обладающий необычной внешностью, не являлся личностью. Это было написано на его лице. Сергей не понимал, почему органы так ухватились за Карецкого. Обложили парня, как волчонка, пасут со всех сторон, а тот и в ус не дует. Ходит по блатным хатам и богемным флэтам и направо и налево рассказывает, что он гей. Педераст. Педик. Гомик. Пидор.