У меня это уже стало определенной традицией (и она мне совсем не нравится) – дочитать очень хорошую книгу буквально за несколько часов до отъезда, не успеть написать ни строчки, растерять все впечатления, а потом сидеть и пялиться в экран монитора, пытаясь собраться с мыслями по поводу прочитанного, в конечном итоге выжать из себя пару несвязных предложений и с чувством выполненного долга закрыть эту страничку. Звучит ужасно, но как есть.
В историческом плане роман «Мы живые» стал для меня продолжением «Доктора Живаго», здесь очень хорошо показано, что происходило в нашей стране в середине 20-х годов прошлого столетия. На очереди, кстати говоря, «Дети Арбата», буду потихоньку изучать двадцатый век. Странно как все меняется. Те темы, которые еще несколько лет вообще никак меня не занимали, сейчас стали очень интересными, важными и близкими. И я не могу понять что это: некий внутренний рост или чертово взросление? (не хочу ни расти, ни взрослеть, потому что любые изменения заставляют меня сомневаться в своей же прочности) Но, наверное, я всё-таки доросла до восприятия собственной истории.
Начну с того, что Айн Рэнд, написавшую всем известный «Атлант расправил плечи», на самом деле зовут Алиса Зиновьевна Розенбаум, и в 1926 году она переехала из Санкт-Петербурга в Америку. Именно поэтому настроена я была весьма скептически, когда поняла, что книга о советском коммунизме была написана эмигранткой. Эмигранты они вообще такие, от них ничего хорошего обычно не услышишь о месте их рождения. Но я соглашусь, что бывали такие времена (да и будут, наверное), когда о жизни в родной стране нельзя сказать ни одного хорошего слова, и в данном конкретном случае я верю Айн Рэнд, что всё было так плохо. Её первый роман своего рода автобиография, она жила в тех диких условиях в Петрограде, а затем выбралась «на свободу» и узнала, как можно жить по-другому. Жить без непрерывной необходимости изображать интерес к бесконечным собраниям, докладам, товарищам рабочим и т.п. Жить и не думать о таком словосочетании (которое мне, например, кажется безумным) как «классовые враги». Не хоронить свою индивидуальность под ворохом плакатов и лозунгов. Не идти слепо за коллективом и не ставить преданность государству выше родственных уз. Это книга о нелегком выборе – остаться собой (и умереть в конечном итоге с голоду в полном одиночестве) или прогнуться под систему. Я буду честна: я бы однозначно выбрала второе, потому что надо если не жить, то хотя бы выживать. Я бы предала саму себя. Но вот побег за границу, о котором мечтает главная героиня романа Кира Аргунова – это для меня совсем отдельная тема. Потому что побег – это не борьба. Побег это антоним борьбы. Если расценивать жизнь самой писательницы, то возможно её борьба состояла в том, что она сбежала из СССР, а спустя 10 лет написала на английском роман, рассказывающий о коммунистическом режиме. Но и тут я не совсем уверена в правильности использования существительного «борьба». Если откровенно, то борьба в романе «Мы живые» выглядит для меня как «умрём от голода назло коммунистам». Ну и что этим можно добиться? Всем срать (простите мой французский), человеческая жизнь ничего не стоит, только тебе самому есть дело до себя.
Смерть не всегда бывает физической, в романе это очень наглядно показано. Герои романа меня совсем не тронули. Кира – этакая идеалистка, всё у неё правильно, всегда стремится к индивидуальности, независимости. Но нет в ней искренности. Лео – очень странный персонаж, жуткий эгоист, альфонс, сомнительно, что он способен любить кого-то кроме себя. Андрей очень милый, но мне его жалко (к тряпкам всегда испытываешь сочувствие и жалость), да и в жизни едва ли встретишь людей, которые способны на такую самопожертвенную любовь (такого рода чувства я встречала только у Диккенса, но опять же это была книга). В общем, многое кажется преувеличенным. Интереснее всего было проследить, как по-разному подстраивалось под новую жизнь старшее поколение.
С того периода нашей истории прошло меньше ста лет, и хоть мне не близка идея того, что страдания предыдущих поколений окупаются спокойной и счастливой жизнью будущих, вполне возможно, что без этой части нашей истории мы жили бы совсем по-другому. Хотя никто не знает, что наш «царь» готовит нам дальше, кажется, что и нашей сегодняшней иллюзорной свободе совсем скоро придет конец.
P.S. Мой самый любимый диалог. Не могу сказать, что согласна с каждым словом, и из-за этого люблю его еще больше.
— Почему ты заботишься обо мне? — Потому что я верю тебе и надеюсь, что мы — друзья. Но не спрашивай, почему я надеюсь на это, — я и сам не знаю. — Зато я знаю. Это от того… что если бы наши души, которых у нас нет, встретились, — твоя и моя, — они разорвали бы друг друга на кусочки, а потом увидели бы, что корни у них — одни и те же. Не знаю, понятно ли это тебе? Видишь ли, я не верю в душу. — Я тоже не верю. А что это за корни? — Ты веришь в Бога, Андрей? — Нет. — Я тоже. Но это — мой любимый вопрос. Из тех, что вывернуты наизнанку. — Как это? — Ну, если бы я спросила людей, верят ли они в жизнь, они бы не поняли меня. Неудачный вопрос. Он может значить многое, и не значить ничего. Поэтому я спрашиваю, верят ли они в Бога. И если они говорят «да», значит, они не верят в жизнь. — Почему? — Любой бог — какой бы смысл ни вкладывали в это слово — это воплощение того, что человек считает выше себя. А если человек ставит выдумку выше самого себя, значит, он очень низкого мнения о себе и своей жизни. Знаешь, это редкий дар — уважать себя и свою жизнь, желать самого лучшего, самого высокого в этой жизни только для себя! Представлять себе рай небесный, но не мечтать о нем, а стремиться к нему, требовать! — Ты странная девушка. — Видишь, мы с тобой оба верим в жизнь. Но ты хочешь бороться за нее, убивать и даже умереть ради нее, а я лишь хочу жить ею.
Отзывы на книгу «Игра случая. Математика и мифология совпадения», страница 3