Маяки

Конечно, если бы я не видел в чемоданчике Шепетинского большого количества нарядных пачек с банкнотами, я бы, может быть, так и не думал. Но я прикинул, что с собой у него тысяч пятьдесят, не меньше. Тут же я решил, что все эти деньги предназначаются для того, чтобы купить меня и моё молчание. Просто первый заход – это как будто бы на лоха. Хотят купить дёшево. Зачем давать пятьдесят, если лох продаст за десять?

Шепетинский положил листки договора на стол, наверх положил ручку. Придвинул всё ко мне.

– Сто тысяч, – ничуть не стесняясь и глядя в глаза Шепетинскому, произнёс я. Чёрт его знает, сколько там в его саквояже. Не будем мелочиться.

Борис посмотрел на меня с печалью.

– Не расслышал?.. – сказал он, хотя было очевидно, что расслышал он всё прекрасно.

– Сто тысяч долларов, – повторил я.

– Вы верующий человек, Александр Николаевич? – спросил зачем-то Шепетинский.

– Ну допускаю… Что нечто такое есть.

– То есть Бог.

– Пусть будет Бог.

– А чего же вы его не боитесь, Саша?

– В каком смысле? – не понял я. Я действительно не понял.

Человечек взял со стола пачку сигарет, сунул сигарету себе в рот:

– Бога вы не боитесь, Александр Николаевич, вот в каком смысле. Вы сколько книжечек-то своих продали?

Шепетинский занялся прикуриванием сигареты.

– Все мои, что продал, – меня стал злить этот разговор. Борис затянулся и выдохнул, получилась пауза.

– Саша, не валяйте дурака. Кстати, позвольте вопрос.

– Позволяю, – я почувствовал, что торговаться придётся жестко.

– Саша, прошу прощения. Скажите, а отчего вы так одеваетесь? Ждали, в общем-то, достаточно уважаемого человека в гости, может быть, даже из-за границы. А выглядите, мягко говоря…

На мне была выцветшая майка с растянутым горлом, старые, совершенно не модные джинсы и разные носки. По сравнению с элегантным Шепетинским я выглядел действительно, как минимум, странно. Не совсем для приёма гостей.

– Чтобы быть не похожим на вас, – сказал я зло. Я действительно не кривил душой. К своим тряпкам я относился с подчёркнутой небрежностью, с неким вызовом окружающему миру.

– На кого это, позвольте узнать, на «нас»? – не понял Борис.

О. Мы хотим поговорить про это? Что же. Извольте.

– На тех, кто за Givenchy и Francesco Smalto продали зачем-то всё. Свой талант, свои способности, умение любить и делать прекрасное, – я с интересом посмотрел, как вытягивается лицо Бориса и безжалостно продолжил. – Творить, самое главное. Вот, что вы продали за деньги – способность творить!

– Скажите пожалуйста, – Шепетинский откинулся на спинку стула. – Сколько всего вы обо мне знаете. За неполных, – Борис взглянул на часы, – сорок пять минут.

– Ничего сложного, Шепетинский. Таких, как вы, я определяю даже быстрее. Вы, наверное, забыли, что я какой-никакой, а писатель. Хотите, я даже немножко о вас расскажу?

– Расскажите, – у Бориса, очевидно, было время на такие разговоры.

– Вы… Вы какой-то функционер в конторе, явно вам не принадлежащей. У вас высокий оклад, но ничем, кроме перекладывания бумаг из одной корзины в другую, ничем, кроме сложения и отнимания на калькуляторе, ничем, кроме распоряжений, которые мог бы запросто давать любой сообразительный выпускник школы, вы не заняты. Правильно?

– Ладно, – ответил Борис. – Оставим этот разговор.

Видимо, он хотел услышать что-то другое. Шепетинский посмотрел на часы.

– Вернёмся лучше к основной теме моего визита, Саша, – сказал он. – Стецкий. Мне кажется, десять тысяч долларов – это очень хорошие деньги за вашу книгу.

– Так и берите книгу, Борис, – сказал я. – Вы ж хотите вообще все. Вы же хотите, чтобы я забыл о том, о чем размышлял в течении десяти лет своей жизни. Поэтому и прайс другой. Мне вообще кажется, что я дешевлю

Представитель библиотеки молча смотрел на меня.

Тут у меня мелькнула, как мне показалось, очень дельная мысль. Я заговорщицки посмотрел на Шепетинского.

– Борис, давайте так. Пишем в договоре сто тысяч, на руки вы мне даете семьдесят пять. Двадцать пять ваши. Идет?

На лице Шепетинского появилась грусть.

– Ну хорошо, – понял я его взгляд. – Ваши пятьдесят, и мои пятьдесят, в договоре пишем сто. Ну?

Борис покачал головой.

– Александр Николаевич, вы никак не можете понять, что дело здесь вовсе не в деньгах. Сто или десять тысяч – нам не важно.

– Кому это «вам»? – спросил я.

– Организации, – ответил Шепетинский. – Вы угадали. Я действительно представляю мощную, могущественную и обладающую весьма существенными денежными ресурсами организацию.

– А называется, как, не слышу?

Борис достал из кармана визитку и протянул мне. На визитке было написано «Канадская береговая охрана». На русском и английском языках. И стояла фамилия Шепетинского и инициалы. В должности числилось «куратор». Я ничего не понял.

– А кого вы куратор, Борис Абрамович? – попытался разгадать я букву «А» в инициалах Бориса.

– Анатольевич, Борис Анатольевич, – поправил Борис. Кажется, он ожидал, что теперь поправлюсь я.

– Так куратор вы кого, Борис Анатольевич? – поддался я.

– Ваш. Я ваш куратор, Саша. Теперь уже – до конца ваших дней.

Почему-то мне стало не очень уютно. Во-первых, Борис был старше меня лет на пять. А во-вторых, сама перспектива конца моих дней в компании куратора Бориса мне не была мила.

Шепетинский дал мне переварить сказанное и продолжил:

– Так вот, как я указывал вам раньше, Стецкий. Дело совершенно не в деньгах. Сто тысяч или десять тысяч – нам это практически не важно. Но. Дело в том, что, когда закончатся эти сто тысяч… А они, поверьте, Стецкий, закончатся очень быстро. С деньгами, которые не заработаны, происходит так почти всегда. Так вот, когда эти сто тысяч закончатся, вы снова придёте к нам. И будете пытаться нас шантажировать. Вас тогда придётся или убить, или куда-то спрятать или лишить возможности мыслить. А мы ведь не преступники, Александр Николаевич. Мы чтим уголовный, а временами даже и административный кодекс. Мы живем в ладах с законом, понимаете?

Я понимал.

– Подумайте ещё раз, Саша. Вот десять тысяч, и больше за концепцию о Маяках мы вам не предложим. И никто не предложит. Вы должны это осознавать. Десять тысяч – и всё, – Борис опять сделал паузу. – Берёте?

Блефует. Для кого тогда остальные пачки

– Пятьдесят тысяч, – как можно более спокойно сказал я. Я вспоминал внутренности чемоданчика Шепетинского и снова и снова пересчитывал пачки. Пачек получалось никак не меньше пяти.

– То есть десять тысяч вы не берёте и подписывать ничего не будете?

– Именно так.

Борис пожал плечами, открыл свой чемоданчик, и камера заработала в режиме обратного просмотра – сначала исчезли договора, потом ручка, а затем и такая красивая пачка с купюрами.

– Всего тогда хорошего, Александр Николаевич. Моя визитка у вас есть. Захотите продолжить диалог – звоните. Только учтите, каждую неделю из ваших десяти тысяч будет отниматься по пятьсот долларов.

Какой, однако, козёл. Хороший переговорщик, но козёл. Нет, так просто он не уйдёт. В дверях, он сломается в дверях. Откроет свой саквояж и вывалит все пятьдесят. А не жалких десять. Главное – не дрогнуть первому.

– А вы не боитесь, что после вашего визита я стану продвигать свою книгу везде, где только могу, Борис? – спросил я.

– За что вы будете её продвигать, Олександр? – Борис назвал меня через «о». От этого веяло неуважением.

– Я найду, – ответил я. – Нашел же, за что издать.

– Бросьте, Стецкий. Ваш проект на канале ТВ3 закрыт на два месяца с неизвестной перспективой. Ваши статьи в журналы теперь берут всего по два доллара за тысячу знаков. И это даже не оттого, что вы плохи. В стране сейчас просто нет денег. Даже интервью, за которые вы раньше получали двадцатку, теперь считают по восемь баксов.

Шепетинский наклонился ко мне и сказал:

– Что вы валяете дурака, Саша? Подпишите документы, возьмите десять тысяч и будьте счастливы. Хотя бы ненадолго.

Осведомлённость Шепетинского о моих гонорарах меня очень удивила. Но я решил на это не отвлекаться.

– Я могу раздать те четыреста экземпляров, что у меня есть сейчас! – в запале сказал я.

Борис, взяв чемоданчик за ручку, поднялся.

– Вот видите, Стецкий. Вы уже прямо сейчас начинаете шантажировать меня. Нехорошо. Некрасиво, Александр Николаевич. Конечно, раздавайте ваши четыреста экземпляров, кто же лучше вас раздаст?

Шепетинский прошел мимо меня и вышел в прихожую. Из прихожей он сказал:

– У вас есть ложечка?

– Не понял? – не понял я.

– Ну ложечка, – сказал Шепетинский. – Обуться.

Чёрт, неужели он действительно так и уйдёт. Я тоже вышел в коридор и подал Борису ложечку.

– Одно колено не гнётся, – с улыбкой пояснил он. – Раздавайте свои экземпляры, Саша, десять тысяч – это не деньги, зато порадуете совершенно незнакомых вам людей. Вы же уже всем знакомым по экземпляру подарили?

Шепетинский с улыбкой посмотрел на меня.

А ведь и впрямь уйдёт сейчас. Но я выдержу, нужно держаться до самого последнего момента. В конце концов, у меня есть его визитка, чёрт побери. В конце концов, своё я получу в любом случае. В лифте. Он сдастся в лифте.

Я улыбнулся на прощание Шепетинскому. По-моему, вышло искусственно и криво.

– Маменьке кланяйтесь от меня, – решил пошутить я напоследок.

– Спасибо, но маменька моя в гробу лежит уже лет пять как, – ответил Борис. – Всего хорошего.

Борис повернулся, чтобы уходить, но задержался в дверях.

– Чего же вы всё-таки хотите, Александр Николаевич? – вдруг спросил он. – Неужели и впрямь денег?

Я облегчённо выдохнул про себя. Похоже было на то, что я выиграл.

– Денег, денег, – сказал я. – Если уж продавать с потрохами всё. Без остатка.

Шепетинский смотрел на меня и ничего не говорил. Я на секунду задумался, какое продолжение должно быть у разговора. И тут меня прорвало.

– Вы знаете, Шепетинский, нет, – сказал я. – Хочу я, допустим, писательского признания, славы, интервью и вручения мне премий. И дрожащим голосом произносить слова благодарности на вручении этих премий. Я хочу, чтобы меня носили на руках, пусть хоть немножечко, за то, что вот я – умный и образованный человек, который мог сделать карьеру или уж, во всяком случае, построить какой-никакой бизнес, стою сейчас перед вами в рванье, в кармане у меня денег ровно на следующий месяц интернета, и даже что я буду жрать на следующей неделе, я толком не знаю!

Шепетинский разозлил меня.

– А знаете отчего, Борис? – спросил я. – Потому что всё, всё что у меня было в жизни, я сменял на то, чтобы доказать, чтобы показать человечеству, что Маяки все-таки существуют, понимаете, Борис?! Всё сменял, всё отдал! Жену, сытую размеренную жизнь, возможность не думать о том, чем платить за квартиру на следующей неделе и что купить на обед сегодня – ливерной колбасы или плавленый сырок!

– И? – сказал Шепетинский.

– И тут приходите вы, суёте мне эти десять тысяч долларов и говорите, чтобы я плюнул и забыл. Растёр. Десять лет своей прошлой жизни растёр и купил себе за эту десятку немножко времени будущего! Непонятно, зачем! Мне непонятно, зачем мне это будущее время теперь? Да, вы пришли ко мне в очень подходящий момент, да, я уже не верил, что вообще что-то такое открыл, и что открытие это хоть чего-нибудь да стоит! Но смотрите, как всё интересно, Борис: вы пришли с этим предложением, и я понял – а ведь стоит, видимо, стоит! И тут – бац! – отдай! За небольшие деньги – отдай! Да не отдам, раз стоит, нет! Или отдам – но очень дорого. Я ясно излагаю свои мысли, Борис?

– Ясно. Понятно. Чего же неясного, – Шепетинский суетно осмотрелся, как оглядываются люди, чтобы ничего не забыть, протянул ещё раз мне свою руку на прощание и сказал:

– В общем, надеюсь, что я тоже ясно изложил свои. Мысли. На этой неделе – десять тысяч. На следующей – девять с половиной. Ещё через неделю – девять. И так далее. Всего хорошего.

Человечек открыл дверь и прошёл на площадку перед лифтами. Я его не видел, но слышал, как открылись двери лифта. А потом закрылись.

На этаже стало тихо. Тихо-тихо.

Так, как будто и не было никакого Бориса Шепетинского.

Не существовало в природе никогда.

6.

Здесь, наверное, стоит вернуться к тому, что из себя представляет моя жизнь.

Во-первых, это любопытно, а во-вторых, это имеет непосредственное отношение к концепции Маяков, которую я придумал.

Кроме того, что я уже о себе рассказал, хочется ещё добавить, что я – алкоголик и мистик.

И если то, что я алкоголик, не является ни ценностью, ни каким-то особенным фактом биографии* (у нас полстраны алкоголиков), то на том, что я мистик, можно остановиться поподробнее.

Если для того, чтобы называться мистиком, нужны хоть какие-то основания, то извольте.

Я прочитал десяток книг Бхагван Шри Раджниша Ошо, одну книгу – Мингьюра Ринпоче (после этой книги я стал немного буддистом) и всего Пелевина. Также я скурил несколько стаканов травы в поисках ответов на мои мистические вопросы и занимался йогой под названием «Пять Тибетцев». Йога эта больше напоминала зарядку в стиле «утренняя гимнастика», но имела твёрдую йогическую базу на сорока страницах.

В своем стремлении стать мистиком я также залазил в ванну с холодной водой, просил выключить мне свет и пел «Аум»**.

Ещё я практиковал так называемую динамическую медитацию. Динамическая медитация представляет собой специальную музыку, под которую нужно танцевать не так, чтобы умело. В своём танце можно вытворять всё, что угодно. К чему лежит душа. То есть, вообще всё.

Ещё из моей подготовки мистика можно выделить то, что однажды я решился прыгнуть с парашютом, учился читать по линиям рук, занимался холотропным дыханием, практиковал осознанные сновидения, выучился говорить на «тарабарском языке», а также наладил собственную систему «солнечное число/лунное число».

Было ещё по мелочи: я заворачивался в мокрую простыню на балконе, ходил целый божий день с завязанными чёрной тряпкой глазами, несколько ночей подряд не спал.

Также я овладел умением пребывать совсем-пресовсем без мыслей. В этом искусстве я достиг отметки в семь секунд. По-моему, это почти то же самое, что не дышать, только сложнее. Кстати, одновременно не дышать и существовать без мыслей, отчего-то получалось лучше всего.

Итак, когда вы теперь знаете обо мне почти всё, вернёмся к Шепетинскому, Маякам и моим действительно незавидным в последнее время заработкам.

Дела шли неважно.

Нет.

Дела шли вообще хреново. Последние полгода я перебивался случайными заработками вроде написания статей для интернет-ресурсов, писал случайные сценарии и даже несколько раз поучаствовал в массовке (десять долларов за явление). И хотя после написания статей я стал называть себя «колумнистом», после сценария для промо-ролика в «World of the Tanks» у меня появилась новая строчка в резюме, а после того, как я обманул одного доброго старичка, я стал считать, что у меня есть опыт написания полнометражного детского фильма, деньги заканчивались.

В перспективе маячила голодная смерть.

Я, естественно, очень рассчитывал на свои сто килограмм, но всё равно, засыпая, порой вспоминал пелевинский рассказ про доктора, который сам себя съел на острове. Не помню, как он называется, но в нём сначала доктор отъел себе ногу, потом – вторую ногу, потом перешёл к ушам, и так далее. Хороший рассказ. Воодушевляющий.

В общем, над предложением Шепетинского следовало ещё хорошенько подумать.

7.

На следующий день мы встречались с мамой на кладбище – пришло время убрать могилу и покрасить ограду.

Во время этого увлекательного занятия раздался телефонный звонок.

Это был Димитров. Человек, который издавал в своё время мою книгу.

– Алло, – сказал я.

– Привет, – сказал Димитров.

Недавно я звонил Димитрову по своим делам.

– Да, привет. Слуш, я чего звонил, – сказал я. – Я тут снимаю мультипликацию по книге, что ты издавал, помнишь?

– Помню, – ответил Димитров.

Я стал долго и нудно объяснять Димитрову, чего я от него хочу. Даже по его молчанию я слышал, что ему это совершенно неинтересно. Как человек воспитанный, он просто ждал, пока я закончу.

– Ну, ясно, – очень определённо ответил он на мои соображения. – Слушай, Саша. А как у тебя сейчас с работой?

Моя ушная раковина стала такой большой, что я взял покрепче телефон, в опасении, как бы он туда не упал.

– Ну так, – я решил немного поиграть в человека при деле и деньгах. – А что, есть, что предложить?

– Да, есть. Я тут книжный магазин открываю в Троицком предместье. В этот книжный мне нужен директор.

Это было внезапно.

От этой внезапности я растерялся. Потом взял себя в руки и договорился встретиться с Димитровым по этому вопросу на следующий день.

Потом я положил трубку.

– Кто это? – спросила мама.

– Да так. Один, – я в задумчивости смотрел на половину выкрашенной ограды могилы родственника.

– Что, работу предлагают?

– Тебе-то что, – отбивался я.

Мама обиженно замолчала. Мы закончили работу.

– Ну что, пошли? – спросил я.

– Ну пошли, – ответила мама.

Мы собрали мусор в пакет, рабочее шмотьё – в сумку и пошли.

По дороге мама всё-таки стала лезть под кожу и выяснять, что мне такое предлагают. Я сначала пытался отползти от ответов, потом плюнул и рассказал, что знал.

У Змитера Димитрова было своё издательство, уже лет семь. При этом издательстве в прошлом году он открыл свой книжный магазин на улице Волгоградской. Магазин проработал четыре месяца, после чего закрылся по неясным пока для меня причинам. Фигура самого Димитрова у меня вопросов почти не вызывала. Если коротко, описывалась она так: поэт, художник, националист, оппозиционер. Со всем тем, что к этому прилагается.

– В общем, завтра встретимся, и увижу всё на месте. И книжный. И что предлагает, – завершил свой рассказ я.

– О, четверка, – сказала бодрая моя мама, вслед проплывающему мимо автобусу. – Ну что, догоним?

Я подивился её неутомимости, вздохнул о своих 100 килограммах и сказал:

– Побежали.

8.

В книжном магазине, куда я был взят директором, книжного магазина ещё не было.

Было пока только 82 метра пространства на первом этаже в одном из самых престижных районов города, Троицком предместье. В этом пространстве оставалось придумать полки под книги, потом сделать полки под книги, а после завести на эти полки сами книги.

Деньги мне обещались совсем небольшие, но, во-первых, в моём бедственном положении даже те 200 долларов, что обещались, выглядели очень милыми, во-вторых, было очень любопытно почувствовать себя директором книжного магазина*.

После встречи с Димитровым, на которой предварительно договорились о том, что я буду директором, последовала встреча с дизайнером.

Бородатый, тощий и какой-то весь насквозь трагичный дизайнер Денис опоздал на встречу на час. Оправдываться он нужным не счёл, чем сразу стал мне очень симпатичен. Мы начали что-то обсуждать. Директор книжного я был молодой и горячий и в конце концов трагичный дизайнер мне сказал:

– Ну не нравится – возьми и сделай тогда сам.

Если бы я и Димитров знали тогда, как впоследствии повернутся события, мы бы оба заорали тогда: «Стоп! Денис! Спасибо! Всё, давай, до свидания! Окей! Мы сделаем все сами!»

Но Димитров решил все разрулить миром.

– Так, ребята, давайте без напряжения. Инвесторы действительно запретили картонную мебель, так что нужно придумывать другое решение.

Денис надул губки, но другое решение всё-таки стал изобретать.

Метания и терзания по поводу нового решения дизайнера Дениса заняли недели полторы. Между тем, инвесторы жёстко обозначили дату открытия: первое декабря. Оставалось меньше двух недель.

Когда я видел, как медленно, как неспешно, с заламыванием рук и закатыванием глаз, работал над оформлением нашего книжного магазина дизайнер Денис, моя симпатия к нему постепенно переходила в любовь. Пылкую, трепетную.

Когда Денис, наконец, спроектировал стеллажи они с Димитровым поехали заказывать распил. Надо ли говорить, что Денис четыре часа прямо на лесопилке дописывал свой проект? Потом распил привезли. Надо ли говорить, что Денис дописал проект неверно, и пришлось гнать ещё одну машину с дополнительным заказом?

И так далее, и так далее.

А потом, 28 ноября, началось прекрасное. Всем было ясно, что собрать дрова, которые нам привезли, расставить на них книги, разгрести мусор (или хотя бы просто замести его под ковер) и впускать людей на открытие в срок мы не успеем.

Холодным ноябрьским утром Денис подошел к Димитрову и сказал:

– До первого мы не успеем.

– Почему? – спросил Змитер.

– Времени мало, – по-моему это был гениальный ответ нашего трагического дизайнера.

– Ну найми кого-нибудь, – сказал наш глава. – Помощников.

– Так им платить надо.

– Заплатим, – сказал Димитров туманно.

Всего только одно слово. Не устаю удивляться, как одно только туманное слово впоследствии вносит столько неразберихи в происходящее.

Но первого мы всё-таки открылись. Все эти люди, которых нанял Денис, ночевали и дневали в будущем книжном, они спали по три часа, они ели там же, но мы открылись. С собранными стеллажами и книгами на этих стеллажах, с убранным залом, даже с музыкой и вступительным перформансом, в ходе которого человеку с бумажной головой бензопилой отпиливали ненужные части тела. Я, как директор магазина, наблюдал за этим буйством, которое происходило на крыльце здания, и переживал, что, если перформанс продлится ещё минут десять, моя карьера директора обязательно оборвётся. Но, к моему удивлению, обошлось.

На следующий день я познакомился с нашими продавцами, которых было четыре. Один мальчик, девочка, девочка и ещё девочка. Девочки меня, нужно сказать, разочаровали. Не как продавщицы, а как девочки. Я, разочарованный, проводил с ними обсуждение наших планов на жизнь, расставлял приоритеты и составлял график работы, когда дверь в книжный открылась и женский голос за моей спиной сказал:

– Добрый день. Я могу увидеть Димитрова?

Я обернулся.

На пороге моего книжного магазина стояла Она.

9.

Не знаю, как организмы других алкоголиков, но мой время от времени у меня требует отдыха от алкоголя.

Такой отдых я ему, естественно, предоставляю. Что-то вроде заслуженного отпуска. Примерно на месяц я бросаю пить всякий алкоголь, который крепче кефира или кваса. Сейчас как раз заканчивался такой месяц.

Именно поэтому я теперь ехал к одному своему доброму знакомому – Дмитрию Валентиновичу. Повод был веский – мы давно не виделись.

– Биссмилляхаллахумакбар, – сказал я, входя к ДэВэ.

– И вам. Не хворать, – сдержанно ответил ДэВэ, протягивая руку.

– Как дела на Плюке?

– Так вроде и ничего, – ответил ДэВэ. – Пацаки вот только опять чатланам на голову сели.

Мы прошли на кухню, налили коньяка, выпили, закусили. Поговорили, снова выпили, снова закусили и я решил, что пора. Достал торбу своей души, перевернул её над нашим столом и начал трясти. Сначала оттуда выкатилась корона директора книжного. Я протянул корону Дмитрию Валентиновичу и попросил дать экспертную оценку. ДэВэ корону не взял. Сказал, что в коронах разбирается плохо.

Потом я потряс торбу снова, и из неё выкатился договор, который мне предложил подписать Шепетинский. Про Маяки ДэВэ знал прекрасно, потому говорить на эту тему с ним было легко и приятно.

– Десять тысяч долларов? – переспросил ДэВэ.

Я посмотрел на часы и ответил:

– Уже девять пятьсот. Ещё через неделю будет девять. И так далее.

ДэВэ удивлённо поднял брови.

– А что вам мешает продать? Десять тысяч за книгу – это очень неплохой гонорар, я считаю.

– Я, ДэВэ, считаю именно так же. Проблема только в том… Проблема только в том, что они хотят, чтобы больше я про Маяки никогда, нигде и ничего не писал.

– Да? Как интересно… – сказал ДэВэ. – Ну придумаете ещё что-то. Какой-то другой концепт. Вы же крупный и современный, в конце концов.

– Тут понимаете, в чём штука, ДэВэ. Придумать-то в своей жизни я может быть что-то и придумаю. Но вы понимаете, всё это как-то загадочно и таинственно. Если они хотят заткнуть мне рот… Значит что-то с Маяками я угадал. Даже скорее всего… Угадал почти всё.

– Ну допустим, – сказал Дмитрий Валентинович. – Угадали. И что?

– Ну ДэВэ. Как же – «что?», – ничуть не смутившись, сказал я. – Такие открытия… Они делаются очень редко.

– Ну идите в Академию наук, – сказал мой друг. – Патентуйте своё открытие, чего вы сидите?

– Ай, ну бросьте.

– Вы своё открытие года четыре назад сделали? – спросил Дима.

– Пять, – ответил я.

– Пять лет. Пять лет ваше открытие никому не было нужно, даже в виде книги… И ещё пятьдесят лет не нужно будет. А вы так и будете ходить в рванье. И не знать, чем оплатить коммунальные услуги.

– Думаете?

– Думаю… – сказал Дмитрий Валентинович. – Езвините.

– Так что же, – я посмотрел на ДэВэ. – Взять деньги – и забыть про Маяки?

– Ну дело ваше, конечно. Можете не брать, и не забывать. Можете взять и не забывать. Память – это дело такое…

– Понимаете, ДэВэ, в чем здесь ещё штука… Я понять не могу – почему? Почему они не хотят, чтобы эта идея была общедоступной. Чего они боятся? Что прячут?

– Ай, Александр Николаевич. Здесь с десяток вариантов. Парочку я могу вам назвать сразу. Только зачем вам это? Ну прячут и прячут. И готовы платить за это деньги.

– Как зачем? Это же важно. Откуда взялась эта организация? С огромными, как я понял, финансовыми возможностями. Которой есть дело до моих Маяков. Не понимаю.

– Охота вам всё понимать, Александр Николаевич. Ну, давайте предположим так. Это люди, которые спекулируют на изобретениях тех, кто строит свой Маяк. Ну и зачем им вы со своей книгой?

– Ну я никак не могу понять, что они продают. Как вынимают деньги из этого… концепта – сказал я.

ДэВэ помолчал, размышляя.

– Смотрите. Допустим вы – человек носитель Маяка.

– Легко, – тут же согласился я.

– И у КБО есть дата вашего следующего рождения.

– Можно допустить и это, – не стал я перечить ДэВэ. – Но КБО мне не может её продать, эту дату. Если есть доказательства, что я появлюсь в следующий раз, то и слава богу. Сообщили – и славненько, спасибо за информацию, могу вас угостить шампанским, это хорошие новости, есть за что выпить. Но зачем мне эти данные покупать?

– Затем, – медленно сказал Дмитрий Валентинович, – Что в этой жизни вам, скажем, повезло. Вы родились в подходящем месте, получили сносное образование. А вот в следующий раз вы вполне себе возможно родитесь в Камбодже, пятым ребенком в семье, которая занимается сбором чая и вам кроме сбора чая в этой вашей жизни больше ничего не светит. Мы вам предлагаем спокойно, Александр Николаевич, без рисков, мммм «подхватить» вас там, в будущем, опекать и оберегать. Но за все это нужно заплатить сейчас.

Дмитрий Валентинович, кажется, вдохновился игрой. Он сейчас был КБО. Я – человеком, носителем Маяка.

– Организация мы солидная, – надул щеки Дмитрий Валентинович. – Нам восемьсот лет, в порфолио у нас как Иоган Себастьян, Тесла, Менделеев, Толстой, да вот сам и можете почитать список.

ДэВэ пододвинул мне воображаемый список.

– А самое главное, Стецкий, знаете, что?

– Что? – спросил я заинтересованно.

– А самое главное, там, когда вы родитесь в 2100 году мы вам снова обязательно сообщим, как работает мироздание, понимаете Стецкий? Мы вам расскажем, что для того, чтобы получить ещё одну жизнь человеком, нужно обязательно стать Маяком в этой жизни, Стецкий, вы понимаете, чего это стоит?

Тут я понял. Действительно, если я, к примеру, рожусь в 2100 году, откуда же мне знать, что есть Маяки. А тут – вот. Подскажут.

– Ну и… И конечно же, Стецкий, – Дмитрий Валентинович покатал фисташку в пустой тарелке, потом поднял её и бросил снова в тарелку. – Мы будем вам всячески помогать.

– Помогать в чем? – спросил я.

– Помогать вам возвести ваш следующий Маяк, Александр Николаевич, – сказал ДэВэ. – Ну что. Берете?

ДэВэ откинулся на спинку стула и посмотрел на меня выжидательно.

– Хорошая вещь, – пробормотал я. – Надо брать.

Дмитрий Валентинович просто сразил меня своей способностью соображать.

– Наверно приблизительно так и обстоит дело, – сказал я. – Не знаю, что и думать.

– Да просто возьмите деньги и не думайте ни о чём, – ответил ДэВэ. – Далась вам эта концепция. Крупный и современный писатель обязан, в конце концов, придумать за жизнь хотя бы несколько глобальных идей!

– Обязан, – подтвердил я.

– Так вот – возьмите деньги. А потом сидите и думайте. В тепле и уюте. И с определёнными планами минимум на год. Считайте, что на вашу книгу покупают права. Что здесь такого?

ДэВэ сделал паузу. Потом продолжил.

– В Брюгге, наконец, вместе съездим.

– Да?

– Да. Ну или не в Брюгге. Куда вам там милее. В Амстердам?

– Всего милее мне город Пхеньян, – сказал я в задумчивости. – Он мне по ночам снился. Маленькому.

– Не, в Северную Корею я не поеду.

Дмитрий Валентинович с большим подозрением относился к неблагополучным странам.

– Ну давайте хотя бы тогда уж в Сеул, – предложил он.

– Сеул мне не снился, – в какой-то печали ответил я.

Затем мы отвлеклись и поговорили о чем-то ещё.

А потом я одолжил у ДэВэ денег, сел в такси и уехал.

Почему бы и не одолжить.

А не ехать в такси за счёт ДэВэ, как это бывало раньше.

В конце концов девять с половиной тысяч долларов – хорошие деньги.

Я ехал с своём такси, дремал и неожиданно подумал о том, что КБО – это вообще может быть такой какой-то банк. Куда в этой жизни можно деньги сдать, а в следующей получить.

С этой мыслью я и уснул.

10.

Когда мы говорим «рыжая», каждый представляет себе что-то своё. Мне кажется, с блондинками или брюнетками ситуация какая-то более – менее ясная – стереотип модельной внешности обязательно всплывёт и скажет, что вот это – блондинка. А вот это вот – брюнетка.

С «рыжими» всё по-другому. Мне мерещится, что это связано с детством. Как-то в детстве рыжих выделяли отдельно от остальных.

Девушка, которая застыла на пороге нашего магазина, была именно «рыжей».

Девушку звали Дашей, фамилия ей была Веснина, девушка закончила Политехническую академию в том же году, что и я, и 15 лет назад я был в эту девушку безумно влюблён.

Влюблён – это когда кто-то приделывает тебе сзади крылья, и ты умеешь и можешь всё. И никого и ничего не боишься, и становишься больше, значительнее, умнее и сильнее, нежнее и энергичнее, стройнее, остроумнее и ещё чёрти сколько «какее».

Медики говорят о какой-то биохимии мозга и гормональном выбросе, мистики говорят, что это очень скоро пройдёт, я не верю ни первым, ни вторым. Я просто знаю, что это и есть то затёртое, из школьных записок, слово «любовь». Сколько уже это слово пели на все лады, вплетали в стихи, строили вокруг этого слова романы, повести и эпосы, опошляли и совали неуместно, чтобы заткнуть какие-то щели, кого-то купить или продать, над этим словом смеялись, за это слово горели на кострах, этому слову выкалывали глаза и вырывали ноздри, но нет, смотри ты. Сменяются поколения, а слово остаётся, вся грязь с него сползает сама собой, и ничего, снова и снова его используют и вкладывают в это слово что-то огромное.