Совершенно простая история

© Дарья Жаринова, 2023

ISBN 978-5-0060-8637-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

На автобусе вы хоть раз в жизни ездили обязательно. Но вряд ли пристально разглядывали соучастников этого общественного движения. У нас не принято пялиться на людей. А ведь изучать подобных себе занимательно. Ладно, смотреть на лица, действительно, неудобно. Но вот пакет.

Пакет всегда честно и категорично выдает характеристику на держателя. На коленях у девушки, которая смотрела в окно с одиночного сиденья рядом с дверью, лежал голубой пакет с розовой извилистой полоской. Из него торчал еще один – фиолетово-розовый. Ей примерно 30 лет. Каждые три дня она совершает импульсивные покупки в Интернет-магазинах.

К запястью женщины в серой куртке и рыжем берете из ангоры прилепилась черная ручка легенды. Модный в 90-е годы полосатый пакет с силуэтом женщины в центре и надписью «Marianna» уже не продается в киосках. Чёрных полосок на нем почти не осталось – женщина стирает пакет в машинке. По привычке. И потом – это ж какая экономия! В первом ряду лицом к водителю сидит мужчина лет 70 в очках с затемненными стеклами и куртке с натуральным меховым воротником. Енот это что ли? Или бобер? В руках у мужчины – пакет из аптеки. Дорогой аптеки. Сидит прямо, смотрит на дорогу. Скорее всего, бывший военный. Пенсия хорошая – лекарства себе может позволить. И даже куртку из енота или бобра. В сгибе локтя старушки, которая одной рукой держится за поручень, а другой держит пьяного сына, тоже болтается пакет из аптеки. Только из льготной. На крайнем сиденье спиной к водителю сидит девушка. На вид ей от 23 до 35 лет, почему-то возраст женщин в последние пять лет стал трудно определяем. На коленях она держит «маечку» из сетевого магазина. Внутри – мандарины. Девушка живет одна или с парнем, детей нет. Кроме пакета, у неё на коленях лежит рюкзак. Мандарины в него уместились бы. Пакет она купила не для них, а для будущего мусора.

Пакеты помогли отвлечься. Дали возможность рассуждать и бороться. За время этой передышки она успела позвонить Леше. Чтобы найти в сумке телефон, нужны были обе руки: и та, что благодаря перчатке с остатками Hugo Deep Red, защищала нос от запаха. Пришлось оторвать руку от лица. Воняло. Воняло перегаром, нечищенными много лет гнилыми зубами, потом и, кажется, мочой.

Не стесняясь пассажиров, она описала доктору ситуацию.

– Отвернись от него. Слушай только меня. На улице морозно. Прозрачным воздухом приятно дышать. Тебе просто нужно выйти на улицу, – он говорил с приятной громкостью. Звук не был неразборчивым или резким. Леша говорил и расставлял голосом точки между предложениями: – Встань и иди к выходу. Скажи водителю, чтобы остановился. Скажи, что тебе плохо. Выбери место за пешеходным переходом и попроси остановить.

Девушка встала и, извиваясь между стоящими и сидящими вразвалку людьми, стала протискиваться к выходу. Добравшись до двери, она тихонько, почти на самое ухо, сказала водителю:

– За пешеходным переходом, будьте добры.

«У меня получилось?» – не поверила она.

Маршрутка остановилась через несколько секунд, дверь дернулась, щелкнула и медленно отъехала в сторону. В салоне запахло выхлопами и морозом. Она взялась за поручень, поставила одну ногу на ступеньку, вынесла тело вперед и уже с улицы обернулась. Пьяный мужчина продолжал свое дело.

«Не получилось», – поняла она и шагнула обратно в салон.

* * *

Зима. В город пришла зима. Обыкновенная зима, похожая на все предыдущие зимы. Заснеженные улицы укутались в рыжий свет фонарей, приглашая всех ко сну. И люди с трудом сопротивлялись предложению. Говорят, что свет теплых тонов способствуют выработке мелатонина. Засыпали все. Навьюченные, словно верблюды в пустыне, женщины средних лет спали в маршрутках. Молодые невзрачные студенты и хорошенькие студентки спали везде, тратя на сон, все время, проведенное вне клубов. Они спали даже на лекциях. Школьники, еле-еле плетущиеся на занятия, засыпали прямо на ходу. Рабочие на заводах замерзали в своих гулких цехах и от этого больше всех поддавались нападкам Морфея. Что уж говорить об офисных работниках, которые давным-давно научились спать с открытыми глазами и вовсю практиковали этот полезный навык на совещаниях и встречах. Город спал.

Только молодые мамы со смешными, постоянно падающими, космонавтиками радовались бодрящему морозцу.

Серость. Этим маленьким городом много лет правила серость. Серость была плотная, как английский туман или мышка-полёвка после щедрого лета. В этой серости не было спокойствия. Скорее, равнодушие. Серость заполнила город: каждую улицу, бульвар, магазин, кафе, каждую квартиру и, в конце концов, каждую душу. Серость была гнетущей, вызывала горечь и злость, заставляла мучиться, не давала спокойно засыпать, пытала ночами. И когда жители уже не могли самостоятельно с ней справляться, наступала зима. Зима первые несколько дней была белой. А потом опять…

Зима. Она была уже здесь. Не давая ей возможности обосноваться, приспособиться к действительности, жители города бросились обвинять её в отсутствии снега – без него и некрасиво, и холодно. Хотя огорчались, конечно, не все. Молодые жёны предпочитали зимы бесснежные – европейские зимы. Притом одни ощущали себя жительницами элегантного Парижа, щеголяя в роскошных мехах и совершенно непригодных даже для бесснежной российской зимы коротеньких ботильонах, другие, предпочитая экстравагантную Италию, наряжались в высокие сапоги с острыми носиками и совершенно непригодные даже для бесснежной российской зимы короткие шубейки вразлет.

Есть в зиме какая-то божественность. Кажется, кто-то свыше посыпает нас белыми блестками в надежде разбудить в душе детство. Однако наши души так давно и крепко спят (как те офисные работники и навьюченные тётки), что пробуждение от лёгкого прикосновения почти невозможно. Поможет только хорошая встряска за плечи или девятибалльная каяка.

В городе наступал еще не совсем зимний вечер. По бережливо освещенной набережной прогуливались разные… Горожане с собачками, грудничками в колясках, карапузами под мышками, с друзьями и кофе.

В честь наступившем зимы на ней был огромный синий пуховик, светлая шапка с помпоном, шарф крупной вязки, намотанный поверх куртки, из которого торчал красный от холода нос. Из рукавов на резинках свисали варежки. Рядом, держа её за руку без варежки, шёл молодой человек. Их тёмные силуэты были влюбленными, но едва ли счастливыми. В них была давнишняя болезненность.

– Давайте побегаем, пожалуйста. Ну, давайте, – взрослая красивая девчонка с рыжими волнистыми волосами дергала за рукав молодого человека. На губах у него была улыбка, которая не дублировалась в глазах. Он молчал. Девчонка продолжала дергать его за рукав. Но молодой человек не реагировал на ее детский призыв.

Со стороны казалось, что он равнодушен к ней. Это было не так.

***

– Вставай быстро. В школу опоздаешь, – блондинка в халате-кимоно в третий раз вошла в комнату и на этот раз решила не уходить, пока девочка не встанет. – Вставай, – блондинка откинула одеяло и начала щекотать розовые пятки. Детка больше не могла притворяться спящей. Она быстро-быстро застучала ногами по кровати, извиваясь и стараясь увернуться от рук матери. Комнату наполнил крепкий смех, в ответ на который в дверном проеме появилась кудрявая голова отца.

– Тааак, – голосом молодого Шаляпина сказал он. – По-моему здесь серьёзно к жизни никто не относится и в школу не собирается, – отец потянул маму за руку, ей пришлось выпрямиться и прекратить экзекуцию. Усыпив внимание дочери, он резко нагнулся, свободной рукой ухватил её за щиколотку и потащил с кровати.

– Все, я поняла, сопротивление бесполезно. Сдаюсь, – Детка встала, подошла к окну и сдвинула обе шторы в одну сторону. Потом взяла со стола телефон и одним нажатием разблокировали экран. – Ах, вы предатели, я могла валяться ещё семь минут.

Она выпятила нижнюю губу, опустила подбородок к груди и пошла в ванную. На пороге обернулась и показала родителям язык.

Уже из зала Детка услышала:

– Так, муж, быстро отпусти, мне надо завтрак доделать. Отпусти, я сказала.

Завтракали они вместе. Родители обсуждали взрослые планы, и хитреньки улыбались, когда мамина рука случайно касалась папиного плеча. Он в этот момент пытался ухватить ее запястье.

В 14 лет Детка точно знала, что такое любовь. Она видела ее каждый день без перерывов и выходных. Нет, случалось, что родители ссорились, а потом не разговаривали два дня. И явно наслаждались такими моментами, предвкушая перемирие. В них не было грусти, разочарования и обиды. В спину друг другу они продолжали улыбаться.

Детка вышла из ванной. В это время на кухне отец в джинсах и с торчащими в разные стороны волосами громко размешивал ложкой сахар в чашке кофе.

– Есть шаблон, представляешь, алгоритм, по которому их учат писать сочинение. И ведь они гордятся этим своим изобретением. У них это даже называется системой образования. Ни педагогикой, ни любовью, ни уважением к ребенку и передачей знаний, а системой образования. Разве Детке в этой системе место?

– Муж… – мама не успела договорить, потому что в кухню вошла Детка.

– А ты чего такая бледная? – отец одновременно перевел разговор и подвел его к логическому завершению. – Плохо себя чувствуешь? Может быть, не пойдешь в школу?

«Нормальное предложение. Но дома делать нечего – скучно», – быстро прикинула Детка. Тем более они с Уткиным хотели погулять после уроков.

Думала Детка о своей выгоде, но вслух сказала фразу, приятную для родителей:

– Нет, пап, я нормально себя чувствую и не хочу пропускать школу.

– Господи, идеальный ребенок. Мое воспитание, сразу видно, – отец провел рукой по голой груди.

Детка съела любимую кашу из поленты, выпила чай, закусила маминым кунжутным печеньем и пошла собираться. Формы у них в школе не было, а красивые вещи у девочки в шкафу были. Одежду она выбирала сама, но мнение матери учитывала. Вопрос был неизменный: «Посмотри, так нормально?»

Она выпорхнула из кухни, как колибри с цветка геликонии, готовая жить и радоваться. Детка была невысокая и тонкая. Вдоль позвоночника до талии тянулась косища. Руки у неё были бархатные даже на вид. И хотя многие сверстницы давно отращивали и красили ногти, Детка спиливала свои почти под корень, оставляя всего пару миллиметров, и покрывала прозрачным матовым лаком. У неё были чуть впалые щеки, которые выглядели подрумяненными из-за тени, падающей от скул.

Передвигая вешалки, она всегда напевала одну и ту же песню из «Острова сокровищ»:

Я клянусь, что свобода – это синоним моря.

Я клянусь, что свобода – это синее море.

Простояв перед раскрытым шкафом всего один куплет, она выбрала короткое кирпичного цвета платье с отложным воротничком из плотной гладкой ткани, похожей на очень толстый шелк. Затем между графитовыми и глубокого синего цвета колготками выбрала синие. Нарядившись, подошла к зеркалу и стала рассматривать себя. Это заняло еще два куплета любимой песни. Потом переплела растрепанную косу в гладкую. Когда сборы были окончены и очаровательная колибри просто улыбалась отражению в зеркале, в комнату заглянул отец:

– Бусина, поехали.

Детка, Бусина, Кокалека, Девочка, малыха – как только не называл её отец. Она его в ответ очень любила. Он был большой, теплый и смешной: волосы кудрявые, торчат во все стороны, глаза горят, улыбка живет на губах, как древний человек в своей пещере, – безвылазно. А вот работа у него была серьезная – он отвечал за соблюдение техники безопасности на строительных объектах большой компании. Для Детки отец был лучшим другом, болтливой подружкой, напарником и идейным вдохновителем. Они никогда не ссорились, потому что хорошо понимали друг друга.

– Мы пошли, – прокричал в сторону кухни отец. Мама громче зашуршала и вышла в коридор с бумажным пакетом. Детка сняла рюкзак и пристроила бутерброды сверху на учебники.

В школу она ходила со строгим голубым рюкзаком. Правда, сверху налепила на него с десяток деревянных значков, которые на каждом углу продаются в южных городах: Ван Гог, спящий полосатый кот, Чип и Дейл, Чехов. Детка точно не знала, она строгая или лёгкая, простая, серьёзная? Она еще не знала ответа на вопрос «кто я такая?» Иногда даже страдала из-за этого.

Звонок прозвенел, когда девочка была на лестнице между этажами. Сердце задрожало. Войти в кабинет после начала урока она не могла. Да и случалось такое до сегодняшнего дня один раз. Тогда она все 45 минут простояла в коридоре, а потом просто извинилась перед учительницей и попросила задание.

Детка была правильная. Вся. До пресноты. Ей не надо было повторять по сто раз, а потом еще и кричать, потому что «спокойно она не понимала». Она понимала. Прямо с первого раза. Умела пользоваться вилкой в паре с ножом, всегда улыбалась, а просьбу начинала со слова «простите». Она говорила вполголоса и всегда с улыбкой. Однако было в ее жизни одно «но»: в школе с ней почти никто не разговаривал. Одноклассники сторонились. Детка не понимала почему. Чтобы начать хоть с кем-то общаться, она старалась себя проявить. Ни один школьный предмет не вызывал трудностей, поэтому девочка старалась всем помочь: предлагала списать домашку, делала на контрольных сразу два варианта. Но никто помощи не принимал. Одноклассники Детку в упор не видели, учителя тоже никак не выделяли: относились также небрежно и равнодушно, как и к остальным. Все, кроме одной учительницы.

Детка стояла перед кабинетом литературы и не решалась постучать. Она понимала, время идет, – входить надо. Девочка подняла мягкий кулачок и несколько раз еле коснулась костяшками двери.

– Входите, – голос Анны Александровны было хорошо слышно даже сквозь шум крови в ушах.

Раскрасневшаяся, вспотевшая от нервного напряжения девочка медленно открыла дверь, вошла в класс и сразу остановилась.

– Это ты, Детка, – в один миг просветлела лицом Анна Александровна. – Проходи, готовься к уроку. Мы решили, что ты заболела. Проходи, не переживай из-за опоздания.

Ее ждал школьный день, в котором снова приходилось наблюдать за одноклассниками издалека. Уроки, на которых она отвечала только на «пятерки», сменялись длинными одинокими переменами. На Детку никто не обращал внимания, никто не пытался заговорить, дернуть за рыжую косу, и уж, конечно, одноклассники не приглашали ее в свой кружок, а когда она пыталась заговорить сама, шарахались в стороны. Обычно молча. Мальчишки иногда смеялись. В классе была девочка, которую они очень любили. Детка не понимала, что любовь эта ненастоящая, поэтому очень завидовала. У Алены выросла грудь. За нее девочку ненавидели другие девочки и внезапно для обладательницы трогали мальчики. Детка не хотела, чтобы её лапали из-за угла, но очень хотела, чтобы любили.

Она послушалась учительницу, почти на цыпочках прошла сквозь кабинет и села за последнюю парту. Как всегда, одна. Урок продолжился. А Детка начала ловить на себе удивленные взгляды сверстников. Так бывало каждый раз, когда она приходила в школу. Она часто болела, а в школе бывала наоборот редко. За весь учебный год Детка ходила в школу в общей сложности месяца три. Все остальное время она числилась на домашнем обучении. Правда, из всех учителей домой к ней приходил только педагог-психолог. С ним Детка часами разговаривала, а после его ухода еще долго радовалась. По остальным предметам у неё были репетиторы.

Родители однажды решили, что молодой психолог нравится дочери. Но когда папа начинал приставать к ней с расспросами об Алексее Борисовиче, девочка только смеялась. А вот сам психолог симпатии не скрывал. Они жили как будто в одном мире. Детка была для него… Он не понимал.

Алексею Борисовичу исполнился 21 год, когда он пришёл на практику в школу и остался. Ему нравилось работать с детьми. Он и сам был, как ребёнок, – светлый человек, который смотрит на мир небесно-голубыми глазами, радуется радуге и пению птиц, увлекается сложной поэзией Гумилева и читает Ницше.

Он был единственным человеком в жизни Детки, с которым она чувствовала себя легко и безопасно. Она доверяла ему, рассказывала, что творится внутри. Кроме него, Детка чувствовала покой только рядом с родителями.

Кое-как пережив шесть уроков, она вырвалась на воздух и снова превратилась из серого пятна в яркую птицу. День прошел и ничего. Ничего после себя не оставил. Даже грусти или разочарования не было.

Детка бежала домой. Она так хотела закрыть дверь изнутри и почувствовать, что дома не страшно, что дома ярко горит свет и пряно пахнет мамой – подсолнечное масло, корица, глубокий Burberry «Weekend».

– Что случилось, Детка? Ты такая грустная, – бережно спросила мама. Девочка подняла полные слез глаза и попросила:

– Мамочка, пойдем погуляем.

– Конечно, дорогая, сейчас переоденусь и пойдем. Зайдем в кондитерскую на углу, купим греческих улиток с творогом, да? – мама подошла, обняла и поцеловала её в висок. – Сейчас пойдём, моя родная.

Пока мама собиралась, Детка сидела в комнате и смотрела, как падает снег. Она так завидовала снежинкам. Вот падают они себе и падают, их много, они все вместе. Падают и падают, одна рядом с другой. А у нее совсем никого нет, кроме родителей. Так хочется, чтобы вокруг были люди, чтобы звонили подруги, звали в парк и на день рождения.

– Мам, ты готова?

– Да, на выход, – вроде бы весело скомандовала женщина, но из горла ее голосом бил фонтан тревоги, которую трудно скрыть, когда дело касается ребенка.

Они вышли из дома и пошли в сторону городского парка. Снег в лучах фонарей становился то голубым, то рыжим, то холодно-белым. Из магазинов выходили люди, громко разговаривали. Небо куталось в белесую шаль облаков. И она, наконец, спросила:

– Мам, почему у меня совсем никого нет?

– Как это никого нет? А мы с папой, а Алексей Борисович? Мы у тебя есть и очень тебя любим.

– Я знаю. Но ведь больше никого. У всех есть друзья, а мои друзья – это вы с папой. Как же такое может быть? Значит, я плохая?

– Что ты, доченька. Ты очень хорошая, ты самая лучшая в мире, – мама остановилась и повернулась к девочке.

– Почему тогда так?

Она знала ответы на все вопросы, но дать их не могла. Никак не могла.

– Понимаешь, доченька, в мире живет множество людей. Взрослые и маленькие, подростки и старики, их очень много, и все они одинаковые, а ты не такая, как все. Ты особенная. Красивая, умная, воспитанная, понимаешь, есть в тебе что-то такое, чего нет ни в одном другом человеке на планете. Таким людям иногда приходится тяжело. И особенная ты тем, что в тебе есть огромная сила, которая называется «добро. Она тебе поможет все выстоять и перенести. Ничего нет в мире сильнее добра.

– Мам, я не хочу быть особенной, я хочу быть как все. И чтобы у меня, как у всех, были друзья, чтобы в школе со мной разговаривали.

– Дорогая, у тебя обязательно будет счастливая и радостная жизнь, нужно только верить в это. Но верить сильно, изо всех сил. И никогда не переставать верить, даже если будет очень сложно. А в школу можешь не ходить.

– И что изменится?

Они шли по улице. Людей становилось больше – они возвращались домой с работы, заходили и выходили из магазинов, перебегали дороги в неположенном месте, скользили, хмурились и не обращали друг на друга внимания.

– Детка, – мама не успела договорить, потому что рядом остановилась женщина. Ее лицо было в морщинах. Глаза смотрели так, будто морщины появились не от старости, а от тоски. Глаза принадлежали молодой женщине.

– Детка… Я тоже дочку так называла. Её звали Таня. Муж так решил. Он любил одну Татьяну. Я фотографию нашла с подписью. Да, любил… Я тогда его выгнала из спальни…

– А из дома? – поддержала разговор Детка. Интересное начало! Она не понимала, почему взрослые такие странные, слепые, иногда нелепые, а порой откровенно глупые и слабые.

– Из дома нет, – женщина приняла поддержку. Ей было неловко заговорить с незнакомыми людьми, но слова искали выход. И нашли. И полились из неё. – Так и жили. Он стал пить. От личной трагедии, наверное. Но меня не обижал. Работал. А Танюшка в детстве от рук отбилась. Потом тоже стала пить, потом начала наркоманить. Сейчас даже не знаю, где она. Звонит редко. Внучке уж 13 лет. Боюсь и ее упустить. Чувствуется характер матери и деда. Боюсь. Еще эти друзья. Знаете, не пойми что… Постоянно эти друзья. Спасибо вам. Извините меня. Я пойду.

Женщина развернулась и пошла дальше. Невысокая, сгорбленная, грузная женщина с тяжелой судьбой.

– Держитесь. Всего вам доброго, – крикнула Детка ей в спину. – Да, у каждого своя беда.

***

Она шла по саду. На деревьях чирикали птицы с голубыми и розовыми перьями в блестках и прозрачных каплях, на ветвях распускались бутоны пионов размером с голову новорожденного. Она шла по саду и была счастлива. Вдруг сверху раздался звук, который она слышала и раньше. Звук приближался и становился немного навязчивым. Как хотелось ей, чтобы он пропал, не отвлекал, не уводил за собой из сада. Какое изысканное спокойствие, гармония и простота окружали ее здесь. Еще секунда… Вера открыла глаза. Будильник звонил и раздражал кота, который и без того недовольно смотрел в окно на соседского шпица Бакса. Когда он понял, что хозяйка проснулась, а Бакса загнали в подъезд, сразу размяк, мяукнул и отправился из комнаты. Видимо, на кухню. Его миссия выполнена.

Ушёл вовремя, потому что Вера так грациозно и заразно потянулась, что у него от зависти шерсть бы дыбом встала.

Вера была из породы кошачьих. Ее глубокого каштанового цвета волосы вечно рвали резинки. Вот серьезно: только она возьмётся собрать волосы в хвост, как резинка непременно лопнет. Как будто волосы протестовали против неволи. Глазами она была похожа на собственного кота. Ее фигура подчиняла платья с запахом, плотные черные водолазки и жакеты мужского кроя. Она любила длинные перчатки, потому что запястья были похожи на детские – немного пухлые и бархатно-персиковые. Она медитировала, чтобы сдерживать раздражение, которое в ней вызывали телевизионные программы, социальные сети, грубые нетерпеливые мужчины и неопределенного возраста женщины в очередях. Она была справедлива, улыбчива и вспыльчива.

– Ой, родители мои, привет, – Вера вслед за котом вошла в кухню. Отец с чашкой кофе в руке сидел прямо посередине и громко размешивал уже растворившийся сахар высокой ложечкой.

– Доброе утро, дочь, – ответил он и кивнул в знак приветствия. – Ты слышала, что ночью устроил кот? Я хотел его выкинуть с балкона, но решил повременить. В него как будто вселился дьявол, а когда этого никто не заметил, он решил громко оповестить весь дом и рыжего с первого этажа.

Она села на стул, одну ногу устроив на перекладине, а вторую вытянув вперед и немного прогнув в колене.

– Он хотел, чтобы его кто-нибудь проводил до миски.

– Это что еще за премудрость?

– Он боится темноты! Я его каждую ночь провожаю до миски. Он не орет. А сегодня не слышала.

– Нормально. Ты его избаловала, а я страдай.

– Па, а ты с 6 утра сахар начинаешь размешивать, мы же не хотим тебе с балкона выкинуть, – она улыбнулась.

– Я не специально, а он специально значит будит, чтобы его проводили. Это же специально, – нашел отец контраргумент.

– Ну, все, успокойся. Эх, ты и громогласный последнее время стал, – оторвалась от плиты мама. – Стареешь.

В руках она держала тарелку с мягкими белыми гренками. Блюдо из детства. Сначала мама размачивала куски батона в молоке, потом обмакивала в яйце и жарила. Вроде ничего особенного, но вкусно было неимоверно. По маминому мнению, от таких гренок можно ум разъесть и два высрать. Она могла себе позволить подобное выражение. И даже выражение покрепче. Но это было так органично, что вызывало у членов семьи и знакомых снисходительную улыбку.

– Я хотела вам сказать… Мы с Лешей решили жить вместе.

Мама поставила сковородку на стол.

– Вот наконец-то, – отец зачем-то выставил в сторону руку и стал похож на Ленина с площади. Масляные губы его задрожали, но он улыбался. – Это что же и ванная теперь будет всегда свободна? И платья он будет покупать? И на домашний можно будет дозвониться с первого раза? И конфеты не будут пропадать? Доченька, какая хорошая новость.

Сцена не получилась.

Он был совершенно помешан на ней. Он был ее стеной, рыцарем, шутом. Хотя Лешу Мельникова родители знали с детства и очень любили. Он учился с дочерью в одной школе, на два класса старше. Жили они в соседних дворах. Первый раз Леша увидел ее на линейке 1 сентября. Она была похожа на фарфоровую куклу, которая стояла в спальне его родителей. Мама разрешала ее трогать, но Леша не знал, как играть в куклы, поэтому просто любовался ей. Она успокаивала.

У живой куклы были рыжие волосы и белая с солнечным отливом кожа, большие глаза с настоящими ресницами и коричневое вельветовое платье без всяких бантов и воланов. Там же на линейке Леша подошел к ее родителям и предложил услугу:

– Здравствуйте. Меня зовут Алексей. Я могу провожать вашу дочь домой. Я уже взрослый, учусь в третьем классе и портфель у меня лёгкий.

– Здравствуй, Алексей, – пожал отец протянутую руку. – Будем очень благодарны, если ты присмотришь за нашей девочкой.

Вера с первого дня называла его как-то слишком по-взрослому и слишком возвышенно. Она говорила «мой друг». А перед этим строго, но очень смешно, вздыхала. А тон был, как у очень древней преподавательницы греческого, фортепиано или исторической грамматики в конце концов. А ведь она была младше его на два года. Малявка.

Первый класс…

А теперь она собралась куда-то съезжать от них.

Переезжать решили одним днем, потому что проводы, слезы и так далее. Лёшка подготовился: нашел просторную однокомнатную квартиру в новом районе, оплатил аренду на три месяца вперед, нанял бригаду грузчиков. Можно было попросить друзей, но казалось, что так получится быстрее. Ему не терпелось остаться с ней вдвоем в своей квартире.

На сборы у неё было четыре часа. Вера вошла в комнату. Свою детскую комнату. Ремонт в ней сделали несколько лет назад. Его затеяли, чтобы превратить комнату из детской в спальную. Спальную взрослой девушки. Не получилось. Обои на одной стене были с цветами, нарисованными крупными акварельными мазками, розовые с серебристыми прожилками. Она села на кровать, занимавшую треть комнаты, и медленно обвела взглядом свою жизнь, цепляясь за каждый предмет, каждую игрушку, упавший со стула лифчик. В этой комнате как будто жили два человека: взрослая девица, которая не первый год встречается с молодым человеком, и теперь надумавшая даже жить с ним, и маленькая принцесса, избалованная платьями, куклами, походами в цирк и долгими разговорами перед сном. В этой комнате в детстве она играла в радио со школьными подружками, в университете, когда Вера совсем уже стала душой компании, здесь просто толпились люди. Они собирались на дискотеки и уходили, когда родители почти ложились спать, обсуждали женихов, всегда чужих, конечно, ведь у нее всю жизнь был только Леша. Некоторые ей завидовали, другие рассказывали, что выбор велик и не стоит зацикливаться на одном человеке. Она не слушала ни тех, ни других. Леша у нее просто был. Это не требовалось обсуждать, и зависти она не понимала, ведь так, как у них, вряд ли могло случиться еще у кого-то. Да, вера в свою исключительность не была ее положительной чертой. При всей искренности в отношениях с людьми, она считала себя чуть интеллигентнее, образованнее и интереснее большинства знакомых. А их нежные чувства с Алексеем вообще – единственными на миллион.

– Ладно, так сидеть можно долго, а собираться надо.

Вера принесла из коридора упаковку мусорных пакетов. Их Леша купил заранее и вручил накануне переезда, прощаясь возле подъезда.

– Надеюсь, завтра вечером мы не будем расставаться до утра, а встретим его вместе, – сказал он, задержав губы у ее виска после поцелуя. – А это символ того, что у нас все получится, – он достал из кармана сверток мешков и, как переходящую плакетку, вручил ей.

Вера улыбнулась и ушла в подъезд. Он дождался, когда в ее окне загорится свет, и тоже пошел домой.

Вера оторвала от рулона один мешок и отодвинула дверь шкафа. Четыре часа пролетели, как минута во время техники чтения в начальной школе, но она уложилась. Вещи были сложены в 27 мешков – пришлось сбегать в магазин и докупить – и ожидали, когда за ними придут грузчики. Леша позвонил и сказал, что они подъезжают. У него вещей было поменьше, поэтому сначала перевезли его.

Вера села в кресло – перевести дух. Мама все это время была дома, но со сборами не помогала. Сказала, что слишком много дел.

– Мам, – Вера сначала приоткрыла дверь в комнату родителей, а потом вдруг решила постучать. – Ты долго будешь переживать. Я переезжаю на соседнюю улицу.

– Верунь, да я и не переживаю особо. Ты взрослая. Леша юноша хороший. Жить и правда будете недалеко… – бодро договорить она не смогла, слезы двумя полноводными потоками потекли по щекам. – Просто ты стала совсем взрослой, а я не хочу в это верить. Хотя я за тебя очень рада. Я уверена, что вам будет хорошо вдвоем. Только не забывай про нас.

– Ну, маааам, – девушка вытянула вперед длинные худые руки с браслетами на обоих запястьях и притянула маму к себе.

Вера, которая тоже хотела было заплакать, вдруг рассмеялась над такими наивными переживаниями:

– Как я могу вас забыть, мам. Что такое говоришь? Буду звонить каждый день два раза, а в гости заходить три раза в неделю. Согласна?

Мама кивнула и улыбнулась:

– И правда зря я затеяла слезы лить, – она взяла с края стола платок и вытерла щеки. Наличие платка под рукой говорило о том, что плакать мама принималась уже не в первый раз.

– Мам, иди лучше посмотри сколько у меня вещей. Куда все это буду складывать в новой квартире?

– Ой, Веруша, я и не подумала, вам же мебель нужна и посуда, – мама вскочила со стула и понеслась в кухню. – Так, я сейчас соберу минимум, а вечером мы с папой подвезем, что нужно.

Она начала выкладывать на стол наборы приборов, посуды, стопочку выглаженных полотенец. Сверху на них приземлились хрустальная селедочница.

– Мам, подожди, – Вера еле оторвала ее от стола, такая она была тяжелая. – Зачем мне селедочница?

– Ну как же, селедочница обязательно должна быть. Графин для воды… У меня был новый, куда же я его засунула, – мама быстро и беспорядочно открывала дверцы шкафчиков и выдвижные ящики. – Нужна же коробка. Что же делать? Как же вы без всего? А я не подумала. Ну что за спешка, зачем переезжать именно сегодня, я даже подготовиться не успела.

– Мам, остановись. Мы все купим. Дай нам пока две вилки, две глубокие тарелки, две ложки и два стакана. Больше ничего не надо.