Маяки

© Егор Nебо, 2018

ISBN 978-5-4493-8875-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая.
«Опережение событий»

1.

Через полчаса в мою дверь действительно позвонили.

Я открыл. На пороге стоял человечек с небольшим чемоданом в руках. Человечек был узкоплеч и мал ростом, но выглядел очень ухоженно и даже, пожалуй, модно.

– Александр Николаевич, вам звонил я, – человечек ни секунды не сомневался в том, кто открыл ему дверь.

– Да-да. Проходите, – я посторонился, давая проход человечку.

– Благодарю вас.

Человечек прошел. Снял одна об одну в прихожей туфли, вопросительно взглянул на меня.

– Эээ… В комнату? – ответил я поднятым бровкам узкоплечего господина. Сейчас я был зол на себя за то, что даже не придумал, где принимать гостя. Те полчаса, что прошли в ожидании после такого внезапного звонка, я совершенно бесцельно слонялся по квартире и думал о чём угодно, только не об этом.

– Ну, или в кухню, – замялся я. Квартира у меня была достаточно просторная, но практически без мебели. Сидеть, конечно, лучше было на кухне.

– В кухню, так в кухню, – человечек повернулся и бодро направился туда впереди меня по длинному коридору. – Меня зовут Борис. Борис Шепетинский, – сказал он спиной. – Не слыхали?

– Мнэээ…

Нет, такой фамилии я не слыхал.

Вошли в кухню. Тут тоже все было без излишеств. Кресло-качалка, стол, угловой диван, пара стульев.

Гость поставил чемоданчик на угловой диван, сам бесцеремонно уселся в моё кресло-качалку и вытянул ноги.

– Не слыхали, – удовлетворенно сказал гость. – Ничего удивительного.

Я неловко улыбнулся.

– У вас, кажется, курят? – гость уже доставал пачку. Я кивнул и посмотрел, как далеко от человека, который представился Борисом Шепетинским, стоит пепельница. Пепельница стояла как раз. Я потянулся за своими сигаретами, но гость предупредительно протянул пачку. Я поколебался, но потом вытянул себе одну сигарету. Пачка была явно лучше моей, с незнакомым, богатым названием.

Я взял с подоконника коробок и зажег спичку.

– Итак, кто вам передал сведения про Маяки? – произнося это, гость ловко раскрыл свой чемоданчик, вынул из него пистолет и положил возле себя на стол. Стволом ко мне.

Спичка в моих руках догорела и стала жечь пальцы. Я остолбенело смотрел на пистолет. Спичка потухла.

– Вы курите-курите, – Борис одним движением выпрыгнул из кресла, зажег и поднёс зажигалку к сигарете. Затянуться я отчего-то не мог. Курить перехотелось.

– Ну что же вы, – Шепетинский не переставал держать поднесенную зажигалку. Он улыбнулся и дружелюбно склонил головку набок. – Александр Николаевич…

Усилием воли я взял себя в руки, потянулся к пламени сигаретой и, наконец, затянулся. Борис Шепетинский снова запрыгнул в кресло.

– В каком смысле? – я в оцепенении выпустил дым. Вопрос о Маяках я понимал очень смутно. То есть я понимал и что такое Маяки и вообще Борис не использовал в вопросе незнакомых слов. Но всё это не звучало для меня как-то осмысленно. Однако Шепетинский явно ждал ответа.

– Так в прямом, – сказал он. – В самом, что ни на есть, прямом.

Я посмотрел на ствол пистолета, из которого в любой миг могла выпрыгнуть смерть и незамедлительно меня убить. Мысль об этой перспективе сильно затрудняла для меня понимание происходящего.

– Вы не из библиотеки Конгресса США, – наконец сдавленно понял вслух я.

– Не из библиотеки. Вы совершенно правы, – человечек снова приветливо улыбнулся. – Но откуда я – не имеет совсем никакого значения, Александр Николаевич. Вы отвечайте, пожалуйста, на вопрос.

Он вел себя так, словно никакого пистолета на столе и не существовало.

– Ну? – повторил Шепетинский. – Так кто и когда вам передал сведения о Маяках?

Я посмотрел на человечка, и до меня наконец стал доходить смысл его вопроса. Если дело действительно в этом…

– Да никто мне ничего не передавал! – я почему-то вдруг решил, что убивать меня никто не собирается, и повысил голос.

– Правда? – спросил мой гость.

Я посмотрел на пистолет, потом решил, что чёрт с ним, с этим пистолетом. Я перевел взгляд на Шепетинского.

– Истинная, – ответил я как мог горячо. – Хотите, побожусь?

По всему было видно, что Борис не хотел, чтобы я побожился. Он ждал продолжения моего доклада. Я, пожав плечами, оказал Шепетинскому эту любезность.

– Да я даже не понимаю, о чем вы говорите! Я… Я смотрел в окно, не помню, какого числа, даже уже не помню, какого месяца. Смотрел-смотрел. На кресле на своём качался. Как вот вы сейчас, – я показал на гостя. – И придумал.

Я затянулся. Выпустил дым. Посмотрел на человека, который представился Борисом Шепетинским, и уточнил:

– Ну, про Маяки.

2.

Сейчас, наверно, стоит пару слов сказать о том, отчего я пускаю к себе в квартиру совершенно незнакомых людей, у которых может оказаться чемоданчик, в котором лежит пистолет.

Ответ простой: от тщеславия. Но ответ этот настолько же простой, насколько ничего и не объясняющий.

Однажды в ноябре, да что там однажды, прямо сегодня, когда за окном с серого неба шёл дождь, у меня в телефонной трубке раздался звонок с незнакомого номера.

– Да-да, – ответил я.

– Здравствуйте, – сказал незнакомый голос, звонящий с незнакомого номера.

– И вам. Не хворать, – я не очень люблю такие звонки. Как правило, это или реклама, или звонок со старых работ. А может, чего ещё похуже, о чем я старался не думать.

– Это Александр Николаевич? – засомневался голос.

– Это Александр Николаевич, – сразу сознался я.

– Прекрасно, – голос, кажется, обрадовался. – Вам звонит представитель библиотеки Конгресса США в Восточной Европе.

Ага, понял я. Шутка. Так себе шутка, надо сказать. Но поговорим, может, дальше пошутят смешнее.

– Так, – ответил я.

– Мы имели счастье ознакомиться с вашей книгой, – голос сделал паузу.

– Очень хорошо, – подбодрил я.

– И хотели бы приобрести некоторый тираж дополнительно.

– Вы не представляете, как я рад, – ответил я.

– И я, и я рад, Александр Николаевич! Когда я могу подъехать к вам для того, чтобы подписать необходимые бумаги?

Шутка получалась какой-то затянутой и совершенно несмешной. Но нужно было дать шанс неизвестному пока мне юмористу.

– Приезжайте прямо сейчас. Я дома, – мне было интересно, как голос выпутается из этой ситуации.

– Как всё удачно складывается, – к моему удивлению, голос действительно, кажется, был счастлив. – Проспект Притыцкого, 36, квартира 105, правильно?

– Правильно.

– Я могу быть у вас через полчаса.

Тут я в первый раз за разговор немного растерялся. Чем, интересно, это всё должно закончиться?

– Послушайте, – попытался я хоть что-то понять. – А сколько вам нужно экземпляров?

– Так на месте всё и обсудим, Александр Николаевич?

– Ну… – замялся я. Кто это? Не библиотека же Конгресса США приедет сейчас ко мне домой. Даже все моё тщеславие не могло допустить такой мысли. Хотя этот голос откуда-же то знает и про библиотеку… И мой адрес… Неужели? Не может быть. А вдруг?

Моя несбывшаяся надежда на писательскую славу затаила дыхание. Я протянул:

– Эээ… Ну, приезжайте.

После этого я положил трубку.

Меня зовут Александр Николаевич, мне 36 лет, зарабатываю на жизнь я в основном тем, что пишу сценарии для телевизионных сериалов. Работа не очень яркая и вряд ли приносящая пользу обществу. Хотя бы потому, что тех сериалов, для которых я пишу, сам я стараюсь не смотреть.

Но уж как есть, так есть. С детства я хотел быть писателем, но зарабатывать на жизнь писательским трудом у меня не получилось, как не получается у всех Крупных Современных писателей*. Так вот, я выбрал сценарную работу – в конце концов, это тоже буквы, и даже в работе над сериалами есть проблески творчества. Результаты таких проблесков при окончательном монтаже сериального кино, как правило, выкидывают, но в этом я уже никак не виноват. Здесь, в сценарной работе, мне удавалось продавать себя, свой жизненный опыт по капле. Когда же я писал книгу, я выливал туда целый каструль моего опыта, ведро. Было очень обидно, что это никого не интересовало. И что за это никто не хотел платить мне тех страшных миллионов, о которых я мечтал, как мечтает об не весть откуда взявшихся миллионах любой человек с недостаточно развитым уровнем сознания.

Так вот, с детства я хотел быть писателем, поэтому однажды я написал и издал за свои деньги книгу, которая никакого коммерческого успеха не имела. Причин, по которым она не имела успеха, я нашел массу, все они меня одновременно и оправдывали, и делали таким, знаете ли, «писателем не для всех». То есть для себя я решил, что именно этого я и хотел – написать книгу не для массового читателя, а элитарную литературу, которая не всем доступна, но зато идёт от сердца. Без соответствующей раскрутки такая литература продаваться не будет. А так как денег на раскрутку не было, то и продажи были никудышными. Наверняка таким образом себя оправдывает большинство графоманов, которые издают книги за свои деньги. Но что делать, нужно же как-то жить дальше, а не чувствовать себя совершенно бесполезным мудаком.

Вернёмся к книге.

С книгой дело обстояло так.

Однажды до меня дошло, что взрослые точно так же, как и я, ровным счетом ничего не понимают в происходящем вокруг. И что разбираться во всем придется самому.

В результате проведенных изысканий я решил, что любовь – это как будто бы самое главное, что может быть в жизни. Самое важное.

Уж не знаю, убедили меня в этом просмотренные кинофильмы, прочитанные книги, ребята с школьного двора или реклама по телевизору – но как-то стало понятно, что энергия любви – это то, что выше энергии денег, энергии власти, энергии алкоголя и любых наркотиков.

Сам я любить умел очень плохо. Никудышно.

Максимум, что я на этом поле мог отыграть – это полюбить девочку одного со мной возраста, да и то, уверенности, что это именно любовь, а не самое обыкновенное сексуальное влечение не было никакой. А любить хотелось всё без разбору – и травинку, и лесок, в поле каждый колосок. Тотальной хотелось любви. Христовой. Всеобъемлющей. Я видел, что «любить» вот так вот, тотально – это очень полезный (если не самый важный) навык для того, чтобы жить счастливо. А кто же не хочет быть счастливым? Мне кажется, таких людей вовсе и нет.

И я стал думать, что же это такое со мной не так. Продумал я таким образом несколько лет, и пришел к выводу, что главное препятствие в проистечении из меня любви – это моё «я». Не моё «я» даже – а страх того, что это моё я можно кто-то испортить. Лишить пищи или воздуха, избить, покалечить. На моё это «я» может напасть какая-нибудь неприятная болезнь. Моё «я» могут посадить в тюрьму. Ну и самое главное – моё «я» вполне может взять и вообще помереть.

И я решил, что для того, чтобы научиться любить, для того, чтобы ничто не мешало движению потока энергии моей любви, нужно избавляться сразу от гвоздя программы, от ферзя – от страха смерти. Ведь если о болезнях и тюрьме вспоминаешь как о чем-то разновероятностном, то страх смерти намертво зашит куда-то в мыслительный процесс – смерть наступит с вероятностью сто процентов. И мысль о смерти постоянно, назойливо, докучливо навещает тебя, а вместе с этой мыслью в душу приходит страх. И съеживает всё в твоей душе. Леденит. А какая энергия может двигаться в таких условиях? Да никакая. И уж тем более в таких условиях не может двигаться энергия любви.

Так как времени у меня было сколько угодно, ещё несколько лет я продумал над тем, как же избавиться от него – от этого самого страха смерти.

Конечно, я занимался также тем, что жил, я жил налево и направо, жил так, как живут молодые активные люди в двадцать пять лет, но вместе с этим я все-таки ещё думал. Каждый, кажется, день. Я думал, думал, думал…

Михаил Веллер писал, что если думать добросовестно – додуматься можно до чего угодно.

Мне кажется, он был прав.

Потому что в результате этих своих многолетних размышлений я взял и придумал Маяки.

Маяки – это такая штука, которая избавляет любого человека от страха смерти, я расскажу о Маяках позже.

Сейчас важно то, что когда я придумал Маяки, мне страшно захотелось поделиться мыслями о Маяках с окружающими.

Я ходил и рассказывал про Маяки знакомым и друзьям.

Рассказывал, объяснял.

Однако на пальцах, на ходу, рассказать человеку, который спешит на работу, про Маяки почти невозможно. А вокруг не было никого, кто бы не спешил на работу. Я ещё какое —то время походил и пообъяснял окружающим меня людям. Но, когда понял, что дело это совершенно бессмысленное и таким образом я ничего ни до кого не донесу, я решил написать книгу.

За три года я написал книгу, написал, издал и получил на руки тираж.

Тираж в тысячу экземпляров моей книги я привез домой, раздал часть этого тиража друзьям. Потом ещё часть раздал знакомым. Потом я носил несколько экземпляров книги в своём рюкзаке и раздавал её уж совсем малознакомым людям: тому, кто подвезёт на автомобиле, красивым девушкам, если видел, что они читают бумагу, а не электронный носитель. Случайным собутыльникам, друзьям друзей и так далее.

Всё равно книг оставалось много.

Библиотекарь, которая со мной жила в тот период времени, видела пачки, обтянутые коричневой бумагой, в которых хранилась моя никому не нужная литература, видела мои усилия по её распространению и однажды предложила – слушай, а давай пошлем твою книгу в разные библиотеки мира?

Такая возможность у неё действительно была по роду работы.

– Отчего не давай, давай, – сразу ухватился я за эту мысль.

В конце концов, это не друзьям и знакомым раздавать. Тем более, что и друзья, и знакомые, не обеспеченные моим творчеством, кажется, уже закончились.

Библиотекарь подошла к вопросу ответственно, и моя книга попала в Москву и Питер, в Грузию, Молдову, даже в далекую Бразилию и такую же далекую Канаду, но жемчужиной моей коллекции стала библиотека Конгресса США.

Как звучит-то, вы только вслушайтесь – библиотека конгресса США. Это же песня! Теперь я мог всем говорить, что книга моя находится в этой самой библиотеке. И я говорил, конечно. Чувство моей собственной значимости вырастало до неба, я раздувался сразу во все стороны, но это достаточно быстро проходило, через пару минут, не больше. Потому что почти сразу за тем, как я раздувался, я вспоминал, сколько книг у меня купили, чтобы прочитать, и этот факт тонкой иглой пробивал пузырь, поднимающий меня над плебсом.

После звонка незнакомого человека в тот серый ноябрьский день я пришел в волнение.

Я ходил по комнате и то принимался вычислять, кто мог так пошутить, и какова будет развязка этой шутки, то видел себя выступающим на вручении Нобелевской премии по литературе.

А то вдруг я начинал размышлять о том, нет ли тут вообще какого-то злого умысла?

Затем я смотрел на убранство своей квартиры: кровать, ЭВМ, пара тумб, теннисный стол, телевизор, у которого в последний месяц временами пропадал звук, холодильник и электроплита.

Денег и ценностей в этой квартире не водилось с той поры, как я начал в ней жить. Какой, к чёртовой матери, может быть тут злой умысел? Пусть приходит.

Ну, и через полчаса, как я уже говорил, в мою дверь действительно позвонили.

3.

Человек, который представился Борисом Шепетинским, покачивался сейчас в моём кресле и, не отрываясь, смотрел на меня.

В паузе, которая повисла над нами обоими, было отчётливо слышно, как хотели шуршать настенные часы. Но батарейка там села, и часы только в бессилии подёргивали секундной стрелкой.

– То есть, вы утверждаете, – произнёс, наконец, мой гость, – что концепцию о Маяках вы придумали сами?

– Утверждаю, – утверждал я.

Убивать меня вроде действительно никто не собирался, но чувствовал я себя всё равно неприятно. Как на суде. Как обвиняемый на суде.

Шепетинский ещё немного покачался в кресле, глядя в задумчивости на меня, потом сказал:

– Я, Александр Николаевич, человек легковерный. Отчего много раз страдал в своей жизни…

Ситуация для меня несколько прояснилась. У Бориса была нелёгкая жизнь, наполненная страданиями. Поэтому он пришел ко мне с пистолетом.

– Лично я вам верю, – продолжил Шепетинский. – Но поймите меня правильно. Так как речь идёт не только обо мне… Не могли бы мы проверить ваши слова на вот этом вот аппарате?

Мой гость снова отрыл свой чемоданчик. Чемоданчик сейчас он открыл шире, чем в прошлый раз, и я увидел в этом чемоданчике очень красивые пачки денежных купюр национального банка США. Пачек было несколько, даже, наверное, штук пять, и они магнитом притягивали взгляд. Шепетинский отодвинул пачки, достал какой-то прибор из чемоданчика и снова обратился ко мне.

– Вы, я надеюсь, не против?

Как можно, Борис? Как можно быть против? Я в целом человек не очень-то конфликтный. Даже в некотором роде буддист. А тут – пистолет. И деньги эти мне показались почему-то такими милыми и симпатичными. И, может быть, даже не просто так оказавшимися сегодня в моём доме. Ну и самое главное – мне действительно совершенно нечего было скрывать.

– Да ради бога, – ответил я.

Борис улыбнулся мне как можно дружелюбнее.

– Тогда позвольте вот сюда свою левую руку, – он переложил пистолет на подоконник, поставил прибор на стол и указал мне, куда следует положить мою кисть. Я сделал так, как просил Борис.

– Спасибо, – Шепетинский что-то набрал на сенсоре прибора и замер.

– А о каких людях вы говорите? – нагло спросил я.

– Что?

– Ну вы говорите, что речь идёт не только о вас…

– Позже, Александр Николаевич. Итак. Ваш год рождения?

– 1979.

– Месяц, день?

– 10 октября.

– Корень из 196?

– 14.

– Корень из 1955?

– Не знаю.

Шепетинский неотрывно смотрел на экран прибора.

– В каких ещё библиотеках есть ваша книга?

Я задумался.

– В российском МГУ точно, в Питере, в какой библиотеке, я забыл. В грузинском национальном лингвистическом университете. Остальное знаю только по городам. Кишинев, Рио-де-Жанейро, Монреаль. Кажется, всё.

– Сколько в вашей квартире комнат?

– Две.

– Столица вашей страны?

– Минск.

– Семейное положение?

– Разведён.

– Как ваша книга попала в библиотеки мира?

Я, как мог короче, объяснил про библиотекаря.

– Кто вам рассказал концепцию о Маяках?

– Ну я же говорил вам уже.

– Александр Николаевич…

– Мне никто ничего не передавал. Концепцию о Маяках я придумал сам. Вот этими вот руками.

– Может быть, головой? – не улыбаясь, спросил Шепетинский.

– Может быть, и головой, – легко согласился я. – Хотя записываю я все-таки руками.

– Как зовут вашего библиотекаря?

– Ольга.

– Фамилия?

– На кой чёрт вам её фамилия?

Во-первых, мой библиотекарь крайне отрицательно относился к тому, что я порой упоминал её фамилию даже в интернете, где мы с ней и познакомились. Во-вторых, никакой логики в выяснении фамилии библиотекаря я действительно не видел.

– Нам очень нужна её фамилия, будьте так добры.

Я немного поколебался, но назвал её фамилию. В конце концов, я, кажется, имел дело с такими людьми, которые могут узнать эту фамилию и без меня.

– Врёте, – сказал Шепетинский.

Я поколебался снова и назвал фамилию. Теперь уже настоящую.

– Спасибо. Достаточно, – Шепетинский что-то выключил на панели прибора.

Я убрал руку.

Человечек так же ловко, как достал, запаковал прибор обратно в чемоданчик. Взял с подоконника пистолет, положил туда же. Отставил чемоданчик в сторону.

– Александр Николаевич… – Борис посмотрел на меня. – Я, видимо, должен извиниться.

– Ну не стоит, что вы, – я вспомнил о нелёгкой жизни Бориса. Шепетинский не обратил никакого внимания на мои слова.

– Простите за весь этот… мм… антураж. Но сами понимаете, такой антураж сильно ускоряет дело. Если вам придут в голову какие-то глупости относительно меня, то имейте в виду, что внизу в машине меня ожидает водитель. А то знаете… Раз уж непосредственной опасности нет, вы вдруг возьмёте и потеряете голову…

– Я постараюсь ничего не терять, Борис, – сказал я.

Шепетинский выпрыгнул из кресла-качалки и прошёлся по кухне.

– Вот и хорошо, – произнёс низкорослый человечек. Глядя на него, прохаживающегося по комнате, я подумал, что Бориса специально подбирали таким худосочным. Для того, чтобы особенно внушительно выглядел пистолет. Хотя кто его подбирал? Чего он вообще хочет? Что здесь делает? Теперь мне очень хотелось услышать ответы на все эти вопросы.

– Может быть, всё-таки расскажете, какого черта вам от меня надо? – спросил я решительно.

Борис улыбнулся.

– Не злитесь, Александр Николаевич, – сказал он. – Мне действительно надо то, о чём я вам говорил. Я приехал за вашей книгой.

– Из библиотеки Конгресса США, – напомнил я.

– Вы знаете, самое любопытное, что нашли мы её действительно там. Случайно. Среди американцев тоже есть любопытные люди…

– Не сомневаюсь.

– Да, да. Среди технической литературы и трудов профессоров и докторов наук – вдруг ваша… ммм… книга. То, что её вообще нашли – нелепица, случайность.

Шепетинский замолчал, как будто действительно переживая эту нелепую ситуацию: моя книга – и вдруг в библиотеке Конгресса США.

– В общем, мы её обнаружили, – сказал Борис. – И теперь хотим купить весь остальной тираж. Который ещё остался. Сколько, вы говорите, у вас есть ещё книг?

– Ну, – стал в уме подсчитывать я, – штук четыреста, наверно, ещё есть.

Ляпнул я почти наугад. Но Бориса такая приблизительная цифра устроила.

– Я хочу купить их все. За остаток тиража я дам вам… – здесь Шепетинский, который явно знал цифру, которую сейчас собирался назвать, сделал театральную паузу. – Я дам вам за остатки тиража десять тысяч долларов.

Тут у меня немного ослабли колени. Ради этого предложения стоило впускать сегодня Бориса. Мне, наконец, предлагали деньги за мои писательские труды. Хорошие деньги. И было совершенно ясно, что предложение это не шутейное.

Я присел за стол. Наверное, нужно было выдержать какую-то паузу. Надуть щеки.

Но ничего этого я не сделал.

– Я… я согласен, – ответил я.

Борис помедлил с продолжением разговора. Походил по комнате. Рассмотрел яишницу – картину моего отца над электроплитой. Рассмотрел дельфина, картину моей дочери.

– Но в этой сделке есть одно небольшое условие, – сказал, наконец, Борис.

Интересно, какое. Я почувствовал, что сейчас или доллары придётся отправить на благотворительность, или надо будет переписать 80 процентов текста. Я сделал как можно более равнодушный вид:

– Говорите.

Шепетинский посмотрел на меня с видом делового человека, как-то по-новому, по-волчьи. Он понял: я уже в сделке. И теперь мы только обсуждаем подробности.

Борис отошёл от окна, снова сел в кресло. Снова поднял на руки свой чемоданчик, раскрыл его и вытащил красивую, величественную, обаятельную и грациозную пачку долларов США. Положил на стол. Посмотрел на меня.

– Вы больше нигде ничего не публикуете про Маяки, – сказал после всех своих манипуляций Борис. – Ни под каким видом. Ни в статьях, ни в журналах, ни даже в социальных сетях. Вообще нигде, понимаете? А мы будем внимательно за этим наблюдать.

Шепетинский медленно подвинул пачку ко мне.

– Я вам, Александр Николаевич, вовсе бы рекомендовал эту вашу концепцию забыть, – сказал представитель библиотеки.

– Концепцию? – я сказал это, чтобы хоть что-то сказать.

– Ну да. Про Маяки. Это можно назвать концепцией?

Я промолчал.

Борис снова полез в свой чемоданчик и достал два листа с машинописным текстом.

– Это договор. Формальность. Ни в какие суды я с ним, конечно же, не пойду. Но лучше будет, если вы его прочитаете и подпишете.

Шепетинский положил листки на стол, наверх положил ручку. И подвинул их ко мне вслед за деньгами.

4.

Опережение событий.

Письмо Маргарите, 2012 года рождения.

Письмо первое

Привет, Маргарита, привет, моя дочка.

Тебе сегодня исполнилось 16 лет.

Ты уже совсем взрослая.

Я пишу эти письма, когда тебе всего десять.

А получила ты их только сейчас.

Сделано это для того, чтобы ты всё хорошо поняла.

Скорее всего, меня уже нет в живых, Марго, но это совершенно ничего не меняет. Потому что в этих письмах и то, для чего я жил, и то, почему погиб.

Мне понадобится твоя помощь.

Впрочем, куда я спешу, давай обо всём по порядку.

Сначала я хочу открыть тебе одну тайну. Одну, но большую.

Итак, Маргарита, однажды я понял, что я – не человек. Вернее, не совсем человек. Я понял, что я – инструмент.

Инструмент Бога.

Понимаешь, какая штука: у Бога тоже есть инструменты. Такой ящик, как у мастеров из ЖЭСа, которые приходят починить электричество или потёкший кран.

В мире, который создал Бог, тоже постоянно где-то что-то протекает или нуждается в ремонте. Поэтому Богу без инструмента никак нельзя. И такие инструменты у него – люди. Люди очень разные.

Вот в своё время, давно, Бог вылепил одного человека. Вылепил, вдохнул в него жизнь, вдохнул в него сообразительность, много, и – выпустил, наблюдает. А этот человек возьми, и изобрети колесо. Ты представляешь, как сложно было людям без колеса, и как сейчас проще с колесом?

Или вылепит Бог другого человека, вдохнёт упорства, много, и выпустит. И этот упорный человек проделает тысячу неудачных экспериментов, а на тысячу первый изобретает лампочку, которая тебе сегодня свет каждый день даёт.

Так вот, я – такой же инструмент Бога. Бог сначала меня вылепил. Потом вдохнул воображения – и тоже много. Для того, чтобы я однажды изобрёл Маяки, которые светят не через пространство, а через время.

И я их изобрел.

Я попробую сейчас тебе рассказать, как работает они работают.

Когда человек помирает, его кладут в деревянный ящик, плачут с причитаниями, потом прощаются с человеком навсегда, забивают тот деревянный ящик гвоздями и закапывают в поверхность матушки нашей, планеты Земля.

Так вот, я со всем согласен, кроме одного. Я не согласен прощаться навсегда.

Это, на мой взгляд, совершенно необязательно.

Давным-давно всем известно, что есть у людей такая штука – «душа». И что штука эта путешествует из тела в тело, бесконечно.

Известно это всем давным—давно, да вот только доказать это ещё никому не удавалось. Не лепил Бог такого человека, который бы доказал. Но вот время, наконец, пришло. И Бог слепил меня.

Когда я закончил институт, мне долго не удавалось понять, отчего так криво складывается моя жизнь. Отчего так нелепо и так нескладно.

Люди вокруг жили спокойно и тихо, ходили на работы, зарабатывали себе на жизнь.

Я же ходил в дырявых кедах, пил, убегал от контролёров в автобусах, ел куриные суповые наборы ценой в доллар за килограмм, устраивался на какие-то нелепые работы, которые меня никогда не интересовали, и думал. Я постоянно думал о том, как всё устроено. Как устроено то, что скрыто от наших глаз.

Люди вокруг влюблялись, женились, строили себе дома, рожали сыновей и сажали деревья.

Я в это время думал, пил спиртосодержащий боярышник, стригся наголо, потому что не было денег на парикмахерскую, увольнялся с работ, ругался с твоей мамой и, наконец, довел наши с ней отношения до того, что наша семья развалилась.

Люди вокруг богатели, имели достаток и семью, ездили летом к морю, а зимой – на горнолыжные курорты Австрии и Франции, люди посещали памятники архитектуры, смотрели на другие страны. Одевались от Paola, дарили друг другу подарки на праздники, ходили в рестораны.

Я уже редко вставал со своего дивана, почти не выходил из комнаты. Я лежал и думал. На те небольшие потребности, что у меня были, я научился зарабатывать, не вставая с дивана: я писал сценарии, статьи, сказки, рассказы.

Тут есть один уместный вопрос.

Вопрос о том, почему, если уж я инструмент Бога, Бог не дал мне каких – то данных по улучшению этого мира сразу, без всего этого лишнего?

Потому, дочь, такие вещи должны шипами пройти через твоё сердце.

Для того, чтобы их понять.

Потому что, дочь, если Бог тебе это возьмёт и вывалит всё за один раз. Ты посмотришь на эту кучу. Плечами пожмёшь, да и пойдёшь себе дальше. Ну, в лучшем случае поковыряешься в этой куче немного, лениво, без страстного, жгучего желания. И всё.

Что же, по-твоему, опять Богу лепи человека, опять выпускай, опять наблюдай? Нет, у Бога всё устроено чётко и ровно, у него всё работает, как часы. Даже лучше, чем часы. Во много раз лучше.

Так я лежал, думал. И, наконец, я додумался. Я понял, малыш. Я понял то, что хотел понять.

Ведь если думать добросовестно, понять можно что угодно. Запомни это.

Сразу же за пониманием я увидел, отчего жизнь моя так крива. Я догадался, что я – инструмент Бога.

Я пришёл в этот мир не наслаждаться телячьим семейным бытом, кататься зимой на лыжах, а летом фотографировать город Рим. Благоустраивать дачный участок или подстригать газон около своего загородного дома. Я – инструмент.

Ты видела когда-нибудь, как работает с инструментами слесарь на СТО? Конечно, ты видела. Ты просто вспомни черную кошку в серой коробке, её чумазых котят, которых мы привозили домой купать, ты вспомни их, и мигом вокруг этой коробки возникнут стены автосервиса, встанут в полный рост синего цвета подъёмники, на которых висят машины, и начнут ходить вокруг этих машин слесаря, которые занимаются ремонтом. Ну, вспомнила? Инструмент у них в процессе работы валяется, как попало, он в следах смазки и грязи, выщербленный, ударенный сотни раз с разных сторон молотком. На то он и инструмент.

Так вот я – такой же инструмент Бога. Богу нет никакого дела, в комфорте ли я, есть ли у меня семья и много ли у меня врагов. Бог лепил меня не для того, чтобы этим интересоваться. Глупо отрицать, он, конечно, подбрасывал мне кое-что в жизни. Но ведь хороший слесарь тоже следит, чтоб инструмент не пришел в негодность. А я запросто мог. Прийти в негодность.

Итак, я изобрел Маяки.

То есть прости, немного не так. Я ничего не изобрел. Маяки существовали всегда. Я придумал, как эти Маяки продемонстрировать всем. Чтобы все увидели, что они-таки есть. И что Маяками можно и нужно пользоваться.

Теперь о Маяках оставалось только рассказать.

5.

Как я уже вам говорил, ничего, кроме пятидесяти сценариев, по которым сняли сериальное кино, моей книги и ещё живого журнала в моём творческом багаже, фактически и нет.

Рассказики и разные статьи, которые я писал для журналов и газет, очерки какие-то, работы на конкурс, дипломы на двери моей комнаты – это тоже было, но как-то совсем уж не воспринималось мной самим всерьёз. Всё это было чем-то игрушечным, ненастоящим.

Но если ещё 10 ноября в этом своём творческом багаже книгу о Маяках я никак не выделял, то сегодня, 11 ноября, книга эта уже стала казаться мне совсем немалой ценностью. Засияла, можно сказать, жемчужиной. Не меньше.

И вот передо мной сидит человек, который хочет эту жемчужину купить. Купить без моего права переиздания или дальнейшей работы над концепцией Маяков.

Купить за десять тысяч долларов.

По-моему, жемчужины стоят больше.

Тем более, что мне пришлось бы продать всё, с потрохами. Мне пришлось бы забыть о концепции Маяков.