Гора ветров

13

Любовь проснулась с первым светом. Очнувшись ото сна, она повернулась и подумала: «С девкой что-то неладно». От всех грустей назначалось одно лекарство – пристроиться к делу. Так решилось и на этот раз: а побелить-ка дом! С Верой они на определенный день не договаривались. Однако надо купить извести да кисть новую… Сказано – сделано. Да и базарный день сегодня. Вера придет – а у них уже все готово. Плохо ли? Вера… Любовь вздохнула и опустила свои сухие в тонких извитых венах ноги в старые тапки.

Через полчаса на тарелке румянилась первая партия драников.

– Вставай-поднимайся! На рынок поедем. Давай, вставай, лицо умывай, – поддавала она преувеличенного энтузиазма.

Танечка потянулась.

– На рынок? Чего это ты, баб?

– Давай, давай. Время идет, нас не ждет.

Таня приподнялась на кровати, с любопытством поймала мимолетный бабушкин взгляд.

Нехитрый завтрак, сборы, дверь на замок – и вот они уж идут по пыльной дороге.

– Старый да малый, – приговаривает бабушка.

Таня подхватила ее под руку и прижалась, вдыхая родной запах. Улыбнулась, заглянула в лицо. И старое сердце Любови дрогнуло, потеплело. Она на мгновение ослабла и оступилась.

– Шемела⁶. Вот и хорошо. Вот и ладно.

Грохочет трамвай, мелькают освещенные ярким утренним солнцем зеленые ветви. Бабушка сидит, степенно опустив сумку на колени. Танечка держится за поручень ее сиденья. Ветер, врываясь в открытые окна, шевелит их платья. Они вместе едут на рынок. Только это, то, что сейчас. И оно прекрасно.

Задолго до ворот выстроились рядами торговцы всякой всячиной – бабки с семечками, цыганки в платках, с цветастыми платьями на раскинутых руках. За воротами в овощных рядах – тетки с ведрами отборной прошлогодней картошки, пучками пузатой редиски и первыми огурчиками. У кооперативного магазинчика грузчик бу́хает на прилавок весы, а потом вытаскивает первую партию ящиков с привозными помидорами. В считанные минуты к весам выстраивается очередь: «Почем помидорчики?»

– Может, постоишь пока? – неуверенно спрашивает бабушка.

– Давай! – отзывается Таня, и бабушка тянет из сумки измятые два рубля и аккуратно свернутую авоську. А сама неспешно отправляется к дальнему краю, за территорию рынка, где прямо на земле стоят перевернутые ящики из-под стеклотары с разнокалиберными плошками поверх. В плошках – кусочки негашеной извести, а рядом – длинные, зеленовато-желтые кисти для побелки.

Танина очередь бойко продвигается, и вот твердые красные помидоры перекатываются в подставленную авоську, а сдача стукает в блюдечко на прилавке. Таня поспешно отходит, раздумывая, где лучше подождать бабушку. Фруктовые ряды наполнены черешней и абрикосами. Нездешняя одежда южных людей проглядывает из-под привычных глазу, изрядно пропыленных пиджаков. А приспособленный к торговле русский словно надет поверх непонятной беглой и гортанной речи…

Таня глядит на базарную суету вокруг и вдруг видит его, всемогущего и неотступного держателя своих счастливых и мучительных дум.

А он уже давно смотрит, изводится и удивляется откровению, что показало вдруг бездонную глубину его привычной, затертой годами жизни.

Что она могла знать об этом? Что могла видеть, кроме бесконечной нежности его взгляда? И она рванулась к нему, как к солнцу, изо всех сил желая скорее, скорее…

– Папа, папа!

Голос, бег, раскинутые руки. И руки, раскрытые в ответ…

Как же! Что же! Таня застыла. Алка с разбегу наскочила, Инка подошла следом. Они показывали ему что-то, смеялись. Он обнимал, улыбался, кивал. И поворачивал их прочь, прочь.

– Ну что ты встала-то! Уже или туда, или сюда! – толстая потная тетка с сумками задела плечом, переваливаясь дальше.

Таня продолжает стоять. Яркий свет, потрескавшийся асфальт. Жизнь колышется и раскачивается. И ничего, ничего нет верного в ней.

Подошла бабушка, сказала что-то. Таня покивала, что-то ответила. Покачала головой. Взяла бабушку под руку, и они пошли на остановку.

А потом – мотание трамвая, ветки хлещут в окна. Листьям же больно, больно. Снова и снова. Их нужно убрать, отвести. Как?

Любовь смотрела на Таню, качала головой. Болели ноги, она устала. Хотела спросить, сказать что-то, но слова подбирались всё не те… И привычно подумалось: «Ох, грехи наши тяжкие».

14

В воскресенье с утра Саша глянул в окно и увидел Таню с бабушкой. Сердце привычно екнуло, но тут же взяла досада.

Со двора он никуда не пошел. Мать полола грядки, отец курил на крылечке. Саша отворил гараж, занялся тем-сем. Заглядывали пацаны. Соседи перекидывались словцом. Он весь обратился в слух. Люди так много говорят, самые невероятные слухи легко плодятся и быстро разносятся. Но пока он не услышал ничего нового.

Почему так не хочется, чтобы кто-то узнал? Какая ему разница? Он вообще ей – кто? Никто. Люди делают что хотят. Его не касается.

Тетя Поля оперлась на забор, окликнула мать. И он снова прислушался. И снова ничего. Против воли вспоминал их самую первую поездку к террикону. И как она неслась по обочине. Сумасшедшая. Никакого ума нет. Он думал разозлиться на нее. Но злиться по-настоящему не очень получалось.

Вот они. Идут обратно. Бабушка прихрамывает и подволакивает ногу. Таня несет сумку, смотрит в землю. Не видят его… А спустя полчаса она выкатывается верхом на этой своей невозможной железке и, привстав, стремительно скрывается за поворотом…

Он молча выкатил старый велик, запер гараж и устремился вслед. Мать взглянула украдкой. Вниз, вниз, вниз. Разбитая дорога, железнодорожная одноколейка, поворот к террикону. Катясь по заросшему травой проселку, он уже знал, что ее там нет. Но все крутил педали, пока не учуял едкий запах, не увидел дымящиеся розовые камни, ручей в стороне. Вокруг покачивалась подросшая пыльная трава с натыканными в ней седыми грязными одуванами…

Невозможно остановиться, невозможно вернуться, снова и снова напряженно слушать, кто что скажет. Он колесил по округе, убеждая себя, что никого не ищет. Или ищет? Зачем, что он ей скажет? Просто увидеть. И страшно найти…

Назавтра с утра ее платье снова мелькнуло и исчезло.

Делая вид, что идет по делу, он обходил улицы, время от времени кивая знакомым, смотрел тут и там. На задах поселка он, наконец, увидел ее: она сидела на траве, и какой-то сопливый пацан играл в куче песка неподалеку.

Сердце обмерло и упокоилось. Он подошел и сел рядом. Таня взглянула удивленно, но ничего не сказала.

– Ты кто? – сурово спросил пацан.

Саша не ответил. Они сидели и молчали.

Как это она так забыла о нем?

А он забыл, как с ней легко. Вот думал, что сказать. А ничего не надо. Но не смотрел, держал глаза в другой стороне.

Таня украдкой взглянула. Кажется, можно ничего не говорить.

Скрипнула калитка, Даша вышла и приостановилась. Саша оглянулся:

– Привет.

– Привет, – отозвалась та.

Таня удивилась.

– Ну, я пойду, – он поднялся.

Валерка замахнулся и швырнул в него горсть песка.

– Ах ты, поросенок! – Даша покраснела.

Но шкет и не думал отступать. Он набрал вторую горсть и принял угрожающую позу.

Саша смотрел на него и смеялся, качал головой, вытирал глаза. Потом глянул на Таню и слова сложились сами:

– Завтра в четыре можешь?

– Что?

– Поедем. Как договаривались.

Ничего они не договаривались. Но он уже повернулся и пошел. Таня вопросительно посмотрела на Дашу. Та пожала плечами:

– Одноклассник мой…

 
                                                ***
 

Назавтра в четыре он стоял у Таниной калитки. Ветер надувал занавеску на открытой двери. Бабушка высматривала в низком парнике огурцы. Таня вышла, шагнула в сандалии, подняла голову и вздрогнула.

Он сделал жест рукой, мол, давай побыстрее. Она удивилась, подошла.

– Так ты едешь?

– Я? Да.

– И где, на чем?

«Ого», – подумала Таня и сказала:

– Щас, – и расправила задники сандалий.

Как здорово лететь с горы! Ухабы стряхивают оцепенение. Подставив лицо ветру, она катилась вслед за Сашей все дальше и дальше. Дома закончились, и за шоссе темной зеленью встали молоденькие сосенки. Под колесами мелькала ухабистая дорога. Так далеко забираться Тане еще не приходилось. За перелеском дорога пошла в гору, и показался край другого поселка. На затяжном подъеме она быстро выбилась из сил, но не подавала виду. Когда крутить педали снова стало легко, Саша резко свернул, и с поросшего редкими соснами крутого уклона открылся захватывающий вид: причудливо неровная земля в травах и кустарниках простиралась до самого горизонта, где в серовато-лиловой дымке угадывались шахты и терриконы.

– Красиво, – выдохнула Таня. Физическая усталость на время властно вытеснила все прочее. Она старалась отдышаться и смотрела, смотрела вдаль. Душевный груз дрогнул, и она с благодарной улыбкой обернулась на Сашу.

Такой реакции он не ожидал и не совсем понял, что именно привело ее в этот восторг.

Они покатались еще, описав приличный круг. Он молчал, и она, против своего обыкновения, тоже ничего не говорила.

Возвращались той же дорогой, что и в прошлый раз. Таня порядком устала и была рада покатить в горку его велосипед вместо тяжелого своего. Поравнявшись с поворотом на Инкину улицу, Саша неожиданно туда свернул. Таня остановилась как вкопанная:

– Постой.

– Что?

– Давай пойдем прямо.

– Но так мы слегка срежем….

– Нет.

Его лицо изобразило удивление. Таня продолжала стоять. В глубине Инкиной улицы он заметил подлетающий мячик. И подумал: «Метров сто пятьдесят».

– Постой, – повторила Таня.

Саша не обернулся. Она хотела его окликнуть. Но никогда не приходилось звать его по имени… Да и что сказать? Он продолжал катить ее велосипед. Таня замешкалась. Он удалялся. Она побрела следом, лихорадочно раздумывая, как бы его остановить…

Саша шел не спеша, прислушиваясь: идет ли? Инка, Макс и Серый перекидывались в волейбол. Показалась Алка с подросшим щенком на руках. Она глянула на Сашу, и на ее лице образовалось любопытство: кто-это-с-кем-это? Немедленно отошла в сторонку, чтобы все хорошенько разглядеть, а в следующее мгновение уже вываливала пса на землю и неслась навстречу Тане, раскинув руки. Бросилась на шею, прихватив для верности ногами: «Я – клещ!»

В раздражении и досаде Павел убирался в мастерской. «Ну прям как пацан. Заигрался. Ну и ну. Да чокнулся просто». Он собирал доски с резными розами и чеканки с волоокими девицами, сгружая их в дальний угол. Вдруг стены покачнулись. Жизнь накренилась, и он, ухватившись за край верстака, старался установить ее в прежнее положение. Весь в холодной испарине, опустился на стул. Прислоненные лицом к стене жестянки с грохотом повалились.

«Долбанный хлам. А я – скотина… Никто не должен узнать. И точка. Вообразил себе… Что, ну что уж такого, в конце концов, произошло?» И мысль снова завелась по кругу, он силился ее остановить. И получилось.

«Да сколько можно? Залить отмостку, там должен остаться цемент, пойти посмотреть, сколько…» Самовольно поселившаяся в цветнике крапива поигрывала листочками на ветру.

– Инка! – рявкнул он. – Вырви крапиву!

Она крикнула что-то в ответ, но он не слушал:

– Без разговоров! Давай-давай.

«Так случилось, да и все… И все».

Алка тащила Таню к ребятам, игра остановилась. Инка кричала: «Танька, привет!» – подпрыгивала на месте и смеялась. Невозможно не отозваться. Безотчетный порыв радости в мгновение прорвал обморочный ступор стыда. Таня засмеялась и на простодушные вопросы, где же ее носило, выпалила первое, что пришло в голову:

– Такую классную девчонку встретила! Я вас познакомлю!

Инка удивленно глянула на Таню, а потом куда-то в сторону. Таня повернулась и увидела свой велосипед, прислоненный к забору. Саша ушел.

Потом они перекидывали мячик. И все было то, да не то. Как же она, оказывается, соскучилась. Но если бы можно было уйти, исчезнуть прямо сейчас! Никогда, никогда уже не будет по-прежнему. Она сама все испортила.

Мать девочек глядела из-за занавески: «Смотри-ка, пришла. А то Инка заколебала уже – где да где. Само все и устроилось».

Она вломила Пашке по-тихому. Седина в голову, бес в ребро. Будет тише воды, ниже травы. Знакомые слова перекатывались как камешки. Не мы первые, не мы последние. Танька никому ничего не скажет, ясно как день. И сама больше не сунется, не из тех… А все-таки глаз да глаз нужен.

Перемешала окрошечку. Кусочки один к одному. Позвать на ужин? Она снова глянула в окно на ребятишек. Опять весь тюль пыльный. А небо-то какое ясное, хороший день, однако, завтра будет для стирки…

Солнце закатывалось, Таня заторопилась домой.

– Танька, – Инка смотрела на нее. – Ты придешь завтра?

Что-то оборвалось внутри, и она почувствовала себя связанной:

– Конечно.

Какое облегчение остаться одной! Таня ощутила небывалую усталость. Она так устала, что не заметила даже, как мысли, что не давали покоя ни днем ни ночью, прекратили свое мучительное метание и ворочались теперь тяжело и равнодушно. Вкатила велосипед на пригорок и остановилась передохнуть. Внизу краснела крыша Инкиного дома. Его дома. Их дома. Она снова вспомнила, как они подбежали к нему на рынке. И его распахнувшиеся руки. И как он их увел. Стыд, ужас и унижение возвращались снова и снова. Ведь он их отец. Зачем она подошла тогда, как, как это все получилось? Как все это понимать? Все неправда. Она ошиблась. Но в чем, где? Взрослый, хороший человек. Он не мог не знать… Но если все-таки… Как это признать? Нет. Потому что, если он… Тогда все это теплое и нежное – просто неправда. Нет. Не нужно. Было же что-то. Она не могла ошибиться. Иначе все бессмысленно.

И жестоко.

Испуганной и выбившейся из сил птицей ее мысль тяжело кружила над вопросом «кто он?», не решаясь приземлиться, ответить, признать, ведь ответ означал суд. Кто она такая, чтобы судить его? Или все-таки это – ее собственные заблуждения? Невозможно! Или и то и другое. Нет, это уж слишком!

Так кто же он? Какой он? Нет, не так. У него… дети, семья, дом. Вот. Это проще. С этим, кажется, не ошибешься. Тут или есть, или нет. Семья, дом. У него есть.

И у меня будет!

Только дойдя до Сашиного дома, она вспомнила, как попала сегодня к Инке. Да это же он ее привел! Этому открытию Таня изумилась. Но долго думать не стала.

Саша видел, как она идет домой. Ему хотелось, чтоб все было как раньше. Танька и Инка. Пусть бы они снова были вместе.

А может, Лысый просто наврал? На миг Сашу озарила надежда. Конечно, как он раньше не подумал… Но нет. Что-то все-таки было. И от мысли, что это может повториться, он просто терял голову.

А эта Даша. Непонятная тихоня, и что Таня в ней нашла? Он едва замечал ее в своем классе. Но Таня выбрала именно ее. «Почему?» – спрашивал он себя, хотя и догадывался почему, испытывая досаду и ревность. Она ускользнула за границы его поля, где все было ясно – ее друзья, Инка, Алка… Да хоть бы и их отец!

«Как будто ругаю ее, – подумал он. – За что?»

 
                                                ***
 

Днями позже, идя по улице, Саша услышал:

– Эй, Санек!

Он оглянулся. Инкин отец сидел за столиком в палисаднике перед домом своего приятеля, всем известного под именем Игорез. Временами ему удавалось склонить Павла «посидеть». Они покупали пива, и все шло по одному раз и навсегда заведенному порядку: Игорез быстро хмелел, начинал задирать соседок и приставать к проходящим мимо женщинам. Павел молча подливал себе и криво ухмылялся над выходками друга. Они являли собой примечательный контраст: сухой, высокий, молчаливый Павел и низенький с круглым нависающим брюшком балагур Игорез.

– Санек! – Павел присвистнул и махнул рукой, – поди сюда.

Саша терпеть не мог, когда орали через улицу, но подошел к распахнутым настежь воротам. Павел поднялся из-за стола и нетвердой походкой двинулся навстречу. Подошел, вытянул сигарету, предложил:

– Будешь?

Саша покачал головой, Павел прикурил, сделал неопределенный жест рукой, дохнул пивными парами и дымом:

– Че не заходишь-то?

Саша молчал. «Так бы и дал ему в морду». Поднял глаза и встретил трезвый и тоскливый взгляд.

– А, – заметил Павел и затянулся. – Давай, сынок, если за дело-то.

Вышел Игорез с очередной запотевшей банкой:

– Здорово, Санек!

Саша не ответил. Игорез удивился, поставил банку на стол.

– А ты знаешь, Санек, что не здороваться со старшими нехорошо? Ну, как она жизнь-то?

«Просто убил бы», – подумал Саша и снова посмотрел на Павла. Игорез перехватил взгляд:

– Ах ты, щенок!

По-прежнему не отзываясь, Саша плюнул Павлу под ноги и пошел прочь. Игорез дернулся следом, но Павел остановил его:

– Ну, и куда ты, дурак старый?

– Совсем оборзели. Щенок!

– Сиди, – Павел толкнул Игореза на лавку. – За своими щенками смотри!

Саша шел, не видя дороги, и кровь бешено стучала в висках. А Лысый не врал. Удивительно, что никому еще не растрепал. В то, что его угроза сработает, Саша не особенно верил. Но что сказано, то сказано. Назад не вернешь.

Как неожиданно, быстро и сильно он оказался вовлеченным в дела посторонних, в сущности, людей! Такого раньше никогда не бывало. И не сказать, чтобы это ему нравилось.

15

А лето катилось дальше. Пошла клубника, бабушка наварила варенья. Две недели ушло у Веры на побелку дома изнутри и снаружи. Они с Таней перетаскивали с места на место скарб, звенели гулкие стены, пахло свежестью. Таня мыла полы от известковых разводов, и известь разъедала пальцы. И как только люди работают в этих перчатках?

Вечерами они жарили картошку, ужинали втроем. Вера изредка улыбалась, но больше помалкивала. Танечка рассказывала смешные истории, заразительно смеялась. Любовь думала: «Вот шемела». История с несостоявшимся походом в театр была забыта.

Еще неделя – и Вера докрасила оконные переплеты и ставни и уселась пить с матерью чай. Тани не было. Помолчали немного, и Вера рассказала о том мужчине из соседнего города, что увез ее после свадьбы. Рассказ получился коротким и грустным.

– И после вы не виделись?

Вера покачала головой. Любовь вздохнула.

– Верочка, – она заглянула в глаза дочери, – но ты не девка, с толку-то себя сбивать…

– Нет, – Вера сплела длинные пальцы с въевшимися остатками краски на суставах. Косточки на миг побелели, руки дрогнули, на глаза навернулись слезы.

Мать вздохнула, поднялась, положила руку на голову дочери, провела по волосам, помолчала и отошла. Она переставляла кастрюли, и в сердце ее была боль. Днями раньше она собиралась что-то сказать Вере, но что же именно? Никак не вспомнить…

– Мама, как Танечка?

– А ничего, – преувеличенно бодро отозвалась Любовь, – такой кавалер у нее…

Они посидели еще немного, и Вера засобиралась к себе.

– Мама, я послезавтра приду.

– Приходи, смородину соберем. Давай, моя хорошая, засветло.

Вера переоделась, протерла босоножки. Вышла за калитку. Навстречу шагала Танечка, а тот парень глядел ей вслед.

– Мама, ты уже уходишь? Ну, пока, – Таня подбежала, чмокнула в щеку. Вера обняла ее, парень отвернулся. Вера разомкнула руки, глянула Тане в лицо. И ничего не сказала.

Пошла на трамвай, кивая встречным соседям. Когда свернула со своей улицы, лицо ее стало усталым. Она ехала в вечернем полупустом вагоне, глядя в окно невидящим взглядом. Войдя в их с Танечкой квартиру, не зажигая света, прошла в комнату, прилегла, в чем была, на диван и тихо заплакала.

16

Теперь они часто проводили время вместе. Справившись с делами, Таня выходила на улицу. Если Саша был в гараже один, она заходила и они сидели на досках в его дворе, болтая о разном, а время летело так быстро, как никогда раньше. Когда Таня вспоминала, как он вернул ее Инке, улыбка всякий раз появлялась на ее лице. Чему она улыбалась, оставалось для него загадкой. Но не было ничего лучше этой улыбки.

Саша по-прежнему боялся, что «та история» выйдет наружу. Лысого он с тех пор не видел, а о том, что делает Ванька, вообще не думал. Когда Тани не было рядом, мысль о том, что она целовала другого, настигала его гораздо чаще, чем хотелось бы. И он искал и не находил никакого объяснения этому ее поступку, что было особенно мучительно. «Ненормальная», – думал он в такие минуты.

В хорошую погоду они ездили в разные места, куда бы Таня никогда не решилась сунуться одна. Саша чувствовал ее радость, и от этой радости ему становилось так хорошо, как никогда не бывало. У них не случалось разногласий, и оба принимали это как должное.

Изредка Таня убегала к Даше или Инке. Она их познакомила, но это знакомство не вызвало большого энтузиазма ни с той, ни с другой стороны. Инка в это лето была занята своим одноклассником Максом, который значился влюбленным в нее «с первого класса». Они ходили в кино и целовались. А однажды Инка по секрету сообщила Тане:

– Он сказал, что после школы мы поженимся…

Таня смотрела на подругу как зачарованная, не веря ушам. Ну и ну. Для абсолютного большинства пацанов Инка с детства была «своим парнем». Даже с Максом какие-то поцелуи было совершенно невозможно представить…

– А вы уже целовались? – Инка смотрела настойчиво-вопросительно.

– С кем? – растерялась Таня.

– Как с кем! Ну ты даешь!

– Нет! – выпалила Таня. – Конечно, нет.

– Ну-ну.

 
                                                ***
 

Вторую неделю стояла безветренная, без единого облачка в небе жара. Они выкатились в самое пекло и на обратном пути остановились передохнуть у подножия террикона. Все так же едко дымились розовые камни, темно-зеленая трава обступила ручей. Таня уселась в тени дерева, разулась, опустила ноги в прохладную воду, откинулась назад, опершись на руки. И снова Саша увидел, как ее локти выгнулись в противоположную природе сторону. Короткие выгоревшие на солнце брючки подтянулись вверх, обнажив худые, в комариных укусах лодыжки и случайный синяк повыше. Растянутая майка сползла на одну сторону, приоткрыв плечо. Наполовину выбившиеся из хвостика волосы намокли на висках.

Саша сел поодаль и стал смотреть в другую сторону.

«После школы мы поженимся», – вспомнила Таня Инкины слова и в очередной раз удивилась. О своей собственной взрослой жизни она думала в неопределенно-далеком будущем времени.

Она повернулась к Саше и вдруг спросила:

– Почему ты пошел в девятый класс?

Он глянул удивленно:

– Не знал, что мне нужно.

– А теперь знаешь?

– И теперь не знаю.

– Но что же ты… станешь делать? – Саша помедлил с ответом, и она нетерпеливо добавила: – Когда закончишь? – и вдруг поняла, что это будет прямо на следующее лето.

Он удивился логике вопроса, но улыбнулся и ответил:

– Там видно будет. Работать пойду. В армию пойду.

– В армию?

– Что тебя так удивляет?

Она смутилась, вынула ноги из воды, встала и босиком пошла вдоль ручья. Саша двинулся следом, прямо по каменистому дну. Прохладная вода приятно остудила ноги, смыла пыль со сланцев и они заблестели на солнце.

Таня оглянулась и увидела, как он идет против течения. Она захотела ступить в воду, но остановилась. Там, где она стояла, берег ручья приподнимался, слегка нависая над водой. Саша поравнялся с ней, и она смотрела на него сверху. Ей хотелось спуститься, но она не решалась соскочить. Протянула руки, чтобы он помог ей сойти, но он легко подхватил ее и держал над водой, не думая отпускать. Она выгнула спину, Саша засмеялся. Таня нахмурила брови.

– Ты как моя двоюродная сестра.

– И ты ее тоже вот так вот держал?!

– Да.

Таня отвела взгляд, обхватила руками его шею и осторожно спросила:

– Сколько сестре лет?

– Тогда пять было, – он смеялся.

Таня расцепила руки и снова выгнула спину, но он не отпускал, потому что вдруг почувствовал кое-что. И никак нельзя было, чтобы она заметила это. Он понес ее вверх по ручью. Она обняла его рукой за шею, глядя на его лицо вблизи и чувствуя его запах. Над верхней губой и на подбородке пробивалась щетина, а шея была влажной от пота. Таня отвела глаза, глянула вниз и махнула ногой.

– Поставь меня туда.

Он неловко опустил ее в воду.

Она сделала несколько шагов, но камни оказались такими острыми…

– Ой! – Таня покачнулась, и он взял ее за руку. Она вышла на траву.

– Постой, – Саша снял сланцы и шлепнул ей под ноги. Она нерешительно просунула пальцы и засмеялась:

– Моя мама говорит, что нельзя войти в одну реку дважды. Ты случайно не знаешь, что это значит?

– Нет.

– И я не знаю, – она ступила в ручей снова, но сланцы были так велики, что все норовили соскользнуть и всплыть. Она смеялась, и Саша снова взял ее за руку:

– Пошли обратно.

Они дошли до ее сандалий. Обулись и поехали домой. Он крутил педали и думал, какой сегодня замечательный день. Потом они расстались, договорившись встретиться назавтра.